Расставшись со всеми своими иллюзиями в отношении Барина и его супруги, Олег почувствовал большое охлаждение к тому делу, которым он занимался. Начал подумывать об уходе. Пробил по знакомым тему приличных вакансий. Глухо. Интернет тоже ничего путного не предлагал. Оно и неудивительно: грянул как раз очередной кризис, и люди крепко держались за свои трудовые места, даже если те и не шибко грели. Кормили худо-бедно, и на том, как говорится, спасибо. А остаться в смутные времена даже без этого – судьба малозавидная.
Олег раскинул мозгами и понял, что в такой ситуации лучше никуда не рыпаться. Работа, если несильно жилы рвать, сгодится. А деньги он имел всё-таки неплохие, так что торжественное отбытие из Баринова балагана пока отменялось. Тем более что самым неожиданным образом в балагане этом нарисовался объект, который очень интенсивно стал заполонять опустевшее Олегово сердце. Им оказалась бухгалтерша Света, которая возникла в их конторе на месте декретчицы. Поговаривали, что одинокую тридцатисемилетнюю Марину спровадил в декрет не кто-нибудь, а собственной персоной их кормилец и благодетель, который покручивал в своё время с ней шуры-муры. Так это или нет, Олег, появившийся в фирме несколько позже, доподлинно не знал, да и не горел желанием прояснить столь пикантный момент. А когда увидел, кого взяли на место Марины, был несказанно рад её уходу, совсем неважно при чьём содействии совершённом. Теперь все его мысли были заняты Светой.
По работе они пересекались с ней нечасто, преимущественно в дни выдачи зарплаты. В эти волнительные финансово-лирические моменты Олегово астральное тело отделялось от физического и неслось в какой-то безудержный полёт. Покинутая им плоть также начинала работать в некоем автономном режиме, напрочь игнорируя указания из центра. Чужой деревянной рукой он ставил в ведомости невнятный росчерк и, неловко загребая конверт, он, сам не зная как, выкатывался из бухгалтерии.
Приходил в себя после этих сеансов не сразу, и пока его видимые и невидимые части постепенно объединялись в одно целое, перед Олеговым взором всё это время мелькали пальцы Светы, тонкие, невероятно хрупкие, в которых даже обычная ручка смотрелась как грубый, чужеродный элемент. Невозможно было представить, как этими пальцами чистят картошку, поднимают тяжёлую кастрюлю или отжимают бельё… «Они созданы для другого», - говорил себе Олег, с необычайным трепетом предвкушая, как он держит эти пальчики в своей ладони, а потом ощущает их мягкое нежное прикосновение на своём теле…
Одним словом, влюбился он по уши и в пальчики эти, скроенные по каким-то неземным лекалам, и в хозяйку их, хрупкую, светленькую, какую-то почти прозрачную и совершенно неземную.
Охи-вздохи, не оставшиеся без внимания трудового коллектива, постепенно набирали обороты, мощность которых вряд ли бы так зашкаливала, если бы не всё тот же коллектив, проявивший живое участие в зарождении и развитии большого чувства. Желающие погреться у чужого огонька трудились не напрасно: вскоре кострище полыхало с таким размахом, что тепла хватало всем, кто находился поблизости. Оказавшись в радиусе большого излучения, народ в конторе неожиданно зашевелился, активизировав весь свой нерастраченный сексуальный потенциал, и ударился кто во что был горазд.
Чуткий к такого рода движениям вечно озабоченный Барин быстро уловил тенденцию и возжаждал приобщиться к коллективному экстазу. Так случилось, что ни один из приближённых не донёс руководителю об источниках небывалого гормонального подъёма в коллективе, и Барин, не имея ни малейшего понятия, из какой искры пошёл весь сыр-бор, кинул свой далёкий от серьёзных намерений взгляд на ту самую Свету из бухгалтерии, которую Олег уже считал своей не только по зову сердца, но и по праву первой ночи.
Горячечный пыл Барина разжёг ещё один огонь, на сей раз справедливого гнева со стороны обиженного донельзя помощника, который хоть и знал, что шеф его далеко не ангел, но такой подлости от него никак не ожидал. Вместе с уязвлённым мужским самолюбием вскипел Олегов разум, возмущённый чудовищной, совершенно патологической тягой патрона к разврату. Олегу казалось, что только сейчас он, знавший почти всё про эту сторону Бариновой натуры, понял наконец, как низко пал этот человек, как страшен его неуёмный, почти людоедский аппетит, на счету у которого не одна сломанная человеческая жизнь. Его опять, как в журналистскую бытность, резко качнуло в поиск справедливости, которая, случись ей быть в этом больном и ненормальном мире, непременно должна была бы покарать такого живодёра, как Барин.
