А снег все падал и падал. Где-то суетились люди, пытаясь урвать от жизни кусок побольше, а где-то только птицы скакали с ветки на ветку. В Дремучем лесу ничто не нарушало покоя уснувшей природы, разве что снег подваливал, грозя совсем сровнять с землей верхушки самых высоких елей. Мороз угомонил самых неугомонных – теперь звери, которые сумели выжить в холоде и бескормице, тихо сидели по своим норкам, не показывая носа на улицу без крайней нужды.
Так и Змей, потихоньку привык жить в своей берлоге, никуда не выходя. Уже тринадцать лет длилось его добровольное заключение, и не видно было ему ни конца, ни края. Он топил камин, пересчитывал золото и бесконечно читал сто тысяч раз читаные книжки – других занятий у него не было. Изредка он выползал во двор, подметал его, убирал снег, пока лапы не замерзали, а потом подолгу отогревался, сидя у печки. Раз в два дня приходили Василиса с Рыцарем помочь по хозяйству, да и просто поговорить – вот и все развлечения.
Змей давно уже забыл, как выглядят другие люди, кроме них и Орландо. Его мир замкнулся в четырех стенах собственной берлоги и замер, как застывшая вода в Черном озере. Один день сменял другой, а он не замечал разницы – сначала темное небо долго-долго бледнело, потом начинало виднеться, и к полудню по комнатам разливался тусклый матовый свет, означавший самый разгар дня. Но стоило этому свету усилиться настолько, чтобы стать похожим на дневной, как он тут же начинал тускнеть, и полностью истощался часам к пяти пополудни. Все остальное время в мире царила темнота.
Змея это очень угнетало – он бы даже холод вытерпел, хоть и был холоднокровным, но отсутствие света делало его поистине несчастным. Если вдруг изредка выдавался солнечный день, когда снег сиял, и небо становилось голубым, старый ящер радовался как ребенок. Он выбегал во двор и дышал свежим воздухом, даже калитку открывал и высовывал нос в лес. Правда недалеко, но все равно было безумно приятно и вдохновляюще. Если бы такие дни бывали чаще, он бы, наверное, отважился на поездку в Бромбуардию.
Рыцарь утверждал, что это невозможно, ибо снегом укутан не только Темный лес, а и вся страна вплоть до самых дальних рубежей. Говорят, что даже в Ландрии похолодало, но это были только слухи.
- Ты замерзнешь прежде, чем выедешь за границы леса, перестань уже фантазировать.
- Я тут кое-что придумал, смотри.
Ящер разложил перед Рыцарем большой лист бумаги, на котором был нарисован проект самоходной отапливаемой повозки авторства Змея. Это чудо техники передвигалось на колесах, которые приводились в движение сложной системой механизмов. Управлялась она двумя рычагами, которые нужно было постоянно дергать, чтобы сообщать колесам крутящий момент. Внутри располагалась мини-печка, позволяющая поддерживать температуру, достаточную для функционирования ящеров породы Draconis Glorixidis.
- А кроме того, если дверку приоткрыть, то и свет будет – читать можно даже ночью! – Змей был очень вдохновлен своим изобретением.
- А если из этой дверки уголек выпадет, то весь твой ковер-самолет сгорит нахрен за считанные секунды, - добавила ложку дегтя Василиса. Но Змей от нее ничего другого и не ожидал, поэтому не очень расстроился – женщины, они существа приземленные и завистливые.
- Нет, я серьезно впечатлен твоей работой, - Рыцарь придерживался другого мнения, - но это так сказать, из области чистой науки. На практике это неосуществимо, а так очень даже впечатляет.
И этот туда же.
- Ну почему неосуществимо-то?! Тут не ахти какая сложность в деталях – ты съездишь в Амаранту, закажешь у хорошего кузнеца, и все получится. Короб я сам сделаю. Ты поможешь, опять же. – В устах Змея это значило, что Рыцарь будет делать короб, а он - руководить из окна берлоги. – Дров в дорогу запасем…
- Змей, - Рыцарь даже терялся, как бы ему объяснить получше, - Давай мыслить трезво: даже если у нас все получится и эта штука будет ездить, в чем я сильно сомневаюсь, то у нас появится куча других проблем. Постройка повозки – это не окончание приключения, это даже не его начало: приключения начнутся, как только ты в этой бандуре выедешь из Врановых ворот.
- И что же там такого?
- Да как тебе сказать… Там ЛЮДИ!
- И что такого я не видел в людях? Что в них сильно изменилось с тех пор, как я задрал полсотни на Пожарной прогалине?
В глазах Змея единственной проблемой было преодолеть зону климатической аномалии, а обо всем остальном он не успел подумать, все мысли его были заняты повозкой.
- Людей в стране гораздо больше, чем полсотни, и они умеют воевать, а уж воевать коллективно – тем более. Если с тобой не справится рота, они приведут полк. Если не справится полк – приведут армию. Неужели ты думаешь, что они будут смотреть на тебя и желать тебе счастливого пути? Что, по-твоему, скажет средний житель Страны Вечной Осени, увидев ящера, катящегося в механической повозке, чтобы отбыть на курорт погреть свои косточки?
Василиса отхлебнула чаю из большой кружки и глумливо хихикнула:
- Они скажут: «Вот, наша лягушонка в коробчонке едет!». Так и вижу: Змей катится по Великому тракту, читает книжечки при свете печурки, да питается энергией вселенной. Да, и дрова к нему с неба падают. Вот он доезжает до Драгунаты – там его повозка подбирает колеса и прется в гору – сама, все сама. Змей, как мы помним, читает книжки. Там повозка пожимает руки действующей армии и переходит линию фронта, где ее с восторгом встречает армия противника. Далее Змея с песнями и плясками провожают до ближайшего порта, где его уже ждет большой корабль, каких пока еще не придумали, но ничего, придумают поди, пока они там пляшут… и Змей выгружается из повозки, не прерывая чтения, садится на корабль, который идет не куда-либо, а прямиком в Бромбуардию, а оставленная повозка рыдает на берегу. Занавес.
- Злая ты.
Змей тихо собрал карту со стола и ушел в кухню мыть посуду. Рыцарь укоризненно посмотрел на жену:
- Зря ты так, пока он мечтает и верит, он живет.
Василиса мрачно замолчала и больше не проронила ни слова. По пути домой она вдруг остановилась у Черного озера и подошла к воде.
- Там раньше русалка жила. Как ты думаешь, она еще живая?
Рыцарь очень удивился.
- Не знаю, но вполне возможно. Если она холоднокровная, как Змей, то могла впасть в анабиоз, и…
- И замерзнуть нахрен! Знаешь что, мне иногда кажется, что мы живем в каком-то безумном театре, где нам махнули палочкой, и мы пляшем – до следующей отмашки.
Дико было слышать такое от Василисы, которая никогда не отличалась богатством метафор и изысканностью речи. Кто же знал, что она передумала столько, что ее мыслей хватило бы на целую королевскую библиотеку.
- Понимаешь, все кругом – ложь. Мы живем во лжи, и я не понимаю, почему мы продолжаем лгать. Прошло тринадцать лет, Лия умерла, и нету никакой Бромбуардии, а он, как дурачок, все твердит выученное: поеду в Бромбуардию, поеду в Бромбуардию…
- Ты меня поражаешь сегодня. – Только и выдохнул ее муж. – Если ты помнишь, именно ты настаивала, чтобы Змей ни в коем случае не узнал правду, а то его припадок разобьет и все в таком духе.
- Да, я настаивала, потому что тогда именно так все и было. Но теперь прошло столько лет! Он, что, все следующее тысячелетие будет мастерить тарантайки, чтобы однажды высунуться из леса себе на погибель?
Карррр!!! Оглушительно проорала черная, как смоль, ворона у них над головой. Ветки елей гнулись под тяжестью снега и тихо поскрипывали, а в остальном ни единого звука, кроме их голосов, не тревожило покой леса. Тишина, эта вечная, чертова тишина.
- Василиса, в жизни не так уж важно, кто прав, кто виноват. Важнее, чтобы зла в мире было поменьше – поэтому если для того, чтобы уменьшить зло, надо врать, то надо врать.
- Давно ты у нас такой веротерпимый? – уж Василиса-то прекрасно знала, как трепетно Рыцарь относится к своему понятию чести, и как не любит ложь.
- Я совсем не веротерпимый, но я смотрю на Змея и понимаю, что наша ложь дает ему стимул жить. Он читает письма Лии, он верит, что однажды увидит ее и ждет. Его дни наполнены смыслом – ты сама видела, какую хрень он изобрел, только чтобы попытаться до нее добраться! Я бы такого в жизнь не придумал! А отними у него надежду, что останется? Что он будет делать этими бесконечными зимними вечерами, когда даже на улицу не выйдешь от мороза? Василиса, наша ложь ему жизненно необходима!
