Направленность: Слэш
Авторы: Дэлора и Таэ Серая Птица
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма, Фэнтези, Hurt/comfort
Предупреждения: UST
========== Пролог ==========
Путь до зала Стихий никогда раньше не казался Аэно таким длинным, а высокие и просторные переходы замка Эфар-танн такими гулкими и пустыми.
«Это нормально, перед Испытанием Стихий все волнуются, — сказал ему этим утром брат, улыбаясь тепло и ободряюще. — Главное, ты знаешь: войти, очистить разум и медленно пройти по кругу. Уверен, твоя стихия тебе сразу же отзовется».
Предсказывать, будет ли это Вода или Воздух, не брался никто: до Испытания было понятно только то, что дар в Аэно есть, и он весьма силен; бронзовые колокола в Галерее Ветров при его появлении так и пели сами по себе, отзываясь на эту силу. Даже у Айто они так не пели, а ведь он уже прошел свое Испытание, призвав Воздух. Но все родные сходились во мнении, что Вода, дар повелевать которой привнесла в род когда-то четырежды прабабка прадеда Аэно, великая Ниида анн-Теалья, со временем все реже отзывалась на зов потомков рода анн-Теалья анн-Эфар. Так что... Но выбор все равно был.
Сам Аэно мечтал о Воздухе, ведь одно из высших плетений этой магии позволяло оседлать ветер и подняться в небо. С другой стороны, Вода — это возможность не просто нырять, но и сколь угодно долго находиться под водой, все будет зависеть, опять же, от силы мага. Это тоже было заманчиво. Говорят, подводный мир — это словно вообще иной мир, не похожий на надводный...
Иные Стихии — Огонь и Землю — никто всерьез даже не рассматривал. Хотя бы потому, что в роду анн-Теалья анн-Эфар ни магов Земли, ни магов Огня не рождалось от самых истоков, никто никогда не смешивал кровь с темными родами. Да, долгий мир с Темными повлиял даже на восприятие древних родов, в зале Стихий теперь были все четыре, но на чужих магов все равно посматривали косо.
Двери зала Стихий оказались перед замечтавшимся юношей внезапно, Аэно даже вздрогнул, когда огромные створки с едва слышным шорохом медленно распахнулись перед ним. Над проемом по изукрашенной серебром и искусной резьбой раме вилась надпись, еще раз напомнившая ему о цели прихода сюда: «Зови — и откликнусь». Аэно глубоко вдохнул и переступил порог.
По убранству зала легко можно было понять, какому роду он принадлежит. Широкие окна, забранные бронзовыми переплетами, застекленные баснословной ценности хрустальными пластинами, давали много света, а в солнечный день делали зал подобием какой-нибудь волшебной сокровищницы, преломляя солнечные лучи и разбрасывая радуги. Но сегодня было туманно, и зал заливал ровный, чуть приглушенный жемчужный свет.
В тишине перезванивались струи рукотворного водопада, занимающего одну стену целиком. У второй стены лениво колыхались многочисленные белые, голубые и серебристые ленты у искусно прорезанных воздуховодов. Третья и четвертая казались странно пустыми: горка перемешанного с землей щебня в изукрашенном резьбой каменном поддоне да простая, хоть и изящная, курительница с чуть тлеющими угольками представляли Землю и Огонь.
Аэно прикрыл глаза, решая, с какой же стороны начать. Первой по правую руку шла Земля, по левую — Огонь. Но за Землей шел Воздух, и потому юноша шагнул вправо, стараясь сдержать зачастившее дыхание и обезумевшее сердце, подскочившее едва ли не к горлу.
— Зову тебя, откликнись, — почему-то шепотом произнес он ритуальную фразу и медленно двинулся по кругу, чуть разведя руки и все так же не открывая глаз. Ни песчинки не шелохнулось, когда он прошел мимо алтаря Земли, и Аэно, поняв это, чуть выдохнул. Быть привязанным к земле… Кошмар! Следующим приблизился легкий шорох лент, и он чуть замедлил шаг, но тут же ощутил давление магии, запрещающей медлить.
«Ну же! Откликнись!»
Разочарование, постигшее его, когда шорох остался позади, не принеся ни малейшего дуновения ветерка, было столь велико, что на какое-то время вытеснило все мысли.
Это было нельзя, не положено, но Аэно взмолился еще раз: «Откликнись!» Взмолился, вкладывая в это все желание когда-нибудь коснуться облаков, о которых со смешком рассказывал отец. Шутил, наверное, рассказывая, как на них можно танцевать, но пока сам не проверишь...
«Откликнись!»
Магия толкала в спину, а он, оглушенный неудачей, даже не заметил, что неумолчный шепот водных струй остался за спиной.
«Ты мне нужен... Откликнись!»
Натянулась внутри и зазвенела струна магии, все выше и выше — и словно разорвалось что-то, высвобождая ее. Аэно распахнул глаза, неверяще глядя на пляшущее над ладонями, не обжигая, пламя, и то, словно только этого и ждало, растеклось, мгновенно обнимая его целиком, обвивая ало-золотым коконом, впитываясь в кожу, в самую суть.
«Я здесь!» — слышалось в его торжествующем реве.
Не соображая, что делает, и не видя, куда идет, все так же подталкиваемый магией зала Стихий, Аэно деревянно шагнул в сторону снова начавших отворяться створок. Глаза застилало пламя, его голос потихоньку стихал, становился не торжествующим ревом, а почти мелодичной песней, а затем и шепотом, когда он вышагнул из зала прочь.
Что именно шептал огонь, было уже не разобрать. Аэно вслушивался, пытался понять, о чем же говорит с ним едва проснувшаяся магия, но все разбилось и смялось, когда рядом почти испуганно выдохнули:
— Аэно?!
Испуг в голосе мешался с чем-то... Чем-то до ужаса похожим одновременно на страх, злость и отвращение. И от этого стихшее было пламя вспыхнуло сильнее. Аэно вздрогнул, огонь с ревом рванул с рук в стороны, растекаясь по каменному полу, перекидываясь на украшающие коридор гобелены и занавеси. И если самого юного мага он не обжигал, то ткань мгновенно занялась, наполняя воздух удушливым чадом сгорающей шерсти и шелка.
Потом налетел ледяной ветер. Ударил в грудь, опрокинул, потащил по полу, сбивая пламя и впечатывая спиной в закрывшиеся двери зала. Воздух стал упругой стеной, давящей так, что Аэно задыхался, распластавшись, распахивая рот в немом крике, не в силах вдохнуть.
Потом отпустило, и он окончательно сполз на пол. Поднял голову — в коридоре стоял отец.
Послушный ветер вился вокруг него, шевелил широкие рукава, вплетенные в волосы ленты. Вился, наверное, пытаясь остудить и успокоить, потому что лицо у отца было белое и какое-то застывшее.
— Аэно... — растерянно повторил замерший в стороне брат.
========== Глава 1 ==========
— Нехин Аэно, ваш отец велел вам явиться в кабинет.
Аэно отвел взгляд от окна, за которым все равно ничего не видел, занятый даже не мыслями, а их обрывками, неоформленными и стремительно исчезающими, едва мелькнув в разуме. Отметил, что старший распорядитель явился сам, а не прислал кого-то из слуг, и явственно чувствующуюся в голосе мужчины холодность. Впрочем, этин Намайо никогда не относился к кому-то с особенной теплотой, но Аэно чуял это охлаждение, всей кожей. И понимал, отчего, и все равно было больно и обидно. Разве он виновен в том, что на его зов откликнулся Огонь?
— Да, этин Намайо, я сейчас...
— Немедленно, нехин.
Невольно пригладив всклоченные, нечесаные еще со сна волосы, Аэно сглотнул. Пары минут хватило бы, чтобы привести себя в порядок и не раздражать отца еще и неопрятным видом, недостойным пусть не наследника, но второго в роду. Но делать нечего, промедление, кажется, вызовет еще больший гнев. И что ему мешало не только умыться, натянуть штаны и любимую домашнюю рубашку с коротко обрезанными ради удобства рукавами, но и расчесаться? И ведь, кажется, он именно этим собирался заняться, даже гребень взял... Да так и застыл у окна. Это состояние после Испытания стало появляться все чаще, словно чего-то не хватало, зудело и тянуло неопределимо и неуловимо. Додумывал он уже на ходу, пытаясь придать светло-русым, с едва заметным рыжеватым оттенком, волосам хоть какое-то подобие порядка прихваченной с туалетного столика заколкой.
Этин Намайо остановился у знакомых Аэно до мельчайших деталей резного рисунка дверей, трижды стукнул чеканным бронзовым кольцом, свисающим из грозно загнутого клюва кованого орла, раскинувшего крылья по дверному полотну, и ушел, окинув юношу неодобрительным взглядом. Глубоко вдохнув, Аэно сам взялся за кольцо, потянул — тяжелая дверь поначалу поддалась неохотно, потом плавно провернулась на хорошо смазанных петлях. Отец не любил беспорядка и даже мелких огрехов.
Но выговора за неподобающий вид не последовало: когда Аэно все-таки опасливо шагнул в кабинет, там обнаружились оба родители. Они ругались, причем обычно тихая и спокойная мать сейчас сжимала кулаки, выдавая этим охватывающие её гнев и волнение. В остальном же её голос звучал лишь чуть громче обычного.
— Аирэн, пойми, нельзя же так...
— Нельзя? — отец выгнул бровь и скривил губы в подобии улыбки, но вместо усмешки вышла просто какая-то перекошенная гримаса. — А то, что в нашем роду, который уже не одну сотню лет держит титул Чистейшего, проявилась подобная грязь — можно?
Аэно сжался у самой двери, до боли и, кажется, до крови прикусил щеку, чтобы удержать взвившееся внутри пламя. Грязь? Ведь это о нем?
— И ты хочешь просто отказаться? Взять и вот так вот...
Губы у матери задрожали — она почти плакала от злости и бессилья, комкая края широких рукавов.
— Если бы я вздумал просто отказаться от него, это было бы давно сделано. Или ты думаешь, две недели я вспоминал ритуал отречения? Он все же мой сын, — отец бросил мимолетный взгляд на украшающее шею матери ожерелье, в котором среди изумительного серебряного кружева сверкали четыре чистой воды крупных бриллианта.
Аэно невольно посмотрел туда же, припоминая, что говорилось в древнем кодексе рода о свадебных украшениях женщин. Ожерелье творилось магией, и магия же порождала в нем камни: самый крупный бриллиант означал супруга, остальные — рожденных женщиной детей. Камни были чисты — нейха Леата никогда не изменяла мужу, и все трое детей были рождены ею от него.
Да и сомневаться было глупо: да, может лицом он и походил на мать, но вот фигуру — легкую тонкую фигуру точно взял от отца. И жесты, и часть повадок... Аэно точно был сыном своего отца и сейчас затаил дыхание, ожидая его решения. Ведь он что-то же да придумал, правда? И хочет сообщить, раз позвал?
— Единственный способ спасти ситуацию, единственная лазейка, что я отыскал в законах — брак с кем-то из Темных, из Огненного рода. И это будет сделано, — отец резко взмахнул рукой, словно ставя точку в споре.
Ветер не рванул следом за его рукой, но Аэно все равно показалось, что его припечатало к стене — камни ткнулись куда-то в лопатки. Брак с кем? Никто в здравом уме не возьмет...
— Но младшим мужем!.. — попыталась было возразить мать и замолчала под тяжелым взглядом отца.
Никто в здравом уме не возьмет в род мужчину. Аэно наконец додумал эту мысль до конца. Горло сдавило, в висках стучало, будто изнутри в панике бились мысли.
— Да, младшим. И ему придется навсегда покинуть род анн-Теалья анн-Эфар и перейти в род мужа. Только так возможно гарантировать сохранение титула Чистейших и то, что Айто впоследствии сможет сохранить подобающее нашему роду положение и занять мое место в Совете. И еще, ты забыла о Ниилеле? Через три года мне придется подыскивать ей достойную партию.
Что отвечала мать, Аэно не понял. В висках стучало, заглушая все остальные звуки. Губы матери двигались беззвучно, губы отвечающего ей отца — тоже. Да и какая разница? Все уже решено. Он станет младшим мужем в чужом, темном роду. А Ириния, смешливая Ириния, с которой он был помолвлен до Испытания... Как же...
А никак, понял он, уже никак. О невесте можно забыть навсегда. О том, как тайком убегали из замка, как поднялись однажды на Птичью скалу и целовались там, о том, как светились ее глаза, когда он срывал горные ромашки и плел ей венки, о танцах в бальном зале Эфар-танна, чинных и плавных, и других, когда кружились под музыку ветра, и он бережно прижимал к себе гибкое, горячее даже под всеми строгими одеяниями примерной нейхини тело.
Он снова укусил щеку, уже сильнее, во рту, мешаясь с горечью и кислым привкусом страха, явственно чувствовался солено-металлический вкус крови. Пламя ревело внутри, заставляя крепче сжимать зубы и до боли и врезавшихся в ладони ногтей стискивать кулаки. И все равно по побелевшим костяшкам заплясали искры.
Наверное, он как-то выдал себя, может быть, каким-то звуком, может быть, отблеском... Отец обернулся, закричал — слышно по-прежнему не было. Только ощущение набирающего силу ветра и что-то в нем самом, внутри, нарастающее, готовящееся дать отпор, напасть в ответ, уничтожить... Треск пламени превратился в ровный, мощный гул, Аэно и не представлял, что оно может звучать так. И рваться так, что уже никаких сил сдерживать нет, никакой ветер не собьет такой огонь.
Но вместо плотной стены ветра его сжали горячие руки. Чужое прикосновение обожгло, заставило подавиться вдохом, складываясь пополам, так скрутило ринувшейся в другую сторону магией. Потому что рядом тоже горел огонь, окутывая и закрывая от мира теплой завесой, отбирая простор, оттесняя и одновременно странно успокаивая одним своим присутствием.
— Тише, тише... Дыши, медленно. Вдох, выдох... — негромкий спокойный голос звучал у самого уха, так, что Аэно чувствовал на коже чужое дыхание. Удивительно, но его, этот голос, он прекрасно слышал, а больше ничего.
— Дыши, дыши.
И он дышал, сначала судорожно, словно пытался откусить вязкий и никак не проталкивающийся в горло воздух, потом ровнее, в такт тому, как чужая рука поглаживала спину, согревая ее, заледеневшую от долгого соприкосновения с каменной стеной. Аэно не знал, кто это, понимал пока только одно: этот человек, маг — тоже огневик, и уж он-то точно не станет смотреть на него, как на грязь и ошибку Стихий.
Еще от него шло ровное тепло, так не похожее на всегда прохладные руки отца, изредка касавшиеся в качестве поощрения. От этого тепла почему-то клонило в сон, и Аэно зевнул, уткнувшись носом в шершавую ткань чужого плаща. Да, точно, плаща.
Мир возвращался рывками, кусками, сначала осязание, потом слух. Правда, в комнате было тихо, только едва слышно всхлипывал кто-то, наверное, мама... Думать было сложно, как будто после тяжелого дня. От усталости даже ноги подгибались, и Аэно был безумно благодарен огневику, когда незнакомец помог ему сесть прямо на пол, сам опустившись рядом и не разжимая рук.
— Полагаю, я успел вовремя, — почти иронично прозвучало над ухом.
— Вовремя? Для чего именно? — с холодом в голосе отца не мог соперничать даже водопад у Птичьей скалы, истоком которого был ледник на вершине Эхайро. — И кто вы такой, буря вас раздери?
— Чтобы поднявшийся вулкан на сравнял ваш замок с землей, конечно же. Что же касается меня... Этин Кэльх, к вашим услугам. Учитель.
— Огневик, — отец произнес это так, словно выплюнул случайно попавшую в рот муху. — Кто вас прислал?
— К сожалению, не могу назвать имя нанимателя — это условие контракта. Но могу предоставить рекомендации.
Аэно почувствовал, как огневик зашевелился, отпуская его одной рукой, зашарил по боку, наверное, полез в сумку. Зашуршали бумаги, совсем рядом, но открыть глаза и взглянуть было слишком сложно и лениво. Он услышал стук каблуков по полу, должно быть, отец подошел и забрал бумаги, потому что Аэно снова обняли двумя руками. Некоторое время в кабинете царила тишина, разбавляемая только легким шорохом страниц.
— Что ж, рекомендации великолепные, — отец явно собрался, в голосе больше не было лишних эмоций. Да и вообще никаких не было. — И вы прибыли для того, чтобы обучить моего сына справляться с его магией.
— Полагаю, никого, в первую очередь вас, не обрадует, если он перегорит или устроит стихийное бедствие. Так что вы правы.
Опять эта едва уловимая ирония. Аэно мог поклясться, что огневик почти смеется над серьезностью его отца, вот только делает это так, что не подкопаться.
— Да, меня не порадовало уже то, что он едва не убил старшего брата сразу после Испытания. Вы можете гарантировать, что подобного не повторится?
Отец, наверное, тоже прекрасно чувствовал эту неуловимую иронию, его голос похолодел еще больше, хотя раньше Аэно и не представлял, что это возможно. Если бы голос был ветром, наверное, замораживал бы птиц на лету до состояния кусочков льда.
— Я могу гарантировать, что сделаю все возможное. А остальное будет зависеть от него самого. Будьте добры, бумаги... Спасибо.
Опять шелестнуло, на плечах осталась только одна рука — а потом Аэно почувствовал, как его перехватывают под колени и поднимают, будто ребенка. Попытался дернуться и возразить, но получилось только мотнуть головой.
— Тише, все хорошо, — тональность опять поменялась, ирония исчезла, оставив одно только тепло. — Тебе просто нужно немного поспать.
Аэно хотел было сказать, что он вот только недавно встал, но не только веки, а и язык ему не повиновался и казался налитым свинцом. Так что он только вздохнул, уткнулся носом в плечо незнакомца... как он там представился? Такое странное, непривычно короткое имя рода... да еще и похожее на звук, что издает треснувший в очаге уголек... Вспомнить его Аэно так и не смог, уплывая в дремоту, перешедшую в глубокий сон, как только его опустили в знакомо пахнущую лавандой и мелиссой постель.
Комментарий к Глава 1
Нехо - обращение и титулование высокородного мага, владетеля майората.
Нехин - обращение и титулование сына нехо.
Нейха - обращение и титулование супруги нехо (может и не быть магом).
Нейхини - обращение и титулование дочери нехо.
Этин - вежливое обращение к простолюдину, заслуживающему уважения.
Этна - вежливое обращение к простолюдинке, заслуживающей уважения.
Ко всем остальным обращаются по имени.
========== Глава 2 ==========
Проснулся Аэно от того, что его погладили по голове.
В смысле, он и так уже скорее дремал, ворочался, собираясь открыть глаза, и тут погладили. Весь сон тут же слетел, потому что такое ощущение проспать — просто преступление. Так что он старательно зажмурился, впитывая тепло от руки, ерошащей его волосы.
— Доброе утро, — голос был смутно знакомый. Ах да, это же огневик, что появился вчера! Глаза тут же распахнулись сами собой, так хотелось на него взглянуть.
Сидевший на краю кровати мужчина выглядел не особо впечатляюще. Никаких рыжих волос, никаких зеленых глаз — ничего такого, как описывали этих темных. Впрочем, Аэно уже начинал подозревать, что все не так просто: сам-то какой? Но огневик все равно чем-то цеплял. Уж больно яркие у него были глаза, голубые, насыщенные, как небо над вершинами гор весной. А длинные, собранные в хвост волосы напоминали прошлогоднюю траву: местами побуревшую, местами выцветшую на солнце — такие же неравномерно выгоревшие пряди.
Еще он цеплял тем, что походил на язык пламени. Аэно привык к легким фигурам родни, к тонкой кости, к почти что хрупкости. Здесь хрупкости не было и в помине, вспомнить хотя бы, как его вчера тащил. Обманчивая сухость, жилистость, общая какая-то вытянутость, острота: узкое лицо, чуть раскосые глаза, тонкие, разлетающиеся к вискам, будто недоуменно приподнятые брови. Даже ладони, лежащие сейчас на коленях, были такие же узкие, а кончики пальцев казались почти заостренными.
Аэно смотрел на него и смотрел, буквально впитывая первое, вернее, первое осмысленное впечатление от этого мага. Пока еще не сравнивая с собой, но запоминая. В том числе и то, что между ним и сидящим на постели огневиком не было привычного за шестнадцать лет расстояния. Даже брат никогда бы не позволил себе сесть на кровать Аэно! Только в кресло, и то должно было стоять подальше. Огневик же сидел так, что Аэно чувствовал жар его тела даже через два слоя ткани: тонкую простыню и толстое шерстяное одеяло. А, к вящему смущению юноши, хотелось еще ближе. И чтоб снова погладил по голове, приглаживая наверняка опять вусмерть запутавшиеся вьющиеся пряди.
Аэно терпеть не мог свои волосы, вечно с ними было столько возни и мороки, что он предпочитал немного нарушить традиции и остричь их покороче, всего-то до плеч. Как раз и заколкой собирать было удобно. Он всегда быстро раздирал колтуны костяным гребнем, и даже не подозревал, что простое прикосновение к голове может быть настолько приятным.
— Будем знакомиться? — прервав его мысли, улыбнулся огневик.
— А... кха... нехин Аэно анн-Теалья анн-Эфар, второй сын нехо Аирэна анн-Теалья анн-Эфар, — хрипло со сна пробормотал Аэно заученную с самого детства формулу представления.
— А-эно, — так коротко и резко его имя еще не произносили, родные вечно тянули гласные, говоря почти нараспев. — А я — Кэльх.
— Какое странное имя... — Аэно понял, что сказал это вслух и смутился до плеснувшего в щеки жара: как он невежлив! — Я имею в виду, оно так звучит... так...
— Не по-местному? — легко подхватив мысль, продолжил Кэльх.
— Не только. Оно как голос угольков в костре, — пояснил Аэно, вспомнив свою первую ассоциацию.
— Слышишь... Это хорошо, — кивнул каким-то своим мыслям Кэльх. — Что-нибудь уже пробовал делать? Свечу зажечь, пламя в камине пригасить?
Аэно невесело усмехнулся:
— Да если бы. Только удержать, чтоб все вокруг не спалить, и то... дважды пожар устроил.
— С таким окружением — не удивительно, — ирония была приправлена изрядной дозой яда. — Ладно... Первое время я тебя удержу. Завтра начнешь учиться.
— Правда? Вы в самом деле будете меня учить? — Аэно аж приподнялся, опираясь на локти, хотя первое же движение показалось попыткой передвинуть не собственное тело, а набитый мокрым песком мешок. — А почему только завтра?
— Потому что сегодня ни у тебя, ни у меня сил нет. И твой отец весьма зол на меня, так что... — голос Кэльха плясал, будто пламя — только что серьезный, а вот уже шутит, переход и не заметен. — Для начала — прогулка по замку. Познакомишь меня с ним, особенно с кухарками.
Только сейчас Аэно пригляделся и понял: новоявленный учитель выглядит усталым. Одежда дорожная, сапоги в пыли и, хотя вещи не выглядели сильно мятыми, а под глазами нет кругов, которыми, чуть что, украшались лица матери и отца, усталость все равно ощущается. Не внешне, а внутренне, словно ровно горящее вчера пламя сегодня притухло, прижалось к самым углям — вот-вот спрячется и подернется пеплом.
— Хорошо, сперва — кухня, — промолвил Аэно, и собственный живот тут же непристойно-громко отозвался, намекая, что Кэльх очень, очень прав в расстановке приоритетов. Юноша снова покраснел и неловко пробормотал: — А за что отец на вас зол? Вы ведь ничего не сделали.
— Да, всего лишь не дал утихомирить тебя, размазав по ближайшей стене. Ладно, пустое. Вставай? — Кэльх поднялся на ноги сам.
Протянутая рука вогнала Аэно в ступор: раньше никто вот так запросто не предлагал ему помощи. Раздумывал он ровно столько времени, сколько понадобилось на вдох и выдох. Потом осторожно, словно не веря, что руку сейчас не отдернут, коснулся узкой ладони. Его аккуратно потянули вверх, помогая сначала сесть, а потом встать. Ноги обжег холодный пол: почему-то он был босым, но в одежде. Жутко неприлично выглядящей со сна, но Кэльха это, кажется, не смущало. Кстати, сколько он проспал? Зябко переступив с ноги на ногу, Аэно покосился на окно: там едва-едва светлело небо. Выходит, прошел целый день и ночь? Только после этого до него дошло, что руку огневика он так и не отпустил.
Никакого неприятия прикосновение не вызывало, скорее уж наоборот, и отпускать не хотелось. И, если не считать сосущее чувство голода и слабость, чувствовал он себя хорошо. Не хотелось больше замирать на месте, обхватив себя руками, чтобы пригасить то неприятное фантомное зудение внутри. Но пришлось разжать пальцы, и Аэно испытал, пожалуй, весьма острое чувство сожаления от этого.
— Кхм... простите, нехо, как мне вас называть?
— Этин, — поправил его Кэльх. — Называй по имени, при отце лучше добавляй «учитель». Не стоит злить его лишний раз.
Судя по выражению лица, это было единственное, из-за чего огневику требовался подобная предписанная этикетом вежливость. Аэно мимолетно удивился: значит, отцу этин Кэльх даже имени рода не назвал? Но промолчал, только кивнул, нашарил ногой короткие сапожки, снятые с него вчера невесть кем, обулся и жестом предложил учителю следовать за собой.
Замок Эфар-танн был не слишком велик, если брать число комнат и прочих помещений, он брал свое за счет размера этих самых помещений. Аэно старался идти побыстрее, но его еще изрядно качало, и он испытал жгучую благодарность, когда огневик подхватил его под руку, спасая от стесывания голого локтя о стену.
— Скоро придем, этин Кэльх. Еще три пролета вниз, — пробормотал он, словно оправдываясь.
— Вечно воздушники ветра в дом впускают, — проворчали в ответ.
Эти же ветра, в смысле, сквозняки, от которых в замке спасения не было, уже через два пролета донесли аппетитный запах поднимающегося теста: на кухне собирались печь хлеб к завтраку. Живот Аэно заворчал, побуждая пересилить слабость и поскорее шевелить ногами. Интересно, а вчерашнее жаркое еще осталось, или слуги все подъели? Но даже если не осталось, хлеб всяко есть, можно выпросить у этны Лааны сыру и горного меда, и молока, чтоб продержаться до полноценного завтрака. Аэно сглотнул голодную слюну и повернул в широкий коридор, по которому уже сновали поварята, таща из кладовых продукты.
Соскользнувшая с локтя рука почему-то ощутилась опять слишком остро, как и то, что смутное тепло отодвинулось чуть в сторону — Кэльх отступил на положенное расстояние, теперь следуя за ведущим его учеником. Аэно только вздохнул, но никак иначе не посмел выразить свои чувства. Слишком долго в него вбивались понятия того, что должно и не должно делать нехину высокого рода.
— Доброе утро, этна Лаана.
В голосе не должно быть никакого особенного расположения — ни один нехо не снисходит к слугам, за работу им платят, и платят хорошо, этого довольно. Но Аэно с детства привык бегать на кухню, выпрашивая у этны Лааны булочки или сыр. Он никогда не наедался, хотя никто не собирался держать его впроголодь. Но этикет же, буря его раздери! «Нехину не пристало набивать живот до полной сытости, ибо если чувствуешь, что наелся — ты переел». Принимать подобное было необязательно, достаточно заучить и следовать правилам.
Дородная, похожая на пышную сдобную булочку, женщина обернулась к вошедшим, наклонила голову, покрытую хитро повязанным белоснежным платком, тая в глазах улыбку.
— И вам, нехин Аэно. Раненько вы сегодня проснулись.
— Поневоле — столько проспав. Доброго утра, этна. Я — этин Кэльх, учитель нехина, — огневик чуть поклонился, не так низко, как полагалось кланяться нанимателям, но как-то более тепло, что ли.
Кухарка окинула его внимательным взглядом, кивнула, и Аэно, который пристально следил за этим обменом приветствиями, понял: этне его учитель понравился. У нее, как уже успел он за свои шестнадцать лет заметить, было удивительное чутье на людей. Единственный раз она ошиблась, когда сочла, что зря ему в невесты выбрали Иринию. По этому поводу Аэно даже неделю дулся на нее и не приходил на кухню, пока этна Лаана сама не пришла к нему в комнату с блюдом горячих пирожков и кувшинчиком сладкого молока с ягодами.