Сам того не замечая, Олег стал поднимать волну. Он принялся интенсивно обсуждать Барина со всеми, старательно доводя до сведения каждого, каков же всё-таки изверг их босс. А ещё тиран и крепостник. Не встретив большой поддержки среди коллег, Олег закипал ещё больше, возмущаясь их тупой рабской покорностью, которая – он был абсолютно в этом уверен – как раз и порождает всё это мерзкое барство.
О революционном порыве Олега, а также истинных его причинах не замедлили сообщить Барину, который не преминул во время каких-то очередных посиделок полюбопытствовать у своего помощника: чем я, дескать, завинил перед тобой, дружок, что ты так нещадно костеришь меня бедняжку. Олег оказался не готов к такому разговору и занервничал. Барин это заприметил и поднажал ещё: обидел вдруг тебя чем-то, так ты скажи. И тут Олег понял, что ничего такого предъявить Барину он не может. Подумаешь, подбивал клинья к Свете - с кем не бывает? Но ведь не было ничего. Она его отшила. А вдруг нет? Олег похолодел от ужаса. Вдруг что-то было? Вдруг она не смогла отказать, или Барин вынудил её, чем-то пригрозив?
Червячок сомнения, возникший сразу после инцидента, никуда, похоже, не делся, а напротив, вскормленный Олеговым беспокойством и стремлением досадить Барину, разросся до размеров огромного змея, который заполонил собой всё нутро жаждущего отмщения влюблённого горемыки.
- Не надо было Свету трогать, - подавив в себе желание кинуться на Барина с кулаками, ответил наконец Олег.
- Да кто её трогал? Ты чё? – заржал Барин своим зычным протяжным хохотом.
- Как не трогал? Она сказала…
- Что она тебе сказала? Подумаешь, комплиментик какой-то отвесил, по попке, может, шлёпнул – не помню. А она что, решила, будто я её в постель тяну? Во даёт… - и снова ржание, от которого у Олега загудело в голове.
- Вы ей ещё что-то говорили такое – она мне рассказала…
- И что она тебе рассказала?
Олег напрягся. Силился вспомнить, что точно говорила тогда ему Света, но не смог. Помнил только картинки, возникшие в его голове. Помнил, как разбушевался тогда сильно и даже порывался тут же, не отходя от кассы, пойти и набить обидчику морду.
- Так что она там тебе наговорила? – не успокаивался Барин.
Олег ещё больше занервничал. Ситуация вырисовывалась неважнецкая: вроде как наехал он на душку Барина ни за что, ни про что. Скверно. Стыдно даже. Но признать сейчас это и повиниться было сродни смертной казни. Причём выполненной собственноручно. Олег вскипел. Какого чёрта он должен испытывать такую неловкость, да ещё угрызения совести перед этим уродом? Может, ему и прощения попросить за то, что очернил его своими подозрениями?
А Барин, как назло, ещё и масла в огонь подлил.
- Ты запомни: кобель не вскочит, если сучка не захочет, - шёпотом, как большую тайну, проговорил он и лукаво ухмыльнулся.
Олега прорвало. Он сказал Барину почти всё, что думал о нём, не боясь сильных метафор и многосложных эпитетов. Говорил эмоционально, сбивчиво и очень быстро: не хотел, чтоб Барин начал апеллировать. Опустошив свои закрома, рванул из-за стола и был таков.
Из Бариновой фирмы после такого аллюра пришлось уйти, что Олег и поспешил сделать, прихватив, разумеется, свою возлюбленную.
Он чувствовал себя героем, вырвавшим из лап чудовища красавицу, и на пике этого необычайного героизма готов был, казалось, на любые подвиги. Даже на то, чтобы узаконить их многострадальные отношения. После всех этих разгулявшихся страстей он как порядочный человек просто обязан был это сделать.
Но узаконить отношения, не имеющие никакого материального обеспечения в виде квартиры, машины и достаточных для семейного предприятия накоплений, он не решался. Как только голубки перевели дыхание после совершённого ими побега, Олег, испытывая страшную неловкость, робко поделился со Светой своими безрадостными соображениями по поводу. Но возлюбленная оказалась на высоте и не позволила своему суженному усомниться в его исключительности и героизме и заявила, что, пока суть да дело, они могут воспользоваться предложением её родителей и обосноваться в доме Светы, что значительно облегчит жизнь их молодому, только поднимающемуся на ноги союзу. Отягощённый нелёгким, безальтернативным по сути выбором Олег даже не стал раздумывать и с радостью принял предложение.