Василиса и сама знала, что муж прав, но сегодня у нее было очень желчное настроение, и ей хотелось выплеснуть его на кого-то. Будущее все чаще внушало ей страх – она понимала, что они с Рыцарем не молодеют, и случись чего с ними, Змей останется совсем один, некому будет ему даже принести дров или еды. Призрак ужасного, бесконечного одиночества, когда никто не придет и надеяться не на что, пугал ее не на шутку. По ночам она, бывало, проснется и прислушивается к дыханию спящего Рыцаря – не хрипит ли, не булькает? Ей была невыносима мысль о том, что когда-нибудь придется остаться одной, уже навеки. И сколько бы она ни корила себя за малодушие, она всегда хотела для себя легкой участи – умереть первой.
- Я боюсь за него, понимаешь. Вот помрем мы с тобой, что с ним будет?
Рыцарь взял жену за руку и прижал к сердцу – этой фразой исчерпывались все ее экзистенциальные страдания о лжи и правде.
- Как-то ведь он жил до твоего появления. Целых 186 лет жил, и ничего. Нужда заставляет любого приспосабливаться, заставит и его. Это я не к тому, что мы не должны о нем заботиться, а к тому, что не надо делать из него беспомощного младенца, который даже ноги не переставляет.
- Он и не переставляет. Что ты думаешь, я переживала бы так, если бы не зима? Да черт с ним, прожил бы и без нас, а в такую погоду он и носа высунуть не может на улицу. Нас не станет, он помрет с голоду.
- Так мы с тобой вроде еще неплохо себя чувствуем. Лет десять я точно намерен еще протянуть, а там посмотрим. Может, к тому времени потеплеет.
- Ага, потеплеет, держи карман шире! Снег растает и принцесса воротится из Бромбуардии! Смотрю я на Змея и удивляюсь – вот уж такой умный, что даже к черту не пошлешь, а дурак дураком: в любой книжке написано, какие есть страны за Полуденным морем, и нет среди них Бромбуардии, а он все верит. С тобой давеча спорил до посинения о том, сколько лучников было у Базилевса в битве при Лиерре, а такую вопиющую нескладность не замечает.
- Он не хочет ее замечать, вот и весь секрет.
В темноте башня выглядела неприветливой и холодной. Рыцарь так не любил спотыкаясь в потемках, находить спички, чтобы разжечь огонь, но делать было нечего. Когда дрова в печи начинали весело потрескивать, все тревоги и страхи отступали. Они снова были дома, в своей маленькой крепости, которую ничто не могло поколебать – жизнь проносилась бурной рекой где-то там, далеко, за Врановыми воротами, а у них время остановилось, как старые Василисины часы.
Змею тоже иногда казалось, что время остановилось. Ничего не происходило в пределах доступной ему части мира – единственными событиями были визиты Орландо раз в год. Но он приходил ненадолго, приносил письмо, немного играл со Змеем в нарды и торопливо прощался, когда у ворот раздавались Василисины шаги.
Дверь за ним закрывалась, и снова на целый год воцарялась тишина, которую ящер наполнял чтением очередного письма, осмысливанием, додумыванием, заучиванием и разглядыванием скрытого смысла между строк. По сути дела, он был в своей берлоге не один, был и еще кое-кто, с кем он постоянно разговаривал – призрак Лии. Закрыв двери за Василисой и Рыцарем, старый ящер погружался в мир своих фантазий, он доставал ее письма, хотя в этом давно не было необходимости, и представлял все, что она ему писала.
Каждое слово в каждом письме давно было им выучено наизусть – он мог прочитать задом наперед и по диагонали любой фрагмент, проснувшись в три часа ночи. Его неслышные шаги следовали за Лией на палубе корабля и по извилистым тропинкам джунглей, он был рядом, когда она вышла на холм и увидела в своем воображении будущий город Серпентино. Змей тоже его представлял – ему хотелось видеть, как он вырос сейчас, и есть ли на арке из белого камня у входа в город, медный барельеф с его портретом? Лия обещала, что так и будет.
Он чувствовал гордость – никто из рода Горынычей не удостоился того, чтобы в его честь называли города.
- И этого я достиг не чудовищными убийствами, а тем, что сохранил жизнь ребенку, любил и воспитывал его. Так-то, бабенька… - он показал язык портрету Горыничны и снова погрузился в свои мечтания. Что бы там ни говорил Рыцарь, должен же когда-нибудь наступить момент, в который он увидит свою дочь, увидит созданный ей город, и больше не будет сидеть здесь одинокий и заброшенный. Тринадцать лет – разве это не срок, чтобы искупить любую вину, а ведь он не так уж виноват, он не человек.
Змей в прошлый раз спрашивал у Орландо, когда Лия сможет вернуться в страну, но тот отвечал уклончиво, и Змей так и не понял, что ей мешает. Интриги? Но какие могут быть интриги спустя столько лет? Кроме того, она может посетить его инкогнито, не открывая своей личности – ведь она давно отказалась от тронных притязаний и занимается в Бромбуардии совсем другими делами. Почему бы ей не приехать повидать своего отца, Василису и Рыцаря, разве правитель откажет ей в этом праве? Змею казалось, что Орландо Лие не враг.
- Я не против, но ваша дочь не обращалась ко мне с такой просьбой. Возможно, ее задерживают дела в Бромбуардии? Все-таки, судя по вашим рассказам, она занятой человек, а визит сюда потребует много времени и будет очень опасным. Не забывайте, что идет война, и попасть в страну можно только через Драгунату, по которой проходит линия фронта. На вашем месте я бы воздержался от приглашения, пока обстановка не нормализуется.
- Разве вы не сможете дать ей пропуск?
Орландо всплеснул руками.
- Да хоть десять! Но солдаты на фронте интересуются пропусками трупов в последнюю очередь. Они сначала зарубят, а потом будут спрашивать. Поймите, это очень опасно!
Змей пожевал губами, подумал и выдал неожиданное:
- Но ведь есть еще Ландрия. С Ландрией мы не воюем, и путь по Серану свободен. Она может прибыть через Ландрию.
Орландо не сразу сообразил, о чем это он.
- Как это через Ландрию? Перейти фронт в районе Картероса, пересечь Ледяную пустошь, спуститься по Черным скалам и через небольшую пустынную местность въехать в Каррадос, чтобы потом по Серану плыть в Энкрет?
- Да нет же! Сразу приплыть в Ландию – там тоже берег есть!
- В Ландрии? Вы знаете, как он называется? – Орландо даже глаза вытаращил. – А еще вы знаете, почему Ландрия не имеет собственных портов и торговала всегда через Тридесятое царство? Потому что Ландрский берег кишит рифами и называется Водяная могила, корабли там пройти не могут, тонут, как утюги вашей Василисы. Только баркасы да шлюпки могут лавировать между острыми, как бритва скалами. Плыть в Водяную могилу – наверняка помереть. Разве вы этого хотите для своей дочери?
Как-то все странно получалось: вроде бы и препятствий нет никаких, а не может Лия приехать и все тут. Все его попытки изменить ситуацию наталкивались на глухое сопротивление окружающих. Он уже несколько раз писал Лие длинные письма и просил Орландо их отправить, но тот постоянно отнекивался, говорил, что не может этого сделать, не знает адреса и нес всякую чушь.
- Они как будто сговорились. Мне кажется, что они не хотят, чтобы я повидал мою дочь. Даже повозка им не годится, глупости, видите ли… То линия фронта мешает, то жру я много, то угольки у меня из печки падают… Для того, кто по-настоящему хочет, не существует никаких препятствий, все преодолимо, слышите?
Он проорал эти слова в воздух, словно кто-то мог его слышать. Но даже эхо не отозвалось ему в ответ, оно тоже состарилось и обленилось в полной тишине берлоги. Змей побрел на кухню, налить себе чаю и по дороге продолжил привычный монолог с воображаемой дочерью:
- Ладно, я понимаю, у тебя много дел и ты не можешь ко мне приехать прямо сейчас, так я подожду. Я долго ждал, могу и еще подождать, мой век, в отличие от людского не так быстротечен, а вот тебе надо бы поторопиться. Кто знает, может ты приедешь, а я тебя и не узнаю – я ведь помню тебя юной девушкой, а ты приедешь ко мне взрослой женщиной, или даже пожилой. Это будет так странно.
Он снова скользнул мыслями к тому, что частенько его беспокоило – в своих письмах Лия не писала ни слова о своей личной жизни. Был ли у нее кто-нибудь, завела ли она детей? Или все болталась сама по себе, как ее давняя подружка. Змей иногда спрашивал у Рыцаря про Мими и все удивлялся, что такая красивая и богатая девушка не выходит замуж. Но тот отвечал, что она «занимается политикой». Политикой! А внуков рожать кто будет? Впрочем, Мими его мало беспокоила, а вот Лиино молчание он растолковывал как дурной знак.