Аэно вздохнул: повод их размолвки исчез сам собой. Настроение снова упало. Возможно, почувствовав это, возможно, оценив общий потрепанный вид, поесть им собрали быстро. Поваренок споро очистил от каких-то корзин и стопок посуды угол одного из столов у стены, чтобы никто никому не мешал, этна Лаана принесла целую миску разогретого жаркого и ополовиненный хлеб, тоже вчерашний, но на голодный желудок, да под молоко, еще холодное, с ледника, полный кувшин... Завтрак получился отменным, хотя Аэно чувствовал, что он словно в бездонную пропасть ухнул, хоть и подарил силы и чувство легкой сытости. Нет, от второго для них с учителем и первого для остальных завтрака он не откажется.
Кухня замка была, пожалуй, единственным местом, кроме комнаты самого Аэно, где не витали вездесущие сквозняки, было тепло и уютно. А еще тут были не такие высоченные потолки, как везде, и не гуляло лишь слегка приглушаемое гобеленами эхо. Вместо него кухонный зал полнился другими звуками, из которых Аэно четко выделял голос пламени в топках огромных печей. Обманчиво-послушное, мнимо-укрощенное, оно лизало донца котлов и кастрюль, довольно потрескивало, слизывая жир и капли масла со стенок, урчало, пожирая дрова, и сердито шипело и плевалось искрами, когда нерадивые поварята украдкой ссыпали в него шелуху и очистки, чтоб не выносить ведра в помойный резервуар.
— Молодец, — короткая похвала Кэльха вырвала из странного созерцательного состояния, заставив вскинуться. — Действительно слышишь. У кого в замке можно попросить дешевых свечей?
Огневик, уже тоже доевший свою порцию, сидел, расслаблено откинувшись на стену, и внимательно смотрел на Аэно.
— Попросить — ни у кого, а вот приказать можно любому из слуг, — губы Аэно лишь самую чуточку дрогнули, выдавая то, что приказывать он не особенно любил. — Правда, этин Намайо непременно явится узнать, с какой такой целью вам понадобились свечи, а потом доложит отцу. Но это ведь для обучения, я верно понимаю?
— Да. Пожжешь ты их немало, пока научишься силу контролировать. Так, — Кэльх побарабанил по столу кончиками пальцев, повел плечом, перекидывая за спину собранные в хвост волосы. Только что спокойный, неподвижный и расслабленный, сейчас он будто не мог усидеть на месте. Аэно смотрел на него с удивлением и пониманием: стоило еде немного провалиться, как захотелось пойти куда-нибудь, что-то сделать. Правда, сам он сдерживался от таких мелких движений усилием воли — неприлично же.
— Пошли, покажешь замок. Поищем место для тренировок, где пожар ничему не повредит.
Аэно с готовностью вскочил, тепло поблагодарил этну Лаану и нетерпеливо оглянулся, приглашая учителя следовать за собой. Нужное место он знал: одна из малых сторожевых башен, уже давно не использовавшаяся по прямому назначению. Кроме камня и металла, там ничего не было, а забираться на самую обзорную площадку, где были деревянные балки под крышей, точно незачем. Аэно вообще-то не слишком любил башни замка, там было еще неуютнее, чем везде, и еще больше сквозняков, которые он, при всей любви к ветру, терпеть не мог. Но эта башенка ему чем-то нравилась.
Показанное место Кэльху вполне приглянулось, он походил некоторое время, что-то на пальцах прикидывая, покивал, зачем-то попросил проводить от башни обратно в комнату — дорогу, что ли, запоминал? Может, боялся, что опять на руках тащить придется? Аэно огневика сейчас не понимал и просто делал то, что тот говорил, приглядываясь и запоминая. Потом, вечером, наедине с собой разберет.
До завтрака успели много: раздобыть-таки свечей, разыскать с помощью слуг широких плоских камней и выложить по центру башни импровизированный очаг. В дальнем углу, в нише у лестницы, пристроили все горючее — Кэльх потребовал еще дров и растопки. За этим как-то незаметно подошло время нормального завтрака, а первый забылся напрочь, будто и не было его.
Хорошо еще Аэно вспомнил, что нужно привести себя в порядок и даже сбегал причесаться. Потом подумал и сменил рубашку, да и уну — теплую распашную безрукавку, расшитую лазурными и серебристыми нитями, сверху надел. Отец на него явно очень зол, так что являться в столовую так, как привык, не стоит. К тому же, уна хорошо защищала спину от сквозняков.
Уже выбегая из комнаты, Аэно приостановился. Когда он уходил из башни, учитель еще что-то там делал, перекладывал. А этин Намайо, заглянувший к ним узнать, зачем свечи, даже не заикнулся насчет того, где этина Кэльха поселили, хотя это была его прямая обязанность. Это что же, выходит, отец не отдал приказа? А где же, в таком случае, этин Кэльх ночевал прошлой ночью?
Аэно оглянулся на кресло у окна, потянул выбившуюся из-под заколки прядку, накручивая ее на палец. По всему выходило, что ночевал учитель тут, в кресле. Стыд-то какой! Человеку с дороги даже не предложили привести себя в порядок и не дали места для отдыха! Но заикаться об этом отцу он даже не подумал бы, только не после вчерашнего. В конце концов, он сам — нехин и может приказывать, а рядом с его комнатой пустует еще одна. И с учителем надо поговорить, спросить, может ему что нужно.
Вот только возле обеденного зала Кэльха не обнаружилось. Его вообще не было, а еще... А еще на столе стояло привычное число приборов. И стульев было ровно столько же, сколько всегда: пять, два тяжелых родительских кресла и три стула попроще для детей. Это ощутилось почти как пощечина, Аэно почувствовал, как вспыхивают щеки. Если отец настолько зол, что даже не пригласил учителя за стол — а ведь положено было, хоть и этин, а не нехо — то это уже просто унижение, для него, Аэно, лично. Еще и в глазах этина Намайо можно было увидеть почти явное злорадство: учителя старшего сына и наследника приглашались к этому столу всегда, как и гувернантка нейхини Ниилелы, но сейчас, когда сестра гостила у матушкиной сестры, а брат закончил обучение, их не было.
— Этин Намайо, — Аэно постарался придать голосу нужный градус холодности, хотя сравниться в этом даже с братом, не то, что с отцом, не мог. — Вы, кажется, кое-что забыли.
— Разве, нехин Аэно? — с не менее холодной учтивостью переспросил распорядитель.
— О, да, этин Намайо. Впрочем, я понимаю, за всем не уследишь, да и возраст... — Аэно тоже умел уколоть, и если уж его собирались унизить так явно, он был в своем праве. — Причем, забыли со вчерашнего дня. Будьте любезны, поставьте прибор и стул для моего учителя, этина Кэльха, а так же пусть слуги немедленно приготовят для него комнату, что рядом с моей.
— Как прикажете, нехин, — не замедлил последовать ответный укол. Да, приказал — но только сейчас, а вот вчера...
На свое место Аэно садился в окончательно растрепанных чувствах, холодный взгляд отца и испуганно-сочувствующий матери ситуацию не улучшали. Один брат смотрел как-то странно, будто оценивающе.
За еду не принимались — сделать это сейчас, не дождавшись приглашенного учителя, было уже совсем бестактностью. Но это не помешало отцу скривить губы, когда тот вошел, все в той же одежде и даже с той же пылью на сапогах. Аэно полыхал от стыда, но время не повернешь вспять. К тому же, как бы он приказал что-то вчера? Во сне, что ли? Отец видел, в каком состоянии учитель отнес его в комнату, именно он принял бумаги и рекомендации этина Кэльха и, как хозяин замка, был обязан удостовериться, что гость устроен надлежащим образом. Стыдился Аэно не того, что чего-то не сделал, а того, что сделал отец. Но его пылающие уши уж точно никак помочь не могли. Тем более что Кэльх, как-то слегка деревянно поклонившись хозяину замка, молча занял пустующее место подле ученика, ни словом, ни жестом не высказав своего отношения к случившемуся.
В итоге завтрак протекал в таком тягостном молчании, что Аэно кусок в горло не лез. А от легкого прикосновения к руке он, уставившийся в тарелку и не замечающий ничего вокруг, чуть не подпрыгнул.
— Поешь нормально, после вчерашнего нельзя голодать.
Это были первые слова, прозвучавшие за столом. И, хотя они были сказаны негромко, в полной тишине, нарушаемой лишь легким звяканьем приборов, прозвучали так, что услышали все. Отец, естественно, тут же поджал губы, нахмурился, явно собираясь напомнить об этикете, но Аэно опередил его, почтительно кивнув:
— Да, учитель, как скажете.
Склонив голову в ответ, Кэльх отвернулся. И, как краем глаза заметил Аэно, вот кто-кто, а огневик голодать точно не собирался, чхав на все правила приличия. В смысле, ел-то он аккуратно, но ограничиваться крошечной порцией, как тот же нехо Аирэн, не собирался.
Во что это могло вылиться, Аэно представлял слабо. Да такими темпами отец за неделю до белого каления дойдет, какие там два года! И как этому помешать, он пока не придумал. Не до того было: по примеру учителя он собирался наесться так, чтобы желудок не урчал недоуменно, почему остался полупустым, если его хозяин сидел за богато накрытым столом. Правда, отец вполне мог помешать и этому, просто поднявшись из-за стола раньше, чем опустеют их с этином Кэльхом тарелки, а оставаться и доедать после того, как хозяин замка ушел, опять же, неприлично.
Но, видимо, до такой простой мысли сегодня отец не дошел. Так что обратно в башню они с Кэльхом шли хотя бы сытые, пусть и не слишком довольные жизнью.
— Так... — севший на край ведущей наверх лестницы — из стены просто торчали через равные промежутки каменные брусья — огневик побарабанил по колену пальцами. — Честно говоря, не соображу, что нам сейчас делать, — признался он. — Может быть, расскажешь о себе?
Вопрос вогнал Аэно в некоторый ступор.
— Этин Кэльх, я, конечно, могу рассказать, но, может быть, вам сперва хотелось бы отдохнуть? Впереди большая часть дня, а начинать учить меня вы все равно собирались только завтра. И, если вам будет угодно, после обеда мы могли бы выйти из замка.
Мысль показать учителю окрестности и городок в небольшой долине, где, собственно, они могли бы и задержаться, чтобы поужинать и не бесить отца, пришла в процессе, ее Аэно тотчас и выпалил. Потом замер испуганным зверьком: Кэльх улыбнулся, и... взъерошил ему волосы, растрепав и выдернув из заколки пару прядей.
— Спасибо, — серьезности в голосе учителя было хоть отбавляй, но откуда там взялась еще и веселость, Аэно не понимал. Вроде же ничего такого не сказал.
— Тебе это тоже пойдет на пользу: больше движения, больше впечатлений, нормальная еда. Аэно, просьба: если тебе чего-то хочется, но ты не знаешь, можно ли это — спроси меня. Кое в чем огневикам нельзя себя ограничивать, иначе будет плохо.
Юноша пару раз моргнул и привычно дернул себя за волосы на виске, собираясь с мыслями. Короткое прикосновение словно вспугнуло их, заставив разбежаться и оставить голову пустой.
— А в чем именно, учитель?
Ох, а ведь хотелось, до жалкого, с трудом задушенного детского всхлипа хотелось еще ненадолго ощутить теплую руку в волосах, и чтоб обнял. Но он не знал, это ли имел в виду этин Кэльх? А спрашивать... В детстве он был очень любопытен и задавал слишком много вопросов, от этого быстро и жестоко отучил отец.
— Например, в этом, — руки вернулись, только теперь легли на плечи, обняли, как тогда, и Кэльх притянул его к себе, мягко и осторожно, не заставляя силой, а скорее успокаивая, опять окутывая теплом чужого пламени. Собственный огонь отозвался на это довольным потрескиванием, аж дыхание перехватило.
— Это же... неприлично... — пробубнил Аэно, не делая ни малейшей попытки уклониться от объятий или прервать их. — Отец будет в ярости, если только ему донесут.
— Воздушники... — от крепкого выражения огневик явно сдержался с трудом, вложив все эмоции в одно слово. — Наедине — можно. Это воздуху нужно место, простор, в тесноте ему плохо. А огню — чужое тепло, без него никак.
— У всех так? — Аэно подумал и позволил себе то, что не позволял, наверное, с младенчества: потерся щекой о чужое плечо, осторожно сунув замерзшие руки под теплый плащ и несмело прижав их к горячим бокам учителя.
— У сильных магов — да, а в тебе огня... Легче? Посидим еще или пойдем?
Аэно бы с радостью сидел так еще долго, но вспомнил о том, что учитель так и не отдыхал со вчерашнего дня, отодвинулся и поднялся со ступени.
— Идемте, я думаю, комнату вам уже приготовили, она рядом с моей.
========== Глава 3 ==========
Утро было туманным, впрочем, оно в окрестностях замка таким бывало через два дня на третий. Но к полудню, если приходил ветер, не несущий еще больше влаги через долину Тысячи Ручьев, туман клочьями разметывало, и он оседал на камнях и травах драгоценными бриллиантами.
Именно это Аэно хотел в первую очередь показать учителю. Нельзя ведь упустить такую красоту — позже ветер же и высушит влагу. Он даже подумал, не устроить ли набег на кухню, выпросив у этны Лааны корзинку с едой, и не пропустить ли обед вовсе, но потом вспомнил о наверняка жутко утомительной ночевке в кресле и решил, что так делать не стоит. Пусть этин Кэльх отдохнет, туманные бриллианты все равно никуда от них не денутся. Зато по сухим тропам на Птичью скалу идти будет проще и безопаснее. А всю красоту он обязательно покажет уже завтра. Почему-то Аэно ни капли не сомневался, что учитель оценит, хоть и огневик. Вот просто не мог не оценить, жила внутри такая уверенность. Наверное потому, что, заглянув в соседнюю дверь, чтобы позвать Кэльха на обед, Аэно успел окинуть комнату взглядом.
Вообще она предназначалась для еще одного ребенка, род анн-Теалья анн-Эфар славился многочисленным потомством. Но уж сколько у родителей получилось, столько получилось, так что на этаже пустовали сразу несколько комнат. Они не были совсем пустыми, но когда Аэно раньше заглядывал за закрытые двери, то находил только сиротливо жмущуюся к стенам мебель, сквозняки из окон и слой пыли.
Слуги успели прибраться в комнате, стереть пыль и сменить ковер, занавеси и тюфяк на кровати, постелить чистое белье. Кэльх же сумел обжить свою комнату меньше, чем за полдня. Аэно замечал словно всполохи там и тут: плащ, небрежно брошенный на спинку стула; рассыпанная по столу пачка чистого пергамента и сдвинутая в сторону чернильница, на краю — потрепанная, когда-то нарядная шкатулка; на кровати — свежая рубашка и штаны. Как язычки пламени, проглядывающие сквозь пепел потухшего костра, если раздуть угли. Самого Кэльха в комнате не было — он отыскал дверь в небольшую уборную, располагавшуюся как раз между его комнатой и комнатой Аэно, оттуда доносился негромкий звук падающей воды, стихший, пока Аэно осматривался. Видно, огневик разобрался с тем, как заставить воду течь из бронзовой лейки, вделанной в стену чуть выше человеческого роста. По проложенным в толще стен трубам вода поднималась с помощью хитрой системы ветровых колес, расположенных на стенах башни, что так и называлась — Ветровой. Надо будет рассказать ему и об этом, наверняка заинтересуется. Не слуг же учителю спрашивать, те явно им недовольны — столько работы внезапно свалилось.
Аэно успел еще подумать, что надо бы выйти и дать учителю высушиться и одеться, а не стоять столбом у двери, как Кэльх стремительно шагнул в комнату, распространяя вокруг себя облако теплого воздуха, от которого его длинные волосы танцевали вокруг головы, извиваясь, словно ленты на ветру, и высыхая на глазах. Аэно пару мгновений пялился на обнаженное тело мужчины, потом сконфуженно вскинул руку к глазам, чувствуя, как кровь приливает к ушам.
— П-простите, этин Кэльх, я не подумал... Я пришел позвать вас на обед.
— Да, сейчас. Аэно?.. А. Проклятье. Воздушники!
На что ругался Кэльх, Аэно не понял, только слышал, как тот торопливо ходит по комнате, шелестя тканью.
— Все, открывай глаза. Больше ничего страшного не увидишь.
Аэно вздохнул: да не страшное, просто неприлично же. В кодексе рода написано, что даже во время соития супругов они должны быть одеты в длинные сорочки. А чтоб увидеть обнаженным кого-то, это надо быть вовсе без стыда и совести. Стражи замка когда-то говорили, а он подслушал нечаянно, что только шлюхи в борделях раздеваются.
Кэльх, уже полностью одетый в свежую одежду, стоял посреди комнаты и вертел в руках какой-то шнурок. Аэно оценил встрепанные стремительной сушкой волосы, мысленно сочувственно усмехнулся. Он однажды попросил брата после прогулки под дождем высушить его, так потом полдня только колтуны раздирал, чуть лысым не остался.
— Поможешь с этим потом? — спросил Кэльх, будто нечто само собой разумеющееся. Он наконец определился, и сейчас просто стягивал волосы в хвост, даже не пытаясь пригладить пряди. Но ему это почему-то шло — гладко-прилизанным, волосок к волоску, как это было принято у водников, Аэно его почему-то не представлял.
— Вы у-уверены, учитель? — опешил от предложения юный нехин.
Хотя, честно признаться, он был бы не против узнать, какие они на ощупь, эти похожие цветом на сухую прошлогоднюю траву волосы. Отчего-то раньше казалось — будут жесткими, как та же трава. Но в воздухе они вились легко и свободно.
— Сам несколько часов провожусь, а слуг просить... — Кэльх поморщился. Потом внимательно взглянул на ученика. — Аэно, огонь — другой. Просто другой. Ничего дурного в такой просьбе нет, поверь мне. Тем более твоими волосами тоже не помешает заняться.
Аэно тут же отдернул руку от нещадно терзаемой прядки, которая уже едва ли не узлами завязалась от того, что он постоянно накручивал ее на палец, тянул, дергал. За это, если отец замечал «неподобающую суету», его в детстве пребольно били тонкими розгами по рукам. Но, в отличие от привычки задавать вопросы, от этого отучить не смогли.
— Я п-попробую, этин Кэльх. Но не сказал бы, что я великий мастер расчесывать.
Кэльх на это только рукой махнул — мол, чего там уметь, и подтолкнул Аэно к двери, на очередную пытку, в смысле, на обед. Который тот высидел спокойно только потому, что после ждали простор, Птичья скала и учитель.
Как он и догадывался, отцу быстро пришла в голову идея, как заставить сына не нажираться по-простолюдски. Едва доев свою порцию, он поднялся из-за стола. Поднялись и остальные, ни капли не довольные — что брат, что поджавшая губы мать, которая всегда имела привычку есть чуть задумчиво. Только вот его и Кэльха ждал ужин в городе, а их... Что мать пойдет на кухню, Аэно сильно сомневался. Брат еще может быть, а мать... Через пару недель в замке будет невозможно жить. Все это расстраивало до невозможности. Матушка ведь пыталась защитить его, она не считала, что огненный дар — это что-то совсем уж ужасное и страшное, делающее Аэно изгоем. И ему не хотелось становиться причиной ее неудобств.
— Отец, я хотел бы сегодня показать этину Кэльху окрестности замка и город. Возможно, мы задержимся там допоздна.
— Некоторые уроки лучше проводить на голой скале, а не в помещении, нехо Аирэн, — добавил Кэльх, и тот неохотно кивнул, давая разрешение. Видеть свой замок спаленным дотла нехо все-таки не хотел.
Выходя из ворот замка, Аэно чувствовал удовлетворение: ужин пройдет как обычно, так что совсем уж голодной мать не останется. А они с учителем прекрасно поужинают в «Песне родника», денег он с собой взял довольно, чтобы заплатить за сытный ужин и даже кувшинчик медовухи. Конечно, если медовуху одобрит этин Кэльх. Ну, или ягодно-медовый квас купит, он там тоже весьма неплох, хотя этна Лаана готовит все равно вкуснее.
— Этин Кэльх, вы не боитесь высоты?
— Наверное нет... Летать мне еще не доводилось, — огневик пожал плечами. — Ты хочешь что-то показать?
— Да, Птичью скалу. Мое любимое место здесь. И там, в самом деле, можно заниматься, только добираться туда далековато и достаточно нелегко для непривычного человека.
— Хорошо, давай попробуем.
Аэно внимательно оглядел его одежду. Сам он поверх уны натянул еще и кожаную, с меховым подбоем, куртку, а вот огневик лишь накинул на плечи свой плащ, совсем не выглядевший достаточно теплым для горной местности. Да и неудобно в нем будет.
— Тогда подождите меня немного, я сейчас вернусь.
Ключи ото всех дверей замка есть у двух людей: у нехо Аирэна и этина Намайо. Однако бывает так, что детям требуется что-то вот срочно, сию же секунду, а ведь взрослые, узнав, что тебе нужно, непременно запретят. Так что лет пять назад Аэно потихоньку стащил отцовскую связку. Ох, как тот бушевал! Но так и не дознался, чья вина, пришлось делать копии ключей со связки распорядителя. Украденные ключи Аэно припрятал там, где никто бы не догадался даже искать — под яслями в старой конюшне, где уже не держали лошадей, только упряжь и инструменты. Сейчас он стрелой метнулся туда, выбрал ключик, снял его со связки и тихо, как тень, прокрался в крыло, где располагались забитые сундуками с самым разным добром кладовые. Учитель был примерно такой же комплекции, как отец, разве что пошире в плечах. Куртку, что на него налезет, Аэно когда-то видел в одном из сундуков. Поношенную, конечно, но еще весьма крепкую, и даже моль мех не побила.
Учитель терпеливо ждал его возвращения все там же — под стенами замка, на самом ветру. Кутался в плащ, переступал с ноги на ногу, оглядывался то на сторожевую башню, откуда скучающе косился стражник, то вокруг. На куртку он взглянул недоуменно.
— Аэно?
— Надевайте скорее, горные ветра — это совсем не то, что равнинные. Тут даже в самый жаркий день ветер может резать, как нож. А плащ... в мешок. Я взял веревку и флягу с водой, ну, на всякий случай.
— Ладно, как скажешь, — не стал спорить Кэльх. Правда, он не выглядел замерзшим, и пальцы были теплые, но куртку взял и надел. Повел плечами, приноравливаясь — она была чуть узковата, но в целом оказалась впору.
— Все-таки не вытравили... Идем?
Аэно не сильно понял, о чем была первая реплика учителя, но кивнул и повел вперед.
Чтобы добраться до Птичьей скалы, нужно было пересечь узкую и длинную долину, в которой стоял сам Эфар-танн, и которая гигантскими ступенями спускалась в другую долину, гораздо больше и шире, где располагался городок, куда они вернутся к вечеру. Потом по едва заметной тропке подняться на две террасы, где летом пасутся тонкорунные овцы, проползти по расщелине, поднимающейся еще выше, к узкому карнизу, где уже не растет никакая трава, кроме редчайших «снежных поцелуев» да мхов: кровавика, снежника и пепельника. А с карниза по узенькому ребру скалы, под бешеными ударами ветра и оглушительный рев водопада, перебраться на словно великанским ножом срезанную вершину Птичьей скалы.
Вообще-то она так называлась потому, что в трещинах ее отвесных стенок гнездились крохотные горные тапи — похожие на воробьев птички с яркими золотистыми грудками и алыми клювиками. Но Аэно, впервые попав туда, придумал сказку о волшебной птице, которой скала служила площадкой для взлета. Один ее край был выше другого, и под ним вниз, в заполненное туманом и ревом ущелье, уходила отвесная стена. Аэно просто обожал сидеть на ее краю — это будоражило кровь.
Он и сейчас бы плюхнулся там, приходя в себя после подъема — если бы не тревожился за учителя. Тот ни разу не попросил остановиться передохнуть или сбавить шаг, но тяжелое дыхание говорило само за себя. Кэльх откровенно выдохся и, добравшись до места, не интересовался никаким видами — просто сел на пятки и так сидел, устало уронив руки.
Аэно опустился на колени рядом, достал фляжку. Он не просто так воду налил, но и добавил буквально один колпачок бальзама из редких горных трав, бутылку с которым год назад стащил так же, как куртку для учителя, из винного погреба. Стащил, чтоб произвести впечатление на невесту... Аэно решительно отбросил все мысли об Иринии, да и вообще все мысли, потому что собирался сделать то, что было запрещено раньше. Опустил руку на плечо огненному магу, придвигаясь ближе, чтобы заслонять его от ударов ветра со стороны водопада, второй поднес к его губам горлышко фляги. Вышло неловко, да еще Кэльх дернулся, не сразу сообразив в чем дело, стукнулся зубами. Поморщился, потом глотнул, глаза удивленно расширились.
Говорить здесь было бесполезно, водопад ревел так, что ори — не ори, толку не будет, Так что Кэльх просто вскинул брови, вопрошая, откуда это такая редкость. Но флягу взял уже сам, сделав еще глоток и с благодарным кивком вернув владельцу. Аэно не стал настаивать, чтоб выпил еще — учитель ведь старше и сам понимает, сколько ему нужно. Он тоже глотнул одновременно холодной и обжигающей жидкости, по жилам словно рой искорок пронесся, даря тепло замерзшим рукам и ногам, возвращая чувствительность в щеки, нос и уши. А ведь, казалось бы, всего лишь колпачок бальзама. Но если глотнуть его, не разбавляя, можно и умереть. Он слегка повел плечом, отвечая на вопросительный взгляд — это можно было трактовать как обещание рассказать потом.
Сунув флягу на место, Аэно все-таки перебрался к краю скалы, сел, почти ожидая, что Кэльх присоединится. Тот опустился рядом через несколько минут. С усмешкой жестом изобразил, как прикрывает полой плаща, но в итоге только обнял за плечи, притягивая ближе, и замер, глядя на открывающуюся картину.
Мир обрушился на Аэно, как водопад рушится на камни, чтобы превратить их в гладкое ложе. Он распахнул глаза, словно до того момента был слеп, как крот, и не видел даже половины прелести открывающегося с вершины скалы вида. Пригасший от усталости огонь внутри даже не встрепенулся — с ревом взметнулся, заполняя тело, но отчего-то не грозя выплеснуться бесконтрольно, всепожирающим пламенем, а превращая самого Аэно в огненного духа, в бессмертную и всесильную сущность чистой Стихии.
Когда один-единственный раз он привел на Птичью скалу Иринию, следовало отдать ей должное: девчонка держалась молодцом и даже не повела бровью, когда ему приходилось и подталкивать ее, и тянуть за руки. И на скале она позволила обнять себя и покружить... хотя теперь он не знал, была ли в том заслуга бальзама, или Ириния была воспитана немного не так, как он? Не так строго? Но даже тогда он не чувствовал того, что чувствовал сейчас. Он был уверен: шагни в пропасть — и полетит, как та самая сказочная птица, распахнув огненные крылья. Но чужие руки держали крепко. Еще и встряхнули, заставив собраться и перестать клониться вперед.
Кэльх глядел с укоризной, потом помотал головой, потянул Аэно назад, на ровное, подальше от края. Сказал что-то — по губам вышло смутно уловить, что «не дело». Но уводить не стал, вместо этого усадил и протянул выуженный из поясного кошеля гребень, предлагая занять руки. Аэно стало стыдно: м-да, вообразил себе невесть что. А свались он с Птичьей — и что бы делал учитель? Нет, наверное, вернуться бы смог, но... ух, нет, не стоит даже думать о том, что бы сделал с ним отец. От Аэно бы там, в котловине водопада, и косточек бы не осталось.
Он послушно взял гребень. Ну и как тут хотя бы горного хомяка расчесать, не то, что такую гривищу — на этаком-то ветру? Но попробовать, конечно, можно. Тем более учитель сел так, чтобы ветер сам подталкивал пряди в чужие руки, а не откидывал назад, путая еще сильнее. Хотя, казалось, куда уж больше? Аэно нерешительно провел гребнем по его голове от линии роста волос на лбу до затылка, а дальше зубцы завязли в перепутанных прядях, и он по привычке дернул. И скорее нутром ощутил, что Кэльх вскрикнул от неожиданности. Обернулся, перехватив руку с гребнем, поглядел — на живом, подвижном лице было сразу непонимание, удивление и почему-то сочувствие. Аэно замер — что не так-то? Ну, то есть, ясно, что больно, бывает, но просто нужно потерпеть, а как же иначе-то расчесываться?