Василису Аркадьевну такие глобальные перемены в жизни сына повергли в шок. С рвением обезумевшей самки, у которой отобрали не успевшего открыть глаза детёныша, она бросилась спасать своё единственное чадо. Основной удар от разорвавшейся бомбы пришёлся по Свете, в которой категорически отказывались признавать невестку, не вышедшую для такой достойной партии ни рожей, ни кожей, ни тем, что под кожей. Столь монолитная позиция выкристаллизовалась у Василисы Аркадьевны сразу же, в ходе спешно организованных по случаю переезда Олега смотрин. Собственно, прозорливому педагогу хватило и первого взгляда, чтоб понять, какая штучка окрутила её неразумного сына, поэтому дальнейшие попытки молодых протянуть хоть какие-то родственные мосты оказались безуспешными.
В присутствии Светы она не особенно пылила - так, больше ехидничала, но оставаясь наедине с сыном, расходилась настоящей бурей с громким плачем, сердечными приступами и страшными предсказаниями тяжкой Олеговой участи, которую предвещало её трепетное материнское сердце.
Сынок от такого напора малость подрастерялся, но выбору своему не изменил, не без оснований полагая, что, приведи он сейчас в дом вместо Светы какую-нибудь Иру или Марину, расклад был бы тот же. Посему Василису Аркадьевну он хоть и выслушал, но не внял ей. Решил опрометчиво, что когда уже всё свершится, её попустит. Значит, надо поторопиться – заключил он и на следующий день помчался к Свете делать официальное предложение.
Засим сыграли скромную свадебку и зажили, так сказать, по-новому. Правда, тараканов старых так и не вывели, и те не замедлили о себе напомнить. Василиса Аркадьевна по-прежнему продолжала нагнетать, а родители Светы, вроде бы с радостью принявшие перемены в личной жизни дочери, со временем стали молодых крепко напрягать. Первым почувствовал это Олег, которому пришлось не по душе чрезмерное участие в его семейной жизни приютившей стороны. Конечно, у них со Светой, как и у всех начинающих взрослую жизнь, хватало проблем, но непонятно было, почему решение этих проблем стало для тестя с тёщей первоочередной задачей. Со временем причины этого альтруистического рвения стали проясняться. В детстве и в юности родителям Светы случилось крепко недобрать по части разных житейских благ, посему они необычайно рьяно принялись обеспечивать, помогать, давать и благодеять на разные лады, словно желали превратить бренное бытие дочки с зятем в безоблачную сказку, которую, по их мнению, все родители обязаны сочинить для своих детей.
Этот апофеоз родительской любви пришёлся Олегу как серп по причинном месту: заполненная до отказа жертвенной патетикой ода хоть и цепляла воображение, но никак не грела душу. Регулярные попытки тестя с тёщей предвосхитить все желания молодых вносили в их неокрепшие отношения такой же диссонанс, как и беспричинные страдания Василисы Аркадьевны. Очень хотелось послать всех этих желающих осчастливить куда подальше и закрыть для них наглухо дверь – чтоб не лезли.
Так рассуждал Олег и в ответ на щедрые подарки, царские ужины и самоотверженную опеку стал потихоньку выказывать недовольство. Для начала он попытался объясниться со Светой, но та ни на грамм не прониклась желанием своего супруга обрести некую автономию от её родителей, а сам факт столь странного сепаратистского порыва квалифицировала как чёрную неблагодарность, ростки которой, по небезосновательному предположению Светы, были пущены коварной свекровью.
Это первое серьёзное недоразумение сразу же обросло кучей отягчающих и усугубляющих моментов, на которых вопреки здравому смыслу и заострили своё внимание возроптавшие стороны.
- А почему именно чёрная? Может, моя неблагодарность белая? – упрёки жены крепко зацепили Олега, и он вскипел вдруг совершенно неожиданным для неё гневным протестом.
В ответ законная половина, готовая лопнуть от распирающего её возмущения, выдала супругу без экивоков всё, чего тот как раз больше всего и боялся: что в силу своей финансовой и профессиональной несостоятельности никакой каменной стеной он быть не может, а их на ладан дышащий брак держится исключительно на её родителях, этих просто святых людях, которые, не щадя живота своего и позабыв о себе, стараются только для них, для Светы и Олега.
Оскорблённый донельзя Олег не стал дослушивать страстный панегирик осточертевшим тестю с тёщей и одновременно обвинительный приговор себе. В сердцах он совершил ещё один неблагодарный жест: ушёл в пылу спора, прихлопнув дверью все благие порывы своих новоиспечённых сородичей.