- Было бы ей что сказать, давно сказала бы. Когда люди счастливы, счастье с них сыпется, как горох из худого мешка, не удержишь. А тут ни слова, значит, все так и мыкается одна, ни пришей собаке хвост. Ох, Лия, я бы тебя поучил уму-разуму! Чувствую, что пришла нужда в отеческом пенделе, да не дотянешься. Куда уж мне, старой ящерице, по морям плавать, это только Рыцари всякие могут…
В кухне было чисто, по-стариковски опрятно, но опытный глаз отметил бы те неуловимые признаки упадка, которые всегда отмечают одинокое жилище. Все в кухне было старым, новых предметов не появлялось со времени исчезновения Лии. Кое-что побилось и попортилось, но скуповатый Змей ничего не выбрасывал, все ему казалось нужным и важным, все однажды пригодится. Он свято берег большое блюдо с ромашками, на котором раньше подавал пирог с капустой, а теперь и забыл уже, как он делается. Блюдо однажды упало, треснуло и откололось с одного краю, так и стояло теперь разбитое на верхней полке. Занавески давно выцвели и потеряли товарный вид, но Змей этого не замечал. Скатерть на кухонном столе была старомодная, с тяжелыми кистями, теперь такими никто не пользовался, но откуда было ящеру об этом знать? Он заботливо смахивал с нее крошки, стирал по мере загрязнения, и иногда, попивая чай, принимался вспоминать, какого она все-таки была цвета в свои лучшие годы. Синенькая, вроде? Надо спросить у Василисы, это она ее покупала.
Потихоньку и помаленьку из обихода исчезали вещи, которыми Змей не пользовался, но которые наполняли дом жизнью. Всякие удочки, сачки, лупа для рассматривания бабочек, даже флейта, на которой зеленый как-то мечтал научиться играть – все растворилось во времени.
Лиины вещи были аккуратно заперты в ее комнате, и отбывали свой срок заключения в идеальном порядке, что сразу говорило о том, что она здесь больше не живет. Змей ходил в ее комнату, как в музей, и не мог понять, почему он больше не ощущает ее присутствия.
Он жил здесь каждый день и не замечал происходивших с ним перемен, но если бы Лия действительно появилась здесь, она бы сразу их заметила. Тоску и грусть навела бы его берлога на постороннего человека, как всегда наводит одиночество и заброшенность. Каждый из нас подсознательно боится однажды столкнуться с ним, и гонит от себя любое напоминание. Как мыслей о смерти мы бежим одиноких людей, и однажды, неизбежно ими становимся.
Змей налил себе кипятка в любимую кружку с желтой уточкой, полинявшую и обкусанную. Однако заварка кончилась, и он со вздохом полез в шкаф, где в многочисленных баночках хранились его запасы. Вот и еще один признак старости: он открыл шесть или семь банок в поисках заварки, но они были пусты. Заварка обнаружилась только во втором шкафчике. Раньше он держал большую коллекцию специй для выпечки, разные травы к чаю, мясу и даже супу, а теперь все кончилось, и пополнять запасы он не стал – незачем. Много ли ему одному нужно?
Он совсем мало ел, пил чай и понемногу утратил свое очаровательное гурманство. Давно уже не было в погребе банок с огурцами, а в сарае – бочек с винами и наливками. Жизнь Змея сузилась и стала совсем скудной, все чаще он ощущал себя стариком.
К счастью, тело его пока не подводило, разве что зрение садилось, но это было у него всегда, еще при Лие он носил толстенные очки. А вот душа как-то незаметно состарилась и износилась: он перестал мечтать, строить планы, и сто лет уже не открывал «Поэму о Камее». Недавно Рыцарь привез ему целый ящик с книгами, и теперь ящер был занят – каждую он внимательно прочитывал, перечитывал и обдумывал. Удивительно, но среди книг совсем не было периодики, и он даже спросил об этом своего друга.
- Я совсем не знаю, что в мире делается. Забыл, когда держал в руках иллюстрированный альманах. Случись, так мне и поговорить будет не о чем.
- С кем ты собрался разговаривать? Со своими тараканами политическую обстановку обсуждать? – Василиса, как всегда, была язвительна, но точна. – Мы вон тоже газет не читаем, врут они все. Почитай лучше стишата, да романы какие. Случись что, так блеснешь кругозором…
- Но ведь это интересно! Как там война, почему она до сих пор не кончилась? Какие реформы нынче в государстве происходят? Помнится, правитель Орландо любопытные штуки затевал, как они сейчас?
- Ты у нас поклонником правителя заделался, я смотрю. Ну-ну… - она поджала губы и еще энергичнее стала возюкать тряпкой по полу. – Кстати, пол мог бы и сам помыть, у тебя поясница здоровее, чем у меня.
Змей очнулся от своих рассуждений:
- Так я и помою, зачем ты это делаешь? Брось тряпку, я сам в состоянии себя обслужить!
- В состоянии он! Почему тогда у тебя две недели пол не мыт? Я тебе сколько говорю: вымой пол, вымой пол, но все как об стену горох!
- Некогда мне, Василиса! Пристала со своим полом…
- Некогда? Ты чем занят, можно поинтересоваться? Целыми днями сидишь на заднице и даже посуду за собой не моешь – все мечтаешь о кренделях небесных. Очнись уже и хоть за собой убери, изобретатель хренов!
Обидно это было, но справедливо. Правда, Василиса не понимала того, что его жизнь действительно была насыщенной и наполненной размышлениями. Целыми днями он разговаривал с призраком Лии и не замечал, как темнело и светлело за немытым окном берлоги. Где уж тут полы мыть? Но Василиса, как женщина приземленная, этого понять была не в состоянии. Даже Рыцарь не понимал, потому что однажды сделал Змею замечание, что надо хотя бы раз в день выходить на улицу и немного гулять, а берлогу в это время проветривать.
Ну и черт с ними. Как истинный мечтатель, Змей недооценивал роль этих людей в своей жизни, и думал, что без них будет проще и легче. Он не понимал, что стоит им не появиться хотя бы неделю, как у него закончатся дрова, еда, и даже словом перемолвиться станет не с кем. Когда они были здесь, они его раздражали, когда их не было, он по ним скучал, иногда даже выглядывая в кухонное окно – не скрипят ли санные полозья за воротами.
Сегодня был пасмурный день, в который нет ни единого просвета, и небо ничем не отличается от небеленого потолка берлоги. Грустно сидеть одному в такие дни, но их было так много, что он уже со счета сбился. Тринадцать лет он сидел один и выглядывал в окно, но ничего не менялось. Стоило свету немного загореться, как он тут же начал гаснуть, и Змей понял, что опять стемнеет часа в четыре, и ничего тут не поделаешь. Тоска какая эта зима! И что за напасть случилась со страной! Почему не могло с ними приключиться вечное лето? Правда, говорят, это тоже плохо. Вон, Лия пишет, что жарко очень, даже по ночам иногда заснуть не может из-за духоты, но это всяко лучше, чем безвылазно сидеть в берлоге, добегая только до сарая за дровами.
Чайник, заботливо укутанный стареньким полотенцем, тихонько прел, а сам Змей сидел за столом и ждал, когда он заварится. Свет в окошке потихоньку таял, и ему становилось все грустнее и грустнее. В сумерках его сердце всегда тревожилось. Надо бы зажечь свет, да лень вставать – так он и сидел, сгорбившись, будто придавленный всеми бесконечными одинокими днями.
Наконец ему надоело, он поднялся и пошарил в буфете – там была толстая белая свеча в плошке, закапанной воском. Большим подсвечником на потолке он давно не пользовался из экономии, что вызывало бурное веселье у Василисы.
- Я бы еще поняла, если бы я экономила, хотя тоже вроде незачем, но ты! У тебя денег – хоть жопой ешь, а ты скаредничаешь, сидишь, как крот в темноте!
- Ты свои деньги считай, а в мои не лезь, - резонно возражал ящер. – Тебе свое богатство тратить надо, все равно оставить некому, а у меня наследница есть, все ей достанется, и я для нее берегу.
У Василисы всегда портилось настроение при таких словах.
- Да ей твои деньги нужны, как рыбке зонтик! Она там в заморщине и сама на себя заработает. Да и не забывай, сколько люди живут, а сколько змеи – ты ее наследничком будешь, а не она твоим.
Змей твердо качал головой.
- Нет, Василиса, я ее не переживу, я это точно знаю.
Что возразить на такое твердое знание, Василиса даже и не знала. С ума сошел старый, что теперь с ним делать – пусть и дальше потихоньку с ума сходит. Нельзя же и правда сказать ему, что дочка его уже двенадцать лет гниет в могиле, и никогда не придет в этот дом, чтобы унаследовать богатство его обладателя.
Саднило у нее на душе. С течением времени она почему-то все больше воспринимала произошедшее, как трагедию. Смерть принцессы была ею пережита, осмыслена и пережевана только годы спустя, и теперь ей казалось совершенно немыслимым то, что ее девочку вот так хладнокровно убили. Как они могли убить живого человека, дышащего, теплого – ведь даже Змей не смог в свое время. Со смертью Лии жизнь в лесу полностью остановилась, словно выдернули втулку у колеса, и оно упало на дорогу, жалобно позвякивая.
Но еще больше саднило на душе у Змея. Он не подавал виду и никогда не говорил об этом даже с Рыцарем, но книги по географии были им замусолены до почти непригодного состояния. Он искал Бромбуардию. И сколько бы книг он не перерыл, нигде он не находил упоминания об этой стране, разве что в сказках.
