ARMARIUM BOHEMICA
Miscellanea
Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко
ЯРМИЛА ГАШКОВА
РАССКАЗЫ
о слабых женщинах и сильных мужчинах
и наоборот
Издательство: "PRITEL KNIHY"
Прага
1927
Страниц: 222
ЭЛИ, ЭЛИ, ЛАМА САБАТХАНИ*
(Стр. 160 — 166)
Иржинке было шестнадцать лет. Она ещё съезжала по лестничным перилам, играла во дворе с мальчишками в жмурки, танцевала на проезжей части, как только раздавался звук шарманки, стреляла по Индржиху косточками всегда, когда ела черешню. Однажды, когда Индржих читал книгу в дворовом саду, прибежала Иржинка и бросила ему на книгу красную розу. Это была самая обычная красная роза, каких в саду было полно, она не была самой красивой.
Но Индржих покраснел, закрыл книгу по римскому праву, спрятал розу в карман и пошёл в дом. Он выглядел таким разгневанным, что Иржинка не одолела желания, догнала его и со спины закрыла ладошками его глаза, спросив:
— «Угадайте, кто это?»
У Индржиха это прикосновение пробежало по всему телу обжигающим потоком, кровь бросилась в лицо и он выкрикнул так гневно, что Иржинка отскочила:
— «Что Вы себе позволяете, барышня?»
В замешательстве и злости от того, что покраснел, он сказал твёрже, чем хотел, и Иржинка поняла, что она уже большая, и покраснела от того , что вела себя так запанибратски с человеком, который этого не хочет.
— «Извините пан Индржих, я, я...»,— и не могла продолжить.
Повернулась и пошла обратно в сад. Индржих пришёл в свою комнату, бросил книгу на ночной столик, где уже валялся учебник по праву церковному. Книга по римскому праву скользнула, упала на землю и рассыпалась. Индржих взял шляпу и надел плащ, чтобы прогуляться, как делал каждый вечер. Хотел закрыть окно, но увидел, что Иржинка, о чём-то задумавшись, сидит в саду и щиплет лепестки розы. Точно такой розы, как упала на его книгу.
Он передумал идти, опустил шляпу, сел на стул и вспомнил её руки.
На минуту закрыл глаза, чтобы лучше понять её прикосновения ладонями. Потом открыл шкаф и вынул из кармана красную розу.
Минуту смотрел на неё, оторвал один лепесток и прошептал:
— «Любит меня, — потом другой, — не любит меня!»
Шептал и отрывал пока не оторвал до слова «любит».
Он улыбнулся собственной глупости, но взял горсть листьев розы в ладони и прижал их к губам. Потом сказал, что он сошёл с ума, разозлился сам на себя, выбросил лепестки в окно, натянул шляпу и вышел.
А в это время Иржинка шептала в саду:
— «Любит — не любит, — и когда оторвала своими пальчиками последний лепесток, подумала с досадой: — Так и знала!»
Посмотрела наверх в Индржихово окно в тот момент, когда он выбросил из него горсть розовых лепестков. Они плыли воздухом, и качаясь падали во двор. Тем и закончилась первая глава Иржинкиной сердечной сказки. Она вздохнула, покачала головой и пробормотала:
— «Вот и хорошо. Такой бешеный, разорвал мою розу!»
А в это время Индржихова сердечная сказка только начиналась, именно там, где Иржинкина закончилась. Косточки уже не летали в книжки Индржиха, а ещё менее — розы. Было очевидно, что Иржинка расердилась. Индржих не знал, как с ней помириться, а потому что не мог найти пути к ней, пропасть между ними только росла.
Потом наступили каникулы, Индржих уезжал к родителям и весь дом с ним разлучался, не показалась только Иржинка. Индржих был разочарован больше, чем он признавался себе, и жил с этой болью в течение трех месяцев, вкладывая большие надежды на примирение в течение следующего семестра.
Нового семестра Индржих дождался, уже будучи абсолютно уверенным в том, что Иржинку он любит. К этому пониманию он пришёл в деревне, когда целые часы просиживал над римским правом, вспоминая Иржинку. Иржинка же пока засмотрелась на другого, и они полюбили друг друга, потому что и тот другой, и роза, которую она выщипала, подтвердили ей, что это так. Когда Индржих вернулся в Прагу и спросил у квартирной хозяйки, что нового, она очень охотно ответила ему:
— «Хозяйская барышня встречается с каким-то паном».
— «Это Вы, пан Индржих? Как отдохнули дома?»
— «Спасибо, барышня, хорошо», — ответил Индржих.
Так примирение настало само собой, и Индржих не мог пожаловаться на Иржинку. При встрече она разговаривала с ним дружески и не беспокоила, когда он учился. Ей не пришло в голову спросить у него, любит ли он её, а Индржих не отважился ей об этом сказать. Говорил ей, когда был один в своей комнатке, и его голова была полна сладких видений, говорил ей это утром и в полдень, пополудни и вечером, потому что всё это время мысленно с ней разговаривал. Но когда встречался с ней на галерее или в подъезде, не мог произнести ничего такого. Его сердце билось пылко, глаза безмерно хотели, чтобы она прикоснулась к ним своими ладошками, как в тот раз , когда спросила:
— «Угадайте, кто это?»
Чувствовал, что сейчас бы он их ухватил и неистово расцеловал. Но девичьи руки нужно брать тогда, когда она их подаёт. Иржинкины руки повторно уж не легли на веки его глаз. И тогда Индржих решил, что напишет Иржинке письмо.