Возврата в этот дом для него уже не было – громкий лязг с силой закрываемой металлической двери убедил в этом всех, кто оказался и по ту, и по другую сторону тщательно укреплённого входа в сорокаметровое семейное убежище.
Родители Светы, толком не уразумев, из-за чего возник скандал, развели только руками, бросая друг на друга перепуганные взгляды. А их безутешная дочь, осознав вдруг себя покинутой женщиной, заголосила страшным воем солдатки, склонившейся над убиенным в бою с врагами мужем.
Клокотал в это время и Олег, переживая неведомый ему доселе калейдоскоп страстей. Какое-то время он шёл, не разбирая дороги. Когда же, наконец, очнулся и огляделся, то обнаружил себя недалеко от дома бывшего однокурсника, с которым в былые студенческие времена водил довольно тесную дружбу. Воспоминания о ней отозвались в мятущемся естестве Олега тёплой морской волной, принёсшей лёгкое забвение. Кровоточащее нутро перестало отдавать сильной болью, будто все раны стали вдруг затягиваться под воздействием какого-то чудодейственного бальзама. Воспрянув духом, Олег повернул в сторону хорошо знакомого двора с палисадником, прошёл вдоль заметно подросших деревьев и уверенно вошёл в распахнутую дверь подъезда.
Мысль прежде позвонить, а потом уже нагрянуть, где-то запоздала, и Олег свалился на своего бывшего однокашника, как снег на голову. Тот, увидев старого приятеля, искренне обрадовался и пригласил его в дом, где, как оказалось, за щедро накрытым столом собралась компания человек из десяти. Хозяин дома, носивший созвучное с фамилией прозвище Гиря, познакомил вновь прибывшего с другими гостями, но запомнить хоть кого-нибудь из них увязший в своей кручине Олег не смог.
Надо сказать, с именами у него была настоящая беда: запоминались они с большим трудом, часто путались, и бывало, что с каким-то человеком вязалось вдруг совсем другое имя. Из-за этого Олег часто попадал в неловкие ситуации, когда приходилось разговаривать, никак не обращаясь к собеседнику. Ощущал страшный дискомфорт, но переспросить визави, как, дескать, зовут тебя, дорогой (прости, не расслышал или позабыл), он почему-то очень стеснялся. Удивительно даже, как с такой дырявой памятью на имена умудрялся всё время работать с людьми? Может, поэтому и не задавалась у него упорно карьера. Хотя, если разобраться, жизнь тоже не задавалась – так что дело, скорей всего, было не в именах.
Олег никак не рассчитывал увидеть в этом доме гостей – ему нужен был только хозяин, на которого хотелось взвалить хотя бы часть той неподъёмной ноши, оказавшейся по какому-то странному недоразумению на его далеко не Геракловых плечах. Свернув со своего бредового курса в дом Гири, Олег уповал на это и был даже уверен, что его большое горе даёт ему право на подобные ожидания.
Ему выделили место рядом с толстогубым очкариком, плеснули беленькой, затем обновили остальным и дружно стали на него взирать: дескать, давай, толкай речь. Олег растерялся и с мольбой во взоре стал таращиться на Гирю. Хозяин лишь добродушно улыбался. И тут Олега осенило: шесть лет назад в этот самый день, 13 октября, они, тогда ещё студенты, бурно отмечали сразу два события: победу в их небольшом студенческом бунте, поднятом против зарвавшегося декана, и день рождения одного из самых активных участников сопротивления, того самого, что сейчас глядел на своего гостя хмельным счастливым взором. Встрепенувшись, Олег позабыл о личной катастрофе, выбившей его из колеи, и понял, что жизнь других после распада его семьи не остановилась, она по-прежнему течёт своим чередом, словно все тектонические сдвиги, происходящие в нём самом и даже под его ногами, совершенно незаметны для окружающих.
Он мигом воскресил в памяти те славные события, которые вознесли тогда на невиданные высоты его веру в себя и в справедливость, за которую непременно надо бороться, бороться и ещё раз бороться. Вспомнил, как они ликовали тогда, празднуя свою победу, и понял, что давно уже так не радовался.
- Было время… - начал он с особой, эмоционально насыщенной ноты свой тост во славу той победы, которая вряд ли была бы возможна, если бы не виновник сегодняшнего торжества – настоящий герой, храбрец и просто невероятно крутой парень.
Нечасто за именинными столами звучат такие речи, особенно после какой-то там далеко не первой рюмки, поэтому Олегов тост был принят на ура, гости дружно поднялись и принялись воодушевлённо чокаться.