Вот и сегодня он снова перелистывал старые альманахи в тщетной надежде найти, наконец, какое-нибудь упоминание, которое могло быть где угодно, даже в рубрике «Хозяйке на заметку». Змей прочитывал каждую страницу внимательнейшим образом, освежая в памяти события давно минувших дней: как Вильгельмина прислала своей племяннице поздравительную ноту и подарки ко дню рождения дочери. Маленький серебряный голубок – Змей его хорошо помнил, был нарисован на странице неизвестным художником.
Где он теперь? Под огромными южными звездами украшает шею своей хозяйки, некогда принцессы и наследницы трона, а теперь… Старый ящер погладил пальцем картинку, вспоминая каждый изгиб крохотного украшения, как будто только вчера держал его в руках. Интересно, а Лия так же вспоминает о нем каждый день, или ей некогда? У нее, должно быть, много дел, раз она и письмо-то пишет только раз в год.
Василиса говорит, что это правильно, что все дети вырастают и покидают своих родителей, и, хоть Василиса тот еще эксперт, она права. Но есть что-то неестественное в том, что дети пропадают внезапно и навсегда, изредка подавая голос желтыми письмами. Все письма Лии почему-то были желтыми – Орландо объяснил ему, что в трюмах кораблей, перевозящих почту, большая влажность и химический состав воздуха совсем другой, поэтому бумага желтеет и становится хрупкой. Змей удовлетворился ответом и с тех пор с особой осторожностью относился к маленьким старичкам в помятых бумажных конвертах.
Чай наконец-то заварился, и зеленый налил себе большую кружку, чтобы два раза не ходить. Пока он наливал, там, в каминной зале, раздался отчетливый стук в оконную раму, словно кто-то ткнул костяшками пальцев в замерзшее стекло. Страх почему-то прокатился по спине Змея, но кого он мог бояться у себя дома? Кого он вообще мог бояться, будучи ящером породы Draconis Glorixidis? Но на деле, он боялся слишком многого.
Он сначала выглянул в окно на кухне, но никого не увидел. Это напугало его еще больше. Тогда он зачем-то взял от печки кочергу и осторожно вошел в зал – там никого не было. Все так же осторожно, прижимаясь к стенке, Змей приблизился к окну и выглянул во двор – пусто. Показалось. Но в глубине души у него осталось сомнение, звук был слишком четким для галлюцинации, и это его беспокоило.
Пить чай он уселся так, чтобы видеть окно и дверь одновременно, а кочергу пристроил рядом с собой. Но все равно ему было как-то не по себе. Он сразу вспомнил с полсотни страшных сказок, в том числе свою любимую про Ночного гостя. Но сейчас был день, и дождя на улице не наблюдалось, однако, кто знает – может нечисти тоже пришлось адаптироваться под изменившийся климат. Для того чтобы отпугнуть Ночного гостя, надо было зажечь камин с третьей спички, и тогда он не посмеет войти, а Змей, как на грех, давно забыл про это свое суеверие.
Пришлось тушить горящий камин и снова зажигать его с третьей спички. За всей этой возней он совсем забыл про испуг и был даже доволен – теперь никакая нечисть не посмеет его потревожить. Почувствовав себя в безопасности, он выпрямился и вытер пот со лба, потом отряхнул лапы и немного подержал их над разгорающимся огнем. И тут внезапно дверь в комнату Лии распахнулась и внутри что-то загрохотало.
Сердце Змея остановилось. Он чуть не умер от страха, когда маленькая зеленая дверь вдруг распахнулась и отъехала в сторону, чтобы потом захлопнуться с новой силой. Совсем одурев от страха, зеленый заметался по комнате, и долго не решался войти внутрь, будто боялся встретить там призрак. Наконец, он немного отошел от испуга и потянул на себя ручку двери – она открылась, как ни в чем не бывало. Змей осмотрелся и не увидел в комнате ничего подозрительного. Потом он даже решился войти, не забыв открыть дверь пошире, но стоило ему переступить порог, как проклятая дверь захлопнулась у него за спиной с жутким треском.
- АААААА!!!!! – заорал он как ненормальный. Лапы примерзли к полу, он не мог даже пошевелиться, страх парализовал его. И тут в коридоре раздались медленные тяжелые шаги: топ, топ, ТОП.
- АААААААААААААААААААА!!!
Змей орал, как никогда в жизни, видя в замедленном режиме, как дверь тихонько отъезжает и открывается, и на пороге возникает… Василиса.
- Ты чего орешь? Рожаешь, что ли? – вид у нее был испуганно-озадаченный, но все же это была она, родная и любимая Василиса, а не какой-нибудь Ночной гость. Лапы у Змея обмякли, подогнулись, и он упал в обморок, прямо посреди дочкиной комнаты.
Очнулся он на своей куче золота, прикрытый одеялком. В берлоге слышались шаги, да хлопали двери – Василиса с Рыцарем решили вытряхнуть все половики в доме. Как же отрадно было слышать их возню и понимать, что он не один в берлоге, и что все на самом деле хорошо. Утвердившись на пятой точке, ящер стал ждать, когда они вернутся, чтобы рассказать им все те ужасы, которые ему пришлось пережить тут в одиночестве.
Вместе с Василисой в залу вошла морозная свежесть зимнего дня, и Змей тут же вернулся в исходное положение, завернувшись в одеяло по самые брови.
- О, очухался! – кивнула она мужу, - интересно, что с тобой случилось, что ты так орал? Я уж решила, что тебя режут…
Чистые, пахнущие снегом половики плюхнулись на пол. Василиса отряхнула подол и принялась раскатывать их по полу, который уже был ею вымыт. Змей высунулся из-под одеяла, но ненамного.
- Ой, мне тут такие ужасы привиделись! Ты знаешь, как берлогу почистить можно от скверны?
- Конечно, знаю, - женщина проворно перекатывала полосатые дорожки, выстилая любимые Змеевы узоры из половичков. – Берешь тазик, лучше побольше, литров на десять, потом водичку греешь на печке и разводишь так, чтобы не жглась. Наливаешь в тазик…
Змей подумал, что надо бы взять бумажку и записать рецептик, пока не забыл.
- … потом берешь тряпку и очищаешь от скверны все, что душа пожелает. Если у тебя и мыло есть, то скверна еще лучше очищается. Средство верное, сама тыщу раз проверила.
Тьфу ты! Чего еще можно было ожидать от глупой бабы!
- Василиса, я серьезно, меня чуть инфаркт не хватил – в моей берлоге кто-то ходил невидимый, стучал в окно, двери открывал и предметы трогал.
- И посуду твою пачкал, и по углам грязь разбрасывал?
- Василиса!!!
- Да что ж ты вопишь сегодня, аки припадочный…
В комнату вошел Рыцарь и вопросительно посмотрел на разгневанного Змея.
- Что случилось? О, тебе уже лучше?
- Я тут твоей жене пытаюсь рассказать, что я видел только что, а она юродствует!
- А он вопит!
Рыцарь поднял брови и стал снимать телогрейку.
- Опять ты натопил, как в бане. Сколько можно тебе говорить, что высокая температура вредит здоровью. У тебя уже и галлюцинации начались – неудивительно, постоянно жить в парной, еще не так голову напечет.
Змей был очень возмущен и расстроен:
- Я вам человеческим языком говорю: я здоров, морально устойчив и не страдаю душевными болезнями, но я видел НЕЧТО.
Вид у него был довольно-таки придурковатый, но вдохновленный, и Рыцарь решил его выслушать.
- Тогда рассказывай по порядку. – Он присел на свой любимый стул и протянул ноги к камину, пока Василиса возилась на кухне с чайником.
- Короче, я себе чаю наливал, когда услышал СТУК. Как будто кто-то в окошко стукнул так коротко, но отчетливо. Я пошел проверить, но ничего не увидел, и тут я вспомнил про Ночного гостя.
- Какого еще гостя?
- Да я же тебе сто раз рассказывал – в деревнях верят… - Рыцарь вспомнил и замахал руками, мол, понял, продолжай. – Вот, а я совсем расслабился последнее время и камин с третьей спички уже не зажигаю. Думаю, надо исправить дело – встал, потушил камин, потом снова зажег, все как положено, и тут… Дверь в Лиину комнату распахнулась, пропустила кого-то и снова закрылась, медленно так, аккуратно, словно ее кто за ручку держал. Мне стало так страшно, что ни в сказке сказать, ни пером описать – я пошел туда, иду и чувствую, что там кто-то есть. Захожу внутрь, а дверь-то за мной и захлопнется, словно меня ждала…
- И тут ты заорал.
Змей кивнул, вид у него был очень напуганный. Рыцарь вздохнул и наклонился что-то поднять с пола – это оказалась Лори, любимая Лиина кукла, которую она забыла вместе с вещмешком, когда в последний раз приезжала в берлогу дождливой ночью.
- Ты зачем ее взял?
- Она с полки упала в Лииной комнате. Когда ты в обморок грохнулся, мы тебя сюда перетащили и увидели, что она упала.
Он встал и посадил рыжеволосую красавицу на каминную полку.
– Змей, тебе правда надо чаще гулять на свежем воздухе. Ты оставил открытой форточку в кухне, и сквозняком дверь носило туда-сюда, а потом и мы пришли, поэтому она так сильно хлопнула. Никаких привидений тут нет и быть не может.