Гребень отобрали, но он даже и не сопротивлялся, сразу разжал пальцы, не понимая, что хочет Кэльх. А тот уже перебрался за спину, запустил руки в волосы, вынимая сбившуюся на бок заколку и заставляя повернуться по ветру. Что его расчесывают, до Аэно дошло не сразу. Не было боли, за волосы не дергали, а аккуратно вели гребнем, придерживая и начиная с самых кончиков, постепенно отделяя прядь за прядью. Он замер, чувствуя, что растечься горячим воском ему не позволяет только костяк, на котором этот воск, в коий превратилось его тело, еще как-то держится. Что-то дрожало внутри, пламя мурлыкало и готово было ластиться к чужим рукам, да и он сам был согласен делать то же самое. И не сразу понял, что все это — прикосновения, расчесывание, ласка чужой спокойной силы — вызывает в нем уже не просто удовольствие.
Пришлось замереть без движения, покусать щеку изнутри и нижнюю губу, отвлекаясь привычной болью от слишком чистого блаженства. Это помогло, штаны в паху перестали давить. Но и расчесывать его к тому времени тоже прекратили. Разочарование в самом себе: не смог, болван, отрешиться от ударившей не в ту голову крови, лучше бы в самом деле прочувствовал, каково это — когда ласково, — выжгло остатки похоти. Так что гребень он взял уже почти спокойно. И постарался повторить все, что делал с ним самим Кэльх, и так, как делал он. Вышло, может, не так аккуратно, особенно первые разы, когда на его руку то и дело опускалась другая, показывая, как стоит проводить гребнем, но постепенно Аэно приноровился и даже увлекся, благо волосы у учителя были длинные и сидел он терпеливо, только морщился изредка поначалу. Потом просто прикрыл глаза, чуть запрокинув голову, и зашевелился, только когда Аэно отложил гребень и заозирался в поисках шнурка.
Кожаная лента нашлась у Кэльха на запястье. Завязав хвост, он забрал гребень и указал сначала на небо, том — вниз, туда, где виднелся город. И без слов было ясно: пора, засиделись. Аэно согласно кивнул, направился к гребню скалы. И уже у самого начала понял: просто так они его не перейдут, ветер усилился, и непривычного к подобным головоломным местам Кэльха просто сбросит с узкой, в половину стопы, грани порывом. Пришлось доставать веревку и жестом показывать, что от учителя требуется. А потом показывать, как именно они поползут по гребню. Тот слушался так же беспрекословно, как когда лезли сюда. Набравшее силу пламя мага полыхало ровно и ярко, особенно ощутимое, когда он погладил Аэно по запястью, убеждая, что понял и все сделает как надо.
Скальный гребень был недлинным — локтей так триста, в безветрие Аэно играючи пробегал его за считанные минуты, балансируя раскинутыми руками. Сейчас он, накрепко обвязав этина Кэльха за пояс веревкой, второй конец закрепил на своем поясе, опустился на четвереньки и пополз, напоминая себе муху на лезвии ножа. Каждые три-четыре локтя он останавливался и осторожно оглядывался, хотя догадаться, что огневик ползет следом, вполне справляясь, было нетрудно по натяжению веревки.
Ледяной сырой ветер нес уже даже не водяную взвесь — крохотные кристаллы льда, впивающиеся в кожу. Аэно остановился, сел и показал Кэльху, что надевает капюшон куртки и затягивает шнурок на горловине. Тот повторил действие. Капюшон, конечно, не спасал совсем, но все же после спуска рожа будет хотя бы не такая обветренная и примороженная. Аэно мысленно обругал себя за то, что забыл о перчатках. Ну, ничего, в трактире отогреются. Да и вода с бальзамом еще есть. Главное — спуститься по щели на первую из террас, где порывы ветра не такие безумные.
Небо изрядно заалело прежде, чем они все-таки добрались до пастбища на первой террасе. На травяной ковер рухнули оба и почти одновременно. Первым на удивление зашевелился Кэльх, хрипло рассмеявшись и принявшись с силой растирать лицо руками.
— И ты там хотел заниматься? — он говорил еще на повышенных тонах — слишком долго просидел рядом с водопадом.
Аэно подал ему вытащенную из мешка фляжку, помотал головой.
— Нет, я сказал так отцу, чтобы он не запретил выйти из замка. Слишком далеко до Птичьей, да и водопад шумит. Но вам понравилось там?
— Изумительное место, чтобы прикончить любого огневика, — Кэльх приложился к фляге, поболтал ею и отпил еще полглотка, вернув оставшееся, как раз столько, сколько нужно было Аэно. — Но красивое и мощное, не спорю. Впечатляет.
— Прикончить? — не понял его юный ученик. — Как это?
— Камень, ветер и вода. Много ветра и воды, сосредоточие силы, противоположной нашей. Работать можно только на внутренних запасах, а как они закончатся... Гарантированная смерть.
— А мне показалось... — начал Аэно, пытаясь подобрать слова, чтобы описать свое ощущение всесилия на вершине Птичьей.
— Место силы — да. Это ты правильно уловил. Но не нашей, — Кэльх сел. — Иди сюда, разотру.
И юноша подставил под его уже не просто согревшиеся, но горячие ладони лицо, хотя он-то, привычный к подобным выкрутасам погоды, уже давно отошел, еще пока спускались по щели, даже взмок, но ни за что бы не признался в этом.
К городу вышли затемно, оба усталые, голодные и взъерошенные. Думать получалось только об ужине — сытном, а не тех птичьих порциях, которые их ждали бы в замке! Ради этого можно будет потом пережить и дорогу до него. Но пока Аэно даже по сторонам не глядел, ведя учителя к позвякивающей на ветру вывеске трактира. Цепочки, подвешенные к деревяшке с названием и изображающие струи того самого родника, раскачивались, поблескивая в свете фонаря. Хозяин никогда не экономил ни на масле, ни на окриках для служки, каждое утро перед открытием натирающего цепи.
Юного нехина хозяин знал — Аэно нравился небольшой уютный трактир, в котором был свой мэйт, игравший на скрипке и иногда на многоствольной свирели, вышибала непритязательного вида и среднего роста, зато умеющий мигом угомонить любого буяна, и кухарка, жена хозяина, которая готовила почти так же вкусно, как этна Лаана.
— Прошу, учитель, располагайтесь, — кивнул Аэно этину Кэльху и подошел к стойке.
Здесь даже к нехину никто бы не стал подбегать, торопясь узнать заказ. Может, человек просто передохнуть зашел, а подавальщик, во-первых, побеспокоит его, во-вторых, поставит в неловкое положение, вынудив заказать хоть кружечку медовухи. Когда Аэно узнал об этом, он сперва очень удивился: трактир должен был давно прогореть с такими-то правилами. Но «Песня родника» процветала и явно приносила неплохой доход. Потому что всегда находились ценители такого... Кроме как уютом это назвать было нельзя, другие слова с языка не слетали.
Заказ на плотный ужин хозяина не удивил: ему ли не знать, как можно по горам набегаться, а одежда и снаряжение нехина говорили сами за себя. Вот спутником Аэно трактирщик заинтересовался всерьез, но расспрашивать сразу не стал, только бросил пару многозначительных взглядов. Поедят гости — подойдет, спросит, если к разговору будут расположены. А пока — только на нервы им действовать.
Аэно дернул себя за прядку на виске и поспешил к выбранному учителем столу.
— Этин Кэльх, как вы смотрите на местную медовуху? Уверяю, это совсем не то, что готовят на равнинах, и голова после нее болеть не будет вовсе.
— Совсем немного и если ты после нее спокоен. Огонь, конечно, еще не разгорелся, но лишний раз подстегивать его не стоит, — Кэльх опять подпустил в голос серьезности, по которой Аэно уже начал угадывать, что сказанное очень важно и нужно запомнить. — И впредь не злоупотребляй. Огню лучше гореть ровно, а не вспыхивать от выплеснутой в него браги.
— Тогда я закажу вам кружечку попробовать, и нам обоим — ягодный квас, от него уж точно ничто не разгорится, — серьезно кивнул Аэно и вернулся к стойке, закончить заказ и принять от трактирщика запотевший кувшинчик и вместительную глиняную кружку.
К кружке Кэльх с интересом принюхался, кивнул одобрительно, но пока отставил в сторону — воды с бальзамом он сегодня выпил уже изрядно, по большей части на голодный желудок, а в медовухе явно были те же травки, так что можно было и переусердствовать. Вот за едой — другое дело. Осталось только еды дождаться.
Посетителей в трактире было не слишком много, мэйт в своем углу потихоньку настраивал скрипку, по залу сновали невестка хозяина, внук и младший сын, разнося заказы. Вскоре подошли и к ним, сразу двое, неся все, что заказал Аэно, еще две кружки для кваса и большую круглую горскую лепешку, очень пышную оттого, что внутри было много воздуха. Перед мужчиной и юношей выстроились миски с наваристым шерхом из козлятины и потрохов, изрядно присыпанным мелко нарезанным горным луком и какими-то еще травами, внушительные горшочки с тушеной бараниной, от которых шел просто умопомрачительный пряный запах, обещающий наслаждение каждым куском и пожар во рту. Ну и сыр, конечно: с орехами, с зеленью, с чем-то еще. Твердый желтый, нарезанный треугольными узкими кусочками, и мягкий, влажный белый, напластанный толстыми неровными кусками.
После замковой готовки, когда из мяса на столе порой бывала только птица или какая-нибудь отварная рыбешка... Напоминать о необходимости сытно поесть Кэльху в этот раз не пришлось — какой там, Аэно накинулся на еду так, будто неделю сидел на воде и хлебе. Огневик только понимающе усмехнулся: проснувшаяся магия требовала своего, огонь не может гореть в пустоте, ему всегда нужно хоть что-то, что можно пожрать и гореть дальше.
Когда же и сам Кэльх наконец попробовал местную пищу... Когда он шел в замок Эфар-танн, пришлось спешить изо всех сил, и отвлекаться на местные трактиры было просто некогда. Он покупал хлеб, сыр, молоко, солонину, перекусывал на ходу, не останавливаясь даже на краткое время, и все равно едва успел. Но теперь можно было не торопиться, — в замок их пропустят даже ночью, — спокойно поесть, наслаждаясь каждым куском и глотком, после которого замковая пища будет казаться не просто преснятиной, как показалась за две трапезы за столом нехо и его семьи, а вообще безвкусной.
А вот же забавно: жаркое на первый завтрак было очень и очень неплохо. Должно быть, это готовилось только для слуг. Если так, то нехо Аирэна ждет еще немало неприятных моментов, потому что его сын все чаще будет есть на кухне или в городе. Что подходит воздушникам — то никак не насытит пламя. И лучше бы нехо это понять побыстрее и не ценой здоровья сына.
Хотя уже за первые два дня у Кэльха возникло впечатление, что нехо Аирэн готов сделать все, чтобы два года, что остались нехину до свадьбы, стали последними в его жизни.
========== Глава 4 ==========
— Зажги свечу.
Голос Кэльха почти тут же растворился в тишине башни. Сюда не долетали ни сквозняки, ни звуки замка: тишина, покой, стоящая на камнях посреди помещения свеча и солнечные лучи, падающие откуда-то сверху.
Аэно дернулся к поясному кошелю, смутился и перевел взгляд на сложенные на коленях руки. Потом снова посмотрел на черный, опаленный для большей легкости первого задания, фитилек, представил на его кончике золотисто-алый лепесток пламени... И ничего.
— Не ищи огонь снаружи. Ищи его внутри, — подсказал Кэльх, сидящий на пару ступеней выше. Он приволок откуда-то старые подушки, — небось, у кухарки выпросил, — и теперь лестница превратилась в разноуровневые лавочки, на которых можно было не бояться отморозить зад о ледяной камень.
Аэно только кивнул. Нет, ну, право, он знает, что его Стихия всегда внутри него. Она пришла и поселилась, окрасив спрятанную в теле силу в багрянец, золото и пурпур, когда он позвал во время Испытания. Это как если бы он был сосудом с чистой водой, и кто-то капнул в него густой краской. Маг всегда черпает силу изнутри, от нее, этой внутренней, зависит то, сможет ли он справиться со свободной Стихией, внешней. Все это Аэно знал — брат рассказывал, когда не получалось отвязаться от младшего. Только у Айто он рисковал выспрашивать что-то. Будь матушка магом, скорее всего, спрашивал бы у нее, но нейха Леата была не магом, на Испытании ей не отозвалась никакая Стихия, слишком слаба была внутренняя сила.
Еще были книги в библиотеке замка... Но туда налили так много воды и пустили между слов столько воздуха, что понять из них что-то не представлялось возможным, все сплошь иносказания и намеки. А пара четко прописанных ритуалов были именно воздушными и ему не подходили ну никак. Аэно это нутром чуял.
Вздохнув, он снова уставился на свечку, пытаясь разобрать, где там огонь, что внутри. И как его наружу вытащить? От костра обычно берут уголек или поджигают что-то и несут — может, и ему представить, что частичка огня...
Свеча не зажглась. Свечи просто не стало, она сгорела в такой огненной вспышке, что Аэно отшатнулся, зажмуриваясь. А когда проморгался, Кэльх невозмутимо встал со своего места и поставил на камни следующую свечу.
— Молодец. А теперь — зажги её, а не сожги.
Зажечь, вернее, оплавить только до половины, а не испарить целиком, он сумел только двадцатую свечу, взмок, как свалившийся в реку кот, разозлился — это стоило пяти свечей, успокоился, высох, снова разозлился, взмок, успокоился... В общем, по ощущениям самого Аэно, как минимум дважды слазал на Птичью скалу и прошелся по Пальцу великана от начала до самого Носа.
Очередной виток закончился тем, что Кэльх обнял его, сжал, чуть покачиваясь, будто ребенка на руках держал.
— Тише, тише... На сегодня хватит, ты еще не восстановился до конца.
Живот нехина тут же отозвался жалобным урчанием, а сам он фыркнул в плечо учителя, одновременно и смущенно, и смешливо.
— Этин Кэльх, как вы смотрите на прогулку по городу? В замке скоро обед, и сегодня будет тушеная в белом вине рыба, а я рыбу... ну, не очень люблю.
— Разоришься за два года... Нельзя договориться с этной Лааной, чтобы тебе готовили то же, что и слугам?
— Можно. Но не сегодня, если вы не против. К тому же, у меня есть веское оправдание моему разорительному желанию: малая медовая ярмарка. Большая будет осенью, а сегодня на торг привезут свежие меды с первоцветов и горных трав.
— Звучит настолько заманчиво, что перед этим даже я не устою, — Кэльх прижмурился, явно представив себе запахи и вкусы. — Тогда иди, приведи себя в порядок, и пойдем.
— Я скоро. А, кстати, вам принесли уну? Сегодня внизу довольно жарко, и идти в куртке не стоит, — Аэно задержался у люка, ведущего вниз, вопросительно посмотрел на огневика.
— Лучше в плаще, привычней. Да и не переживай так, любого огненного его магия греет. Ты просто еще этому не научился.
— Я не переживаю, и даже верю, что в плаще вам привычнее, этин, но советовал бы все же надеть уну. Вечером поймете, почему, — Аэно вдруг проказливо улыбнулся и ускакал вниз.
Кэльх только тихо рассмеялся: маленький огонек... Ничего, разгорится, легче будет. Уже совсем не напоминает того озлобленного, загнанного в угол зверька, которого он ловил и спасал, едва увидел. Поговорить бы еще с нехо Аирэном, выясняя все-таки его реальное отношение к сыну... Но пока рано, пока нужно осмотреться и понять, что вообще происходит.
На первый взгляд раскладка была довольно простой: нехина если не любили, то хотя бы не ненавидели. Врагов он себе не нажил, друзей особых тоже, но что слуги в замке, — особенно кухарка, — что люди в городе относились к нему довольно тепло, даже после принятия огня. Один глава рода злился. Был еще пока совершенно непонятный старший брат, нехин Айто, с которым Кэльх не перекинулся и слово, только за столом друг на друга иногда посматривали. Его, наследника, тоже стоило иметь в виду. Ну а мать... Нейха Леата была на стороне сына, это точно. Интересно, кстати, чью сторону займет сестра Аэно — вроде бы она должна вернуться на днях.
Ах, да... Был еще этин Намайо, который, кажется, младшего нехина за что-то недолюбливал. Или он снова себе что-то выдумывает, и все дело в том, что этин просто никого не любит и всех недолюбливает? Но и к старшему распорядителю присмотреться стоит. От него в замке многое зависит, к тому же, это нехин может приказать, и распорядитель, пусть и скрипя зубами, исполнит приказ. А вот учителю нехина придется как-то договариваться. Ну, или хотя бы держаться нейтралитета.
Со всеми этими мыслями Кэльх не заметил, как пролетело время. За уной он так и не зашел, остался в плаще, на что выскользнувший из ворот замка Аэно только хмыкнул, но ничего не сказал.
В традиционной для гор одежде юноша и обычно выглядел весьма симпатично, а сегодня и вовсе принарядился: вместо рубашки с коротко обрезанными рукавами на нем была тонкая сорочка с привычными воздушникам широкими рукавами, только собранными у запястий серебряными браслетами, узкие, на грани приличий, штаны из тонкой серой замши, расшитые по боковым швам опять же традиционными для его рода узорами и цветами, и высокие облегающие сапожки на небольших каблуках. Ну, и уна — стеганая душегрейка-разлетайка, застегивающаяся двумя пуговицами и петлей меж ними. У Аэно она сегодня была без меха, зато из такой же серой замши, с серебряными узорчатыми пуговицами и серебряным же шнуром, стягивающим полы. И волосы Аэно не стал ни собирать, ни заплетать, светлые локоны красиво ложились на плечи и обвивали точеное лицо.
Ну просто погибель девичья, да.
На его фоне сам Кэльх, не изменивший дорожному плащу, слегка потрепанному временем, смотрелся... Да никак не смотрелся. И даже сними его — останется та же дорожная одежда неброских рыжевато-бурых цветов, всего достоинств, что чистая. Разве что лицо для местных непривычное и только.
Подумав, он развязал стягивающий волосы ремешок и намотал на руку. Пусть хоть так.
Рассмотреть в прошлый раз городок, носящий имя Иннуат, он не успел, пришли с горы поздновато, возвращались в замок еще позже. Но сейчас был день, и он только и успевал крутить головой, рассматривая каменные дома — дерева в горах было мало, так что даже самые бедные хижины были сложены из местного слоистого, серо-синего камня, единственными украшениями которых были ставни. Вот они были из дерева, а чтобы защитить оное от вечного тумана, сырости и непогоды, выкрашены в самые разные цвета. Поверх же каждый рисовал то, что хотел. Кто-то — цветы, кто-то — животных, просто узоры и целые картины. Еще каждый дом украшал обязательный кованый флюгер, и они тоже были на каждой крыше свои, особенные, неповторимые.
Аэно только и успевал за рукав дергать: пошли, мол, пошли, насмотришься еще. Оно и понятно, голодный огневик — сам по себе стихийное бедствие. Для любой отдельно взятой кухни. Так что покачивающимися под вывеской цепями Кэльх любовался недолго, быстро нырнув в уютное тепло трактира.
Вот еще было задачкой: Аэно сказал, что в долине будет очень жарко, и по нему было видно, что да, в самом деле, жарко, он и уну расстегнул, а в трактире и вовсе сбросил на лавку. А вот для Кэльха день был прохладным, несмотря на яркое солнце и почти полное отсутствие ветра.
— Что вам заказать, этин Кэльх? — выдернул его из мыслей голос Аэно. — Я чую козленка на вертеле, — юноша глянул на хозяина, и тот с улыбкой кивнул. — И баранину в меду с перцем.
— Лучше второе. И сегодня только квас, мне нужна ясная голова.
Были у Кэльха кое-какие мысли относительно советов и веселых взглядов Аэно... Но пока они оставались только мыслями.
— И мне того же, этин Йет, — кивнул трактирщику нехин, высматривая не до конца занятый столик. Совсем пустых не было — народу в городе сегодня было гораздо больше, вот и трактир тоже заполнился почти до отказа.
Кэльха заинтриговало совсем непривычное воздушникам короткое и резкое имя хозяина «Поющего родника». На имена водных оно тоже не походило, а вот у земляных порой встречались подобные. Может потому трактир ему и показался таким... Родным? Что-то было в нем от основательности земляных. Вполне мог кто-то из них прибиться, осесть... А потомство — перенять хоть что-то. Сам-то гористый край должен был прийтись им по нраву, здесь только огневикам неуютно, вот и не появлялись давно. Но земля требует...
Баранину подали быстро, видимо, сегодня хозяйка наготовила еды заранее, зная, что народу будет много и засиживаться особенно никто не захочет. Какой засиживаться, когда праздник. А что праздник, стало понятно, стоило только ступить на улочки города и посмотреть на его жителей.
— Сейчас поедим — и на ярмарку, вы не против, учитель? — негромко спросил Аэно, чтобы не мешать разговором обедающим за одним с ними столом сурового вида мужчинам, заросшим курчавыми рыжеватыми бородами по самые глаза, в довольно странной одежде и меховых унах.
— Нет, мы же за этим сюда и пришли. Ну, почти за этим, — Кэльх взглядом указал ученику на еще не опустевшую тарелку.
У него у самого в кошеле на поясе лежало несколько монет — мед, хороший, правильный мед иногда был для огневиков настоящим спасением, если выложился, а нормальной еды в ближайшее время не предвидится. Аэно, судя по всему, тоже тянулся к правильной пище, пусть даже не зная о том, что именно для него она правильная. Должно быть, именно поэтому и дожил до своих лет и прошел Испытание. Если бы исполнял все, что требовал от своих детей нехо Аирэн, скорее всего, все-таки заболел бы чем-нибудь вроде лихорадки и быстро сгорел еще в детстве.
Кстати, о болезнях.
— Аэно, — Кэльх коснулся локтя воспитанника. Они уже доели и вышли на улицу, поэтому требовалось сказать сейчас, прежде чем окунутся в общее настроение.
— Купи меду себе, какого захочется, и возьми немного матери. Понял?
В янтарно-карих глазах юноши мелькнуло понимание, он кивнул. Тоже тревожился и видел состояние матери, буквально таявшей на глазах от переживаний за младшего сына.
— Да, учитель, обязательно. О, вот и ярмарка.
Широкая улица вывела их на заполненную народом площадь. Упорядоченность толпе придавали только основательные каменные прилавки, рядами разграничивающие все пространство площади. И сегодня над ней витал густой аромат меда, воска, еще чего-то островато пахнущего, свежих лепешек, выпекаемых прямо тут же, в забавной горской печи, сложенной из обмазанных глиной прокаленных голышей, а еще мерное гудение слетевшихся на запах насекомых, гул людских голосов, позвякивание колокольчика над прилавком с молоком и чистой водой.
Запах был такой густой, замешанный на чистом горном воздухе, что Кэльх аж с шага сбился, глубоко вдохнув все это. И... Кроме запаха здесь было еще кое-что, ощутимо только им. Аэно поймет потом, когда научится.
Площадь горела. Горела мягким людским теплом, таким уютным, что хотелось заурчать, как кошак на солнце. В замке этого тепла считай и не было — так, на кухне немного, и все.
Аэно, окунувшись в суету площади, даже не зная ничего пока толком о своей Стихии и силе, вбирал в себя это тепло, расцветал искренней улыбкой, ловя обращенные к нему взгляды суровых горцев, пришедших продавать первый, весенний мед. Ему кланялись, как сыну землевладельца, на чьей земле живут и торгуют, не погнушавшемуся снизойти в этот день с высоты башен Эфар-танна до простого люда. Протягивали костяные лопаточки с набранным на них медом на пробу. Аэно пробовал, серьезно и вдумчиво, что-то спрашивал, используя какой-то местный диалект, сложный для понимания мало того что равниннику, так еще и не из Аматана.
На выставленные на прилавке одного седого старика горшочки Аэно просто коршуном кинулся, мигом сунул руку в кошель и щедро высыпал в подставленную ладонь полновесное серебро, широким жестом обвел почти все выставленное, впрочем, четко обозначив, что будет брать. Последнюю фразу Кэльх понял: просьбу — не приказ! — оставить в «Поющем роднике», чтобы забрал вечером.
Сам он закупился еще пару прилавков назад — запах был таким, что аж слюну глотнуть пришлось, даром что только поел. Хорошие травы, какие-то правильные, именно ему нужные. Теперь пара горшочков приятно оттягивали подвешенную к поясу сумку. Кстати, если Аэно... На его вопрос, нельзя ли и вот это туда же отнести — ну раз уж нехину мед понесет, подкрепленный улыбкой и монетой, старик, подумав, ответил согласием. И долго щурился вслед, пытаясь понять, кто же это рядом с молодым нехином идет.
Взгляды подобного рода Кэльх ловил на себе все время. Слишком уж выделялся: плащом, лицом, даже движениями. Но... Не трогало, не обжигало. Обычное людское любопытство, без злобы и жестокости.
Аэно позвал его еще к одному прилавку, тому, над которым висел колокольчик, купил кувшин молока, только что снятый с выдолбленной глыбы льда, лежащей на повозке. Метнулся к печи-танду за лепешкой, а потом к прилавку, за которым вместо очередного сурового бортника, почти ставшего привычным за то время, что гуляли по ярмарке, стояла не менее суровая, но очень юная женщина, одежда которой не могла скрыть большой живот. Аэно принялся расспрашивать ее, насколько это понимал Кэльх. Наверное, беременная за прилавком — это было что-то из ряда вон выходящее. И, судя по тому, как он хмурился — не в лучшую сторону выходящее.
— Айэ натиле, этна Каано, — нехин просто отстегнул от пояса кошель, в котором еще оставалось немало серебра, и оставил на прилавке. Взамен ему в руку буквально впихнули маленький горшочек белоснежного меда.
— С ума сошла, просто так мед со «снежных поцелуев» раздавать, — проворчал юноша, но не отказался.
— Горишь для других — будь готов к ответу, — хмыкнул собственной банальности Кэльх. Ученик нравился ему все больше, а вот вопросов к нехо... Их тоже становилось больше и больше.
Хотя бы почему не появились на празднике ни он, ни старший сын. Ненадолго, заглянуть, увидеть, узнать... В родных землях никто не смог бы сидеть в своих замках, когда рядом такое. Как вообще можно усидеть, зная, что в двух шагах чужое тепло? Или это воздушные так привыкли парить в недосягаемых облаках, что до других им и дела нет, а он лезет со своими порядками?
Аэно разломил лепешку надвое, раскупорил горшочек и протянул и то, и другое учителю. И не важно, что вроде как недавно поели — успело съеденное утрястись и улечься в желудках теплом, да и манило попробовать все-таки этот местный мед, что делают не привычные крупные полосатые пчелы, а злобные маленькие и почти целиком черные бестии, коих в воздухе над ярмаркой кружилось много. Тем более что мед был с редкостных цветов: «снежный поцелуй» расцветал ненадолго, высоко в горах, куда поди еще доберись, ценился на вес золота, даже не серебра, а за живой и неповрежденный цветок с корнем давали чистой воды рубин или сапфир. И магам... Кэльх зажмурился от плеснувшей по телу силы, рядом счастливо выдохнул Аэно. Да, магам этот мед был очень полезен. Всем. Без исключения.
И мысли насчет вечера, кажется, становились все четче. Выдалась бы возможность, а он теперь шанс не упустит.
Аэно, кажется, все же не просто так бродил по ярмарке, когда перекусили и напились молока. После той беременной девушки он явно кого-то целенаправленно искал, перекидываясь вопросами с горцами и местными. И нашел, потому что после довольно долгого разговора с парнем, даже здесь не снявшим косматую горскую шапку, успокоенно выдохнул и снова разулыбался.
Меж тем день стремительно, как это бывает в горах, скатывался в вечер, и народ потихоньку покидал торговую площадь, спеша или не слишком поспешая вверх по улице к Ратушной. А когда и Кэльх с Аэно дошли туда, огневик понял, что не ошибся в своих предположениях. По периметру площади раскладывали тринадцать небольших костров, а в центре возводили, иначе и не сказать, огромный, уложенный спиральными ярусами, кострище.
Огневик только что руки не потер в предвкушении. Все складывалось как нельзя лучше, и Аэно, теперь уже поглядывающему на плащ с явным весельем и невольно притоптывающему от нетерпения, он только широко улыбнулся.
— Танцы?
— Да! — юноша кивнул и поспешил к тому самому исполинскому костру.
Рядом с ним прохаживался старик в богатой одежде и с регалиями градоправителя, если Кэльх ничего не путал. И нехину он явно обрадовался, вручил какой-то мешочек. Юноша вытряхнул из него два кремня, на усмешливый взгляд учителя покачал головой:
— Есть традиции, которые не мне нарушать, этин Кэльх.
— Только лишь ирония ситуации, ничего большего, — успокоил его тот.