Приложившись к бокалу новорождённого, выпили, забренчали вилками и с места в карьер заговорили вдруг о Сталине. Олег сильно удивился, но, вслушавшись в речи выступавших, сообразил, что тему, видимо, муссировали раньше, ещё до его неожиданного появления. Было ясно, что это не просто пьяный трёп, а идейное противостояние, так знакомое Олегу ещё со студенческих лет и неизменно возникающие в любых беседах за жизнь, которые ему приходилось слышать. Он никак не мог понять неукротимую тягу своих сограждан к обсуждению именно этой личности: будто никаких других значимых фигур в нашей истории и не было вовсе. Причём, суть таких разговоров никак не сводилась к попытке прийти к какому-то консенсусу, словно в самой программе этой непростой дискуссии было заложено яростное противостояние, далёкое от желания слышать и мыслить непредвзято. Хотя, может, так обстоит дело с любым спором, в котором каждый пытается навязать свою точку зрения, а иногда просто выпустить поднакопившийся в житейских передрягах пар. Во всяком случае, никакая истина в спорах не рождается – к такому выводу пришёл однажды Олег после того, как сломал не одно копьё в разнообразных словесных баталиях.
Глядя на разгорячённого именинника, который солировал в споре, Олег отметил про себя, что Гиря совсем не изменился с тех бурных студенческих времён, а вот он сам подрастерял свой революционный пыл, утратил интерес и к политике, и вообще к любым социальным движениям. Ушёл, как говорят, в себя.
Олег быстро заскучал и вернулся в своё прежнее горестное состояние. Мир вокруг него начал раскалывался, и завращались где-то сами по себе на своих орбитах Света, её родители, новый начальник, только теперь уже не бизнесмен, а чиновник, в услужение к которому угодил Олег, когда, сбежав от Барина, отчаянно метался в поисках работы. Чуть поодаль кружились друзья, приятели и знакомые. И где-то там мелькали едва различимые лица знаменитостей, державных мужей и опять почему-то Сталина. Но никому из них не было дела до Олега: они двигались по своим, чётко очерченным в пространстве траекториям вокруг своих, заметных только их глазам центров. А он болтался, точно погасшая звезда в просторах галактики, у которой всё хорошее осталось в прошлом…
- Давай за именинника, - толкнул Олега очкастый сосед. – Вздрогнули!
Олег встрепенулся, спешно выкинул руку, чокнулся и опрокинул в себя содержимое рюмки. Подцепил кусок колбасы, непонятно откуда взявшийся в его тарелке. Потом глотнул лимонада и снова загрустил…
Ему и невдомёк было, что за всеми этими нехитрыми манипуляциями наблюдали из-за толстых стёкол.
- Чего киснешь? Проблемы?
Олег кинул на очкарика взгляд побитой собаки, помолчал и махнул безнадёжно рукой.
- Да брось ты, всё наладится, - сосед протянул руку. - Игорь.
- Олег, - сердито буркнул в ответ, категорически не желая соглашаться с тем, что всё якобы наладится.
«Сейчас ещё скажет, что всё к лучшему», - подумал он и уже приготовил гневную отповедь на эту дежурную утешалку, но его сосед молчал и поглядывал на Олега с любопытством. Неожиданно для самого себя Олег растёкся вдруг душещипательной, но вполне лаконичной сагой о своём безрадостном житье-бытье, от которого впору было взять и повеситься.
Никто, кроме очкарика поведанной историей не проникся - собственно, никто её и не слушал: та единая общность, которая обычно складывается в начале застолья, по его неписаным законам давно уже распалась на мелкие группки, пары и даже одиночек, развлекающихся по собственным программам.
- Да, дела… - в задумчивости пожал плечами сосед. – Но разрулится всё, поверь. Вам надо съехать от родителей обязательно и жить отдельно.
- Ты думаешь, в этом всё дело?
Скромное участие, проявленное этим парнем в очках, немедленно возвело его в ранг крайне важного человека, и в Олеговом взоре читалась сейчас та неистовая надежда, с которой взирают на пророков и прочих властителей дум.
- Ну, не только в этом… Чтоб жить отдельно, деньги нужны, а с ними, я так понимаю, сейчас не очень. Ты где работаешь?
- На госслужбе, - стыдливо понурил голову Олег.