Змей замолчал. Вроде все правильно звучало, но уж очень сильно он испугался и никак не мог отойти от полученного впечатления.
- Если бы Лия не была в Бромбуардии, я бы даже подумал, что это она приходила.
Теперь Рыцарь почему-то побледнел.
- Отчего ты так думаешь?
- Не знаю. Она в свою комнату пошла, куклу взяла – она ведь никогда с ней не расставалась, а тут вот забыла, когда в последний раз приезжала. А кому еще ко мне приходить?
- Бабушке твоей например.
Змей улыбнулся во всю пасть.
- Ага, сейчас, держи карман шире – моя бабенька меня при жизни презирала, чего ради она после смерти ко мне потащится?
- Не знаю… Но Лия тут ни при чем, такие люди, как она, уходят навсегда, не шляются привидениями.
- Типун тебе на язык! – произнес Змей с чувством, и Рыцарь сам прикусил язык, потому что явно начал заговариваться. Однако ему совершенно точно стало не по себе.
- Я пойду Василисе помогу на кухне, ты пока полежи.
И он выпорхнул из зала так проворно, будто ему было семнадцать лет.
На кухне его жена собирала чаевничать: резала каравай, мазала маслом и выкладывала на готовые кусочки сыр да ветчину. Чайник она выплеснула и заварила заново, с душицей и багульником, чтобы аромату было больше. Большая белая свеча освещала кухню, и было в ней уютно и хорошо, словно никакая беда никогда не касалась этого дома. Василиса умела привносить оживление и теплоту в любую обстановку.
- Василиса, Змей мне только что поведал, что к нему приходил призрак Лии.
- Вот как? А что еще он тебе поведал? О сотворении мира часом не рассказывал?
- Вечно ты со своим сарказмом! Понимаешь, он сказал, что кто-то ходил по дому и потом куклу уронил в комнате. – Он сделал предостерегающий жест, как только Василиса открыла рот, - я ему так и сказал: мы пришли, а на кухне форточка растарабанена, но он уверен, что это Лия.
- Да и пусть будет уверен, тебе-то что? Ты его разубедить хочешь? В конце концов, она действительно может сюда прийти именно в таком виде, чего тут удивительного.
Василиса тоже почему-то расстроилась, будто черной вуалью накрылась и надолго замолчала.
Рыцарь понимал, что воображение Змея просто сыграло с ним злую шутку, но кто знает – мир гораздо больше и многообразнее, чем мы себе представляем. Ему вспомнилось, как ящер однажды рассказал ему про то, как потерял Лию, а потом нашел стоящую за калиткой с опущенными руками и бледным личиком. И как семилетний ребенок сказал отцу: «Пап, а ведь мертвые рядом с нами, но мы их не видим и не слышим. Они не могут перейти черту…»
За все годы, прошедшие со дня смерти принцессы, она не намекала о себе ни единым событием – ни скрипа, ни сна, ни самого завалящего призрака. Ушла и ушла. А что если все-таки явилась наконец к папке? Он ведь так ждет, что мог и накликать. Спросить бы у Ирьи, да ее самой след простыл, а другой такой ведьмы во всем королевстве не было и нет.
День заканчивался, пора было идти домой. Они без настроения попили чай с бутербродами и вяло поговорили о том о сем, но беседа не клеилась. Змей был в растрепанных чувствах, Василиса тоже, да и сам Рыцарь недалеко от них ушел. Все думали о своем и отвечали невпопад, так что, когда они закрыли за собой дверь берлоги и вышли в безветренные морозные сумерки, Рыцарь вздохнул с облегчением.
- Спасибо этому дому, пойдем к другому.
- Расхандрился что-то старый, не нравится мне его настроение. Ладно, пойдем домой, дома всяко веселее.
Они захрустели по снегу, почти по пояс проваливаясь в насыпавшиеся сугробы, и вскорости тусклый огонек, светившийся в окне берлоги, исчез за воротами.
Змей опять остался один, со своей тоской и пустыми комнатами, в которых жили только воспоминания и мысли. Его друзья ушли, постаревшие и сгорбленные, но все так же любящие друг друга, а он остался один, как и положено порядочному ящеру. 236 лет, из которых только семнадцать он был счастлив, а все остальное время – будто и не было его. Мало что он мог сейчас вспомнить из своей долгой жизни, разве что раннее детство и появление Василисы, а все остальное скрылось в тумане, поросло быльем.
Скудный свет проливался в замызганное окошко, давно не знавшее тряпки – Василиса уже не успевала за всем следить в свои семьдесят лет, а он тоже не интересовался своим бытом. Если уж на то пошло, порядочные ящеры вообще живут в грязи и говне, обсасывая старые косточки, а он обзавелся жильем, за которое бабка бы его прокляла, если бы увидела, и если бы не поленилась проклинать в миллионный раз.
Как получилось, что другие представители его породы проживали по триста лет в одиночку, и даже не думали о том, чтобы найти себе компанию? Змей не мог понять, он лежал на куче золота, свернувшись клубочком и смотрел, как редкие снежинки падают на подоконник. Ничего удивительного нет в том, что людской век краток, а змеи живут долго – никого не любя, никем не любимые. Когда ты любишь кого-то, твое сердце бьется в два раза быстрее, и кровь летит по венам бурным потоком. Стоит полюбить, и ты сгоришь, как свечка.
Зачем он когда-то впустил в свое сердце маленькую принцессу, которая, в сущности, была ему никем и ничем не отличалась от тысяч других людей, которым цена пучок за пятачок, да и то в базарный день… Верно говорят философы, что люди слишком много думают о себе. Он поднял голову – кажется, именно так писала Лия в одном из писем.
Но если это правда, то ему давно пора утешиться, ибо в Амаранте можно найти сотню других маленьких девочек, хорошеньких и не очень, вот только нафиг они ему не нужны. Такой как Лия среди них нет, и никогда не будет. А она там, где-то далеко, в солнечной Бромбуардии радуется жизни, в то время как отец ее тихо угасает от горя.
Как можно прожить одному, зная, что никто не придет? Как может сердце выдержать и продолжать биться, когда ты уже тринадцать лет не видишь своего дитя. Когда раз в год приходит по письму, а строки в нем мертвые. Что-то сломалось в этом мире, Змей чувствовал это.
Он встал и направился к книжному шкафу, где хранились письма. По дороге он повернулся, краем глаза отметив новую деталь в интерьере – действительно, Рыцарь посадил на камин куклу, которой надлежало быть в детской комнате. Змей протянул лапу, чтобы убрать ее на место, но потом передумал – пусть побудет. Лия любила ее, везде с собой таскала, и еще долгое время он ощущал родной запах от рыжих волос Лори.
Шкатулка с письмами лежала на почетном месте, красивая, богато изукрашенная и инкрустированная каменьями. В отличие от Орландо, Змею хотелось дать своей доченьке все самое лучшее и самое дорогое, пусть это всего лишь хранилище для редких писем. Получив первое из них, он долго ковырялся в своей сокровищнице, выбирал шкатулку - у него был богатый выбор, так что пришлось повозиться. Остановился Змей на пудовой дуре из цельного куска малахита, отделанного золотом и яхонтами, говорят, ее некогда сделала Хозяйка Медной горы. Или Данила-мастер сделал, а Хозяйке не понравилось… Змей не помнил, он того сказочника сразу съел, долго не слушал. Таскать это сокровище туда-сюда было не так-то просто, но он снял ее с полки, положил на колени и пересмотрел письма: да, это писала Лия, он знал. Но что-то было не так. Сегодня сердце его болело чуть больше обычного.
Что такого в желтых, хрупких листках, исписанных торопливым почерком, немного убегающим наверх? Было у него странное ощущение, словно он читал не слова живого человека, а что-то далекое и нереальное. Так странно, во всех письмах его девочка много и пространно рассуждает о жизни, а о себе пишет скупо и будто мимоходом, вовсе не упоминая о личной жизни. Застывшим веяло от ее писем, иногда ему казалось, что это вовсе не она, а какой-то автомат для написания.
Прошло больше часа, а Змей все перечитывал давно выученные строки, словно стремился отыскать в них какую-то истину, ранее не замеченную. Казалось, что правда ходит совсем рядом, стоит только поднатужиться и ухватить ее за хвост, но капризная мысль неизменно ускользала от него, стоило ему приблизиться.
Он вздохнул и поставил шкатулку на место – бесполезно все это. За окном заканчивался короткий зимний день, липкий снег оседал на стеклах и сиреневые сумерки вовсю растеклись по двору, размазывая контуры ворот и калитки. Где-то в лесу ухала сова, отсчитывая минуты – как давно он не слышал кукушки! С тех пор как зима навалилась на страну, он ни разу не помнил ее назойливого крика. Ку-ку, ку-ку, сколько мне жить осталось? Тишина…
Ящер поворошил угли в камине и снова сел на кучу золота, хорошо нагревшуюся за день. Тепло обняло его и приласкало, жалеючи, а он запустил лапы в горячие монетки, пропуская их между пальцами. Такая огромная куча, но зачем она ему? Что с ней делать – Василиса права, никто не придет за ней, некому ее передать. Он обвел глазами свою берлогу, любимый книжный шкаф, фарфоровую пастушку со свирелью и вышитые золотом подушки, и снова загрустил, переживая за их судьбу. Так грустно, что они станут никому не нужны, и будут тут лежать, умирая, а уж он знает, как это грустно.