Действительно: этот огонь должен быть зажжен именно так и не иначе. Просто раньше его разжигали воздушники, вот и все.
Кремни в руках молодого нехина щедро рассыпали искры, мелкие щепки, солома и веточки быстро занялись, стало ясно: костер только сверху такой громадный, а внутри него пространство, заполненное соломой. Все-таки, дрова здесь были ой как дороги.
От большого костра зажигались и малые, от того, что зажегся первым, донеслись дробные удары, словно перестук каблуков по гулкому паркету — кто-то бил в небольшой звонкий барабанчик. Спустя несколько ударов сердца от второго костра вступила многоствольная флейта, рассыпала переливы звука, словно брызги хрустальной воды по камням. От третьего, промедлив самую малость, зазвучали колокольчики онни — тонкие металлические дощечки разной длины и ширины, подвешенные на одной раме, по которым постукивают металлической палочкой.
Мелодия пробежала по кругу, вбирая в себя все новые и новые голоса. Аэно притоптывал в такт, улыбался широко, вот-вот прянет вперед, туда, где уже действительно перестукивали каблуки и слышались одобрительные возгласы. Кэльх едва успел поймать его под руку.
— Один вопрос. Чужаку здесь место?
— Здесь нет чужаков, — на запястье огненного мага сомкнулись пальцы ученика, утаскивая чуть подальше от разгорающегося и сыплющего искрами костра, в круг танцующих.
Перекинув плащ через руку, Кэльх искренне рассмеялся.
Юный нехин, знал бы ты, на что дал согласие...
Но позже, позже. А пока кто-то уже дернул за рукав, подсказывая, как повернуться, куда глядеть, что делать — местные танцы были иными, чем у него на родине, но такими же простыми, только приглядись и разберешься. Благо и музыка вела, подталкивала, пока в какой-то момент Кэльх не выскользнул из толпы и не отошел к стене одного из домов, постоял, приходя в себя. Танцевали тут быстро, яростно, мелодия то затухала, то разгоралась, и не поймешь — порывы ветра, что ли, или просто людское, к Стихиям отношения не имеющее.
Небо уже усыпало звездами, крупными здесь, высоко в горах, холодно-колючими. Центральный костер прогорел, обрушился внутрь себя, рассыпавшись горячими углями. То что нужно. Кэльх еще поискал взглядом Аэно, но не нашел. Ну и пусть, сам сейчас учует. Плащ — долой, пристроить на каком-то выступе стены. Сапоги, пояс с опустевшим кошелем — все туда же. Почему-то Кэльх был уверен, что найдет свои вещи в целости и сохранности. А даже если нет... Плевать.
Тряхнул головой, так что и без того растрепанные волосы рассыпались по плечам, и шагнул обратно в круг костров как был: босой, в одних штанах и рубахе. Проскользнул между людей, наступил на угли, пробуя, примеряясь — и уже без опасений зашагал по ним в центр кострища.
Единственное, чего он смутно боялся — что люди сделают что-то не то. Бросятся следом, пытаясь оттащить «безумца», или... Но нет. Только кто-то воскликнул, указывая на него — и постепенно стихли голоса, внимательная, настороженная тишина волнами расходилась по площади.
Смолкли даже музыканты, но ему и не требовалась музыка. Тут... Тут другое. Тут саму землю, самих людей услышать — вот она, мелодия, которая поведет сейчас. А он услышал, весь день ходил, впитывал, чтобы сейчас собрать это тепло в один ком — и отпустить, самому метнувшись следом.
Углями очерчен круг, но пламя сейчас в нем — он сам. И пламя снаружи, пламя людское, чужое, теплое, разгорающееся в следящих за древним танцем глазах. И крохотный язычок, такой знакомый и близкий, на самой границе круга — Аэно. Пылай он чуть сильнее — Кэльх и его на угли затащил бы, вдвоем танцевать проще. Но пока рано. Вот на следующий год, или может даже осенью...
Дальше мысли окончательно вымело из головы. Огонь требовал отдаваться без остатка, гореть до конца, до пепла, искренне и открыто — иначе с ним никак. И Кэльх горел, плясал, пока не понял, что угли под ногами остыли, оставив один пепел, а сил есть только медленно опуститься на колени, не заваливаясь позорно на бок. Все-таки не рассчитал, даже мед «снежного поцелуя» до конца не помог.
А потом его обняли, подпирая, и рванувшаяся вовне волна теплого пламени подпитала, словно отдариваясь за оказанную буквально три дня назад такую же поддержку.
— Учитель, все хорошо?
Кто-то уже протягивал кружку с водой... нет, с медовухой. Не бальзам, конечно, но и того хватило.
— Встать можешь? Я помогу.
— Сей... час, — Кэльх закашлялся, глотнул медовухи — немного полегчало, голова прояснилась, а вот ноги, кажется, отказались слушаться окончательно, потому что на плече помогавшего встать Аэно он попросту повис, цепляясь за уну.
— Не... рассчитал. Тут лет сто... не плясали!
— Больше, — прогудел с другого бока поспешивший помочь тонкокостному нехину этин Йет, невесть как и когда оказавшийся рядом. — Вот как война с Темными началась, так и запретил тогдашний нехо Эфар-танна огненную пляску.
— Иди... от! — коротко, но емко высказал мнение о том древнем нехо Кэльх.
========== Глава 5 ==========
До трактира этина Кэльха кое-как дотащили вдвоем. Собственно, кряжистый и основательный этин Йет мог бы и сам донести мага, но нехин ни в какую не соглашался от него отойти. Вещи огневика Йет приказал донести своему внуку.
— Может, следовало бы вас сразу в замок, нехин?
Аэно представил, что скажет отец, и замотал головой:
— У вас ведь сдаются комнатки над трактиром? Я сниму одну в долг, если вы верите мне, этин Йет.
— Да как же вам не верить-то, нехин? — искренне изумился тот под слабый смешок Кэльха.
Огневик еле перебирал ногами, больше из упрямства, но соображал на удивление связно. Даже оказавшись в постели сумел не сразу закрыть глаза, а моргнуть и все-таки подержать их распахнутыми еще немного, предупредив:
— Аэно. Я просплю как ты, долго.
— Я догадываюсь, — кивнул тот. — Спи.
Аэно устал и на приличия и «выканье» не осталось сил. Да, он не плясал на углях, ну так у него и сил таких пока не было. Вернее, силы, может, и были, но управлять ими он все еще не умел.
В комнате было только одно ложе — широкая и низкая кровать, на одном краю которой сейчас спокойно посапывал огневик, на другом предстояло лечь Аэно, и он, утопая в абсолютно противоречивых чувствах, медлил. Лечь он собирался в одежде, сняв только сапоги, браслеты и уну, так же — одетым — спал сейчас учитель, но что донесут отцу? А ему донесут непременно, и даже не люди, ветра, которые проберутся всюду, и в эту комнату с добротными, проконопаченными с зимы окнами. Отец будет в гневе. Хотя, он и так будет зол, услышав об огненной пляске. Куда уж хуже-то?
Махнув рукой на все, что будет завтра, а то и послезавтра, Аэно скинул все ненужное на сундук у изножья кровати, тихо лег на свою половину, укутываясь в слегка колючее одеяло. С половины, занятой учителем, тянуло чужим теплом, и это было настолько давно и прочно забытое ощущение, что казалось юноше совершенно новым, но при этом странно знакомым. Он не мог понять, откуда, забыв: в те первые несколько месяцев жизни, когда мать кормила его своим молоком, он спал с нею рядом.
На следующее утро Аэно проснулся ни свет ни заря, просто потому что выспался. И проснулся от того, что кто-то, кого он касался лбом, коленями, обнимал руками, пошевелился, пытаясь перевернуться. Аэно подскочил, как ошпаренный, помотал головой, припоминая, где он и что случилось, прижал руку к груди, словно пытался унять бешеное биение сердца. Будить крепко спящего мага он не стал, поднялся, умылся из рукомойника над тазом — здесь привычного ему водовода не было. Спустился, позавтракал и вернулся обратно в комнату. Не то, чтобы опасался кого-то или чего-то, но все же рядом со спящим этином Кэльхом было спокойнее.
Он устроился у изголовья, подложив под спину подушку, и принялся рассматривать комнатушку, только чтоб не пялиться в упор на мага. Это невежливо и просто плохо — можно вызвать кошмар. И все же взгляд сам собой возвращался к спокойному лицу, к неподвижно замершим на одеяле обычно беспокойным рукам. Аэно вспомнил, как эти руки гибко двигались, плели кружева, пока босые ноги разбивали угли в стремительно остывающий пепел. Как гнулась язычком огня сухощавая фигура, заставляя взметываться в воздух последние искры. Как рвалась жаром во все стороны сила, и люди старались пробиться вперед, словно подставлялись этим невидимым и неосязаемым для простых смертных волнам.
Он протянул руку и коснулся рассыпавшихся по подушке волос, пропустил прядку сквозь пальцы. Надо же, на Птичьей он так и не почувствовал, какие они — пальцы потеряли чувствительность от ветра. А теперь понятно, что эта выгоревшая трава — чистый шелк. Может учитель позволит расчесать их еще раз? Чтобы не трогать вот так вот украдкой, а с полным правом провести гребнем.
Аэно помотал головой: в нее лезла какая-то чушь. Вдохнул, выдохнул и принялся припоминать самые занудные главы наставлений и правил этикета, чтобы вышвырнуть из головы лишнее. А заодно не беспокоиться из-за грядущей встречи с отцом.
Проснулся маг только на закате следующего дня, проспав даже больше, чем в свое время Аэно. Тот уже даже обеспокоился, так что пробуждению учителя порадовался, кинулся заказывать ужин на двоих. А после ужина, перекинув через плечо ремень кожаной торбы с горшочками с медом, вместе с отживевшим Кэльхом отправился домой. Хотя бодрости мага все равно не хватило на весь путь от городка до Эфар-танна, да еще и в гору. Он, конечно, старался делать вид, что все в порядке, но потихоньку и шаг сбавил, и плечи опустил, уже по-настоящему кутаясь в плащ, не теми быстрыми привычными жестами, а почти обхватывая себя руками, чтобы согреться. Аэно поправил ремень торбы и подлез под его руку, пользуясь разницей в росте. Так, как тащил с площади, только сейчас Кэльх сам перебирал ногами и не давил на него всем весом.
Так до замка и добрались. А там их ждал этин Намайо, которому об идущих от города наверняка доложили дозорные.
— Нехо Аирэн ждет вас обоих, — старательно поджимая губы, сообщил управляющий, глядя абсолютно уничижительным взглядом.
Аэно очень хотелось сказать, что ждал два дня, и еще полчаса подождет, а учителя нужно напоить бальзамом и дать передохнуть и переодеться... Но он просто не мог, ведь с каждой секундой промедления гнев отца будет все больше. Еще и Кэльх сжал его плечо чуть сильнее прежнего — успокоить, что ли, пытался? Вот ему только говорить с отцом в таком состоянии! Но делать было нечего, и они двинулись к кабине следом за этином Намайо, который явно назло шагал по бесконечно длинным коридорам и лестницам омерзительно бодро и быстро.
В кабинете был только отец. Нехо Аирэн стоял у узкого, похожего на бойницу окна. Почему-то он так и не приказал расширить его, хотя Аэно знал: отцу нравились широкие проемы, в которые свободно влетал ветер. Но окно кабинета всегда оставалось таким, и ветер, врываясь в него, обдирал бока, шипел, злился, норовил смести со стола пергаменты и перья, расшвырять все по полу, погасить свечи или заставить занавеси сорваться с крючков. Ветер был словно продолжение эмоций нехо, их почти зримое отражение.
Сейчас в кабинете было тихо: нехо Аирэн запер массивную раму с хрустальными стеклами. Иначе ураганный ветер уже превратил бы кабинет в руины. Аэно четко понял это, стоило заглянуть в лицо отцу. Счастье, что от плеча Аэно Кэльх отцепился еще за дверью, не желая усиливать гнев нехо. Хотя и одного его вида в иной момент хватило бы: те же измазанные в пепле штанины чего стоили.
— Где ты был? — вопрос предназначался нехину, отец до поры проигнорировал присутствие огневика в кабинете, не предложил сесть, хотя прекрасно видел, что тот едва стоит.
— В городе, отец, — постаравшись сделать голос спокойным, ответил Аэно.
Отец прекрасно знал, где он был и что делал: распознавать крохотные ветерки, отцовских соглядатаев и вестников, он научился раньше, чем читать. Зачем тогда нужен был этот допрос?
— В городе. В праздник первого меда. Кажется, мы говорили с тобой об этом в прошлом году, не так ли?
— Отец, но я же объяснял! — Аэно вскинул голову. — Костер на площади... И мы просто нужны людям!
— Костер, да, — нехо с кажущимся безразличием передвинул пару листков пергамента на столе. Рамы в окне задрожали, словно в них с той стороны лупили тараном. — Что я говорил тебе о кострах на площади?
— Что это забавы простолюдинов, и нехину не положено падать так низко, — опустив голову, с неохотой повторил брошенное ему в лицо когда-то Аэно. Он уже готовился к хлестким словам отца, несомненно, следующим за признанием вины, и не ждал, что именно сейчас раздастся голос Кэльха.
— Костер на площади должен зажигать хозяин земель, нехо Аирэн. Ваш сын все делал правильно. Эта земля и так слишком замерзла.
Чудовищной силы удар обрушился на рамы, одна из хрустальных пластин — толщиной в палец — треснула от угла к середине.
— Кажется, вы, этин, приехали сюда учить моего сына, а не меня? — голос хозяина замка упал почти до шепота. — Учить его сдерживать одну из самых опасных, самую темную Стихию мира? Вместо этого вы жжете охапками свечи, шляетесь с ним по горам, по кабакам, танцуете на углях при всем городе. Пожалуй, мне стоит выставить вас из замка, потому что я вижу от вас лишь вред.
— Танцую, — тут уже и Кэльх встал прямее, собрался. — Потому что иначе бы пришлось танцевать нехину Аэно. Необученному, не знающему, что делать со своей силой — только свечи палить и горазд еще. Сколько в этих горах не было огневиков, нехо Аирэн? С приказа вашего предка? И что бы вы сделали, когда Стихии позвали вашего сына в круг?
— Не думаю...
— Меня уже звали, — Аэно все-таки влез, не в силах сдержаться. — Несмотря на то, что танцевал этин Кэльх, меня тоже тянуло в круг.
— Не вижу в этом большой беды, — зло сощурился нехо. — В том, что мой предок запретил мерзкие ритуалы вражеской Стихии.
— Беда... Беда уже случилась, нехо Аирэн. Эта земля промерзла без огня. Я едва сумел отогреть её хоть немного. Плоды вы увидите уже к осени. А плодом вашего запрета могла стать только смерть нехина Аэно. Стихии не любят, когда их не замечают.
Хрусталь все же не выдержал напора обезумевшего ветра, разлетелся на куски, ворвавшийся в дыру вихрь, повинуясь взмаху широкого рукава нехо, с бешеной силой распахнул дверь кабинета, да так, что она грохнула о стену, проскрежетав бронзовым клювом орла по камням.
— Вот отсюда! Аэно, я запрещаю тебе покидать замок в ближайший месяц!
Аэно послушно развернулся к выходу, украдкой переводя дыхание. Надо же, легко отделался. Всего-то... Ветер толкнул в спину, зло взвыл над ухом, унося приглушенный вскрик огневика куда-то в коридоры. Аэно резко обернулся, но упавший Кэльх уже поднимался с пола. Растрепавшиеся волосы легли ему на лицо, так что замерший в окна нехо не видел, как крепко тот сжимает губы, пересиливая себя. Аэно шагнул к учителю, чтобы помочь, но теперь уже ему в грудь ударило тугим ветром, отшвыривая от учителя, как щенка. И уж его-то лицо отец мог видеть, а сам Аэно видел в его глазах только злую радость. Это было... больно — когда отец успел так сильно измениться? Почему? И не об этом ли говорил учитель, утверждая, что земля заледенела? Мысль была внезапной, её нужно было обдумать, но потом. Когда доберутся до комнат, где можно будет захлопнуть двери, оставляя все сквозняки и внимательные глаза слуг в коридоре. Где можно будет наконец подхватить опять начавшегося падать учителя, который у кабинета как-то встал и почти дошел без чужой поддержки.
До комнаты Кэльха было на пять шагов дальше, и Аэно даже не сомневался в том, что делает, когда обхватив за пояс, завернул его к себе, плечом захлопнув дверь, а там и вовсе помог лечь на кровать, не раздеваясь, властным жестом пресекая возражения и стаскивая сапоги с его ног.
— Все, я больше ничего не понимаю, — он выудил из тайника в каминной стенке узкую глиняную бутыль-фляжку, откупорил ее и плеснул половинку колпачка в чашку, найденную на окне. Долил воды в бальзам и сел рядом с Кэльхом на край постели. — Почему он так себя ведет? Словно я и ты ему враги, кровные и непримиримые?
Чтобы ответить, Кэльху пришлось сначала приподняться на локте, потянувшись к чашке. Только выпив все и сунув её обратно в руки Аэно, огневик смог говорить.
— Ветер... Стихии должны быть в равновесии, понимаешь? Ветру уютно с Водой, Огню — с Землей, но правильно — всем вместе. Водные и воздушные слишком быстро остывают без нашего огня.
— Поэтому на мой Зов откликнулся не Ветер или Вода, а Огонь? А Земля где-то в городе есть, да и у горцев кто-то явно с кровью земляных в жилах, я чувствую.
— Может быть, не знаю... Стихии сами стремятся к равновесию, ищут хоть каплю крови. Может и был у тебя кто-то в предках... — Кэльх помотал головой. — Аэно, я сейчас опять усну. Можешь... Можешь разжечь камин? Холодно.
— Да, я разожгу камин. Спи, все будет хорошо. Я научусь всему, что нужно, ты меня на... — Аэно замолчал, усмехнулся: учитель уже спал.
Благо, запас дров в его комнате был, никто не убрал его с зимы, так что разжечь камин — руками, огнивом и трутом, он смог. А потом запереть дверь на засов, лечь рядом с Кэльхом, уткнуться в его волосы носом и задремать.
Полностью в себя пришел этин Кэльх только через день. Ну, то есть, смог сам спуститься на кухню, без того, чтобы Аэно подставлял плечо, и поесть нормально, за столом. Этна Лаана только порадовалась такому хорошему аппетиту. Тогда же Аэно и договорился с ней, что есть огневики будут отдельно и ту пищу, что готовится для слуг. Но об этом никто из семьи нехо знать не должен, а особенно незачем знать этину Намайо. А на семейные обеды они конечно же будут являться, чтобы не злить отца. Просто теперь крохотные порции почему-то ставшей окончательно безвкусной еды не выглядели так страшно.
В остальном жизнь потихоньку вошла в колею. Учитель взялся за ученика всерьез, и уже через неделю Аэно мог зажечь хоть камин, хоть свечу, поселить на фитиль или растопку крохотную яркую искру, от которой все сразу вспыхивало даже в сыром виде. Кэльх улыбался, хвалил и трепал по голове, что, с точки зрения Аэно, было лучшей наградой. И грело до невозможности, как и любое прикосновение учителя.
Были и куда менее приятные прикосновения: злого ледяного ветра, который теперь временами гулял по коридорам, подвывая в окнах и дверных проемах. Этот ветер всегда норовил толкнуть, взметнуть в лицо гобелен или завернуть край ковра, в общем, напакостить, как только можно было. Аэно считал это отголосками отцовского гнева, отмахивался от мысли о том, что в последнее время удары ветра стали все более злыми, а от одного, сбросившего старинный, тяжеленный гобелен с крюка едва ему не на голову, он чудом успел увернуться. Только плечами пожал, хотя и удивился: поднять такую махину было под силу лишь шестерым мужчинам, а перекладина, на которой крепился гобелен, входила в пазы крюков очень туго как раз на случай ветреного дня или вспышки раздражения у кого-то из живших в замке магов Воздуха.
Проигнорировав случившееся, Аэно стараясь попадаться отцу на глаза как можно меньше, не пересекаться с братом, держаться подальше от матери и сестры. О, сестра стала для молодого нехина еще одной подножкой судьбы: она привезла письмо от бывшей невесты. И, хотя Аэно мысленно говорил себе, что уже смирился с разрывом помолвки, оказалось, что говорить он мог все, что угодно, а вот прочесть, что от него не ожидали столь вопиюще низкого падения, что теперь Ириния с содроганием вспоминает, что позволяла ему неслыханное: касаться ее, обнимать и целовать — было гораздо больнее.
Письмо он сжег. В смысле, оно просто рассыпалось пеплом у него в руках. Этин Кэльх, что-то раскладывавший на ступенях, — башня в последнее время стала для них обоих настоящим укрытием, они оттуда почти не вылезали, — бросил все и кинулся к ученику, обнимать и успокаивать собственным теплом, пока не случилось беды. Что именно было в письме, от кого — не спрашивал, ни тогда, ни после. Аэно тогда просидел, уткнувшись в его плечо и сжимая руки на поясе учителя, столько, что затекли ноги и задницы у обоих до огненных мурашек. И все же успокоился, не дал воли чувствам.
По всему выходило, что этна Лаана была права, а он — идиот молодой и с пустотой вместо мозгов. О чем на следующей трапезе кухарке и заявил, не уточняя ничего. Ей было понятно, а этин Кэльх переспрашивать не стал, за что Аэно преисполнился к нему жгучей благодарности.
Еще неделю спустя мысли и сожаления о несбывшихся мечтах и глупых надеждах уступили в голове молодого нехина место совсем другим мыслям. Он поневоле вспомнил о том, что остался в замке Эфар-танн не только потому, что требовалось обучиться владеть Стихией, но и потому, что ему всего шестнадцать, а браки — любые браки — возможно заключать лишь после восемнадцати. Только поэтому ему придется два года провести дома, прежде чем его отправят в совершенно чужие земли и к чужому человеку. Там ведь даже язык отличается от того, на котором говорят в этой части Аматана!
И Аэно не на шутку насел на этина Кэльха, расспрашивая его о том, куда предстоит отправиться. Он спросил бы прямо, к кому, но помнил ответ мага о невозможности разглашения имени нанимателя. Но ведь учитель знал, кто это, следовательно, знал и то, откуда происходит будущий старший супруг Аэно. Пока что юноша никак не касался иных, тоже очень и очень волновавших его вопросов, ограничиваясь описаниями местности, погоды, людей и обычаев. Но этим утром, после занятия, он собирался переступить черту и все же задать пару неудобных вопросов. Вот только доберутся до башни. Правда, пока дорога затянулась: этин Кэльх, поймав этина Намайо, требовал у него очередную партию дров и свечей, которые прижимистый распорядитель наотрез отказывался предоставить, говоря, что они уже и без того почти разорили нехо Аирэна.
Аэно, уже ступив на первую ступень лестницы, ведущей вниз, к галерее сторожевых башен, обернулся, чтобы поинтересоваться, с каких это пор один из богатейших родов Аматана стал так беден, что не может выделить несчастную охапку дров или десяток свечей. В этот момент ветер ударил его в грудь и бок увесистым кулаком, лишив равновесия; пальцы лишь скользнули по гладким мраморным перилам, и Аэно, запрокидываясь назад, на ступени, успел увидеть, как меняется, теряя все краски, лицо учителя.
Любой мальчишка, выросший в горах, знает, что делать, если падаешь не совсем безнадежно в пропасть. Хотя и там можно еще извернуться. А здесь была всего лишь лестница, хотя за те секунды, что он катился по очень твердым мраморным ступеням, прежде чем ухватиться рукой за столбик перил, его ребра, плечи и локти считали, что этой «всего лишь лестницы» слишком много. Рывок заставил что-то в плече хрустнуть, на секунду огненная волна боли смыла все более мелкие очажки в побитых ребрах. Но зато Аэно удалось остановиться на середине пролета, сесть, не доверяя сейчас способности стоять, прижимая и баюкая вывихнутую руку. Перелом болел бы сильнее и иначе, это Аэно мог сказать совершенно определенно.
— Дай посмотрю, — шагов он не услышал, Кэльх просто оказался рядом, бледный, но уже сосредоточенный и собранный, глядящий с изрядным облегчением.
Потому что лестницы в замке были, мягко, говоря, крутые. Пролетев по такой до конца можно было переломать все кости, вдобавок наверняка свернув шею.
— Да что с ним будет, нехин Аэно просто возмутительно неуклюж! — буркнул тоже спустившийся к ним этин Намайо. Правда, за его грубостью, кажется, тоже скрывалось облегчение.
Аэно промолчал на это заявление. Слишком хорошо он запомнил ощущение от удара ветра. Это был не сквозняк, это был «воздушный кулак». Год назад брат показывал его действие, в том числе и на самом Аэно — очень слабо, по его же просьбе, только чтоб мог угадать в следующий раз. Говорить учителю о своих подозрениях он не стал. Не хотелось, все-таки, внутренние дела... И еще было жутко стыдно. Опять не за себя, но до слез, которые Кэльх списал на вправленную руку и еще долго потом сидел с уложенным в кровать учеником.
На следующий день, будто в награду, они наконец перестали поджигать все и вся. Вернее, Аэно поджег поставленную на ступень между ними свечу, учитель кивнул и велел:
— Смотри.
И аккуратно провел ладонью под язычком пламени, будто срывая цветок.
Свеча мигнула, но не погасла, огонек по-прежнему покачивался на фитильке. А другой, такой же крохотный — над ладонью огневика. Он постепенно набирал силу, начал дрожать, приплясывать, растекаясь ровной полосой пламени, Аэно невольно заворожено потянулся к нему...
— Руки! — совершенно непривычно рявкнул Кэльх. — Ожоги потом лечить хочешь? Добрый день, нехин Айто.
Последнее заставило Аэно осмотреться и обнаружить стоящего у входа в башню брата, с интересом следящего за их уроком.
За прошедшее с Испытания время — а это уже больше двух месяцев, — они с Айто едва перекинулись десятком слов. В последние недели Аэно и вовсе избегал всех. Матушку еще больше втравливать в противостояние с отцом не хотел, как и волновать ее, только принес ей пару горшочков меда, купленных на праздничной ярмарке. Сестренку, которая на известие о Стихии, выбравшей брата, только помотала головой и заявила, что ее совсем не волнует политика, ей еще рано и вообще не положено задумываться о таком, Аэно тоже не решился впутывать. Хотя всерьез задумывался о том, что придется: через два года он уедет, а она останется.
Стихиям понадобится другой огневик, и совсем нет гарантии, что на Испытании малышке Ниилеле не отзовется ни одна Стихия, если колокола Ветровой галереи не пели при ее появлении. Очень может быть, что Ниилела станет вторым огненным магом в роду Чистейших. Позор? Нет, требование Стихий.
С братом же он просто не хотел общаться — прекрасно помнил выражение на его лице, когда вышел после Испытания.
— Добрый день, — расплывчато поздоровался Айто, ни к кому конкретно из них не обращаясь.
— Вы что-то хотели? — Кэльх говорил вроде вежливо, но уж точно без той теплоты, которая полагалась Аэно. Хотя и ядовитой иронии, полной мерой достававшейся нехо Аирэну, в его голосе не было.
— Просто... Взглянуть, — брат пожал плечами. — Чем вы тут занимаетесь, и как Аэно. Слуги сказали, он чуть не упал с лестницы?
— Я в порядке, благодарю за заботу, брат, — Аэно внутренне жгуче досадовал на него, ведь, не прерви их брат, возможно, сейчас учитель показал бы что-то новое. И эта показная суровость... Она совершенно не была по душе младшему нехину. Словно делала их чужаками, а это ведь не так совсем!
— Не думаю, что присутствовать на занятиях огненных магов — полезно воздушнику, — голос не дрогнул, но уже в самой фразе крылось достаточно яда.
— Честно говоря, это так, — кивнул Кэльх. — Нехин Айто, я прошу прощения, но ваш ветер...
Ветер и впрямь вился вокруг брата, не такой ледяной и колючий, как в коридорах, но все равно выгоняющий из башни уютное тепло.
— Ну хорошо. Занимайтесь. И я рад, что с тобой все в порядке, брат.
С этими словами Айто ушел, а Кэльх замер, напряженно прислушиваясь к его шагам. Потом повел рукой, от него во все стороны рванула волна тепла, окатив Аэно и заставив прижмуриться от удовольствия. Из башни будто вынесло даже воспоминания о ветре.
— Сегодня же факел у двери сделаю, с той стороны. А лучше два, — пробормотал наконец Кэльх. — Аэно, извини, что рявкнул. Я бы удержал огонь, но в глазах твоего брата...
