отрывок из воспоминаний Вольфа Бирманна
В мае 1976 года меня посетила глазной врач из Дрездена. Мы не были знакомы, нашла она меня по телефонной книге. Женщина плакала. Плач был неистовым и безнадёжным. Она рассказала о своём сыне, который за единственное моё стихотворение дорого заплатил. 21 августа 1974 года, по случаю шестилетия со дня вторжения войск cтран Варшавского договора в Чехословакию её 27-ми летний сын (тоже глазной врач) отпечатал на машинке «В Праге — парижская коммуна» и раскидал 10 экземпляров, как листовки, на улице и вблизи академии повышения квалификации врачей.
К этой акции его подтолкнуло наблюдение за 500 студентками из лагеря гражданской обороны у Города Ейзенаха, где он работал лагерным врачом.
В то время, как все юноши в ГДР проходили службу в армии, все девушки должны были в таком лагере подготовиться к гражданской обороне. Этот лагерь был настоящей казармой. Каждый день по 12 часов их натаскивали в оказании первой помощи, организации эвакуации и маршировке с газовыми масками в защитных костюмах на плацу. Молодого врача поразили не только тамошние гигиенические условия, но и прусские военные ритуалы.
За моё стихотворение «В Праге — парижская коммуна, она жива!» в поисках виновного сыщики, что ярые охотники бросились в облаву. Вычислить виновного было непросто. Арестовали Фолькера Бёрике 3-го марта 1975 года. 6-го ноября того же года состоялся, как обычно, при закрытых дверях суд. Бёрике заработал 3,5 года тюрьмы за особенно тяжское подстрекательство против государства, дружесского социалистического государства . Его печатная машинка и Трабант, как орудия преступления, были конфискованы.
Арестованный должен был после отсидки половины срока быть продан в ФРГ*. Но этот упрямец отказался подписать в своей камере согласие выхода из ГДР-овского гражданства. Он не был отчаянным, он был мягко- мужественным, этот 2-х метровый великан. Он настаивал, чтобы его освободили только в ГДР. Неожиданный особый случай, небычная провокация. Начальству грозил двойной позор: гораздо худшим, чем потеря денег за выкуп, был соблазнительный пример для подражания, вызванный этим упрямцем. Надсмотрщики запихали непослушного на 21 день в сырой подвал. Это было ГДР-овсим тюремным стандартом: деревянные нары, тонкое армейское одеяло, на обед жиденький едва тёплый суп на воде с двумя вермишеленками, и к нему чёрствый хлеб. А, как добавка, саксонская насмешка: »Господин Пёрикке, мы здесь вам не люксус-отель!»
После этих дней арестованный на один день вернулся в свою камеру с нормальным тюремным питанием. Поскольку молодому врачу, как очевидно, это особое обхождение не помогло, он попал ещё раз на три недели под строгий арест — в холод, темноту и голод. При вынесении приговора, как рассказала его мать, он весил примерно 50 кг. Она сказала:»Я знаю своего сына, Фолькер не сдастся.» Женщина просила у меня помощи, и я, хотя и был бессилен, обещал ей помочь.
Но чем я мог помочь? Посоветовался с друзьями. Решил подать на себя в суд. Ведь был автором стихотворения я. Решил написать генеральному прокурору др. Й. Штрейту. На это письмо, по закону, я должен был получить в течение 4 недель ответ. Сел за свою Эрику - печатную машинку и написал:
« Глубоко уважаемый господин генеральный прокурор!
3-его марта 75 года в Дрездене был арестован молодой врач Фолькер Бёрикке и в последовавшем за этим закрытом процессе осуждён на 3,5 года. Наказание было вынесено за дело, которое согласно § 27 ГДР-овской конституции (право на свободное высказывание своего мнения) не может быть подсудным... Тем более этот приговор явился нарушением социалистической законности, если вы учтёте то, что я — автор подсудной песни 1968 года, опубликованной в моей книге «Языком Маркса и Энгельса», до сих пор лично из-за этого аресту не подвергался.
Я обращаюсь к Вам с просьбой немедленного освобождения Фолькера Бёрикке. Пожалуйста, рассматривайте это письмо, как заявку, кроме того я требую снятия обвинения с Фолькера Бёрикке. Если же Вы, господин генеральный прокурор решите, что Фолькер Бёрикке был обвинён по-праву и долже свои последние 2,5 года отсидеть, тогда я открыто потребую от Вас, чтобы вы начали вести процесс против меня. При этом может быть выяснено, является ли распространение моей песни нарушением ГДР-овского закона.