Мысли у него были пораженческие, Змей понимал это, но ничего не мог с собой поделать, он слишком устал ждать. Иногда он чувствовал холодок под сердцем, когда начинал слишком пристально обдумывать Лиины письма. Бромбуардия… Значит, она действительно существует, а он-то всегда считал, что это выдумка. Но раз Лия пишет…
Ему так и не удалось найти ни одного стоящего упоминания об этой далекой и прекрасной стране с белым городом Серпентино. Но не может же такого быть, чтобы ни один путешественник, ни один географ никогда не упомянул о Бромбуардии. Его собственная дочь красочно ее описывает, она не может быть выдумкой!
Холод заструился сильнее, Змей рывком поднялся на ноги, - не может этого быть, чтобы Лия оставила его и ни разу не навестила за тринадцать лет! Она всегда его любила, он это чувствовал. И даже тогда, когда они поругались злополучной дождливой ночью, он чувствовал ее любовь, а теперь почему-то перестал. В ее письмах нет тепла, они далекие, потерявшие чувство, они ненастоящие! Глупость, но он повторял себе под нос одно и то же:
- Ненастоящие… ненастоящие… ненастоящие…
Их приносил Орландо, всегда только Орландо. В новых конвертах, так разительно отличавшихся от желтых, потемневших листков. Но разве он забыл, кто такой Орландо и что он однажды сделал? Ему нельзя было доверять, его письма были такими же лживыми, как и он сам. Но почему он приносил их? И где сейчас Лия, что с ней? Почему не кажет глаз к отцу?
Сердце болело все сильнее, по морде текли слезы, он прошел несколько шагов до двери, растворил ее и вдохнул холодный воздух. С неба падали редкие снежинки, а небо было пустым и холодным. Змей поднял заплаканную морду и смотрел, смотрел в темнеющее небо, пока не стало совсем темно – закончился и этот день. Завтра будет такой же.
- Я не хочу, - прошептал Змей, - я не могу больше.
Порывом ветра задуло огонь в камине, и берлога погрузилась во тьму.
Рассвет застал Василису и Рыцаря крепко спящими под стеганым одеялом. В тишине башни громко тикали старенькие ходики и привычно потрескивали половицы, переговариваясь друг с другом от нечего делать. Где-то в подполе шуршали обнаглевшие мыши, и вполголоса пел за печкой усталый сверчок. Давно пора было вставать, но в собачий холод не хочется вылезать из-под одеяла – с самого начала зимы Василиса всегда испытывала трудности с вставанием.
Вот и сейчас она высунула сначала руку и пошарила по полу – тапочки нашлись прямо у изголовья. Чудо как хорошо, ибо нет ничего ужаснее, чем шлепать босиком по настывшим половицам. Потом она собралась с духом и спустила ноги, а потом и дотянулась до халата. Тело сразу же покрылось гусиной кожей, несмотря на то, что с вечера она всегда хорошо топила. Пихнув в бок мужа, Василиса спустилась в кухню, чтобы первым делом разжечь большую печь и покрутить ладонями над разгорающимся пламенем. Потихоньку и помаленьку тепло поползло по кухне, сначала облизав ноги, а потом поднявшись до самого потолка, и тогда зубы ее наконец перестали выбивать чечетку.
Рыцарь спустился вниз и выглянул в окошко.
- Вроде не морозно, пасмурно только.
- Теперь всегда пасмурно. Ты давно последний солнечный день видел?
Он напряг память, но не мог поручиться за свой ответ:
- Пару недель назад был, вроде… Хотя и не упомню уже.
Рыцарь не торопясь оделся и накинул старый ватник, в котором выглядел настоящим крестьянином.
- Пойду, покормлю скотину.
- Ага, – отозвалась Василиса, наливая молока в тазик, – давай бегом, я сейчас горячих блинов соображу.
Улыбнувшись, старый Рыцарь шагнул в беспросветное зимнее утро. Пейзаж был точно таким же, как и год назад, и два, и пять – время остановилось в их уголке мира: деревья стояли, нагруженные снегом, напоминающие сгорбленных старух в белых одеждах. Над башней развивался дымок, и легкий пар шел от стайки, в которой ожидали хозяина Лизка и Савраска.
- И за что я люблю того рыцаря-а-а-а…
Рыцарь взял лопату, но одна подробность пейзажа внезапно заставила его похолодеть от ужаса – от самого леса тянулись к стайке отчетливые свежие следы.
- Савраска сбежал!
Он кинулся в сарай, едва не переломав себе ноги, влетел и дико уставился на Лизку и Савраской, мирно стоявших на своем месте.
– А, а, а чьи следы были?
И тут в дальнем, давно уже пустовавшем углу он увидел светлое пятно. Белый свет лился из оконца, и, сливаясь с ним, из темноты выступал силуэт белого коня.
- Роланд! Роланд!!!
Лопата полетела в снег, коза с мерином остались без завтрака, а счастливый Рыцарь обнимал своего старинного друга, так внезапно нашедшегося, и целовал его морду и плакал, плакал, плакал…
- Где же ты был, друг мой милый? Я так по тебе скучал…
Роланд тихонько похрапывал, тыкаясь губами в ладонь хозяина, а тот все причитал:
- Какой же ты худой и грязный! Тебя, что, не кормили? Где ты был-то? И где Мими?
О, где Мими Роланд бы с удовольствием рассказал своему рыцарю, но, увы, уже не мог. Много раз с того приснопамятного дня он пытался заговорить, но все было тщетно – интересно, эта ненормальная хоть в живых осталась? Хотя вряд ли… Жалко, а что делать – взрослая женщина, должна сама понимать, что если ты кладешь голову в пасть льву, он наверняка ее откусит.
Блины давно испеклись и даже успели остыть, а Рыцарь все не возвращался. Василиса сначала сердилась, а потом стала беспокоиться – накинув зипун, она выскочила во двор.
- Где тебя носит?! Блины остыли!
- Василиса!!! – раздался громовой ответ, - Иди скорее сюда!!! Скачками!!!
- Сдурел совсем… скачками… - она затрусила в сторону сарая, - мне семьдесят лет… Ой, батюшки, это что же – Роланд?
- Нет, это крокодил двухметровый! Он вернулся, Василиса, он вернулся!!!
Полдня Рыцарь чистил и мыл дорогого друга, смазывал болячки и расчесывал гриву. Это была такая радость, что и словами не описать – часть его молодости и счастливой жизни вернулась и сказала, что не все безнадежно. Он пел песни во весь голос и вспоминал, как впервые приехал к Василисе в Дремучий лес.
- Помнишь, как мы с тобой на горушку карабкались? Чтобы Змей не достал! Эххх, было времечко…
Он вдруг подумал, что Змею тоже не помешает доза радости, уж очень плохо тот вчера выглядел.
- Василиса, давай-ка возьмем Роланда и к Змею сходим, пусть он тоже с нами порадуется, вспомнит старое.
Василиса всплеснула руками.
- Ой, а я и забыла! Я же кашу ему обещала сварить на молоке. Давай так – я сейчас сварю быстренько, а ты пока собирайся.
Через полчаса, нагруженные всякой всячиной, с Роландом в поводу, они двинулись в берлогу. За ночь опять навалило снега, было сумрачно и холодно. Василиса куталась в шаль, а Рыцарь все проверял, хорошо ли сидит лопата на черенке. Один Роланд радостно вертел головой по сторонам, радуясь тому, что вернулся домой. Пробираясь между разлапистых елей, они нахватали снега за шиворот и нервно отряхивались уже перед воротами, пытаясь избавиться от колючих снежных иголок.
- Вот пакость-то, а…
Открыв калитку, они увидели Змея – он лежал на пороге, дверь была открыта. За ночь в прихожую намело снега, и казалось, что зима, наконец, решилась и переступила порог дома, чтобы забрать с собой его хозяина.
Василиса тихо осела у ворот, прижав руку к сердцу. Роланд остановился, как вкопанный, и даже Рыцарь не мог решиться подойти поближе. Вокруг тела снег был немного схвачен ледком – видимо, подтаял сначала, а потом замерз и прикрыл сверху пушистым белым саваном. Голова Змея была повернута набок – казалось, он прислушивается к чему-то далекому, лапы опущены вдоль туловища, а хвост лежал в прихожей.
- Так он и не вышел из дома. Всю жизнь хотел… - внезапно сказала Василиса и тут же зашлась протяжным криком, как заправская деревенская плакальщица. – Горе-то какооооеее! Змеюшка-а-ааааа! На кого ты нас поки-и-и-ииинул!
Рыцарь поморщился, но ничего не сказал, он забыл все свои слова и сейчас совершенно ничего не мог предпринять. Внутри противно тряслось какое-то склизкое желе. Ощущение ужасного несчастья, которое никак не могло произойти, но почему-то вдруг случилось, мешало ему думать. Он закрыл глаза и снова открыл – картина сероватого дня, в котором Змей лежал на пороге собственной берлоги, наполовину занесенный снегом, никуда не делась. Он закрыл глаза еще раз и сжал веки так сильно, что зеленые пятна поплыли перед ним. Этого. Не может. Быть.