Очкарик помолчал немного, будто прикидывая что-то, а потом неожиданно выдал:
- Могу помочь с работой. Вернее, попробую. У меня брат металлом занимается…
Олег плохо понимал смысл выражения «заниматься металлом», но сразу уловил в нём что-то солидное, пахнущее хорошими деньгами. И тут же понял, что Света ещё не потеряна, что её удастся вернуть, если, конечно, он подзаработает деньжат и умыкнёт её из родительского дома так же красиво, как когда-то увёл от коварного Барина. Он тут же повеселел, парочкой свежих анекдотов напомнил о себе всем собравшимся и уцелевшим, а потом позабавил общественность занятной историей про то, как они с именинником после первого курса ездили в Гурзуф, где за неимением больших средств снимали балкончик, на котором помещалось две кровати и стул. Ничего, в общем, необычного, но по соседству на таком же балкончике поселились две подружки, к которым будущие экономисты захаживали в гости. Адреналина в эти и без того приятные визиты добавляла сама дорога, совершаемая по покатой крыше ютившейся внизу пристройки, с которой потом требовалось совершить почти альпинистское восхождение на заветный балкон. Длинноногий Олег сигал туда без проблем, а вот приземистому Гире этот участок великого шёлкового пути давался с трудом, и тогда гостеприимные девушки, подобно романтическим героиням, выбрасывали ему верёвку, сделанную из двух связанных и скрученных простыней…
Уже по ходу своего почти театрализованного повествования Олег вдруг сообразил, что выставляет именинника не в самом лучшем свете. С ним уже не раз такое случалось: начинал что-то воодушевлённо говорить и понимал вдруг, что остроумие его бьёт рикошетом по другим. Тут же сдувался, как шарик, весь пафос уходил, и он, ловя недовольные взгляды, потихоньку умолкал. Так вышло и сейчас: все дружно хохотали, и только имениннику напоминание о тогдашней его неуклюжести пришлось, видимо, некстати. Как только Олег это заметил, он тут же свернул своё живописное повествование и поспешил предложить тост во здравие славного парня Гири, который сегодня гвоздь программы, а по жизни так вообще настоящий молоток.
Чуть позже перед молотком пришлось на всякий случай извиниться. Тот извинения принял, но простить, похоже, не простил: промелькнуло в его взгляде что-то такое обиженно-раздражённое. Заметив это, Олег решил, что погорячился с извинениями – лучше бы помалкивал.
Он быстренько отчалил на своё место и больше оттуда не высовываться. Чтоб не грузиться по новой своими проблемами, решил вникнуть в завязавшийся спор о политике. Эта тема заметно лидировала во время застолья: возможно потому, что нравилась имениннику, который как примкнувший к одному из демократических движений проявлял в её обсуждении самое активное участие. Гиря сыпал разными доводами, рьяно критиковал оппонентов, горячился и махал руками – в общем, делал всё, чтобы казаться серьёзным, деловым и авторитетным. Но на самом деле выглядел каким-то смешным, нелепым и совершенно растерянным.
Глядя сейчас на своего друга, Олег вдруг понял, что и сам, когда крепко паникует, также теряет лицо. Ему стало вдруг стыдно за те сопливые излияния, которыми он истекал ещё час назад. Он бросил взгляд на своего отзывчивого соседа и густо покраснел. Потом сообразил, что не разойдись так прилюдно волной своего страдания, может, не сидел бы сейчас такой спокойный и адекватный, способный думать не только о своих проколах, но и замечать эти проколы у других. «А, может, и не надо так зацикливаться на них вообще, на проколах этих, своих ли, чужих? Было, да прошло. А кто былое помянет…» - подумалось ему вдруг, когда Гиря, переключившись с современных идеологических трений на рассказы о своей собаке, начал смотреть на других ясным взором человека, совершенно незнакомого с малодушием…
Олег не раз с благодарностью вспоминал этот случайный визит, столь щедрый на подарки и открытия. Вот уж действительно, что ни делается, всё лучшему. Игорь оказался человеком слова и посодействовал Олеговому трудоустройству. Быстро освоив азы довольно специфического и не всегда законного бизнеса, Олег застолбил в сложной металлоломной вертикали своё, пусть и не первое, но далеко не последнее и вполне себе хлебное место. Глядя на тех, кто с ущербом для здоровья копошился в самом низу, Олег, явно преуменьшая свои заслуги, не раз вспоминал о великой роли всемогущего блата и не забывал отправлять в небесную канцелярию регулярные просьбы всяческого благоприятствования классному парню по имени Игорь.
Хотя со временем Олег пришёл к выводу, что тот и без поддержки свыше довольно крепко стоит на ногах: настолько спокойно и уверенно вёл его новый друг свою лодку по неспокойному житейскому морю. Конечно, уверенность эту питали основательные материальные причины в виде влиятельных родственников, задействованных в большом семейном бизнесе, - это Олег, который почти всю жизнь стучал в закрытые двери, прекрасно понимал. Но в то же время было заметно, что Игорь сам по себе чего-то стоит, будучи абсолютно неуязвимым, самодостаточным и способным полностью контролировать свою жизнь.