С уважением, Вольф Бирманн.»
Йозеф Штрейт был старым коммунистом, прошедшим концентрационный лагерь. Поэтому я хотел сам лично передать ему письмо, и если появится такая возможность, попробовать с ним поговорить. В телефонной книге нашёл нужный адрес, сел в машину и поехал в направлении Унтер ден Линден. Я ехал мимо академии Искусств, потом вдоль ограды Шаритэ, слева Фолькскамер, справа клуб людей искусства «Чайка». И всё время за мной, как обычно, машина гос.безопасности. Для меня такое сопровождение было нормальным.
Письмо лежало рядом на сидении справа. Теперь я ехал всё время медленно, искал дом № 34. И вот я уже нашёл государственное здание, гранитный колосс с кайзоровского времени, расположившийся на набережной Шпрее. Прохожих, грузовиков, велосипедистов передо мной никого не было. Я подъехал к правой стороне тротуара набережной. На её другой стороне перед входом вывеска:» Генеральная прокуротура». Я выключил мотор, взял письмо, открыл дверь машины. И когда я с письмом в одной руке уже одной ногой стоял на проезжей части дороги, между мной и открытой дверью промчался серый мерседес так близко, что он задел мой пиджак. Был бы я на 10 см к нему ближе, ах, что там! на 3 см, меня бы отбросило и разнесло в клочья.
В шоке я осел на сидение. Об этой машине, которая с моей помощью чуть не превратилась в жестянку на колёсах, я забыл, придумывая сильные слова своего наступления на прокурора.
Теперь, как в голивудском криминальном фильме, я видел тормозные огни этого ящика гос. безопасности, удаляющегося по Маршальскому мосту в направлении Бранденбургских ворот.
Вся заготовленная речь , типа Донна Карлса из Фридриха Шиллера, вылетела из моей головы. Левой рукой я вцепился в дверь, как полный страха, взмокшый от пота старый мешок. Измятое письмо в правом кулаке на руле. Постепенно пришёл в себя, переполз на другую сторону набережной, нажал на тяжёлую дверь, вошёл в тёмную прихожую и подошёл к окну консьержа.. Положил в окно перед человеком в униформе измятый конверт и потопал, как глухонемой, обратно к своим жигулям.
Как напившийся новичок, без прав на вождение машины медленно поехал вниз по Линден, потом на Алексе свернул направо на Карл-Маркс-аллею и от туда всё прямо и прямо через Лихтенберг вон из города. Мне понадобилось много времени, чтобы добраться до Грюнхайде (40 км). И вот я, наконец, в бунгало у Роберта Хавеманна.
Мой друг в хорошем настроении с бокалом вина на террасе за домом. Кукушка из моей одноимённой песни всё куковала и куковала у Мёвен-озера. Роберт принёс мне бокал из кухни:»Что нового?» Я отвечал, как вернувшийся из преисподней:» Роберт... они хотели... меня как раз... убить!» Старый шармёр принял это за шутку и рассмеялся:» Ну почему же, Вольф? Что случилось?» Я всё коротко пересказал... «Скажи мне, что должен я теперь делать?»
Роберт наполнил бокалы , мы отпили глоток. А кукушка всё куковала, предсказывая мне, как в насмешку, бесконечное число лет...
Месяц спустя я получил письмо из Дрездена. Мать Фолькера Бёрикке прислала мне копию её просьбы помилования сына, отправленной Йозефу Штрейту. Поскольку на моё письмо из Олимпа ответа не было, я отправил следущую беспомощную угрозу, на этот раз по почте.
Наши действия имели успех. Страх перед скандалом на западном телевидении спас молодого врача. Его выпустили четыре месяца спустя, в ноябре 1976 года. И выпустили так, как от желал: Бёрикке остался на своей проклятой и любимой Родине.
*С конца 1962 года между ГДР и ФРГ процветала протажа "свежего человеческого мяса". ГДР как продавец получала в среднем 40 000 западных марок за каждую голову. За акадамиков, в зависимости от рыночной стоимости давали, порой, во много раз больше.
на фото бронзовый пролетарий перед красным горсоветом Берлина в 1989 году, а на нём плакат с надписью "И я хочу сердечно пригласить Вольфа Бирманна"