И написал:
«... люблю Вас, думаю о Вас днём и ночью, все мои мысли только о Вас, вижу Вас постоянно по своём боку, а по ночам Вы мне снитесь.
Эти слова тысечекратно готовы были сорваться с моих губ, но я никогда не отважусь их произнести. Я всё ещё испытываю наслаждение того момента, когда вы положили руки на мои глаза, и жажду того, чтобы поцеловать Ваши руки. Я люблю Вас, Иржинка, я люблю Вас сладко, нежно и искренне...»
Это письмо, которое было ещё в десять раз длиннее, лежало у Индржиха в кармане, когда он впервые повстречал Иржинку с её женихом. Тогда он понял, что опоздал. Проплакал одну ночь, потом другую, а под утро приписал к своему письму:
— «...Это всё я Вам хотел сказать, Иржинка, чтобы Вы знали, как Вы мне нравитесь. Я многого желал, на многое надеялся, прежде чем понял, что Вы любите другого, и мои красивые сны никогда не исполнятся. Иржинка, я бы не отважился написать Вам сегодня то, что написал три дня назад в этом письме. Не сердитесь на меня, простите блаженного, а если простите и поймёте, насколько болезненно самоотречение, войдите однажды ко мне в сад и, положив свои ладошки на мои глаза, спросите, как тогда «Угадайте, кто это?»
И я отвечу чуть слышно, только сердцем, чтобы Вас не напугать: «Это драгоценная девушка, которая никогда не будет моей, и которая простит меня за то, что я во снах целую её». Может быть, это даст мне немного утешения".
Когда Индржих это приписал, подумал, что сразу же на следующее утро передаст письмо Иржинке. Ему казалось, что это просто. Он представлял, как обратится к ней, как подаст письмо, как она прочитает его и сразу же закроет ладошками его глаза. И ещё Бог знает что он думал, к примеру, как повиснет она у него на шее и прошепчет:
— «Индржишек, я тоже люблю тебя ...».
Но утром он почувствовал, что никогда не наберётся мужества отдать письмо. Носил его в кармане, краснел и только лепетал. Позже был случай, когда Иржинка пришла в гости к его квартирной хозяйке, увидела там стеклянный шкафчик для игл, какие были в моде, наверное, пятьдесят лет назад, и не могла от него оторвать глаз.
— «Это сделал мне, пан Индржих», — сказала квартирная хозяйка, а Индржих быстро пообещал:
— «Я сделаю Вам такую же, и даже лучше».
— «Е-е-ей! — воскликнула Иржинка радостно, но сразу добавила: — Благодарю Вас, но это была бы напрасная работа. У меня такие неуклюжие руки. Разобью тут же всё, что не из железа».
Индржих зарделся при слове «руки», а, когда Иржинка уже ушла, всё думал, каким же образом она всё разбивает.
И утром, в первую очередь, купил необходимое стекло, золотую фольгу для украшения углов и начал собирать шкафчик. На дно шкафчика положил своё письмо и прикрыл вторым стёклышком. Склеил только слегка, чтобы шкафчик поскорее разбился...
— «Вот, барышня, шкафчик для игл. Разбейте его побыстрее, я с радостью сделаю для Вас следующий», — сказал Индржих и сам подивился своей находчивости.
— «Спасибо», — сказала Иржинка и очень мило улыбнулась.
— «Здесь была хозяйская барышня, — сказала хозяйка через три дня, — У неё разбился шкафчик, он стоит у Вас в комнате на столе».
Индржих влетел в комнату.
На столе лежало доказательство неуклюжести рук Иржинки — разбитый шкафчик. Он аккуратно склеил его и передал квартирной.
Сел ждать, когда придёт Иржинка, чтобы приложить ему ладошки на глаза. Она не пришла. Ему стало казаться, что она его избегает, что глаза её осуждающе хмурятся.
— «Барышня, по-видимому, тот шкафчик окончательно разбила, — сказала квартирная, — раньше он стоял в прачечной, а сейчас нигде не видно».
Сердце Индржиха застонало:
— «Прочитала и не пришла».
Позже Индржих встретил её с женихом. Она смеялась и не заметила, что он её поприветствовал. Индржих посчитал ее смех за насмешку.
Тогда сложил в чемодан свою одежду, упаковал учебники, заплатил квартирной и переехал в другой квартал. Стеклянный шкафчик же пока лежал в чемодане, куда невеста упаковывала приданое. Шкафчик переехал в хозяйство молодых и ещё пятнадцать лет стоял на швейном столике, тысечекратно использованный «неуклюжими руками» пани Иржины, и до тех пор целый. Иногда Иржина брала из него иглу или напёрсток и говорила, припоминая:
— «И что мы ему сделали, уехал, даже не попрощавшись?»
Со временем шкафчик надоел и Иржина подарила его служанке, которой он нравился. Служанка была у Иржины полгода, а потом выехала вместе с чемоданом и стеклянным шкафчиком, и Иржина так никогда и не узнала, что же написал ей Индржих.
Бог окончательно опустил Индржиха в его печали.
Примечания переводчика
* Последнее изречение Иисуса на кресте, цитата из Пс 21:2.
Искажено автором — «...а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? (Элои, Элои! ламма савахфани?) то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Св. Евангелие от Матфея, глава 27, стих 46 — в русском синодальном переводе).
Христос говорил с фарисеями на иврите, а с учениками — на арамейском; «лама» – перевод с еврейского. «савахтани» – с арамейского, это транслитерация.
* * *