Но это случилось. Когда Рыцарь пересилил себя и подошел к Змею, он едва сдержался, чтобы не заголосить, как Василиса. Змей был эксцентричным чудаком с весьма нелегким характером, но он был его другом, и видеть его вот таким, холодным и чужим, было невыносимо. Непонятно для чего, скорее автоматически, Рыцарь наклонился к груди ящера и прислонился ухом – его поразила неживая твердость чешуи, словно она никогда не переливалась, скользя в такт быстрым движениям. Испуганный и сконфуженный еще больше, он отдернул голову и дотронулся до щеки Змея, такой же холодной и неподвижной.
Невозможно, немыслимо было думать, что вот эта страшная груда холодного мяса и есть их любимый друг, смешной и вредный. Почему он так странно лег и почему не поднимается, чтобы поздороваться и сказать очередную очевидность с самым умным видом.
- Змей, Змей, что же ты наделал… - покачал головой Рыцарь. – Ты ж не старый еще, тебе жить да жить. Кто останется после тебя охранять лес? Кто будет ждать нас каждый день? Кто закроет нам глаза однажды?
- Мы ему закроем. - Василисина ладонь опустилась на веко ящера, которое и так было закрыто, но для пущей верности она все-таки полежала на нем немного. – Не думала я, что переживу его, а оно вот как получилось. Мы предполагаем, а жизнь располагает.
Она вытерла мокрое от слез лицо и села прямо на землю, возле его морды.
- Смотри, нос какой стал бледный, и губы побелели. – Василиса гладила Змея по глазам, щекам, носу, как будто не замечая, что он мертвый. – И даже чешуйки потускнели, а уж как они горели! Особенно возле печки когда посидит, у них аж кромка накалялась… Помнишь, как я ему нитрофунгином хвост мазала, когда он грибок подхватил? Он тогда такого дикого цвета был…
Она стряхивала снежинки, упрямо падающие на него, и слезы сами катились из глаз.
- Змеюшко, Змей, как же так? С кем мне теперь поговорить по душам или вспомнить молодость? Ты зачем вот так, а? Мы же тебя любим, и всегда любили, как бы ты не выпендривался… Ты же у нас был самый лучший, самый умный и добрый Змей. Что нам теперь без тебя делать… - и она снова завыла.
Рыцарь надевал лопату на черенок уже в пятнадцатый раз и совершенно не понимал, что именно делает. Голова болела и готова была взорваться, а слезы щипали в носу, сами лезли в глаза, норовя выплеснуться бурным потоком, как у слезливой бабы. Даже Роланд и тот приуныл – обнюхав тело Змея, он отошел тихонько в сторонку, и Рыцарю показалось, что старый конь его наклонил до земли голову в знак памяти.
- Кто ж знал, Роландушко, что вы так свидитесь. Что ж делать теперь, как быть? Василиса… Василиса!
Ему пришлось звать жену несколько раз, чтобы она его услышала.
- Послушай, надо ведь его похоронить. Но я ума не приложу, как это сделать.
Василиса обвела двор мутным взглядом и уперлась в небольшой пригорок, на котором покойный любил лежать и ловить редкие лучи солнышка, когда оно еще баловало их своим присутствием.
- Вот. Вот здесь мы его похороним, он любил это место.
- Ты с ума сошла. Как мы это сделаем? Сейчас мороз и земля промерзла, она как камень – как мы будем копать яму? Представь себе, чтобы похоронить Змея, надо выкопать как минимум в четыре человеческих роста – и это в мерзлой земле! Ни у тебя, ни у меня сил не достанет, даже если мы будем копать два года.
- И тем не менее мы похороним его здесь.
Плача, старики долбили мерзлую землю. Разводили костер, ждали, когда прогорит, и снова долбили в оттаявшем месте. Дни шли за днями, а Змей все так же лежал во дворе своей берлоги – снег присыпал его, потом Василиса обметала, и снова падал снег, и снова она обметала. Больно и грустно было видеть его, немого и неподвижного, знать, что он больше никогда не заговорит с ними, но еще больнее стало, когда яма была, наконец, готова, и они поняли, что скоро им предстоит расстаться навсегда.
- Он был очень добрый, и сердце у него было любящее, не каждому человеку такое дано. Что из того, что он родился чудищем? Мы не выбираем, кем родиться, и он не выбирал.
Рыцарь положил руку Василисе на спину, этот простой жест должен был ее успокоить и придать сил. Тяжкая обязанность – хоронить друзей, и она застянулась, высасывая из них все силы.
- Василиса, все готово, пора уже отпустить его. Сколько можно ему тут лежать, как дровам для печки?
- Можно подумать, что в темной и сырой яме лежать веселее!
Она уговорила Рыцаря отложить похороны до утра, хотя все было готово еще вчера с вечера.
- Понимаешь, это ведь уже не он. Змей сейчас далеко отсюда, и он вместе с Лией, я думаю, он счастлив. А то, что осталось – телесная оболочка, которая распадется и превратится в землю, из которой вышла. Он сбросил тело и улетел туда, где нет ни холода, ни страданий, где он может быть самим собой. Ему трудно было жить, Василиса.
- Почему?
- Потому что он не был чудовищем, ему досталась телесная оболочка, которая совсем ему не подходила. Я иногда думал, каким Змей был бы человеком, если бы ему повезло родиться в другом теле.
- И каким же?
Рыцарь улыбнулся, в первый раз за эти дни:
- Я думаю, он был бы беспокойным, хлопотливым отцом многочисленного семейства, которое постоянно требовало его заботы и внимания. У него было бы хозяйство, звери, куры, кошки и собаки – и за всем этим он бы приглядывал, совершенно пустяшно волнуясь из-за всякой ерунды.
- И всех их он бы любил, и у каждой курицы было бы имя…
Они посидели, помолчали – каждый о своем. Перед ними зияла огромная яма, которой предстояло стать последним приютом для Змея Горыныча, да возвышались странные столбики, собранные Рыцарем для того, чтобы тело можно было опустить в могилу. Он не хотел просто подкатить Змея к краю ямы и скинуть, но ящер был слишком тяжел для того, чтобы опустить его просто так. Поэтому Рыцарь собрал простейшую лебедку, которую должен был приводить в движение Роланд.
Попрощавшись с ящером, они просунули ремни ему под брюхо и закрепили трос на блоке.
- Давай! – Рыцарь махнул Белому коню, и тот послушно двинулся к воротам, поднимая тело над землей. – Еще! Еще чуть-чуть! Стой!
Змей завис над ямой, но голова его так и осталась висеть горизонтально, не падая и не наклоняясь – застывшее тело было как камень. Василиса взвыла и обхватила ледяную голову, едва не обрушив всю конструкцию.
- Милый мой, прощай! Прости за все!
- Василиса!!!
С огромным трудом тело опустилось на дно могилы, Рыцарь весь взмок, да и у Роланда тряслись поджилки. Вытирая пот, старый воин встал над ямой и тихонько сказал, когда Василиса зачем-то кинулась в берлогу:
- Прости нас за то, что мы врали тебе столько лет, теперь ты сам все знаешь. Бромбуардии не существует, Змей, но теперь это не имеет значения, теперь ты вместе со своей девочкой…
- … теперь ты вместе со своей девочкой… - эхом отозвалась Василиса, и какой-то листок сиротливо спланировал в могилу.
- Что это?
- Рисунок Лиин, там, где мы все: он, Лия, ты, я и даже Роланд с Машкой. Пусть он будет с ним.
- Хорошо. Давай прощаться. – Рыцарь взялся за лопату. – Прощай, Змей Горыныч XV, ты был моим лучшим другом, и я тебя очень любил, хоть мы и странно встретились. Мне будет очень не хватать тебя, но я верю, что однажды мы увидимся, и снова будем счастливы. А пока спи спокойно, и знай, что мы тебя помним.
Василиса кивала на всем продолжении этой торжественной речи, а когда очередь дошла до нее, вдруг выпустила огромный пузырь и расплакалась. Лицо ее за последние дни отекло от постоянного плача, нос распух и стал похож на сливу, но слезы все не кончались.
- Зме-е-е-ю-у-шко-оо-о… У-ууу-сууу…. Выр-ггг-лллл…
- Ну ладно, Василиса, будет…
Первый ком упал на зеленую чешую, как черное пятно, а потом их стало много – так много, что они вскорости поглотили собой весь мир, большой и причудливый мир Змея. Небо, серое и промозглое, скрылось из глаз, исчезли его друзья, и вечная тишина окутала все своим покровом.
Насыпав холмик, они еще долго стояли, пока день не начал редеть. Тогда Василиса пошла в берлогу, а Рыцарь взял молоток и гвозди и двинулся вокруг двора. Он проверял каждую дверь в сараях, осматривал содержимое, чтобы выбросить все портящееся, оставив только то, что время не возьмет, а потом заколачивал их накрепко. От бродячего зверя, от лихого человека, от неупокоенной души. Все должно быть прибрано после хозяина – если остается дом брошенным, то зовет он блудные души, которые обживают его, превращают в свое логово и высасывают жизнь из окрестностей.