— Я все понимаю, — Аэно бледно улыбнулся. — Не стоит беспокойства. Может быть, я всего лишь шестнадцатилетний недоросль в твоих глазах, но я, как никто иной, знаю свою семью и нравы воздушных магов. А чем помогут факелы? — он решил свернуть с опасной темы на ту, что была более интересна и познавательна.
— Аэно... — Кэльх хотел было что-то сказать, потом тяжело вздохнул и передумал. — Факелы — огонь. Смогу отслеживать ветер и просто людей, чтобы к нам больше никто так не подошел. А пока — продолжим?
Он снова «сорвал» пламя со свечи, протянул руку Аэно.
— Аккуратно, не суй пальцы в огонь, лучше проведи сбоку. Попробуй почувствовать его.
Юноша коснулся огненного цветка, совершенно не обжигавшего, а ластившегося к его пальцам, улыбнулся и словно взял его из рук учителя, как огненную розу на коротком стебле — такими иногда придворные щеголи украшали прически.
— Я хотел бы кое-что узнать у тебя. Но потом подумал — буря раздери все, за стенами лето, а мы сидим тут, как сычи. Давай сбежим? Я покажу тебе великана, который ковыряется в носу.
— А твой отец? — Кэльх осторожно опустил руку, любуясь тем, как Аэно бережно держит огонь. Способность и талант ученика его всегда радовали.
— Мой отец может прыгнуть с Птичьей в водопад, — незамысловато послал нехо Аэно. — Завтра на рассвете, договорились?
— Договорились, — рука учителя накрыла его ладонь, гася огонь.
========== Глава 6 ==========
Утро выдалось именно таким, как хотелось Аэно: с густым жемчужным туманом и ровным ветром с Алого перевала, а не с долины Тысячи ручьев. Значит, стоило поспешить, чтобы оказаться на тропе к Великану до того, как упадет роса. У Белых столбов можно будет сделать привал, пока солнце не высушит тропы, позавтракать, и идти дальше.
Этна Лаана с радостью сунула им в мешок цельного копченого гуся, две лепешки, кожаный туес с острым соусом на бараньем жире, крепко обвязанный тряпицей, хотя соус бы и так не вытек — его нужно было сначала растопить, или так намазать на хлеб. Несколько яблок и два крупных, с две мужских ладони, пирога — с ягодами и грибами. Этого, в принципе, должно было хватить им, чтобы поддержать силы и вернуться назад не смертельно-голодными.
— Аэно, прихвати еще запасные штаны, что похуже, — сказал Кэльх, и юноша, пожав плечами, повиновался. Кто его знает, зачем. Купаться там все равно негде, кроме скал, ничего нет.
Не забыл он и фляжку с бальзамной водой и обычной — родников по пути к Великану не было.
Нагрузились они в итоге прилично, Кэльх зачем-то еще небольшую вязанку дров взял — от этого у Аэно предвкушающе екнуло в груди. Но вот выбраться из замка хотя бы относительно незаметно, чтобы совсем уж сразу к отцу не побежали... Для этого пришлось приложить некоторые усилия, зато потом от вольного воздуха чуть голова не закружилась.
Аэно, хоть и был нехином и воспитывался в строгом соответствии с кодексом рода, как и все дети, обожал удирать из замка и лазать по окрестностям. В самом замке его ровесников было немного, но чуть дальше, вернее, выше, в горах, росли дети пастухов и бортников, которые знать не знали, чем этот пацан с облупившимся от солнца носом отличается от них. Так что детство Аэно было счастливым настолько, насколько оно могло быть таким. Он знал каждую козью тропу, каждый ненадежный камень, каждый ручей или родник. Его научили вязать обережь, когда спускается или поднимается по отвесной скале, чтоб после хватило одного рывка освободить веревку. Он даже охотиться умел с горскими короткоплечими самострелами, крепящимися на руку.
— Я так не хочу отсюда уезжать, Кэльх. Смотри, — Аэно остановился на краю широкого каменного карниза, повел рукой по воздуху, и, словно повинуясь его жесту, туман резко упал, а выглянувшее из-за снеговой пятиглавой вершины Янтора солнце заставило росу засверкать так, что на миг стало больно глазам. — Смотри, учитель, это ведь моя земля, я родился здесь, меня призвала Стихия, чтобы отогреть ее.
Учитель стоял рядом и смотрел. Смотрел, впитывая этот блеск, ставшие ярче, будто омытые за ночь краски. Стоял, касаясь плечом, и наконец мотнул головой.
— Понимаю, Аэно. Но у каждого есть долг, который нужно выполнить до конца. Что бы ни случилось и чего бы не хотелось.
— Я знаю. Ты не скажешь, кто он? — выпалил прежде, чем смог прикусить язык.
— Не могу, — не пришлось объяснять, кто — «он», Кэльх все прекрасно понял. — Извини, Аэно, просто не могу. Долг.
— Я понимаю... — юноша опустил голову, привычно потянулся рукой к прядке на виске и отдернул ее, снова взглянул на огневика. — Но хоть немного рассказать о нем ты можешь? Без имен? Какой он? Почему согласился принять меня младшим вместо того, чтобы жениться?
— Не могу. Но могу рассказать закон. Что бы у вас тут ни говорили, у светлых… — Кэльх усмехнулся, явственно давая понять, как он относится к этому делению. — В общем, у нас не все так просто. Мужские браки — явление редкое, слишком много условий надо соблюсти. Один супруг не должен быть старшим в роду — а лучше, чтобы у него было сразу несколько взрослых братьев. Отсутствие перспектив не обязательно, но приветствуется — он теряет свой род, теряет все старые права. Другой... На другого накладывается еще больше ограничений. Он должен иметь наследника, лучше двух, и быть вдовцом — или быть бесплодным. В первом случае молодого супруга берут обычно как регента для детей, если они еще маленькие, а их отец болен. Он включается в род, но не имеет права наследования — только пожизненное обеспечение. Во втором супругу отходит место наследника, который может продолжить род. Обычно ему достается и любовница, а бастарды признаются официально.
— Вот теперь я буду гадать, то ли мне, едва вступив в брак, грозит овдоветь, то ли придется притираться не только к старшему супругу, но и к незнакомой женщине, чтобы обеспечить его род наследниками, — слегка досадливо сморщил нос Аэно. — Но все равно, спасибо.
Слова учителя дали Аэно целый пласт пищи для размышлений, но он сейчас не хотел об этом думать.
— Значит, строгие правила, регламентирующие подобные браки... А как относятся к младшим супругам простые люди?
— Скорее с сочувствием — не по любви же, а ради дела. Или ты боишься, что тебя будут презирать за это?
Аэно кивнул. Он ни за что бы не признался в подобном страхе отцу или брату и пощадил бы от такого свою мать, но Кэльху было легко сказать:
— Да, боюсь.
— Воздушники... Аэно, огонь нельзя удержать в узде, это правда — пережжет, себя или других. Мы слишком гордые и прямолинейные. С землей проще, земля спокойна... Они это и придумали, по-моему. Но — для дела. И это поймет кто угодно. Так что не бойся.
— Но ты держишь свой огонь. Пусть не в узде, я сказал бы, как охотничью птицу, прирученную оставаться на перчатке даже без колпачка и возвращаться к хозяину по первому знаку.
— А вот этому ты сегодня будешь учиться, — Кэльх внезапно подмигнул. — Пошли?
— Сначала — завтрак. Еще не просохли тропы. К тому же, я с вечера голодный, — Аэно состроил несчастное выражение лица, заставив Кэльха рассмеяться и согласиться.
Белыми столбами назывались четыре серовато-белых каменных «пальца»-останца, оказавшиеся крепче окружавшей их когда-то породы. Они были слегка шершавыми, кривыми, и казались рукой заживо погребенного чудовища, пытающегося выбраться из-под камня.
— Горцы говорят, это каменный удэши, злой дух, которого когда-то победил местный маг, завалив скалами так, что только рука и осталась торчать, — заметил Аэно, забираясь между останцев и приседая. — Иди сюда, только осторожно. Смотри.
На покрытых мхом и пучками жесткой, жилистой травки камнях в крохотном гнездышке притаилась, считая себя невидимой, серовато-бурая птичка.
— Это серебряный тапи, родич тех, что гнездятся на Птичьей.
— У нас на равнине водятся бурые тапи. Они такие... Надутые и важные. Вечно прилетали ко мне на окно выпрашивать крошек, — внезапно поделился Кэльх, осторожно заглянув через плечо Аэно. — Наши почти такие же, только чуть темнее. А этот почему серебряный?
— Потому что это — самочка, — улыбнулся тот. — А если нам повезет, ты увидишь ее самца.
Им повезло: дружок маленькой наседки, греющей три совсем уж крохотных яичка, появился очень скоро. Если бы он сел рядом с самочкой, распустив крылышки, они бы ничем не отличались. Но он принялся виться над гнездом и наблюдающими за ним людьми, отважно пытаясь прогнать чужаков, и Кэльх увидел, что грудка, горлышко, изнанка крыльев и хвоста у этого тапи — яркая и в самом деле отблескивающая, словно полированное серебро. Его огневик признал красивым и серебряным по праву, еще бы, вон как сверкает.
Потом они ушли, чтобы не тревожить птиц и перекусить, как собирались — время на наблюдение потратили, а надо бы и в путь. Но о проведенных рядом с гнездом минутах не жалел ни один, Кэльх так и вовсе улыбался счастливо-рассеянно, лучился живым теплом, будто опустившееся с неба солнце. И Аэно ничуть не пожалел, что решился грубо нарушить приказ отца и сбежать из замка. Иначе не увидел бы вот этой улыбки, которую так хотелось потрогать. Он вздрогнул и украдкой дернул себя за волосы, чтобы выгнать из головы неуместную дурь.
— Куда мы идем? — спросил после завтрака Кэльх, когда Аэно повел его дальше и выше по тропе, помогая преодолевать щели и карнизы. Путь был потруднее, чем на Птичью, помощь требовалась часто.
— На Великаний нос. Есть тут такая скала, которая очень похожа на уродливую башку с огромным носом. К ней тянется Палец. Все вместе выглядит, как будто великан решил поковырять в носу пальцем, да и окаменел.
— Звучит интересно... Аэно, а там будет где-нибудь место, чтобы разложить костер? Не на ветру, между скал, но чтобы не очень тесно.
— На Плече, пожалуй. Там обычно довольно тихо, площадка ровная, шагов десять в длину и столько же в ширину.
— Отлично, это нам подойдет. Ну, показывай своего Великана?
Аэно мог выбрать путь через Локоть, и тогда они сразу же выбрались бы к Плечу. Но у развилки он свернул к Колену, зная, что путь этот сложнее, пусть и ненамного. Зато можно будет у моста передохнуть, попить воды с бальзамом, успокоить сердце перед переходом по Пальцу. Это, конечно, был не гребень горы перед Птичьей, но Великан находился выше, а под Пальцем простиралась пропасть, дна которой с узкого каменного мостика было не разглядеть. Иногда там даже проплывали облака.
Поднимался он, не торопясь, чтобы сохранить силы и себе, и Кэльху. К тому же, что за радость будет выбраться к мосту, чтобы просто повалиться с высунутыми языками и потерять время, которое можно потратить на любование видом? С Пальца видать замок, похожий на детскую игрушку, и городок. Оттуда можно рассмотреть вообще практически все майоратные земли ан-Талья ан-Эфар.
Иногда, раньше, он подолгу сидел там, разглядывая их и пытаясь представить: а с неба это выглядит так же? Если подняться еще выше? Но сейчас... Почему-то именно сейчас, сжимая руку учителя, помогая забраться на очередной уступ, Аэно понял: не нужен ему никакой ветер. И вид на землю с высоты тоже не нужен, хватит того, что отсюда открывается. Он ни на что не променяет жарко пылающий внутри огонь и Кэльха, замершего с приоткрытым ртом, неверяще вглядывающегося вдаль, такого... такого живого и не скованного потоками ледяного ветра. Не променяет возможность встать рядом, обнимая за пояс, потому что здесь, на огромной высоте, может закружиться голова или стать трудно дышать.
— Все хорошо, Кэльх?
— Да, просто это... Это потрясающе, — выдохнул тот. — Спасибо, Аэно. За то, что показал.
Юноша солнечно улыбнулся, кивнул на мост:
— Тогда идем? Ветер сегодня тот, что мы зовем «ладони», он нас поддержит, а не будет стараться уронить, как на Птичьей.
— Идем, — Кэльх все никак не мог прийти в себя, так и норовил обернуться, поглядеть еще раз... Да уж, на равнинах таких видов и нет, откуда им там взяться, если все плоское, как стол?
— С Носа видно еще лучше. Кэльх, я тебя сейчас веревкой привяжу, если будешь так вертеться и пытаться свалиться с Пальца!
Каменный мост в самом деле напоминал палец. Обточенный и обглоданный ветрами перешеек между двумя вершинами скалы толщиной с вековой дуб, идущий сперва довольно круто вверх, а потом почти ровно. Насколько знал Аэно, Палец был около пятисот локтей длиной. Когда-нибудь ветер и влага подточат его окончательно, и под каким-нибудь смельчаком или под собственной тяжестью он рухнет в пропасть. Аэно молил Стихии, чтобы случилось второе. Но пока что перешеек был надежен, ветер вырывался из ущелья сплошной ровной стеной, на которую, при желании, можно было даже опереться на мгновение, что необходимо для восстановления равновесия.
Перебрались спокойно, Кэльх словам внял и сосредоточился на камне под ногами. Взгляды украдкой нет-нет да бросал, но когда был уверен в опоре.
Аэно вообще поражал контраст: то огневик становился суетным, даже сидя на месте болтал ногами, вертел что-то в руках. То успокаивался, сосредотачивался так, что отвлечь его было нереально, и тогда ни единого лишнего движения, все по делу и выверено до совершенства. Между двумя состояниями было еще множество приграничных, разной степени смешения, но переход между этими крайностями все равно каждый раз завораживал. Аэно очень нравилось наблюдать за магом. Возможно, в той же степени, что и за остальным миром. И он был достаточно наблюдателен, чтобы отыскать гнездышко тапи среди мха или признаки усталости на лице учителя.
— Можем и не лезть на Нос, спустимся к Плечу, разогреем гуся и хлеб с соусом?
— Знаешь, наверное да, — подумав, кивнул Кэльх. — Извини, что так... Мне это еще непривычно, а в замке только по лестницам и бегать — плохая тренировка.
— Впереди еще много времени, побываем и там, — согласился Аэно. — Ничего страшного. Я просто хочу показать тебе любимые места. Ну... и запомнить их тоже, ведь я вряд ли когда-нибудь еще увижу свои горы.
— Не загадывай наперед, кто знает...
Спуск прошел веселей: гусь как будто манил из мешка, обещал быть сытным и вкусным. После принятия силы Аэно вообще начал замечать, что ест раза в два больше обычного, а то и в три — но хоть бы что в бока ушло. Наоборот, за эти два месяца он, кажется, стал еще более поджарым, чем раньше. Вот только, что удивительно, неудобств или слабости от этого не испытывал.
Плечо Кэльху понравилось, он осмотрелся, покивал, костром занялся сам, складывая его как-то хитро, по-особенному. Аэно не мешал, хотя было жутко интересно. Знал, что учитель всегда все расскажет и покажет, как только будет готово.
Каменная голова Великана закрывала площадку от потоков ветра, разбивающихся о Нос, солнце на такой высоте жарило вовсю, так что волосы Кэльха грозили таки превратиться в рыжие, как подобает огненному магу из легенд, выгорев на этом яростном свету. А кожа, где ее не защищает одежда, наверняка потемнеет, главное, не сгорела бы.
Мысль оказалась почти пророческой. Потому что, когда доели, а костер прогорел, рассыпавшись ровным кругом углей, Кэльх просто кивнул на него:
— Будешь плясать. Не как я на площади, просто попробуешь, я поведу. Штаны взял? Молодец, надевай их, иначе хорошее пожжешь.
Памятуя о вбитых в ученика запретах, он отвернулся, давая ему время переодеться. В Аэно ему нравились беспрекословное подчинение и особенно — готовность учиться. И, когда получил разрешение, — способность задавать правильные вопросы, вот как сейчас.
— Мне нужно что-то услышать, учитель? Ты ведь не просто так танцевал, ты слышал голос Пламени.
— Не совсем... Там другое пламя, людское. С ним тебе еще рано, тебе сейчас свое нужно услышать, — объясняя, Кэльх стягивал сапоги, закатывал штанины, чтобы не перепачкать их, как в прошлый раз. Рубаху он тоже снял, первым шагнул на угли, будто на обычные камни.
— Давай руку. И потянись к своему огню, выпусти его наружу — не на свечу, на себя.
Это получилось с первого раза, и рядом с Кэльхом вскоре словно гигантский факел запылал ровным, золотистым огнем, без искр и копоти, как иногда случалось у огненных, не умеющих удержать свою силу. Там, в этом факеле, прикрыв глаза, замер его ученик, потом плавно развел руки, вытянулся на пальцах, шагнул…
Даже первый огненный танец Аэно был похож на танцы его родины: он все ускорялся, и искры все же полетели — юноша терял концентрацию. Пришлось снова ловить за запястье, подхватывать, вести, замедляя и подталкивая к нужному ритму. Кэльх ловко кружил вокруг, окутанными пламенем руками держал, не давая сделать неверного шага, заставляя ступать ровно, пока искры снова не сменились четким ореолом, медленно затухающим, как угли у них под ногами.
Когда от них остался лишь пепел, Кэльх поймал Аэно, прижал к груди, позволяя отдышаться и не сразу запаниковать: как он и предполагал, одежда попросту сгорела. Сам он остался одетым, ну так на то он и обученный опытный маг. А от щек нехина потом, когда тот сообразил, что совершенно обнажен перед кем-то, можно было спокойно зажечь еще один костер.
— Если что — у нас обычно танцуют без одежды. На учеников новой не напасешься, — фыркнул Кэльх. — Стоять можешь? Или лучше сесть?
— То есть, вот совсем без? — севший на подстеленную куртку Аэно в изумлении приоткрыл рот, сделавшись похожим на птенца.
— А как еще? Чтобы настолько научиться контролировать пламя, не один год нужен. Это ты у меня способный, так быстро плясать отправился. Другие на второй год обучения по углям только ходить могут, не то что на второй месяц!
Вместо того чтобы, приняв заслуженную похвалу, хотя бы порадоваться, Аэно внезапно сник, ссутулился и принялся натягивать штаны.
— Аэно? — не понял Кэльх.
— Пообещай, что не оставишь меня тут одного ни на день? До того самого дня, когда меня отправят... к нему. Пожалуйста.
— Я сделаю все, что должен. Не бойся, — учитель обнял его, обдал теплом. Потом, помолчав, внезапно сказал:
— Кэльх Солнечный.
— Спасибо, — Аэно прижался к его обнаженному плечу лбом, вдыхая запах разгоряченной танцем кожи, огня, целовавшего ее. То, что ему сказали — то ли родовое имя, то ли прозвание кого-то из предков, им ставшее, — было очень ценно. И Аэно собирался сохранить этот секрет.
========== Глава 7 ==========
Еще никогда Кэльху не доводилось учить такого огневика. Были чуткие, были слабые, были умелые, были ленивые. Но такие одновременно сильные, восприимчивые и талантливые... Нет, с Аэно не мог сравниться никто. Кэльх уже с восторгом представлял, какой маг из него вырастет: да если он, считай, за три месяца сумел такое, то что будет за два года? И после никто не даст Аэно бросить учебу — это просто непростительно, такой талант губить.
Правда, кажется сам он слегка переусердствовал, слишком нагрузив юношу уроками: тот последнее время ходил какой-то вялый, разбитый, постоянно хотел спать. Обеспокоившись, что замковой еды все-таки мало, — после той вылазки нехо обозлился на сына и велел стражникам не выпускать его никуда весь назначенный срок, — Кэльх порадовался, что купили тогда меду. Посоветовал есть понемногу, если захочется.
Не помогло, Аэно так и ходил, зевая и сшибая углы.
Все это Кэльху совершенно не нравилось, но что именно не так он не понимал. Огонь в нехине горел ровно, ярко, так что это точно не было связано с магией. Познаний в медицине у Кэльха было немного, все же это не было его призванием, но и признаков болезни он не видел.
— Может быть, тебе чего-то хочется?
Аэно мотал головой.
— Только спать.
Волосы его, светлые, с рыжеватой искрой, вившиеся задорными кудрями, стали тусклыми и как будто даже выпрямились. А еще он стал часто пить воду и облизывать сохнущие губы. Но последнее Кэльх списывал на жару последнего летнего месяца, он и сам пил, как конь, и почти все выходило с потом. Вот только Аэно не потел так сильно.
Все стало ясно, когда на занятиях нехин слишком выложился, а потом в охотку навернул почти половину горшочка меда под травяной чай с лепешкой.
Они сидели на кухне — слуги уже привыкли к этому, да и кухарка была только за, ей тоже не нравилось, что с молодым нехином творится что-то не то. Так что она не гнала огневиков, позволяя сидеть, сколько влезет. Вот и сейчас они, поев, не уходили. Кэльх следил за суетой на кухне, прислушивался к голосу огня в очаге. Краем глаза поглядывал на Аэно, который сидел на месте у стены. Сидел, все сильнее опираясь на нее, пока наконец не сполз, почти ложась на стол.
Тут до Кэльха и дошло — как по голове ударило.
— Аэно!
Юноша попытался выпрямиться, но на это у него уже не оставалось сил, только сильнее завалился на столешницу, беззвучно шевеля потрескавшимися до крови губами.
— Что с ним? — этна Лаана подбежала с другого конца кухни, завидев такое, но Кэльх на нее даже не поглядел. Подхватил Аэно, почти волоком потащил к очагу — некогда было на руки поднимать. Огонь взметнулся, взревел, делясь силой.
— Аэно, ты меня слышишь? Призови огонь!
Глаза нехина застилала пелена, последняя доза яда, добавленного в любимое лакомство, была больше прочих, да и копился яд в его теле долго, убивая исподволь. И все же он услышал, попытался, дар в нем не угас и не истончился ядом, на безвольно упавшей на камни пола ладони заплясали искорки.
Хоть что-то. Кэльх подхватил их, сжал холодную ладонь, разжигая, пылая тоже и так, чтобы перекинулось и на ученика. Огонь — он не лечит так, как вода или ветер, не придает здоровья и сил, как земля. Огонь сжигает все, что вредит: сейчас черные искры проскакивали в пламени именно по этой причине. Кэльх раз за разом огненным валом гнал пламя, выжигая яд, прижимая бьющегося Аэно к полу: неважно, что больно, неважно, что кричит, зато поможет, еще не слишком поздно. Огневики — твари живучие. Уже, кажется, сдохли, ан нет, если хоть одна искорка теплится — выживут.
Слуги, побросав все дела, сбились в кучу на дальней от печей стороне, опасаясь даже шевельнуться. Только этна Лаана замерла поблизости, хоть и заслонялась рукой от жара, докатывавшегося и до нее, шевеля концы платка в узле надо лбом и выбившиеся из-под него седые волосы. Она была намерена узнать ответы на свои вопросы, как только станет ясно, что младший нехин в порядке или хотя бы не при смерти.
И она имела на это право. Потому что он нее шло тепло, правильное, человеческое тепло, так нужное сейчас Аэно. Кэльх обернулся — кухарка чуть не отшатнулась, заглянув в почерневшие, как угли, глаза.
— С ним нужно побыть, — Кэльх говорил медленно, с трудом выталкивая слова. Он и вспоминал-то их с трудом, в голове еще шумело и выло. — Мне или вам, этна. Все время, пока не очнется.
— Конечно, этин Кэльх, как скажете.
Старуха, не показав и виду, что ей тяжеловато уже, опустилась на колени, устроив на них голову бессознательного сейчас нехина, принялась потихонечку поглаживать узловатыми пальцами его лоб.
— Что делать хоть будете, этин Кэльх? Глупостей только не натворите.
— Не натворю, — он медленно поднялся на ноги. Огонь внутри шипел, искрил и метался во все стороны, но Кэльх не был бы собой, если не сумел бы его обуздать.
Вдох-выдох, вдох-выдох.
— Но все уже зашло слишком далеко. Я скоро, этна. Очнется — дайте ему немного чистой воды.
— Все сделаю. От очага не переносить, верно? — по повелительному мановению руки этны, хозяйки и богини кухонного царства, где даже этин Намайо не смеет командовать, ей помогли приподняться и сесть уже на плоскую подушечку, рядом под руку поставили кувшин со свежей водой.
— И огонь пожарче разведите, — кивнул Кэльх и вышел.
Путь до кабинета нехо показался странно длинным и пустым. Возможно, встречные просто разбегались, Кэльх не был уверен, что по волосам сейчас огненной короной не пляшет пламя. Солнечный... Выдержки все-таки хватило, чтобы сначала стукнуть металлическим кольцом, ощутимо нагревшимся в руках, и только потом открыть дверь.
— Нехо Аирэн. Нам стоит поговорить.
Хозяин замка недовольно поджал губы, даже не повернувшись от бумаг на столе.
— Что вам нужно, этин? Еще дров и свечей? Я не понимаю, почему нехин Аэно и вы сами с этим не разберетесь.
— Потому что вашего сына отравили.
Пару мгновений длилось молчание и тишина, не шелохнулось ни пылинки. А потом ураган разметал бумаги и превратил нехо Аирэна в бешеное всклокоченное чудовище, готовое рвать голыми руками и поить вихри кровью врагов.
— Кто пос-с-смел?!
— Я думал — вы, — честно ответил Кэльх. Пламя внутри немного стихло, улеглось.
Маги — они... Они очень подвластны скрытой в них силе. Настолько, что в определенные моменты нельзя играть, нельзя лгать. Просто не получится, любой другой маг заметить фальшь, учует недовольство Стихий. Нехо Аирэн был абсолютно искренен в своем гневе и стремлении найти виновника.
— Отравили не до конца. Я успел выжечь яд.
— Он жив? — слегка унялся и ветер, позволив услышать в голосе облегчение.
— Выживет, если не добьют. Я теперь понимаю: то падение с лестницы... — Кэльх закусил губу, забарабанил пальцами по бедру. — Мне показалось, там был ветер, но их по коридорам летает столько — не разберешь.
— Но почему вы ничего не сказали мне?
Нехо одним движением руки навел в кабинете относительный порядок, тонкие струйки воздуха собрали бумаги и водрузили кривые стопки на стол, пригладили волосы мужчины и его одежду.
— Или вы думали, что я могу убить сына? Да как вам такое только в голову... кхм... то есть, конечно, в гневе я могу переусердствовать, но маги более крепкие, чем обычные люди, — нехо Аирэн неловко отвел глаза, верно, вспомнив, как едва не размазал сына по стене в день прибытия огневика.
— Потому что у воздушников вечно ветер в голове. Выдувает все умные мысли, знаете ли, — Кэльх сейчас не сдерживался — уж лучше словами, чем полыхнуть, выплескивая все скопившееся. — Додумались же — даже поесть ему не давать!
Вместо того чтобы возмутиться, нехо усмехнулся:
— Я прекрасно знал, что Аэно договорится с этной Лааной. Думаю, стоит признаться, зачем я все это затеял? Этот показной гнев и придирки-притеснения.
— Не знаю зачем, но характеры огневиков вы, похоже, совсем забыли. Ладно, рассказывайте.
— Вы правы, забыли. Мне казалось, если в последние два года здесь Аэно будет плохо и неуютно, он скорее привыкнет к новой жизни вдали от Эфар-танна, не будет так сильно скучать. Должно быть, я ошибся.
— Нехо... — Кэльх взглянул ему в глаза. — Вы достойны своего предка. Вы тоже идиот! Огонь — это не только пожар, но и тепло, людское тепло, которого вы своего сына почти совсем лишили. Он даже в город выбраться не мог, не будь рядом меня — заболел бы.
Злиться и бушевать нехо Аирэн не стал, отошел к давно починенному окну, оперся на узкий подоконник, глядя на горы.
— Но вы рядом с ним, и только поэтому он жив. Позвольте вопрос, этин Кэльх?
— Я слушаю.
— Вы к каждому своему ученику так привязываетесь?
Вопрос был действительно неожиданным и настолько выбил из колеи, что Кэльх растерялся. Потом до него дошло, и он хмыкнул:
— Вы точно совсем позабыли, что такое пламя. Может быть, как-нибудь выберетесь из своих гор и съездите к нам? Или хотя бы спуститесь с этих высот в город? Мы горим, нехо, мы не умеем иначе. А вы даже своих жен лишь через два слоя ткани любите.
