----------------------------------
Деда привели в пятницу вечером, поздно, часов около десяти. Зеки в камере уже отужинали и валялись на шконках, ожидая, когда дежурный попкарь переключит свет и крикнет в кормушку «Отбой!». Тогда можно будет залезть под одеяло. Дед потоптался у двери и спросил:
- Куды можна легчы?
- По какой статье? – спросил его вялым голосом уже задремавший Фельдмаршал.
- Ня знаю, - сказал Дед.
- Ну, что ты натворил?
- Прадсядацелевую хату падпаліў.
- Подпалил, сто сорок шестая у тебя. Запомни.
- Дык куды легчы? – напомнил Дед.
- Ложись на свободную, - сказал ему Фельдмаршал.
Дед стал устраиваться на шконке возле окна. Зек по кличке Кнырь пришел в сильное возмущение:
- Хули ****ь ты его к окну сразу кладешь, - сказал он со злостью. - Пусть начинает, как все, с под параши. Как я начинал.
- Какая тебе разница, - сказал Фельдмаршал. - Шконка свободная.
- Может я туда хочу лечь, - сказал Кнырь.
Тут Фельдмаршал разозлился и окончательно проснулся:
- Лечь к окну тебе твоя сто пятнадцатая не позволяет.
- А што ён нарабіў? – спросил Дед.
- Да, - сказал Фельдмаршал, - сейфы вскрывал.
- Какие еще сейфы! – воскликнул Кнырь возмушенно, у меня изнасилование.
- Мохнатые, - ответил Фельдмаршал.
- Ды я магу і каля парашы легчы, - сказал Дед. - Я ў дзеравенскай хаце васьпітаны. Пахаў не баюся. Не сварыцеся з-за мяне!
Он перенес свои вещи на дальние угловые нары, лег на спину, накрылся кожухом и уснул.
Вскоре попкарь объявил отбой, все быстро залезли под одеяла. Дед даже не пошевелился.
Обычно Фельдмаршал вставал раньше всех и, пока камера досыпала, до утренней проверки, принимал через кормушку хлеб, сахар и чай, но в это утро Дед его опередил - хлеб аккуратно разложил на столе, а сейчас брал у шныря чай. Фельдмаршал заметил, как он обманул раздатчика. Вначале задирал приемником нос гигантского разливочного чайника, а когда шнырь устал держать, резко отпустил.
- Во, - сказал Дед, поймав взгляд Фельдмаршала, - будзе табе чым бараду памыць.
Фельдмаршал улыбнулся, старик ему нравился.
Дед установил чайник на стояк, надел сверху телогрейку, как на человека, и застегнул все пуговицы до самого верха.
- Так яна цёплая да вечара прастаіць, - сказал Дед.
- Дед, ты что, сидел уже? – спросил Фельдмаршал.
- Ага, – сказал Дед.
- Где?
- На пячы.
- Темнишь. А откуда у тебя замашки такие зековские?
- Я калхозьнік, - сказал дед. - Калхозьнік хужэйшы ад зэка. Зэк адсядзеў сама больш пятнаццаць гадоў ды і выйшаў. А калхозьнік - пажызьненна. Я дызбата два гады адбыў.
- За что? – спросил Фельдмаршал.
- Вось ты любапытны, столькі вапросаў задаеш.
- Не хочешь, не отвечай, - сказал Фельдмаршал, - твое право.
- Афіцэра пагладзіў.
- За погладил в дисбат отправили? Ударил наверное?
- Каб ударыў, дык забіў бы,- сказал Дед.
Камера стала просыпаться. К унитазу выстроилась очередь.
- Эх, - забеспокоился Дед, - хлеб трэба было б чымсьці накрыць.
- Зачем? – спросил Фельдмаршал.
- Нельга, - сказал Дед. - Пакуль сцуць або сруць, хлеб должан быць накрыты. У цябе палаценца чыстае, бяз сопляў?
- У меня вообще-то не бывает соплей, - обиделся Фельдмаршал.
- Добра, давай тваім палаценцам накрыем. Я табе потым яго пасьціраю.
Фельдмаршал дал Деду полотенце, но спросил:
- Ты чего такой чистоплотный?
- А вось я табе скажу. Ты знаеш, што такое малекулы?– неожиданно спросил Дед.
- Знаю, конечно. Я в школе учился. Мельчайшие частицы вещества.
- Вось калі хто хезаць садзіцца, ты запах чуеш?
- Вообще да, - согласился Фельдмаршал.
- А знаеш чаму? Патамушта малекулы гаўна выпараюцца і залятаюць табе пад нос. Яны і на хлеб садзяцца. Як такі хлеб потым есьці?
- А ты откуда про молекулы знаешь?
- З календароў.
- Из каких еще календарей?
- Розных: для жэншчын, для калхозьнікаў, обшчыя, для школьнікаў.
- А какой твой любимый?
- Медыцынскі, - улыбнулся Дед.
- Сколько тебе лет, Дед?
- Ды ня сільна больш, чым табе. Усяго ў два разы.
- А где твоя бабка дед?
- Бабка мая померла.
- Давно?
- Ды з тыдзень таму назад.
- Ох, извини не знал.
- А чаго ты ізьвіняесься, як тваёй віны няма?
- А кто виноват?
- Прадсядацель.
- Расскажи.
- А што там расказваць. У маёй жонкі вуха забалела. Цярпела бедная, пакуль у галаве ня стала балець. Я да прадсядацеля, кажу, дай машыну, у бальніцу адвезьці. Дваццаць кілометраў. А ён не дае. Няхай, кажа, на валасіпедзе едзе. А які валасіпед, калі ў яе цемпература?!
- Как-нибудь она лечилась?
- Ну, як на дзярэўні лечацца. На печы ляжала. Так яна на гэтай печы i памерла. Ноччу. А я на утра пайшоў і прадсядацелевую хату падпаліў.
- Сгорел кто-нибудь?
- Ніхто не згарэў. Нікога дома не было. Сабаку іхнюю я з цапі спусьціў, аўчарку. Так ён мяне пакусаў. Аўчаркі мундрыя сабакі, мундрэйшыя за некаторых людзей. Немцы многа нам гэтай добрай пароды пакінулі. Но, я табе скажу, дурнее и аучарка.
- Почему?
- Патамушта з нашымі зьмешваецца. У людзей тожа так.
- Ты расист, дед?
- Так, я фашыст, толькі наабарот.
- Как это?
- А очань проста. Вось ты, я ізьвіняюся – яўрэй, а на кім жанаты? На рускай?
- На беларуске.
- Адзін чорт. Ну і як?
- Очень хорошая жена. Добрая, ласковая. Любит меня, я ее люблю.
- А чаго б ёй цябе не любіць. Ты ня п'еш і яе ня б'еш. А яе маці бацька біў, калі напіваўся п'яны. І дзед біў, і прадзед. Усе б’юць, усе п’юць . А гэта ўсё ў наслецтва ідзе. Вось я гавару яўрэям: не жанецеся на нашых. Ня порцьце сваю пароду.
- Да у нас тоже много своих проблем, - сказал Фельдмаршал. Двести лет за чертой оседлости. Кровосмешения. Много сумасшедших. Болезни специфически еврейские. В очках все...
- Ну, вось, мы і знайшлі адзін аднаго. Прадстаўляеш, што тут будзе праз сто гадоў?
- Что будет?
- Аблучонная нацыя.