Василиса убиралась в комнатах: тщательно вытирала пыль, мыла пол, расставляла все по своим местам. Старалась, чтобы все было как при жизни Змея и Лии, словно они вышли по делу, но стоит чуть-чуть подождать, и скрипнет дверь, и зазвучат их шаги на пороге оставленного дома.
- Наверное, однажды так и будет, только не в этом мире.
Она аккуратно подгребла выпавшие из кучи монетки и собрала золу в камине. Столько лет она наблюдала огромную гору золота, что совершенно разучилась воспринимать его, как нечто ценное. По сути дела, она могла спокойно распорядиться змеевым богатством. Не только по возможности, но и по праву, ибо не было у зеленого других наследников, но ей и в голову не пришло взять хотя бы монетку. Она забрала только обкусанную кружку с уточкой – на память, а все остальное скрупулезно расставила как было.
Чистая берлога была милой и приветливой – не верилось, что они больше никогда не войдут в эту дверь солнечным утром, чтобы всем вместе испечь блинов и выставить под навес стол для карточной игры. Или не постучатся в дверь дождливым вечером, чтобы сидеть у камина и слушать пространные рассуждения Змея о природе вещей. Сердце ее зашлось тяжкой болью, когда она в последний раз оглянулась, стараясь запомнить каждую мелочь. Огромный кусок ее жизни оставался позади, уходил навеки, и только кружка с уточкой напоминала о том, что это действительно было.
- Прощайте, мои милые, - сказала Василиса непонятно кому и захлопнула дверь.
Большой ключ с трудом провернулся в замке, лязгнул коротко и выскользнул наружу. – Вот и все.
Дотронувшись ладонью до холодных досок, Василиса постояла минутку и повесила ключ на гвоздик, тут же, прямо у двери. Она не опасалась лихих людей – в этих местах еще лет двести никого не будет, слава Змея велика. К ней подошел Рыцарь, обнял за плечи и поцеловал в теплый висок.
- Пойдем?
- Пойдем… - она накинула платок, избегая смотреть на холмик, высившийся посреди ограды. Обнявшись, старики повернулись и медленно пошли прочь, покидая это место, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
Однако покой Змея очень скоро потревожили. Не прошло и трех недель, как сильно завьюжило – так, что нельзя было отличить неба от земли, а дня от ночи. Сплошная черная туча надвинулась на Дремучий лес и проглотила его с потрохами, ничего не оставив на сладкое. Даже звери не высовывались из своих нор, пережидая снежную бурю, которая и не думала утихать. И вот, в такую непогоду, маленькая черная фигурка медленно продвигалась от Врановых ворот по направлению к берлоге.
Метель завывала, как разъяренная чертовка, кидалась горстями снега, выплевывала проклятия на непонятном языке. Нужно было иметь очень вескую причину, чтобы сунуться в Дремучий лес в такую погоду, так что неизвестный человечек был почти героем. Он пробирался пешком, вел в поводу коня, который упирался и все норовил повернуть назад, но человечек не сдавался и шел уверенно, словно дорога была ему хорошо знакома.
Это был Орландо, верный своей клятве. Несмотря на чуму, с размахом опустошавшую окрестности Амаранты, он не побоялся и в одиночку, как всегда, поехал в самое страшное место во всем королевстве. По дороге он замечал признаки страшной беды, нависшей над городом – окрестные деревни почти совсем опустели, и пирамиды из мертвецов попадались чаще, чем верстовые столбы.
Почему их так странно складывают? Кто придумал этот жуткий и бессмысленный ритуал? Даже несмотря на зиму, трупы надо хоронить или лучше сжигать, ибо они источают заразу, он был уверен что такие вот кучки многим помогли отправиться на тот свет. Надо законодательно запретить бросать трупы без погребения, подумалось правителю. Он не знал того, что в некоторых деревнях уже некому было хоронить мертвых, ибо все население состояло из мертвецов.
Он обрадовался, когда увидел в отдалении Врановы ворота, потому что даже Яблонивка встретила его кучкой на обочине. В лесу нет людей, и значит, мертвых людей там тоже нет – это прекрасно. Ни одна метель после такого не могла его испугать.
Достигнув Змеевых ворот, Орландо натолкнулся на огромные сугробы, которые его удивили – складывалось такое ощущение, что никто не выходил из ворот по крайней мере несколько дней. Он постучал, но стук провалился в пустоту. Тогда он толкнул ворота, и, к его изумлению, они открылись сами.
Двор был также покрыт сугробами, достававшими до окон, и тропинка была не метена. Орландо стоял у ворот и чувствовал, как холод струится по его жилам – что случилось, здоровы ли Василиса с Рыцарем? Окна в берлоге не светились, дым из трубы не шел, но правитель все-таки вошел внутрь и двинулся ко входу, прорубая себе путь совковой лопатой, стоявшей на прежнем месте. Добравшись до двери, он уперся взглядом в ключ, висевший прямо перед носом. Это было не просто странно, это было уже страшно.
Орландо отворил замок и шагнул в берлогу. Настывший воздух сразу сказал ему, что внутри никого нет. Но где же Змей? Он обернулся и только тут заметил непривычную деталь во дворе – высокий холмик на завалинке. Руки Орландо опустились. Он потоптался немного на пороге, не решаясь войти, и хотел было закрыть дверь, но тут вспомнил про письма Лии.
- Надо их забрать, ему они теперь незачем… - однако стоило ему подумать об этом, как налетевшим порывом ветра дверь захлопнулась прямо перед ним, едва не расквасив ему нос. Мертвый Змей не хотел, чтобы он прикасался к его вещам. Орландо не был суеверен, но здесь ему стало не по себе, он ощутил на своем затылке неотступный и недоброжелательный взгляд. Ощущение было отчетливым и неприятным, и правитель быстро замкнул дверь, повесил ключ на место и поспешил покинуть двор. Настолько поспешил, что со стороны это походило на паническое бегство.
Только за воротами его отпустило. Он вытер пот, который струился по лбу, несмотря на жуткий холод, и вдруг вспомнил про Василису с Рыцарем.
- Змей похоронен, значит, кто-то это сделал. Кроме них некому, значит, они должны быть живы. Наверное… - и он заспешил по тропинке, чтобы как можно быстрее достигнуть башни.
Вынырнув из-под разлапистых елей, Орландо с невероятным облегчением увидел свет в окнах на первом этаже. Он постучал в дверь, и ему открыла постаревшая и заплаканная Василиса. Сколько дней прошло со смерти Змея, но она все никак не могла успокоиться, поминая своего любимого Змеюшку через слово, чем только растравляла душевные раны, и свои, и супруга.
- Здравствуйте, я очень рад вас видеть в добром здравии!
Орландо действительно был рад, но на Василису это не произвело ни малейшего впечатления. Войти она ему не предложила.
- Я был сейчас у Змея и понял, что нас постигла тяжелая утрата.
- Нас – постигла, а насчет вас мне неведомо. Чего вам тут нужно?
Приземистая старуха выглядела внушительно и недоброжелательно, Орландо даже отступил немного подальше, чтобы не находиться в прямой досягаемости.
- Я уже говорил, я ездил к Змею, и понял, что с ним случилось несчастье. Могу я узнать, как это произошло? Чума?
- Какая чума? – искренне удивилась Василиса, - он от тоски помер. Ждал-ждал Лию, да не дождался, за ней полетел.
- А… это хорошо.
- Чего тут хорошего?! – рявкнула Василиса. – Что душа живая от тоски зачахла? Что ребенка семнадцати лет от роду погубили? Зашибись, как хорошо! Лучше не бывает!!
Орландо отодвинулся еще дальше.
- Я не об этом. Я имел в виду, что хорошо, что это не чума. Дело вот в чем: нас постигла очередная беда, я уже и со счета сбился всем этим несчастьям. В Амаранте и окрестных деревнях свирепствует чума.
Из-за спины Василисы показался высокий лоб Бедного Рыцаря.
- Чума? Вы шутите?
- Ах, если бы! Самая настоящая чума, люд мрут как мухи. Я, когда увидел могилу Змея, так испугался за вас, что прибежал посмотреть, все ли у вас в порядке.
- Я видел чуму в Полуденных странах, это страшная болезнь. Но у нас зима, холодно, а чума любит тепло.
Орландо выдохнул и сгорбился.
- Ей, похоже, все равно – она обгладывает нас, словно тут тропики. Я, собственно, вот о чем – будьте осторожны. Не выходите никуда, и никого не пускайте к себе. Запритесь здесь и ждите, пока беда не пройдет стороной. Я не знаю, сколько времени это займет, но даже если очень много, все равно лучше пересидеть. Когда опасность минует, я пришлю кого-нибудь, чтобы вас известить, а пока сидите здесь и не высовывайтесь.
Он поклонился старикам в пояс.
- Прощайте и не поминайте лихом.
Прежде чем они успели сказать хоть слово, правитель Орландо, проклятый человек, повернулся и исчез в порывах метели.