Большой эрудит, тонкий психолог и отличный стратег, этот двадцативосьмилетний молодой человек отлично справлялся не только со своим юридическим участком семейного подряда, но также мастерски организовал личную жизнь, в которой имелись только приятные ему, никак и ничем не напрягающие люди. Олегу несказанно льстило пребывание в этом числе избранных, а более всего тешило его самолюбие то, что Игорь не просто принял его в свой круг, но и помог с работой. Как выяснилось позже, заниматься такого рода благодеяниями в успешном бизнес-семействе было не принято, но тут вдруг для человека без роду, племени и достойного послужного списка почему-то сделали исключение. Не помня себя от радости, Олег истекал ручьём благодарности, в чистых водах которого нет-нет, да и проскакивали мутные потоки сомнения, что всё это не просто так. Если даже в родительском доме ему мало что отваливалось от редких душевных щедрот, то рассчитывать на искреннюю привязанность в кругу матёрых дельцов было бы верхом глупости. Но сомнения эти стали появляться позже, а поначалу Олег, что называется, не верил своему счастью. Смотрел на него и не верил: ведь работа, которая пусть и расходилась местами с его принципами, стала для него настоящей волшебной палочкой.
Он смог наконец-то снять квартиру, куда привёл по-прежнему горячо им любимую Свету, которая, выплакав за время разлуки все глаза, стала ему теперь ещё дороже. Их отношения будто вышли на какой-то новый виток, в котором радовали больше не виражи и неожиданности, а просто ощущение полёта. Никогда он не был так счастлив.
Под таким вот кайфом пребывал Олег до тех пор, пока не случилась трагедия, поставившая на его карьере большой жирный крест. Какие-то ловкие сборщики почти бесценного цветного металла умудрились снять крепления с дверей лифта в жилом доме. Из квартиры на девятом этаже вышел папа с трёхлетним сыном. Пока отец закрывал замок, мальчик прислонился к лифту, незакреплённые дверцы чуть просели, образовав небольшую щель. Малыш провалился в шахту и погиб.
Благодетели убеждали потрясённого Олега, что это случайность и вины тут ничьей из их сообщества нет, что крепления могли свинтить просто ради шалости, а не для сдачи на металлолом, тем более в один из их пунктов… Убедить не смогли. Олег покинул этот прибыльный бизнес, чем сильно удивил и его держателей, и вступившуюся за них свою собственную родню.
Почти месяц после этого он видел сон, в котором сам своей рукой толкал мальчика в шахту… Проснувшись среди ночи, не находил себе места. Бродил бездумно по квартире, потом возвращался к кровати, смотрел на спящую Свету и ловил себя на мысли, что даже тёплый бочок его возлюбленной не может стать ему сейчас утешением. И не только из-за масштаба коснувшейся его трагедии, а ещё и потому, что его половина осталась совершенно безучастна к смерти того малыша. А ведь они начали было думать о своём…
Чем больше Света не понимала его, тем больше он уходил в себя. Чем сильнее она напирала, заставляя его вернуться, тем плотнее он закрывал дверь.
Инфаркт – небольшое омертвение где-то в серединке сердца. Говорят, первый и второй инфаркт человек ещё в силах пережить, а вот третий оказывается смертельным. Но до третьего Олегова любовь недотянула: цветущий сад в его душе в одночасье превратился в безжизненную пустыню. Он даже не мог понять, что с ним происходило, но жить, как прежде, уже не мог.
Света, связывая совершенную эмоциональную растрёпанность Олега с тем печальным инцидентом, раздражалась, потихоньку капала ему на мозги, а потом и вовсе включилась в активные поиски работы для своей половины. Когда любой разговор с мужем или другими людьми о его проблеме она щедро приправляла словом «потерянный», то даже не подозревала, насколько точной для их отношений была именно эта пассивная форма, которая ей так вдруг полюбилась. Олег был здесь, рядом, но она потеряла его, ибо они уже не были одним целым, как раньше. Возможно, и прежнее единство было не таким уж и прочным, но Свете, всецело увлёкшейся трудоустройством мужа, было не до разборов его ментальных полётов: им она предпочитала более приземлённую деятельность.
Дабы поскорей помочь своему супругу «найтись», она подключила к поиску целую спасательную бригаду, заправляли в которой её родители: даже после территориального и финансового обособления Света так и не смогла «развестись» с ними. Примирение после той их первой ссоры поселило в Олеге надежду, что её родители, будучи теперь в некоторой отдалённости, не смогут так активно участвовать в их жизни. Но он ошибся: через день его жена бегала к родителям, не забывая при этом регулярно связываться с ними по телефону. Как-то раз в выходной, начавшийся с раннего звонка чем-то обеспокоенной тёщи, Олег ради интереса решил посчитать, сколько раз в течение дня Света будет общаться со своими родителями. Вышло то ли пять, то ли шесть – Олег немного сбился.