— Возможно. Но все же примите совет: не позволяйте Аэно привязаться к вам, если не хотите, чтобы потом он метался между долгом и любовью. Шестнадцать — такой возраст... Может быть, я и не знаю огневиков, но я прекрасно знаю своего сына. В отличие от Айто, он способен с разгону и по самые уши влипнуть в человека, не видя изъянов, дурных привычек, преград и прочих недостатков.
— Это-то я как раз понимаю... Ладно. Что будем делать с отравителем?
Вопрос был... Тот еще. Хотя бы потому, что воздушной магией в замке владели ровно двое. И нехо не мог не понимать этого, потому так тянул, откладывал. Он и сейчас молчал, до белизны стискивая тонкие пальцы на подоконной доске. Наконец, отозвался:
— Я поговорю с ним. Прямо сейчас. Желаете присутствовать?
— Да. Хочу понять, что его вело.
— Вы должны понять, что ему ничего за это, кроме порки, не будет. Он — мой наследник, — нехо твердо взглянул льдистыми серыми глазами в глаза огненного мага, все еще темные, цвета угля. — И, если это именно его вина, я отошлю Айто на эти два года из замка.
— Если это защитит жизнь нехина Аэно — то пусть будет так.
— До совершеннолетия Аэно — точно. А дальше это будет обязанностью его супруга.
Нехо Аирэн взмахом руки сотворил ветерок, отправил его в распахнувшуюся дверь.
— Нехин Айто скоро будет. Присядьте, этин.
Стул ветра поднять не смогли, тот был слишком тяжелый и массивный. Кэльх наклонился и поставил его на ножки сам, сел, стараясь не слишком нервировать хозяина кабинета. В смысле, не барабанить пальцами по дереву, это очень уж громко. Лучше спрятать руку за спиной и теребить складку рубахи. Все равно спокойно не усидит, а так хоть приличия отчасти соблюдены.
Быстрый перестук каблуков оба услышали издалека, коридоры замка были гулкими, а нехин Айто спешил, как мог: злить отца он опасался ровно в той же мере, что и Аэно. Дверь оставалась приоткрытой, но молодой маг все равно ради приличий стукнул кольцом, провернувшимся в погнутом от удара клюве орла с мерзким скрежетом, и остановился на пороге.
— Вы звали меня, отец?
Что от него могло понадобиться, нехин явно не совсем понимал. И столь же явно чуял, что только что в кабинете бушевали ветра. А уж присутствие учителя младшего брата и вообще заставило его ощутимо напрячься. Это было отмечено обоими мужчинами.
— Войди и закрой дверь, — приказал нехо Аирэн.
Тяжелую створку захлопнул ветерок — Айто явно сделал это не задумываясь, по привычке, дав тем самым Кэльху возможность прислушаться к чужой стихии.
У каждого мага был свой почерк, несмотря на общую принадлежность. Так, ветра нехо Аирэна обжигали морозом и больше подходили зимней буре — сильные, злые, они натурально сбивали с ног и зло свистели, даже будучи самыми крохотными сквознячками.
Ветра старшего нехина... В них было другое. Они напоминали тот ветер, который Аэно назвал «ладонями» — не сбивали с ног порывами, а шли сплошной волной, будто двигалась стена воздуха. С такими не поймешь, тепло или холодно — какой там, когда вдохнуть не получается.
Кэльх обернулся к нехо и кивнул: именно такой ветер он учуял тогда, когда Аэно полетел с лестницы. Сам-то Аэно вряд ли бы разобрал, чуять чужую стихию он уже научился, а вот такие тонкие различия — это определенная сноровка нужна была. Даже странно, что сам подумал сперва на нехо, совсем ведь разная сила. Наверное, просто нечасто сталкивался со старшим нехином, не прислушивался.
А ведь Аэно, скорее всего, понял, что его толкнули, то-то ходил, словно в воду опущенный. Но из-за попытки отца отдалиться — глупой и жестокой, стоит заметить, — решил, вероятнее всего, что это именно его рук, точнее, силы, дело. Нужно будет и об этом поговорить, и о том, что таиться от учителя нельзя ни в коем случае.
— Отец? — осторожно спросил Айто, когда молчание затянулось.
— Ничего не желаешь сказать? — голос нехо звучал на удивление ровно и даже не холодно — отрешенно.
— А что должен?
Молчавший Кэльх прикрыл глаза. В кабинете сейчас повисло такое напряжение — казалось, воздух разделился на две части. Самому бы не вспыхнуть...
— Например, объяснить, за что пытался сбросить с лестницы, а потом травил брата, — еще более отрешенно, если только это было возможно, сказал нехо.
Напряжение достигло критической точки, и Кэльх открыл глаза.
Ветра не сорвались, нет, только Айто выдохнул со свистом сквозь сжатые зубы.
— А я думал, ты поймешь, отец... Ведь ты видел, каким монстром он стал! И знаешь, к какой судьбе ты его приговорил!
— Монстром? — нехо Аирэн поднялся из-за стола, оперся на ладони. — Он. Твой. Брат. Не его вина, что отозвавшаяся Стихия оказалась Огнем. Как бы ни окрасилась его сила, он не изменился — это все тот же Аэно, и я крайне разочарован в том, что ты этого не видишь. Касаемо же судьбы — что ты имеешь в виду?
Губы старшего нехина как-то странно скривились, так, что и не разобрать эмоцию.
— Знаешь, отец... Как-то раз я пошел в город. Давно, когда был даже младше Аэно сейчас. На праздник, хоть ты и запретил. Хотел поглядеть, уну надел попроще, ленты из волос выплел.
Нехо кивнул, и это можно было трактовать и как то, что он знал, что сын ходил в город, и как требование продолжать.
— Меня приняли... за девушку, — говорить Айто было тяжело, но он продолжал, с трудом выталкивая слова. — Закружили в общей сутолоке, поцеловали... Это было мерзко! И ты хочешь такого Аэно?!
— Я хочу, чтобы ты не равнял брата по себе. Спросил ли ты у него, что он чувствует, приняв Огонь? Спросил ли, осознает он, что его ждет, или нет? Или ты, может быть, знаешь, кто станет его старшим? Или законы Темных родов? Знаешь ли наверняка, что Аэно принудят к чему-то постыдному для него?
Айто молчал, осмысливая слова отца.
Больше слушать не хотелось, и Кэльх поднялся, нарочито громко сдвинув стул.
— Досиделись в своих заоблачных высях. Люди старшего нехина в лицо не узнают, брат за брата жизнь решает... Я к нехину Аэно, нехо.
— Идите, этин Кэльх. Думаю, в данный момент он нуждается в вас, — кивнул нехо, даже не отреагировав на ядовитый и справедливый упрек.
В следующий раз нехина Айто Кэльх увидел перед самым его отъездом.
Честно говоря, он вообще не следил за происходящим в замке, почти все время сидя у постели Аэно. Иногда его сменяла этна Лаана, чтобы огневик мог хоть немного поспать. Сейчас самое тяжелое было уже позади, Аэно шел на поправку, но Кэльх все равно старался надолго не уходить — огневикам, даже больным, тяжело лежать без дела, их следовало чем-то занимать, хоть разговорами, хоть чтением вслух — чем угодно, лишь бы не рвались на волю.
Тренироваться он строго-настрого запретил, сил у недоотравленного на это пока не было. А вот рассказывать ему обо всем, что приходило на ум, а после — отвечать на сыпавшиеся, словно горох из прохудившегося мешка, вопросы не мешало ничто. Аэно, дорвавшись до возможности спрашивать, не боясь наказания за излишнее любопытство, стремился выжать из учителя все возможные теоретические знания, как воду из морской губки.
Он и сейчас хотел спросить что-то, опять про равнинные дела, но замер, когда в дверь стукнули, а потом не дожидаясь ответа заглянули.
— Аэно, можно?..
За прошедшее время Аэно узнал, чьей волей он едва не отправился к предкам, поговорил с отцом, после чего целый день был словно в прострации, даже не расспрашивал учителя ни о чем. А сейчас замер неподвижно, внутренне сжавшись, словно пытался стать незаметнее.
— Вы что-то хотели, нехин Айто? — сухо уточнил Кэльх, выпрямившись и развернувшись к двери. До прихода гостя он сидел, привалившись к изножью кровати, но сейчас собрался — только что огнем не полыхнул.
— Доброго дня и вам, этин Кэльх, — так же сухо поприветствовал его нехин, сделав вид, что только что заметил присутствие в комнате брата чужака. — Аэно, я могу поговорить с тобой?
— Нам есть о чем говорить? — как ни старался юноша сдержаться, а голос все равно дрогнул.
— Не знаю, — честно признался Айто, вздохнул: — Но я хотел сказать, что желал тебе только добра.
— Тебе не кажется, что ты противоречишь сам себе? — Аэно подтянулся на руках и сел прямо, гневно глядя на брата, решив, что скрывать эмоции не будет. — Счел меня чудовищем — и желал мне добра?
— А что для чудовища добро, как не конец мучений?..
— Да я, в общем-то, и не думал мучиться, — хмыкнул юноша. — Разве что от понимания, что единственный и любимый брат отвернулся от меня.
— Ты не видел себя, когда вышел из зала, — Айто зажмурился и мотнул головой, видно, прогоняя возникший перед глазами образ. — Но я постараюсь... Знай — больше я никогда не подниму на тебя руку. А если потребуется помощь...
Аэно хмыкнул, открыл рот, чтобы объяснить, что в момент завершения Испытания он был не в себе, а в Стихии, если так можно сказать, но снова закрыл его, настороженно и удивленно подавшись вперед еще больше, широко распахивая глаза, в полумраке комнаты казавшиеся подсвеченным солнцем темно-коричневым янтарем.
— И что же, если мне потребуется помощь? — хрипловато спросил, требуя закончить фразу.
— Я всегда откликнусь на твой зов, — твердо закончил Айто.
— Я принимаю твое обещание, брат.
Кивнув на прощание, старший нехин вышел, прикрыв за собой дверь. Кэльх проводил его взглядом, потом встал, задвинул засов и вернулся к постели, на этот раз сев рядом с Аэно.
— Что ты почувствовал?
— Тепло... — медленно подбирая слова, попытался объяснить Аэно. — Как будто над угольком руку подержал... А что это было, Кэльх?
— А от меня им тянет всегда, да?
— И сильнее. Как от целого костра, а я как будто на Носу пересидел и продрог до костей, и так приятно согреться... — Аэно осекся, мучительно покраснел.
— Все хорошо, Аэно. Это просто тепло... Людское тепло. Наша сила не только в огне, но и в нем, — Кэльх улыбнулся, сжал лежащую поверх одеяло ладонь ученика. — Рассказать тебе одну историю? Про такого же, как ты, призванного стихиями?
— Да! — тут же ухватился юноша за возможность сменить тему и узнать что-то новое и наверняка захватывающее.
— Тогда слушай, — Кэльх пересел обратно в ноги, прислонился к спинке кровати. — Когда-то давно жил один нехо. Тоже воздушный, кстати. И случилась у него боль: потерял кого-то из близких по вине Темных. Кто другой, может, пережил бы, простил... Но не он. Столь велика была его боль и ярость, что он запретил все темные ритуалы в своих землях. Более того, он запретил даже то, что творилось испокон веков: костры на площадях.
Огневик насладился расширившимися глазами ученика. Действительно, как это, запретить даже костры?
— Люди не протестовали, они тоже боялись и устали от войны. Костры потухли, и холод пришел в их земли. У того нехо был сын. Юный нехин вовсе не чурался спускаться к народу, но в его сердце не было добра — и потому однажды у одной девушки родился бастард. Нехин не знал о нем, это случилось до его женитьбы. Шли годы. Нехин стал нехо, ребенок вырос, не зная, чья кровь течет в его жилах. Он был очень дружелюбным и общительным мальчиком, и люди тянулись к нему, сами не понимая, что же их влечет. Ты уже догадываешься, да?
Аэно кивнул, завороженный историей.
— Мальчик рос, но так и не попал в зал Стихий. Минули шестнадцать весен, минули и все двадцать — никто не знал о его даре. Но однажды случилось страшное — началось солнечное затмение. Представь, Аэно: обычный день, ничего не предвещает беды, и вдруг свет странно тускнеет. Ты поднимаешь голову — а солнце погрызено неведомым чудовищем. И черный провал заходит все дальше и дальше, солнечный свет становится тревожным, алым, солнца — все меньше и меньше...
Лукаво улыбнувшись, Кэльх разрушил всю устрашающую атмосферу и не дал задать вопроса.
— Я потом расскажу тебе, отчего это происходит. Тогда же люди перепугались. Они решили, что так мстят Стихии за то, что они отказались от огня. Большой костер сложил в мгновение ока — огромный костер. Огромный круг. И Стихии позвали, еще даже прежде, чем дрова прогорели в угли. Он не мог противиться, этот юноша: долгих четыре года он копил чужое тепло, не в силах отдать его. И он шагнул на горящие бревна.
Почему-то рука Кэльха скользнула по распущенным волосам.
— Он плясал, но земля слишком промерзла. Он плясал, отдавая тепло — а ей все было мало. И когда иссякли заемные силы... Он не смог остановиться. Остановиться — значило оставить землю. Оставить сердца людей без огня. И он плясал, отдавая свою силу, — прикрыв глаза, Кэльх произнес почти нараспев: — Волосы — огненной короной, глаза — черные угли... А над ним — узенькое кольцо огня в потемневшем небе. Это было страшно, Аэно, и красиво. Он отдавал долг призвавшей его земле. Он плясал — а она горела под его ногами. Он отдал долг и подтвердил право крови. И он назвал свое новое имя, имя рода: Солнечный.
Аэно смотрел на него широко распахнутыми глазами, в которых по ходу рассказа просто таки светилось великое множество вопросов. А потом напряженно сощурился, скомкал в руках одеяло.
— Кэльх, а могу я спросить кое-что?
— Все что хочешь, отвечу, если получится.
— Когда я проснулся после... Ну, когда ты приехал. Я назвал тебя нехо, и ведь я не был не прав? Или ты все еще нехин? Почему же ты меня поправил и назвался этином?
Аэно смотрел очень серьезно и ждал ответа.
— Нэх Кэльх Солнечный, — вместо ответа представился Кэльх. — Нэх — это не то же, что у вас нехо или нехин, Аэно. Просто указание, что в моей крови есть сила, что я — маг. Этин же у нас — вежливое обращение к не владеющим силой, не более. Ты спросил, владею ли я землями — я ответил, что всего лишь слуга по вашим меркам.
— Ты объяснишь мне эти различия, — и это вовсе не было вопросом.
Иногда в Аэно играла его кровь — более чем сотни поколений нехо, и он приказывал. Хотя Кэльх уже давно заметил, что юному нехину проще попросить, и ему мало кто был способен отказать, семья не в счет. Но когда он приказывал — люди, не задумываясь, выполняли все, словно иначе было просто нельзя.
— Объясню, куда денусь, — улыбнулся он. — Тебе еще минимум дня три лежать... Намек понят?
— Да, учитель, — Аэно внезапно зевнул, не успев прикрыть рот ладонью. — А ты останешься?
— Куда я уйду? Тебе сейчас греться надо. Рассказать еще что-нибудь?
— Да. Расскажи, какое оно — то место, что ты называешь домом?
— Оно... Широкое, просторное. Как твои горы стремятся ввысь, к небу, так мои поля расстилаются во все стороны, пока не столкнутся с холмами, и там сменяются лесами. Только они все равно в чем-то схожи. Здесь небо близко, до него будто рукой можно дотронуться — и в то же время оно такое недостижимое... А на равнинах небо — высоко-высоко, но если лечь в траву, особенно ночью — то оно будто падает на тебя. Или это ты сам летишь в него?..
Кэльх помедлил и замолчал: Аэно уже спал, улегшись на бок, подтянув одно колено к груди и засунув ладони под щеку. Сейчас он казался младше своего возраста. А когда бодрствовал... Впрочем, когда он не спал, он все равно был и оставался шестнадцатилетним юношей, который зачем-то торопится вырасти и стать взрослым. Торопится гореть не для себя, а для других.
========== Глава 8 ==========
— Аэно, можешь не смотреть на меня так, — фыркнул Кэльх, отбросив волосы с лица. — Или ты серьезно решил, что я буду мучить тебя этими несчастными свечами еще месяц?
С момента, когда Аэно лежал влежку, приходя в себя, почти полмесяца и прошло. И огневик будто нарочно затеял проходить с ним самые азы, учил управлять крошечным огоньком пламени на свечном фитильке, заставлять плясать его согласно воле мага. Занятно, конечно, никто не спорил, но засидевшийся в замке Аэно уже изнывал с тоски и скуки, а огонек мог гонять как угодно.
— Ты — учитель, — дипломатично заметил юноша, заставляя крохотный лепесток пламени проскальзывать между пальцев все быстрее, отчего казалось, что тот вытягивается то ли в огненную змейку, то ли в мифическую яштэ — огненную ящерицу, рождающуюся из угля и способную одним прикосновением разжечь костер, а выдохом — спалить целый дом.
— Ага, а ты — примерный ученик, — Кэльх аж рассмеялся, запрокинув голову. — Не бойся, я просто ждал, пока ты окрепнешь. Хочешь еще раз станцевать?
Аэно бросил на него быстрый и почти нечитаемый взгляд из-под ресниц, самую малость покраснел, но ответил с ясно различимым вызовом в голосе:
— Хочу! Но, как всегда, есть одно «но»: отец все еще не дал мне позволения покинуть стены Эфар-танна.
— Здесь вполне хватит места. Одеяло принес, как я просил? А за дверью пригляжу, поставлю барьер. Пока будешь плясать — никто не войдет.
— Что за пляска в четырех стенах, даже если они складываются в круг? — недовольно проворчал Аэно, но принялся послушно раздеваться, чтобы натянуть штаны, которые было не жаль сжечь сырой силой Стихии.
— А ты сделай четыре стены своими. Я не шучу — тут камень, он нам близок, — Кэльх неторопливо выкладывал кострище, заодно проложив и несколько полешек вдоль порога. — Гори не на себя, выплесни силу в башню. Я помогу ничего лишнего не поджечь, а здесь после такого можно будет спокойно заниматься и зимой.
Пока он возился, переодевшийся Аэно прошелся вдоль стен. Башня была круглой в сечении, как дымовая труба доменной печи. Он представил себе, как из-под остроконечной конической крыши вырывается облако дыма, словно из той же трубы, и хихикнул, развеселившись. Конечно, при огненной пляске дыма не бывает, даже одежда сгорает бесследно, что уж о дровах говорить, но представить-то можно?
— Отец учует выплеск силы наверняка. И хорошо, если не примчится ломиться в дверь с требованием прекратить.
— Может мне тогда и вовсе прекратить тебя учить? — проворчал Кэльх, легким движением руки заставляя дрова вспыхнуть.
Кострище прогорело в мгновение ока, оставив подходящие для танца угли, он только и успел сапоги стянуть. Обернулся, поджег те поленья, что лежали у двери — пламя взметнулось вверх сплошной стеной, доставая аж до притолоки, но и не думая касаться дверного полотна.
— Давай. Огонь — внутри тебя, тепло и силу — в камень. Потихоньку, не торопись.
Аэно тряхнул головой, заставляя расплескаться по плечам волосы, бесстрашно шагнул на угли, улыбаясь и почему-то не отрывая глаз от учителя. Ритм и мелодию, под которую танцевать, он слышал внутри уже давно, сейчас же даже не было нужды отрешиться ото всего, чтобы услышать ее почти наяву и вплестись в нее, вспыхнуть, направив вовне потоки силы, чувствуя каждый камешек, каждую плиту и балку башни. Отдаленным фоном, не тревожа, шли мысли: когда он уедет, Эфар, суровые горы и благодатные долины призовут нового огневика. Может быть, им станет сестра, а может быть — ребенок брата. И тогда здесь, в сторожевой башенке, будет ее или его убежище. Здесь будущему огневику будет всегда уютно, еще до того, как Пламя откликнется на его Зов. Он почти воочию представил этого ясноглазого мальчишку, сидящего на ступенях лестницы и с интересом смотрящего на сложенный на полу очаг, на выжженный круг, на место, откуда когда-то во все стороны лилась сила.
И очнулся от прикосновения колючей шерсти, накинутой на плечи.
— Аэно! — Кэльх еще раз потряс его, убедился, что ученик тут и, поддерживая, повел к ступеням. — Да кто ж тебе велел так выкладываться?!
— А? — юноша похлопал ресницами, не совсем понимая, за что его ругают. — Разве я выкладывался? И вовсе нет!
— Не шатает? Голова не кружится? — Кэльх спрашивал серьезно и встревожено.
Аэно прислушался к себе, пожал плечами.
— Да нет, ничего такого. Ну, слабость немного, будто... Ну, будто я просто перетанцевал до гудящих ног на празднике. А больше ничего.
— Силен...
Почему в голосе учителя такое одобрение пополам с сочувствием, Аэно не понял. Надо будет потом обдумать. А пока вполне уютно было сидеть, закутавшись в одеяло и привалившись к теплому боку Кэльха, на теплых же камнях лестницы, прикрыв глаза и не думая ни о чем. До тех пор, пока ледяным холодком не пробежался по хребту голос отца:
— Чем вы тут занимаетесь?
— И вам доброго дня, отец, — молодой нехин — да, снова нехин, а не ученик мага-огневика Кэльха — поднялся, придерживая одеяло. — А занимаемся мы тем, чем и полагается: я учусь плясать на углях.
— Нехо Аирэн, — позвал Кэльх, прежде чем тот успел что-то ответить. — Подойдите.
Нехо ожег, вернее, попытался заморозить его ледяным взглядом, но все же подошел, слегка брезгливо переступив через прогоревшую полосу у двери, придерживая свою силу, чтобы ветер не поднял в воздух тучу сажи и пепла. Кэльх поднялся навстречу, одновременно надавив на плечо Аэно, заставляя того опуститься обратно.
— Сядьте. Просто посидите рядом с сыном. Стихиями прошу, сделайте это хоть сейчас!
С полминуты Аирэн мерился с ним взглядами, напряженный, словно стрела, готовая сорваться с арбалетного ложа. Но...
— Оставьте нас, этин Кэльх.
— Нет! — запротестовал Аэно, внезапно испугавшись остаться один на один с отцом.
— Я за метлой схожу, пепел убрать. Скоро буду, — учитель стиснул его плечо, посылая волну тепла. Это прикосновение не укрылось от взгляда нехо, но он ничего не сказал, только сжал губы и следил за Кэльхом, пока тот надевал сапоги.
Что за мысли при этом крутились в голове у нехо, можно было сказать, даже не умея проникать в чужой разум: с момента обретения Стихии Аэно, должно быть, сильно изменился, по крайней мере, стали во много раз более выпуклыми те черты, что ранее сглаживало строжайшее воспитание. В том числе и совершенно неприличное по меркам воздушников позволение трогать себя и самому касаться кого-то.
А теперь вот огневик предложил нехо сесть рядом с сыном. Именно рядом, а не на другой стороне башни. Оставалось надеяться, он поймет, зачем и почему был дан этот совет.
Когда Кэльх скрылся из виду, нехо Аирэн некоторое время стоял, разглядывая сына, закутанного в одно лишь одеяло. Поглядел на аккуратно сложенную парой ступеней выше стопку одежды, на остатки кострища, снова на сына. И, почти пересиливая себя сел рядом, бок обок, как совсем недавно сидел Кэльх.
Аэно смотрел в пол, и не шевельнулся даже, никак не обозначив внезапно всколыхнувшееся детское желание-воспоминание о том, как отец обнимал его и ерошил волосы, подкидывал вверх, придерживая в воздухе теплыми ветрами-ладонями и смеялся вместе с ним. А было ли? Или приснилось-помечталось? Когда Аэно исполнилось пять, отец уже был таким, как сейчас: ветер с ледника, вымораживающий насквозь и до полусмерти.
Молчание затягивалось, оба не знали о чем говорить, не могли даже подобрать слов. Но нехо — нехо должен был. Поэтому все-таки спросил:
— Тебе это действительно так важно? Все... это?
— Очень! — вырвалось у Аэно, и если бы не сдержал голос — было бы криком души. — Очень важно, отец! Так же, как для тебя — твой ветер.
Нехо молчал. Потом неуверенно протянул руку, осторожно, самыми кончиками пальцев коснулся ладони сына, придерживающей край одеяла.
Как бы ни хотелось Аэно просто сжать его руку, согреть ее, вечно прохладную, в своей ладони, он сдержался, помня о приличиях. Но тепло накрыло с головой, и он замер, впитывая это тепло, которое суровый нехо Аирен дарил ему сейчас. Нереально-реальное, то же, что почувствовал, когда брат зашел попрощаться. Зыбкое, струящееся, словно марево над нагретыми скалами их суровой земли в жаркий летний полдень.
— Аэно? — в голосе отца мелькнул намек на тревогу, пальцы прижались чуть сильнее. — Ты перезанимался? Или ты всегда такой горячий?
Сдерживаться юный огневик больше не мог, поймал, сжал его ладонь, притерся ближе, опуская голову на родное плечо.
— Всегда теперь.
Ответа не последовало, да и не нужно было — идущее от отца тепло говорило само за себя.
Так и просидели, пока не вернулся Кэльх, действительно с метлой и ведром для пепла. Поглядел на них, кивнул, сам полыхнув этим неясным «людским» теплом, и принялся убираться, не удивившись, когда поднявшийся пепел прибило обратно слабым ветерком.
— Вам нужно в город, я верно понимаю? — голос нехо Аирэна был уже вполне привычный, безэмоциональный, но от сына он пока так и не отсел.
— Да, нехо Аирэн, нам нужно, и гораздо сильнее, чем вы полагаете, — закончив с пеплом, согласился Кэльх. — Сейчас нехин Аэно уже чувствует себя хорошо, вылазка ему не повредит, а в замке, каким бы большим он ни был, нужного все же не получить.
Он не стал вдаваться в подробности и пояснять то, что нехо не поймет лишь в силу отличной от огненных магов Стихии.
— Хорошо, — помедлив, кивнул тот. — В разумных пределах — разрешаю.
Аэно чуть наклонил голову и смиренно, с видом самого примерного в мире сына, попросил разъяснить границы разумного. Выяснилось, что ему все-таки полагается вести себя, как нехину, а не как... Тут отец замялся и поменял формулировку на «не потакать чрезмерно своим желаниям». После чего поднялся и, попрощавшись с Кэльхом, покинул башню.
На губах Аэно возникла чуть заметная озорная улыбочка: он пока не знал, что значило «не потакать своим желаниям», но зато знал, что должен делать нехин.
Разрешение нехо вылилось не только в походы в город. Вернее, там пара огневиков быстро примелькалась, спеша добрать людского тепла, посидеть в трактире и просто пройтись по улицам в базарный день, поглядев на местных.
Нехину улыбались, кланялись, к его учителю тоже относились весьма тепло. Людская память еще хранила смутные воспоминания о том, зачем пляшут огненные, и Кэльха не раз и не два спрашивали, выйдет ли он снова в круг. Тот неизменно улыбался и кивал: выйдет. По осени на праздник и выйдет.
Но кроме города они ходили и еще кое-куда. В горы — само собой, а кроме этого — к живущим в горах людям.
В первый раз Аэно попросил его одеться, как подобает, и, вероятно, достал до печенок этина Намайо, но слуги принесли Кэльху настоящий горский наряд. Правда, без родовых узоров и знаков, просто очень удобная одежда: замшевые штаны, высокие сапоги на плоской подошве, сорочка, меховая уна и новая куртка точно по размеру. Одежки же молодого нехина были не слишком новые и явно не раз ношеные, да еще и в родовых узорах, однако не такие богатые, как те, что он надевал на праздник.
С собой Аэно прихватил полный серебра кошель и заплечный мешок с провизией, любовно собранной для них этной Лааной.
— Куда мы идем? — этот вопрос Кэльх задал, уже когда вышли из замка.
Он неуютно чувствовал себя в новой одежде, постоянно поправлял то рукав, то полу куртки, а то и вовсе запускал пальцы в распущенные волосы, перебирал пряди, не понимая, стоит ли собрать их в хвост.
— Помнишь ту этну, у которой мы покупали мед со «снежных поцелуев»? У нее недавно погиб муж, старшей дочери и двух лет нет, младший ребенок никогда не увидит своего отца. Я хотел бы проведать ее и убедиться, что моя просьба выполнена, и ей есть кому помочь.
— Об этом ты договаривался тогда, верно?
— Да. Вести хозяйство в горах нелегко, а ухаживать за пчелами одинокой беременной женщине, у которой на руках еще и кроха-дочь, вовсе невозможно. Этна Каано вышла замуж против воли родителей. Ее род — довольно зажиточные люди из долины Шести Братьев, это еще ниже, почти в предгорьях, на границе майората. А ее муж был всего лишь бедным бортником, у которого все богатство — его пчелы. Этна Каано горда и ни за что не стала бы просить помощи у них. Но я попросил за нее и у других людей.
— Аэно, я не знаю, стоит ли задавать этот вопрос... — Кэльх подергал себя за волосы, почти как ученик. — Но все же. Почему ни твой брат, ни твой отец не занимались и не занимаются этим?
— Ты не совсем прав... — Аэно задумался, подбирая слова. — Отец... Он занимается делами майората в общем. Налоги, торговля, строительство дорог, ремонт мостов — их у нас очень много. Охрана границ и все такое. Политика, опять же. И брата он натаскивал на то же.
— А ты должен был остаться при них для подобного?
— Возможно. Отец мог запретить мне вообще выбираться из замка, мог услать к родичам матушки. Но он никогда не делал этого. Даже если я приходил домой после очередного побега в горы к своим товарищам, детям простых крестьян, никто не наказывал меня за общение с ними.
— Понятно... — протянул Кэльх и замолчал, обдумывая услышанное.
Аэно вел его, выбирая дорогу полегче, но это же горы, дорог, ведущих на самые высокогорные луга, где обычно и селились бортники, было немного, и те больше походили на козьи тропки. Как отсюда беременной спускаться было, не хотелось даже думать, а ведь она не налегке шла, а тащила и дитя, и тяжеленный короб с медом. Аэно знал, что горские женщины выносливы и сильны, такая жизнь, слабые тут не выживают. А этна Каано, ко всему, еще и родом из долины, к горам не с младенчества привыкала. Не так уж и давно она и замуж вышла, всего года четыре как. Аэно почти гордился тем, что узнал о ее беде и сумел помочь.
Если, конечно, сумел, и гордая юная женщина не отказалась от этой помощи. Но не дура же она? Конечно, сейчас она, по меркам горцев, сама себе хозяйка, почтенная вдова, которая имеет право принять под своим кровом другого мужчину, а может и прогнать со двора. Законы гор на сей счет очень суровы: приневолить женщину не может никто, даже нехо.
Аэно никогда не был в доме этны Каано, но слышал о семье, что торгует медом со «снежных поцелуев», единственная на все окрестные горы. Видимо, этину Ваэту, ее покойному мужу, удалось отыскать место, где эти редчайшие цветы произрастают не один на сотню локтей вокруг, а весьма густо. Продавался у них и другой мед, тоже редкостный и целебный — с горных маков, со стосила, с лаванды, разнотравный, но с белоснежным не сравнился бы никакой иной. Видно, именно он приносил основной заработок семье бортника эти четыре года.
Люди подсказали, как и по каким вешкам отыскать дорогу, однако даже Аэно слегка подустал, пока взобрались на нужную высоту. О Кэльхе и говорить нечего. Но это того стоило, как и путешествие на Палец: стоило только ступить на укрытую разнотравьем по пояс взрослому человеку террасу, вдохнуть настоявшийся на летнем солнце, перемешанный чистейшим горным ветром аромат трав и цветов, как усталость отступила, словно и не бывало.
— Почти как у нас луга, — заметил Кэльх, когда постояли, приходя в себя. — Только здесь свежестью и холодом пахнет даже сейчас, а внизу — нагретой землей и солнцем.
Аэно кивнул, помедлил и сказал:
— Я тут, пока шли, все думал о том, что ты спросил. И, кажется понял: отец в самом деле считал, что я стану помощником брату в делах майората. Я читал об этом в хрониках рода, анн-Теалья анн-Эфар славились тем, что были многодетным и сильным родом, это нас у отца всего трое, а у него — шесть родных сестер. Именно поэтому сейчас, кроме меня, ему некому было помогать: все женщины рода разлетелись по семьям супругов.
— Думаешь, теперь вместо тебя на это будут натаскивать сестру?
Аэно рассмеялся, покачал головой:
— Что ты, натаскивать женщину на мужскую работу? Это имело бы смысл, если бы Ниилела на всю жизнь оставалась в замке, но наш род весьма силен, породниться хотят многие, и, даже учитывая мой якобы позор и падение, к сестре начнут свататься сразу, едва ей исполнится шестнадцать. Так что отец не слишком доволен еще и по этой причине — ему и брату придется справляться самим.
— Они справятся, — в голосе Кэльха была абсолютная уверенность: действительно, и нехо, и его наследник показали такой характер...
— Меня заботит только то, что у брата ведь может родиться ребенок, которого, как и меня, позовет Огонь. И мне в этот момент хотелось бы быть рядом и поддержать его, чтобы не случилось, как со мной. Айто... Он, наверное, перерастет нетерпимость... Я надеюсь на это.
— Рядом будет твой отец — он уже принял тебя, примет и внука. А благодаря тебе замок напитается и огнем, так что не тревожься, — Кэльх привычным уже жестом растрепал волосы ученика. — Идем дальше?
Аэно кивнул и указал на другой конец крохотной долинки, где ветер трепал тонкую струйку дыма и чувствовался очажный огонь.
— Нам туда.
Как и все дома горцев, этот тоже был сложен из плоских кусков местного камня, тщательно проконопачен мхом, а крыша и вовсе поросла этим самым мхом так густо, что из-под него не было видно перекрытий. И на изумрудном бархате Аэно разглядел густо натыканные стрелки, увешанные словно бы коричневатыми бусинами — это наливались ягоды «снежного поцелуя». Надворные постройки точно так же были сплошь укрыты мшистым ковром с кустиками драгоценного растения. Тайна того, где собирают первый нектар здешние пчелы, чтобы сделать белоснежный мед, была раскрыта, и Аэно восхитился упорством покойного этина Ваэта: это ведь сколько надо было ползать по окрестным скалам, собирая и крайне бережно перенося куски мха с корневищами цветов, чтоб сотворить такую рукотворную делянку? Не один год тяжелого и опасного труда, а ведь еще требовалось изучить, чем лучше цветы подкармливать, чтоб не захирели, чтоб дали плоды и разрослись.
Во дворе, да и в самой долине стояли искусно сплетенные из соломы ульи, в воздухе неслось басовитое гудение пчел, спешащих собрать нектар с отцветающих и только наливающихся цветом растений. Лето в горах короткое, как хомячий хвост, знай поворачивайся, чтоб зимой с голоду не пухнуть. В сарае квохтали куры, несколько коз паслись на символически огороженном пастбище неподалеку от дома, а во дворе внушительного вида мужик колол пласты черного, маслянисто поблескивающего угля. Увидев чужаков, он развернулся к ним, поудобнее перехватывая угольный колун, но, узнав нехина, опустил тот на горку уже наколотых кусков и низко поклонился. Лицо и голова у него были замотаны серой тканью так, что виднелись только глаза, из-под этого намёта на плечи и грудь спускались красные, недавно зажившие шрамы. Он с явным трудом выговорил:
— Айэ намэ, нехин Аэно.
— Айэ намэ, Лэлэу. Этна Каано дома ли?
— Дома, я позову...
Аэно кивнул, отмечая, что на запястье мужчины пока еще не сверкает бронзой даже «обещальный» браслет, что уж говорить про серебряный обручальный.
Пока ждали, Кэльх вопросительно кивнул на оставленный колун — мол, кто это? Спрашивать вслух не стал, вдруг невежливо. А так и промолчать или жестом пообещать ответить позже можно. Аэно так и сделал, чуть повел плечом, обещая объяснить позже, кто такие «примаки». Именно им Лэлэу и был. Аэно знал его, горец был ненамного старше, а что такой крепкий с виду — так попробуй-ка в угольной шахте киркой помахать. Лэлэу был из рода, испокон веку разрабатывавшего угольные залежи на землях майората. И все бы хорошо, да зимой попал под обвал, причем крайне неудачно: получил осколком камня по голове и верхнюю часть тела засыпало. Когда откапывали, никто не думал, что жив, но, хвала Стихиям, он выжил. Только к тяжелой работе больше непригоден, своей семье был бы явной обузой.
Там, на торгу, Аэно пришлось очень быстро думать, как помочь вдове. И, видно, Стихии откликнулись, ниспослали нужную мысль. А договориться с теми, кто Лэлэу и его беду знал, не стоило большого труда. Горные роды живут дружно, иначе в этих суровых местах не выжить. Стараются помогать друг другу. Вот Лэлэу и отправили «примаком» — работать за кров и еду, служить вдове опорой.
А там, глядишь, и наденет-таки гордая женщина браслет на его руку, коль докажет ей парень, что достоин стать мужем и отцом ее детям. Аэно почему-то ни капли в таком исходе не сомневался. Любовь любовью, но когда в доме плачет голодная дочь, а у тебя нет сил носить ведра с водой и колоть уголь, потому что во чреве толкается дитя, поневоле задумаешься.
Из дома вышла хозяйка, всплеснула руками, увидев и узнав гостей, поклонилась.
— Айэ намэ, нехин! Счастье в моем доме!
Аэно слегка покраснел, смущенно улыбнулся.
— Айэ намэ, этна Каано. Я пришел узнать, все ли хорошо?
За его спиной коротко, по-равнинному, поклонился Кэльх, тоже улыбнулся, когда этна взглянула на него. Чужак её, кажется, слегка смущал, она и видела-то его ровно один раз, на празднике. Ну, может, и на площади, хотя кто знает, после тяжелого дня куда было беременной идти еще и на танцы и костры глазеть.
Аэно чутко уловил ее смущение.
— Это мой учитель, этин Кэльх, огненный маг. На равнинах мало знают о жизни здесь, в горах.
На это женщина только кивнула, пригласила в дом.
— Похлебка как раз поспела, окажите честь, нехин, отобедайте за нашим столом.
— Не откажемся, этна Каано.
Отказываться он бы не стал даже в том случае, если бы эта похлебка была на одной крупе и крохотном кусочке сала. И еще было интересно, как среагирует Кэльх, впервые оказавшись не в замке, где ему все было более-менее привычно, а вот так, в обычном жилище.
Снаружи горский дом — ата — казался низким и маленьким, но внутри был достаточно просторным. Наверное, потому, что не было внутренних стен, разгораживающих пространство, а только тканые шерстяные занавеси, по дневному времени поднятые и подвязанные, чтоб не мешать и не закрывать свет от двух маленьких окошек, застекленных полупрозрачными пластинами слюды, намертво вмурованными в камни.
В дальнем углу у стены стояло высокое и достаточно широкое для двоих ложе, но не на ножках, а на деревянном коробе. Сейчас его покрывал войлочный полог, простеганный яркими нитяными узорами. В этом углу все стены были увешаны такими же войлочными коврами ради сохранения тепла, там же стояла и детская люлька. Спальное место «примака» — широкий длинный сундук у противоположной стены, — было так же убрано и накрыто. Посередине дома располагался очаг, сверху прикрытый медным куполом, от которого отходила вытяжная труба, изгибаясь вбок. Оно и понятно: дым отводился в сторону, чтоб не повредить цветам на крыше.
За очагом вдоль стены шли узкий каменный стол и деревянные полки с посудой, лари с припасами, там же располагалась и низенькая дверь, ведущая в пристрой, с другой стороны стоял широкий обеденный стол, две лавки и табурет по бокам от него. Над столами по стропилам были развешаны пучки трав, кореньев, мешочки с чем-то, чистые куски сот. В доме и пахло в большей степени ими, медом, запахом прогоревшего угля.
Еще в доме было чисто и уютно, и Аэно невольно порадовался: значит, этна Каано пока справляется, особенно с чужой помощью. Она как раз, извинившись, отошла к спальному углу — там завозилась, подавая голос, дочь.
За стол сели не чинясь, все вместе, отдавая дань дому и его хозяйке. Кэльх явно старался вести себя как можно вежливей, оглядываясь с интересом, но ненавязчиво, как это порой умудрялись делать менее чуткие люди. Аэно твердо решил после рассказать ему побольше о местной жизни, в конце концов, сколько сам учителя расспрашивал? Пора бы и честь знать, дать помолчать и послушать, ведь вопросов небось...
Но Кэльх и сам сориентировался. Когда доели, он, извинившись за возможное незнание обычаев, спросил:
— Этна Каано, разрешите взглянуть? Я маг огня, а дети — очень яркое пламя.
Женщина кивнула:
— Я только покормлю дочь.
Занавесь, отгораживавшая спальный угол, упала, скрывая ее и ребенка. Кэльх снова удивленно взглянул на Аэно: неужели горцы кормят детей молоком так долго? Девочке было явно уже побольше года, Аэно сам говорил. Молодой нехин понял вопрос, кивнул, снова чуть повел плечом: и это расскажет и объяснит.
Когда хозяйка вернулась, снова сев за стол, Кэльх осторожно протянул руку к её животу. Чуть помедлил, давая время возразить, если вдруг что не так, и все-таки коснулся, бережно, едва-едва приложив ладонь, закрыл глаза, будто прислушиваясь.
— Мальчик... Когда придет время, одна лучше не оставайтесь, этна: беспокойный, яркий, перевернется еще. Но пока все в порядке, — сказал он наконец, отодвинувшись, и потянулся к кружке с травяным отваром, щедро подслащенным медом.
Аэно, старавшийся уловить всю картину в целом, внимательно следил за этной и Лэлэу, поэтому видел, как взгляд хозяйки дома метнулся к парню, как тот твердо, пусть и едва заметно, кивнул.
— Благодарю за совет, этин Кэльх, — женщина улыбнулась ему и вдруг опустилась перед сидящим Аэно на колени. И рядом с ней так же безмолвно опустился Лэлэу.
Чуть стукнуло — Кэльх отставил кружку и отодвинулся, чтобы не мешать, поняв, что сейчас должно произойти что-то важное. Нахмурился, когда этна Каано заговорила: он, к сожалению, не понимал ни слова в горском наречии.
Аэно, вспыхнув от смущения, все же уверенно кивнул, коротко спросил что-то, выслушал ответ, поднялся, прошел по дому, словно был в полном праве распоряжаться здесь, как в своем замке, открыл маленький сундучок у изголовья кровати и быстро отыскал там какой-то сверток. Развернул, и на свету тускло блеснули тяжелые старинные браслеты из литого серебра, потемневшие от времени, украшенные чернью. Вернулся к даже не шелохнувшимся за это время горцам, заговорил нараспев, голос чуть подрагивал и срывался, грозя «дать петуха».
Не дал — Кэльх не шевельнулся, но от него такой теплой волной пришло одобрение и понимание происходящего, что Аэно все-таки справился, сумев договорить до конца как полагается. Даже больше: на его голос и пламя в очаге откликнулось, сначала заволновавшись, а потом вспыхнув ровно и высоко. Прозрачное пламя вспыхнуло и в ладонях нехина, облизав и очистив браслеты не только от патины, но и от эманаций горя и смерти, с ними связанных. И, когда оно погасло, Аэно торжественно надел свадебное украшение на руку женщине и помог ей надеть браслет на руку Лэлэу, вернее, просто держал свою ладонь на ее кисти, пока она это делала.
— Айэ, аманэо нэи! Будьте счастливы, — он не стал и садиться снова, отстегнул от пояса внушительный кошель, оставив его на столе, жестом и взглядом приказал Кэльху попрощаться и выйти, и вышел сам, прикрыв дверь.
И уже на улице как-то судорожно, словно долго-долго сдерживал дыхание, вздохнул.
— Стихии, это...
— Просто обязанности нехо, — негромко, чтобы не услышали в доме, отозвался Кэльх, осторожно подталкивая его в спину. — Идем, Аэно, идем. На том краю луга выдохнешь.
Аэно согласно кивнул и поспешил через густое разнотравье по едва-едва заметной тропке.
«Выдыхал» Аэно до самого вечера. Только к закату он пришел в себя настолько, чтобы, постучавшись и получив разрешение, проскользнуть в комнату Кэльха.
Огневик сидел за столом, раскладывал какие-то крохотные таблички, которые, завидев ученика, небрежно сгреб в шкатулку.
— Пережил?
— Да. Это все-таки тяжело. Ну, ответственность — будто на ладонях не браслеты, а чужие судьбы держал.
— А разве нет? — Кэльх пересел на кровать, кивнул ученику садиться рядом. — Это и есть их судьбы, которые они доверили тебе.
— И как только не побоялись, такому шалопаю? — пробурчал тот, но по лицу было видно, что очень уж его грело это доверие.
— Ты единственный, кому и доверили бы, — возразил Кэльх. — Кому еще? Твоему брату? Он пока только учится понимать, чего стоит власть. Отцу? Он слишком далек и холоден. Ты огонь, Аэно, к тебе невольно тянутся, желая согреться. А ты греешь... Не переживай. Лучше принеси со стола гребень — опять все волосы спутал.
Аэно послушно подскочил, мысленно обругал себя: слишком поспешно, ну! Учителю ведь не составит труда догадаться, что ему безумно нравится расчесывать выгоревшую спутанную гриву, равно как и самому подставлять голову под ласковые руки, млея от прикосновений так, что аж заходится все внутри.
Сегодня Кэльх уже успел расчесаться сам, помощи ему не потребовалось, а вот Аэно опять теребил и теребил волосы, так что пряди у лица почти превратились в паклю, с ними пришлось изрядно повозиться. Кэльх сосредоточенно водил гребнем, стараясь не дергать, распутывал волоски, порой вздыхая: он-то понимал, что это просто следствие воспитания. Дали бы Аэно хоть что-то в руках вертеть, хоть гладкий камушек или кусочек кожи — вот как сейчас край покрывала мял — было бы совсем другое дело.
Подтолкнув ученика, чтобы сел прямее, Кэльх принялся за основную массу слегка отросших за лето волос, которые от пальцев все-таки спасла заколка. Ему совсем не нравился тот жест, которым Аэно себя успокаивал: успокоение через боль — это плохо, нездорово, и так быть не должно. А вот как от этого избавить подростка, следовало крепко поразмыслить. Можно было, конечно, поступить радикально и выбрить ему виски, так, чтобы теребить было нечего, а все волосы увязывались в хвост на макушке и не рассыпались. Аэно подобный изыск был бы к лицу, но... Вряд ли это поприветствовал бы нехо Аирэн.
Воздушники вообще славились излишней консервативностью, похуже неторопливых и основательных земляных. Кэльх запустил пальцы в волосы, проверяя, все ли прочесал, и отдернул руку: Аэно почему-то вздрогнул всем телом, а об его уши можно было и вовсе обжечься, так они горели. И руки на одеяле стиснулись до белизны, намертво, до подрагивающих от напряжения запястий. И спина закаменела, и дышит через раз.
— Аэно? — кинув гребень на кровать, Кэльх взял его за плечи, потянул, разворачивая.
Что ученик и до этого откровенно млел от расчесывания, огневик конечно замечал, но не придавал значения — подобное любили многие маги огня, он и сам не был исключением, сидел и жмурился, как наглаживаемый кот. Но чтобы так...
— Я не... Я... Прости! — Аэно вывернулся из рук, вскочил и вылетел из комнаты так, словно за ним гнались. Правда, двигался неловко и, кажется, прижимал руку к животу. Да нет, Стихии, не к животу!
Запустив пятерню в собственные волосы, Кэльх подергал их, хотя хотелось приложиться лбом об спинку кровати. Или идти догонять Аэно. Хотя нет, это чуть позже. Пусть... придет в себя, а потом надо будет поговорить, чтобы не напридумывал глупостей.
Проклятые воздушники и тут умудрились напакостить. Еще бы, у них-то обычно даже в этом возрасте темперамент был откровенно никакой. И как столько детей потом плодили? А огневики... А молодые огневики...
Выругавшись, Кэльх подобрал гребень и принялся вертеть его в руках. Как решить проблему, он не знал, но с Аэно точно нужно было поговорить!
Комментарий к Глава 8
Айэ! - горское приветствие и прощание, в сочетании с другими словами может значить как "доброе утро", "добрый день", "добрый вечер" и прочее. Дословно переводится как "радуйся", то есть, горцы говорят: "Радуйся утру (дню, ночи)".
Аманэо нэи - "нашедшие друг друга", проще говоря - "новобрачные".
========== Глава 9 ==========
Время в горах, может, и кажется текущим неторопливо, на поверку несется бурной рекой, только оглядываться успевай. Кэльх и успевал — едва-едва, замечая только по ярким вешкам: Вершина лета миновала, на столах в трактире появились местные овощи и фрукты, грибы. Потом видимые из окон зеленые долины в какие-то считанные дни стали золотыми, бурыми, алыми — разнотравье и местные деревца, больше похожие на кусты, сменили зеленые летние наряды на пестрые осенние.
Подоспела и Большая осенняя ярмарка, обычно растягивавшаяся не на один день, а на целую неделю. А он так и не сумел поговорить с учеником о той проблеме, что грозила им обоим неловкостью. В роду Аэно недаром слились анн-Теалья и анн-Эфар, Вода и Воздух: нехин уходил от неудобного разговора, словно угорь через вершу, переводя темы на что угодно, соглашаясь рассказывать о любых обычаях горцев, обо всем, кроме того, что требовалось Кэльху. Будь в замке хоть кто-то, кто мог бы ответить на вопросы, Кэльх уже пошел бы к нему, не задумываясь. Но к кому? К нехо Аирэну? Ага, еще можно было сходить к этне Лаане, больше шансов остаться в живых.
Дома мающегося ученика в такой ситуации пинком бы погнали куда-нибудь, хоть к девушке посговорчивей, хоть в заведение известного толка. Не в открытую, конечно, на люди такое не выносили, но все понимали: огненные, яростные, куда им сдерживаться, перегорят еще. Такого Кэльх точно не желал, но и предотвратить не мог. В итоге решил подгадать момент и поговорить о том, что может случиться с огневиком плохого, если он не в ладах с собой, но пришлось отложить это на после ярмарки. Хотя бы потому, что не до того было, оба целыми днями носились по городу, к вечеру едва доползая до замка и валясь с ног от усталости.
На осеннюю ярмарку собирались обычно все, и те, кто даже по весне к людям не выходил, и Аэно говорил, говорил, говорил, решал проблемы, разбирал споры, подбадривал и радовался за других. Шесть дней подобной жизни — и седьмой, когда все дела негласно были оставлены ради праздника, показался настоящим чудом. Потому что можно было хоть поспать немного, а не нестись к замковым воротам с самого утра, едва перехватив чего-нибудь на кухне.
Еще седьмой день стал чудом, потому что вместе с ними в город решил спуститься нехо Аирэн. Аэно, кажется, ушам не поверил, когда за завтраком отец велел не уходить без него, и потом почти приплясывал у ворот, поминутно глядя, не виднеются ли просторные рукава отцовских одежд, не полощет ли ветер праздничные широкие ленты. И потом шел, будто во сне, пока Кэльх не поймал его за руку, окликнув нехо:
— Нехо Аирэн, мы сейчас вас догоним.
Тот покосился на огневиков, но ничего не сказал, двинувшись дальше.
Когда он отошел немного, забрав с собой ветра, Кэльх развернул Аэно к городу.
— Смотри. Прислушайся. Люди, людское пламя. Ну?
Глаза ученика вспыхнули осмысленно, он потянулся взлохматить волосы, но ему не дали, руки перехватил Кэльх, встал за спиной. И Аэно поневоле подался вперед, сперва — чтоб уйти от до крайности смущающего прикосновения, потом уже — всмотревшись и вслушавшись в то, как горит и переливается невидимым пламенем город внизу. А тот действительно горел, пылал, как громадный костер. За беготней Аэно и не обращал на это внимания, не понимал, почему стремится туда, к людям, как бы ни было тяжело, как бы ни уставал. Теперь дошло, что грелся все это время неосознанно.
— У вас очень своенравная земля, — Кэльх говорил медленно, задумчиво, тоже глядя на город — понял, что ученик разглядел, наконец. — Очень отзывчивая, прогревается моментально, только дай тепла. Но и жадная при этом, сколько ей не давай — все мало. Я станцевал только раз, Аэно, и гляди, что вышло.
— Ты будешь танцевать и сегодня, так ведь? Люди обещали сложить самый большой костер за последние сто лет, не пожалеть дров.
— Буду. Я всю неделю собирал этот огонь, теперь пришла пора его отпустить.
Подтолкнув Аэно вперед, Кэльх зашагал следом, собранный и одновременно спокойный. Он действительно чуял, как переливается внутри заемное пламя. Полыхай так его собственная сила, глаза были бы уже черным-черны, а так — почти светились изнутри, сияли, заставляя людей оборачиваться. Глаза Аэно, идущего рядом, тоже мягко светились темным янтарем. Может, он и не собирал силу целенаправленно, как учитель, но тоже ведь копил неосознанно, бездумно. Суть и предназначение огневиков: завершить круг огня. Люди берут тепло от земли, огневики забирают его у людей и возвращают земле. Все честно, все в равновесии, огонь не гаснет, не затухает, выгорая в не имеющих возможности поделиться им людях.
Короткий осенний день майнул* над долинами белым крылом и угасал, небо потихоньку наливалось алым жаром, а пятиглавая вершина Янтора полыхала нестерпимо, словно вместо льда ее облекало расплавленное золото. Кроме этого небесного огня был и земной: на каждом окне трепетали язычками пламени свечи, толстые, из золотистого и белого воска, чтоб горели всю ночь до самого утра. Горцы верили, что в эту ночь к их окнам слетятся духи предков проверять, как живется потомкам, все ли хорошо у них, дать совет во сне или отругать. Считалось, что увиденный этой ночью сон обязательно сбудется или хоть даст подсказку о будущем. Поэтому на площадь собирались рано, на закате. Да, танцевать будут дотемна, но осенняя ночь — долгая, не то что летняя. Разойдутся, наплясавшись, поспать успеют все.
Появление на празднике нехо встретили со сдержанным восторгом. Пока тот ходил по городу, наблюдая за гуляниями, с ним в основном раскланивались, но старались не докучать. На площадь же откуда-то принесли массивное деревянное кресло, поставили на крыльцо одного из домов, чтобы нехо мог сесть со всем удобством, а ему никто не мешал, не смущал и не путал ветра. Ну и чтобы танцующим он тоже не мешал, стоя столбом посреди площади — не в этот день.
Единственный раз его потревожили, когда пришла пора зажигать костер. Подошел градоправитель, протянул мешочек с огнивом — но нехо властным жестом указал на сына. И градоправитель повиновался, пожалуй, даже больше с охотой, нежели по приказу. Аэно с коротким поклоном принял у него два незапамятной древности кремня, почти стершиеся,— видно, скоро придется искать новые, — опустился на колени у исполинского костра, для которого в этот раз жители города и окрестных селений, горных ата и ата-ана, хуторов на несколько семей, не пожалели дров. Он знал, что каждый считал своим долгом принести хоть щепочку, хоть веточку, хоть малое полешко. Конечно, не все пошло в общий костер, с чего-то ведь и другие тринадцать надо было складывать, но и они сегодня выглядели повнушительнее. Искры щедрым огненным веером рассыпались из-под кремней, мгновенно занялась растопка внутри костровой башни. Полыхнуло ярко, жарко, будто прикованные к разгорающемуся огню взгляды подпитывали пламя не хуже дерева. Кто-то подхватил заранее уложенный с краю факел, понес к маленькому костру, кто-то взял следующий... Мелодия взвилась в воздух почти одновременно, музыканты спешили урвать первенство, выразить восторг первыми. Огонь пылал — и пылали люди, смеясь звонко и искренне, отбросив все плохое. Не сегодня, не в этот вечер, не в эту ночь.
Кэльх танцевал вместе со всеми, впитывая в себя, добавляя последние искры к готовящему вырваться на волю пожару. Сколько мог вместить, сколько мог удержать, не больше, но и не меньше. Рядом то и дело мелькали выгоревшие до золотистого волосы Аэно, тот тоже запрокидывал голову, отбивал каблуками такт, веселясь, чувствуя людское настроение.
Костер, уж на что был большой, прогорел быстро, но Кэльх не сразу пошел на угли. Отошел к нехо Аирэну, присел на ступень крыльца, осторожно лаская рвущуюся на волю силу. И решительно скинул всю лишнюю одежду, оставшись, как по весне, в штанах и рубахе, только чтобы не смущать людей. Взглянул напоследок на нехо, на Аэно, вынырнувшего из толпы, отдуваясь, вставшего рядом с отцом, — и шагнул к костру. Люди расступались перед огневиком, расходились в стороны и замирали, обращая на него взгляды. А Кэльх уже и не чуял этого. Его вела сила, зов Стихий, которому он охотно подчинялся. Земля звала, она хотела еще огня, согреться, расцвести окончательно — и Кэльх щедро дарил ей искомое, сколько мог, как мог, отдаваясь пляске до тех пор, пока не закончились силы.