Являясь невольным слушателем активных обсуждений самых банальных вопросов, Олег открывал в своей жене не замечаемую в ней ранее тягу к пустословию, причём крайне эмоциональному, какому-то даже паническому. Ему показалось, что, съехав из родительского дома, Света лишилась какой-то опоры и стала мощно трусить перед самыми безобидными обстоятельствами, в которые так или иначе вовлекало её колесо жизни. Поначалу он думал, что это всего лишь реакция на начало самостоятельной жизни, но потом заметил, что адреналиновые всплески Светы были вовсе не реакцией на те или иные проблемы – это был какой-то коллективный экстаз, ставший неотъемлемой частью жизни её родителей, вечно озабоченных, чрезмерно суетных и неспособных видеть дальше своего носа. Такие постоянно лезут в чужие дела: их хлебом не корми, а дай возможность порешать проблемы других.
Обнаружив, что на его поле орудует ещё одна группа поддержки, Олег прервал на время свои размышления о жизни после смерти, вернулся в реальность и сразу же выразил своё возмущение особо старательному тестю, которого давно, ещё со времён своего приймацкого житья, заподозрил в негласной конкуренции, порождённой такой же странной любовью к дочери, которой страдала и Василиса Аркадьевна по отношению к нему. Только та в борьбе за сына выносила ему мозг, а этот, не желая отдавать свою единственную дочь другому, демонстрировал при всяком удобном случае свою способность решать жизненно важные вопросы лучше, чем это делает зять.
Разразилась буря, унять которую Олег смог только ценой спешного трудоустройства на хорошо знакомую ему работу продажника. Правда, ставка там была не очень, но обещанные проценты выглядели вполне симпатично. Предъявив всё это в качестве доказательства собственной состоятельности, он попросил родственников Светы не заниматься более его личными вопросами. На громогласные претензии второй стороны, которая настаивала на своём праве «желать ему добра», Олег, собрав волю в кулак, сообщил, что взрослый человек лучше знает, что будет лично для него добром, и свою любовь близкие люди могут проявлять в уважении к его позиции, а не навязывании своей. Родственники, всегда готовые по первому зову или его предчувствию явиться на помощь, не поняли и страшно обиделись. Тогда Олег растолковал им ещё раз, что любить – это не значит решать за предмет любви его проблемы – с ними он должен и может справляться сам, особенно если есть рядом кто-то, кто в него верит.
К консенсусу так и не пришли. Тесть с тёщей отчалили не солоно хлебавши, а Света, почувствовав неладное, решила всё-таки наставить на верный путь сбившегося с единой партийной линии мужа. Ей случалось уже идти напролом, и Олег, не желая разжигать конфликт, обычно уступал. Правда, то всё были пустяшные вопросы, а тут дело было серьёзное, можно сказать, жизненно важное. И всё-таки она рискнула. Сначала запустила артиллерию, прицельно ударив по Олеговым слабым местам: денег приличных нет, карьеры тоже, скачет туда-сюда… Если человека в подавленном состоянии взять, да и опустить ниже плинтуса, то поднять голову и авторитетно возразить он вряд ли сможет: не хватит силёнок. Как это ни странно, но именно так часто удерживают рядом тех, кого боятся потерять: дескать, хоть ты и ноль без палочки, но я же терплю тебя рядом с собой и люблю. Как бы…
Но Олег, не дав Свете пустить в ход танки, пошёл в контрнаступление и одним выстрелом уложил свою супругу наповал. Заявил, что раз он такой ничего не стоящий, то, может, ей стоит поискать кого-то более подходящего… Света только охнула: она никак не подозревала, что плюхнула воды на мельницу, уже давно крутившуюся против их непрочного союза. Совладать с собой после такого предложения так и не смогла: пустилась в затяжные слёзы. Почувствовав себя виноватым в этой редкой для их возобновлённых отношений истерике, Олег трухнул и стал успокаивать жену. Та потихоньку пришла в себя. Опомнившись, тут же свернула свои боевые знамёна и включила на максимум беззащитность.
Вроде бы обошлось. Олег стал примерным, ничем не огорчающим её супругом. Света удовлетворённо расслабилась. Но праздновать победу было рано: всё идеальное в этой жизни – будь то просто поведение или человек в целом – явление ненастоящее. Идеальным можно только казаться, быть идеальным нельзя. Рядом со Светой жила декорация, призванная создавать нужный фон для инсценированного действа.