Заемные силы.
Стихия отхлынула буквально на мгновение, позволяя принять решение, позволяя повернуться, оглядеться вокруг, увидеть обращенные к нему лица. Если он остановится сейчас — огня не хватит. Если остановится сейчас — будет плохо. Кто-то не согреется, не переживет зиму, не доживет до весны.
И Кэльх снова позволил стихии увлечь себя, горя уже сам. Только вспыхнула над волосами огненная корона.
Аэно, только что с непередаваемым восторгом и восхищением смотревшему на то, как танцует учитель, внезапно стало страшно, так страшно, что и не передать, от того, как вдруг изменилось течение танца. Или не оно? Он буквально упал на ступеньку крыльца, стягивая сапоги, оборвал петлю на уне, бросил ее под ноги отцу, не оглянувшись на него. Уже на бегу содрал с волос заколку, не почувствовав мгновения боли от выдернутых волосков, запутавшихся в ней.
Кэльх ведь рассказывал о том, что творилось сейчас, но все воспоминания промелькнули мгновенно, оставив голову совершенно пустой перед прыжком-полетом на еще не остывшие угли. В нем ведь тоже была чужая, заемная сила, чужой огонь, который так и не выплеснулся никуда. И он уже знал, что делать. «Направь вовне, гори не для себя», — словно наяву услышал слова Кэльха. Заглянул в страшные, черные глаза — и увидел ревущий в них Огонь. Движения? Ритм? Мысли? Все это стало неважным, когда подхватило и закружило Стихией. Осталось только понимание, что нужно отдать силу, поддержать, помочь тем, кто так жадно вбирал её: людям, городу, земле вокруг. Отдать, пока есть, что отдавать, пока есть угли и пока бьется рядом чужое пламя, которого осталось так мало...
Пляска оборвалась сама собой, будто ледяной водой плеснуло. Аэно остался стоять, шатаясь, хватая ртом воздух, Стихия ушла так же резко, как накатила, насытившись и успокоившись. Остался только колышущийся, будто трава на ветру, круг людей, круг пепла и посреди всего этого — упавший, скорчившийся, сжавшийся в комок Кэльх.
— Меда! Воды с бальзамом! — хрипло прокаркал словно бы сорванным горлом Аэно, падая на колени рядом, руками, трясущимися от собственной слабости и страха, да что там — смертного ужаса, что опоздал помочь, приподнимая, укладывая вусмерть растрепанную голову себе на колени. Пальцы — к шее, уловить хотя бы слабое биение жилки. Кто-то подскочил, подавая густой от намешанного с водой меда напиток, а под пальцами глухо стукнуло.
Жив.
Жив, буря раздери! И можно поить, только вот никак не выходит, чтоб не расплескался драгоценный эликсир. И Аэно, наплевав на всё и вся, вспомнил, как описывался в одном из трактатов по медицине, что он со скуки взялся однажды читать, способ напоить раненого, набрал воду в рот и припал к сухим приоткрытым губам, вливая ее по чуть-чуть, осторожно поглаживая горло свободной рукой. То слабо дрогнуло, Кэльх сглотнул раз, другой, не приходя в себя. Аэно не спешил радоваться, снова набрал питье и продолжил поить. Пока не опустела немаленькая кружка для медовухи. Только потом позволил себе отдышаться, проверить еще раз. Под пальцами билось, редко, слабо, но билось же. И едва-едва, почти неуловимо горела искра под пеплом — именно так сейчас ощущался учитель.
— Нехин, — знакомый голос этина Йета заставил вздрогнуть и собраться. — Его б сейчас в тепло, к огню. Сами-то встать можете?
— Я встану. Принесите... хоть одеяла, что ли.
Он точно встанет — но как только получит возможность укутать Кэльха хоть во что-то и укутаться самому. Одежда сгорела напрочь, но его сейчас мало волновали чужие взгляды. Просто было холодно.
На плечи вместо шерсти почти тут же опустился легкий, едва ощутимый и прохладный шелк. Йет с другой стороны уже протягивал одеяло — наготове держал, что ли, как и питье? — но сзади был не он. Сзади стоял отец, сжимающий губы так, что те побелели, но молчащий. Даже ветер вокруг него стих, уснул, чтобы не выморозить нечаянным прикосновением. А на плечах Аэно лежали его верхние одежды, праздничные, длиннополые, не разберешь, то ли плащ с рукавами, то ли просторная куртка до пят — самое то, чтобы закутаться и скрыться хотя бы от взглядов.
Аэно сунул руки в рукава, чтоб не соскользнули пафосные шелковые тряпки, к которым он обычно и не прикасался — куда больше любил обычное сукно и тяжелую кожу, подбитую мехом. И принялся заворачивать в одеяло учителя, внезапно показавшегося слишком легким. Словно Пламя выжгло его, как выжигает яростный огонь недр пористый вулканический камень. Он бы, наверное, попытался и на руки поднять Кэльха, но не дали. Мага подхватил Йет, а ему самому помог подняться с онемевших колен отец.
— В замок... — нехо все-таки разлепил губы, вымолвил, словно через силу.
— Нельзя, нехо, — Йет глядел виновато и в то же время с усталым приятием, готовый снести наказание за то, что перебил, но не в силах молчать. — Он же остыл, видите, дрожит? А их только люди согреть и могут.
И отец — вот невидаль, но удивляться Аэно будет много позже, — смолчал, кивнул — и повел следом за трактирщиком в «Песню родника». А там уже ждала бадья с горячей водой, куда сунули сперва мага, а потом, отмыв его от пепла, сунулся и сам Аэно, благо, вымыть надо было только ноги. И в кровать их уложили вдвоем в одну, в той же самой комнатке, и снова отец промолчал, только одеяло поправил, чтоб укутывало сына, словно гусеницу — паутинный кокон. Кажется, даже сидел рядом... Аэно не запомнил, потому что усталость навалилась резко, так же резко, как до этого оборвалась пляска. Просто бок что-то грело, а рядом кто-то будто проносил на подносе угольки, самые разные, горячие, обжигающие и едва теплые, но все отдающие ему самую каплю тепла. А уже он делился этим с учителем, грел, как мог, пока того не перестала бить дрожь. Тогда и сам уснуть смог, даже во сне вслушиваясь, боясь, что искра рядом потухнет.
Он проспал трое суток, как потом сказал Йет. А вот Кэльх после спал еще двое, и его нужно было поить и кормить во сне, ухаживая, как за лежачим больным, чтоб, проснувшись, смог хотя бы сесть ровно.
— Как же вы нас напугали, нехин Аэно, — помогая по капельке вливать в спящего мага все тот же мед с бальзамной водой и перетертый до жиденькой кашицы суп, вздыхал трактирщик.
Отец, который, оказывается, все это время был рядом, не ушел в замок, не вздыхал. Только глядел... Да нет, пожалуй, не зло. С непониманием — да. И с пониманием одновременно, все-таки, он тоже был магом и знал, что такое зов Стихии. Казалось, ему даже этих дней не хватило, чтобы обдумать поступок сына, так что он почти и не говорил с ним. Только осведомился пару раз о самочувствии, особенно когда коснулся и не почувствовал привычного жара.
— Не очень, — честно признался тогда Аэно. — Но ему еще хуже. И ведь горел не за свою землю, отец, за нашу. Выгорел бы дотла, и как бы я смог после этого жить?
Он не упрекал, не просил понять — ставил перед фактом и замолкал, чтобы снова прижаться к спящему огневику, запустить руку в его волосы, осторожно поглаживая виски и надо лбом, с содроганием и восхищением вспоминая огненную корону над этими волосами.
Когда Кэльх все-таки проснулся, поначалу он ничего не соображал и не понимал толком, действительно напоминая больного. Немного пришел в себя только еще через день, осознал произошедшее, осторожно спросил:
— Ты... плясал, мне не почудилось?
Ни нехо Аирэна, ни этина Йета в комнате не было — Аэно уже оправился достаточно, чтобы не нуждаться ни в чьей помощи, а у обоих мужчин накопились дела. Поэтому он спокойно сел рядом, осторожно беря в ладони руку учителя, бездумно, но предельно ласково поглаживая истончившееся запястье.
— Не почудилось. Во мне же тоже была чужая сила, и я не мог допустить, чтобы ты выжег себя дотла.
— Прости. Я готовил тебя, но не думал... Не думал, что это случится так рано.
— Это случилось, когда случилось, нет смысла теперь нервничать. А ты, — Аэно приподнялся, навис, сердито хмуря брови, — пообещаешь немедленно, что больше не станешь вести пляску один.
— Если ты будешь рядом — обещаю, — Кэльх говорил легко, будто шутил, но тон... Тон серьезный, и за этим обещанием скрывалось что-то большее, Аэно нутром чуял, но не мог понять, что.
— Слово нехина анн-Таэлья анн-Эфар, — отчеканил он. — Я буду рядом с тобой в кругу в праздник Перелома, и в праздник Первого меда, и в Вершину лета, и в Осеннюю пляску.
Кивнув, будто это было само собой разумеющимся, Кэльх уточнил:
— Как нехо?
— Мы почти не говорили, но он... Он просидел с нами рядом все время, что я спал. И немного после. Грел, — Аэно улыбнулся, снова берясь разминать и поглаживать руку Кэльха, уже другую.
— Хорошо, значит, обдумал мои слова. И понял, что ты засветился, — Кэльх усмехнулся, чуть сжал пальцы. — Знаешь, как у нас отличают тех, кого вы зовете нехо и нехинами?
— Ты не рассказывал, — покачал головой Аэно.
— Прозвища. Которые нужно заслужить. Мы смотрим на дела, а не на кровь и родовитость — Огонь слишком горд, чтобы принимать в счет заслуги предков. Заслужи, засветись сам — или никак.
Аэно кивнул, принимая объяснение. Потом нехотя выпустил руку учителя из своей.
— Тебе нужно поесть, я старался кормить по чуть-чуть, хотя бы миску шерха в день, но этого мало.
— Это я всегда согласен, как любой огонь, — Кэльх рассмеялся, но потом закашлялся. — Только воды дай, наговорился.
Нехин помог ему сесть, подложив под спину подушки, принес теплого морса — кувшин стоял на краю каминного жерла, чтоб не остывало целебное питье, помог напиться.
— Сейчас принесу обед. Наверное, тебе пока не стоит есть слишком тяжелое?
— Да, и понемногу, но часто. Ты что-то хочешь спросить? — Кэльх даже в таком состоянии оставался учителем, не мог не заметить сдерживаемого любопытства.
— А у тебя тоже есть прозвище? — Аэно отчего-то даже затаил дыхание, ожидая ответа. Это казалось важным. Словно узнавать что-то новое об учителе — это как новая ступенька в бесконечной лестнице наверх. А что там, наверху — пока еще не понятно.
— Нэх Кэльх Солнечный Хранитель, — имя удлинилось еще на одно слово, и Кэльх весело сощурился. — Вот теперь я представился полностью.
— Вот теперь я с тебя не слезу, пока ты мне все-все не объяснишь, — пообещал Аэно, слегка краснея от собственных дерзких слов, и отправился за едой на кухню трактира. Кормить так кормить, ему ухаживать за Кэльхом было только в радость.
Комментарий к Глава 9
*Майнуть - (крылом) махнуть, (перед глазами) промелькнуть, (о времени) быстро пролететь, минуть.
========== Глава 10 ==========
В замок отправились далеко не сразу. Кэльх и в прошлый-то раз не отлежался толком, как дошел только, а теперь Аэно и вовсе согласился вернуться домой, лишь когда учитель оправился, перестав походить на собственный скелет. Восстанавливался огневик, конечно, быстро, не в пример обычному человеку, но все же у Йета они загостились. Правда тот не сказал по этому поводу ни слова, от денег пытался отмахнуться и бурчал что-то о слишком уж честных нехинах, которые и так много для людей делают.
— То, что я делаю — мой долг, как сына этой земли, — возразил Аэно на его слова. — А вот вы, этин Йет, вовсе не обязаны были заботиться о нас столько времени, так что не спорьте, примите мою и отцовскую благодарность, выраженную хотя бы так, в звонком серебре.
— Ладно уж, как скажете, нехин... — сдался владелец трактира.
И сунул им на дорогу пару испеченных женой медовых пирожков, будто не до замка идти собирались, а прямиком в горы. Аэно солнечно улыбнулся и принял их: выпечка в таверне всегда была вкуснейшей, пожалуй, даже немного вкуснее, чем готовила этна Лаана. Они с Кэльхом этими пирожками по пути и полакомились, не удержавшись, больно запах был манящим.
— Нехин Аэно, — встретил их во дворе замка недовольный голос этина Намайо, — ваша мать просит вас зайти к ней.
— Иди, — Кэльх чуть устало кивнул ученику. — Я к себе, дойду, не беспокойся.
— Все равно буду, — бормотнул Аэно и умчался поскорее, пока учитель не увидел, как предательски вспыхивают его уши.
Правда, через два лестничных пролета он заставил себя идти степенно, успокаивая дыхание и сердце, приводя в порядок, насколько было возможно, волосы и одежду. Уж кому-кому, а матушке не стоило добавлять беспокойства.
Женские покои в замке располагались в Южной или Янтарной башне. Называлась она так не зря, стены там были обшиты драгоценным деревом под золотистым лаком, полы покрыты наборным паркетом, а мебель инкрустирована мозаиками из янтаря всех возможных для этого материала цветов. Красиво, солнечно. Зимой так особенно радует, когда не хватает тепла, но и сейчас глаз ласкает, перекликаясь с еще не опавшим золотом листьев и желтизной травы за окнами.
Мать ждала Аэно в своих покоях, сидела в кресле у окна, перебирая бахрому накинутой на плечи шали, самой простой, несложной вязки, но сделанной из мягкой дорогой шерсти. Разрешив сыну войти, она поднялась навстречу, улыбнулась, хотя глаза влажно поблескивали.
— Ты в порядке, Аэно? Твой отец рассказывал...
— Все хорошо, матушка, — юноша шагнул к ней, припал на одно колено, осторожно и очень бережно подхватив тонкие кисти и поднося их к губам. Не для того, чтобы поцеловать — только согреть выдохом вечно прохладную кожу. В его памяти жило воспоминание о том, что когда-то ее руки были теплыми, даже горячими. Очень давно, когда ему было чуть-чуть больше трех лет. А потом родилась сестра, и матушка заболела. Выздоровела, но с тех пор ее руки больше никогда не согревались, как прежде.
— Встань, полно... — она осторожно потянула сына вверх, а когда тот поднялся — все-таки не удержалась, обняла, тихо всхлипнув. — Я так рада, что этин Кэльх пришел вовремя...
— А уж я-то как рад, правда, мама. Не волнуйтесь, теперь все будет хорошо.
Он усадил ее обратно в кресло, сдернул с другого подушку и устроился у ее ног, словно верный паж.
— Я танцевал на празднике в огненном кругу. Это было просто безумное ощущение. Словно я — это Эфар, а Эфар — это я.
— Отец то же самое рассказывал о своих полетах, — нейха Леата все-таки улыбнулась, утерла сорвавшуюся на щеку слезу. — Что ветер — это он, что все небо, все земли внизу — все его.
— Я помню. Матушка, что вас так печалит? — Аэно обнял ее колени, глядя снизу вверх.
— Если бы я сама знала, Аэно, — она попыталась улыбнуться, но получилось плохо. — Плачу и плачу все время, даже если беды нет...
Он нее шло ровное тепло, почти как от отца, даже сильнее — Аэно и раньше чувствовал, что мать очень его любит, но сейчас получил зримое тому подтверждение. Только что-то царапало, цепляло. Что-то было не так, какой-то едва уловимый изъян. Он сам не мог сказать, что настораживало и заставляло вслушиваться еще внимательней. Спросить бы сейчас учителя, но тот, наверное, отдыхает.
— Может быть, где-то болит? Позвать этина Отайво?
Правда, старый лекарь, обитавший в городе, уже давненько отошел от дел, всех болящих принимал его ученик, но по старой памяти этин еще иногда наведывался в замок. Хотя маги и отличались завидным здоровьем, случалось и им болеть, да не как простым людям, а с размахом, так сказать, с чувством.
— Не стоит, Аэно, все действительно хорошо, — постаралась успокоить уже его мать.
Но слова не убедили. Ну неправильно, и все тут. Настолько, что поговорив с матерью, посидев у нее еще немного, Аэно не смог уйти к себе. Постоял в коридоре, кусая губу, дергая себя за волосы, и все-таки шагнул к комнате Кэльха. И удивленно моргнул, обнаружив, что дверь туда приоткрыта.
Врываться без стука ему не позволяли ни правила приличия, ни сам Кэльх, поэтому он подошел к двери и собирался постучать, обозначая свое присутствие. Уже поднял руку — и моргнул, поняв, что в щель видится яркое голубое пятно. В комнате ничего голубого не было, это Аэно помнил точно. А еще помнил оттенок: платья такого цвета обожала носить его сестра. И что бы ей делать в комнате учителя? Не говоря уж о том, что юной нейхини неприлично заявляться к взрослому мужчине какого угодно ранга без сопровождения гувернантки или матери. Он, к тому же, не слышал, чтобы меж сестрой и Кэльхом шел разговор, так что слегка качнул беззвучно отошедшую еще дальше от косяка дверь.
Ниилела стояла совсем недалеко, смешно насупившись и разглядывая спящего Кэльха. Аэно не видел кровать и учителя целиком, но точно знал, что тот спит — уж больно неподвижно лежала появившаяся в поле зрения рука. Дверь приоткрылась еще чуть шире, и Ниилела, вздрогнув, обернулась: к разного рода ветеркам в замке были привычны все, а дети нехо — особенно, зная, что следом за простым вроде сквозняком может явиться злой отец.
— Аэно?..
— С ума сошла? — почти беззвучно прошипел тот. — Быстро иди сюда!
А если бы это, в самом деле, был отец? Он мог, в замке он волен идти куда вздумается, хоть в комнаты слуг, хоть в стражнические казармы, хоть к учителю сына. И тогда Ниилеле не избежать наказания. Выпороть ее, конечно, никто не выпорол бы, женщин вообще так не наказывают, но вот поставить коленками на крупу и заставить при этом наизусть повторять Кодекс — вполне.
Надувшись еще больше, Ниилела прошмыгнула мимо брата в коридор.
— Я всего лишь поглядела, — обиженно заметила она, когда Аэно прикрыл дверь. — Этин Намайо сказал, что вы два дурака-огневика. Вот мне и стало интересно!
Она вскинула голову, глядя на брата, и Аэно показалось, что ему в лицо подул легкомысленный летний ветерок, один из тех, что носятся над горами без толка и без смысла, исключительно по своей прихоти, дуя, куда взбредет, не принося никому ни прохлады, ни облегчения. Сестра напоминала сейчас как раз такой ветер, пойдя на поводу у своих глупых, почти детских желаний. Аэно внезапно почувствовал себя странно взрослым.
— Ния, этин Кэльх очень устал, он отвел от нашей земли большую беду и сильно выложился, — он тихонечко подтолкнул сестру к своей комнате, почти не касаясь, соблюдая максимально возможный среди родственников уровень этикета. — А тебе разве не говорили, что нельзя смотреть на спящего, ему может присниться кошмар. Представляешь, если огненному магу приснится страшный сон?
— Ну приснится, и что? — шагая, куда велели, буркнула та, правда, слегка неуверенно. — Айто только окно один раз разбил!
— То Айто, а то — огненный маг, очень сильный. Нейхини Ниилела, мне что же, сообщить о вашем неподобающем поведении матушке? Это очень расстроит ее, — Аэно сменил тон с ласково-увещевающего на строгий, его злила неспособность сестры понимать серьезность ее проступка.
— Не надо! — Ниилела замотала головой. — Ты же не скажешь, правда, Аэно?
— Если ты подумаешь и объяснишь сейчас же, чем могло обернуться твое глупое любопытство.
— Ну... Аэно, а этин Намайо еще сказал, что ты прыгал по углям... без всего. Это тоже правда? — старательно похлопала ресницами девочка, да так, что и не понять — то ли пытается перевести тему, то ли хитрит, то ли еще что женское.
— Не прыгал, а танцевал в огненном круге. И не пытайся ускользнуть от ответа, Ния, я жду! — он сурово скрестил руки на груди, подражая отцу, и нахмурился.
— Ну-у... Мне бы сказали, что я не должна заходить в чужие комнаты? Тем более, к этину...
— Что-то еще? — Аэно нахмурился еще сильнее.
Ну неужели она не понимает? А ведь должна, ее обязаны были учить правилам поведения нейхини и объяснять, чем именно грозит нарушение того или иного ограничения! Застань ее кто-то в комнате любого из слуг, и тому грозило бы обвинение в совращении несовершеннолетней девицы высокого рода, а ей — пятно на репутации. Даже если бы они просто разговаривали! Комнаты мужчин — запретная территория, пожалуй, кроме комнат отца и братьев. Хотя и сюда её не стоило приводить, да.
— Не знаю я, Аэно! — она аж ногой топнула. — Я ничего плохого не делала, я вообще не знала, что этин Кэльх там будет! Просто интересно было поглядеть, вы же мне ничего не рассказываете, ни ты, ни отец — а я тоже хочу знать о других землях и людях!
— Сядь, пожалуйста, — Аэно кивнул ей на кресло в углу у камина, сам устроился на кровати. — Я объясню. И больше не повторяй такой ошибки. Иначе стоять тебе на гречке и заучивать Кодекс наизусть. А насчет иных земель... Библиотека в полном твоем распоряжении. Там есть книги обо всех уголках Аматана и даже о землях за его пределами. А о Темных землях... Когда мне придется уехать туда, я буду писать тебе длинные и обстоятельные письма, согласна?
— Не хочу на гречку, — мрачно отозвалась Ниилела, сев в кресло с ногами и обхватив колени. — И Кодекс не хочу. И письма не хочу, лучше тут останься и прикажи этне Нурсе пустить меня в библиотеку!
Она глубоко вдохнула и шикнула, не дав заговорить Аэно. Видно, это копилось долго, потому что тирада была жаркая, злая, какой Аэно раньше от сестры никогда не слышал.
— Что ты смотришь? По её мнению, воспитанным нейхини полагается портить глаза только вышивкой! А читать — это удел нехинов! Вот тебе не скучно с этином Кэльхом, а я скоро уже из замка сбегу! Отец из кабинета не выходит, мама плачет без конца, Айто и вовсе уехал, ты постоянно с учителем. А этна Нурса меня даже в город на праздник не пустила, хотя я очень просила! Я больше так не могу!
Аэно подхватился, даже не заметив, как оказался рядом, присел на подлокотник кресла, сам уже нарушая все правила приличия, обнимая сестру.
— Хорошо, я прикажу этне Нурсе не мешать тебе читать. Но остаться здесь я не могу, прости, Ния. Есть долг, который я должен выполнить.
— Знаю, долг-долг, нехин-нейхини... — та шмыгнула носом, но не отодвинулась. — Хоть немножко-то живой побыть можно? Спасибо, Аэно...
— Не за что. Знаешь, прости, я слишком погряз в собственных переживаниях и забыл, что у меня есть такая маленькая птичка-сестричка, — он улыбнулся и легонько потянул ее за ухо. — Горная тапи.
— Каменный кролик! Нет, солнечный кролик, золотистый и теплый! — Ниилела показала ему язык, став собой — младшей сестренкой, еще ребенком, без всяких тяжелых вздохов и размышлений. — Пошли! Скажешь этне Нурсе! Я там такую книжку не дочитала, там такие картинки!
— Идем, — рассмеялся Аэно. — А почему это вдруг я — кролик?
— А потому что попрыгучий больно стал!
Этне Нурсе Аэно пришлось приказывать, натянув маску юного холоднокровного нехина их высокого рода Чистейших. Честно признаться, гувернантка сестры никогда ему особо не нравилась, слишком уж она была чопорная, прямолинейная и сухая. Мелькнула даже мысль поговорить с отцом, чтобы выбрал для Ниилелы кого-то более душевного, чем эта сушеная кость. Аэно поймал ее, всесторонне обдумал, умудряясь в то же время отвечать на тысячу и еще десяток вопросов сестры, листать с ней вместе книги и землеописания. Мысль была стоящая.
Приближался ужин, обед они с Нией благополучно пропустили, спрятавшись от этны Нурсы в дальнем закутке библиотеки, а потом потихоньку пробравшись на кухню и получив от сердобольной кухарки по миске сытного бараньего жаркого. И Ниилела даже поела нормально, а не поклевала, как птичка. И бегала после этого веселая, даже на спустившегося сонно-помятого Кэльха среагировала радостно, принявшись и его расспрашивать о чем-то глупом и нелепом. Как огневик смог поесть, отвечая, Аэно не понял. Но мешать ученику общаться с сестрой Кэльх не стал, вскоре уйдя обратно, только заметив, что теперь точно не будет спать полночи. Нехин кивнул, мысленно прикидывая, что ему будет о чем попросить учителя, чтобы занять его мысли на эти полночи.
Ния угомонилась к ужину, утащила к себе в комнату в Янтарной башне несколько книг под «честное слово примерной нейхини», что не станет портить глаза, читая при свечах. Лукавила, конечно, Аэно это точно знал, но... Сейчас он был готов простить сестренке такую мелочь. Пусть, зато счастливая, хоть немножко. В отличие от него самого. Потому что, когда шел из Янтарной к себе, мысли в голове были не самые радостные: почудилось, что из покоев матери опять доносятся едва слышные всхлипы. А ведь учитель что-то такое почувствовал... Нет, точно почувствовал, не зря же посоветовал тогда, весной, купить матушке меду. Аэно тогда отнес ей тот самый горшочек «поцелуйного». Он решительно прошагал мимо своей комнаты и постучал в дверь Кэльха.
— Входи, Аэно, — тут же откликнулись изнутри.
— У меня вопрос... Нет, просьба, Кэльх. Помнишь, ты говорил, чтобы я принес матушке меду? Ты же что-то такое почувствовал в ней — неправильное? — с порога выпалил он.
— Я... — Кэльх сгреб в шкатулку таблички, про которые Аэно все забывал спросить. — Сам не знаю, что-то дернуло. А в чем дело? Что ты почуял?
— Я не понял, — честно признался юноша, подходя к столу и останавливаясь за спиной огневика, слегка касаясь украдкой его распущенных волос. — Мне показалось, что что-то в ее тепле неправильное, то ли не хватает чего-то, то ли в избытке, то ли звучит, словно фальшивая нота.
— Фальшивая... — Кэльх забарабанил по столешнице пальцами. — Вообще так иногда ощущается болезнь, но не всякая. Аэно, мы можем сходить к твоей матери сейчас? Это не будет нарушением приличий?
— Будет, но, знаешь, если она больна, я наплюю на приличия с Птичьей. Идем, — решительно тряхнул головой нехин.
До Янтарной дошагали быстро, встревоженный Аэно почти бежал, вынуждая учителя спешить следом. Глянул на этну Нурсу, случившуюся в коридоре, так, что та подавилась словами, и постучался к матери. На удивление она не отходила еще ко сну, сидела у камина, кутаясь все в ту же шаль, и удивленно привстала навстречу сыну.
— Аэно... Этин Кэльх? Что-то случилось?
— Ничего страшного, матушка. Просто я попросил этина Кэльха взглянуть на вас, — Аэно теперь более явно увидел признаки увядания на ее все еще прекрасном лице, и бледность, и обведенные воспаленной каймой заплаканные глаза, и неуверенность жестов. Куда раньше глядел, спрашивается? Привык, что матушка — это матушка? Или замечать не хотел?
Пока он грыз себя, Кэльх уже поздоровался, извинился за поздний визит и уточнил:
— Мне нужно к вам прикоснуться. Разрешите, нейха Леата?
Та неуверенно кивнула, вздрогнула — руки у огневика были горячие, это Аэно прекрасно знал. Он наблюдал за матушкой, не упуская из виду и лицо учителя, и потому дернулся сам, когда глаза того расширились, кажется, даже потемнев.
— Да чтоб... Простите, нейха! Но у вас тут что, лекарей что ли нет?!
— Есть, двое, в городе, — коротко отчитался Аэно, — этин Отайво, он уже отошел от дел и только изредка консультирует, и этин Талье, его ученик. Пригласить их, учитель?
— Они нэх? В смысле, они маги?
— Нет, учитель, они лечат травами, припарками, растираниями, наложением горячих восковых лепешек и тому подобным.
— Тогда нет смысла. Нейха Леата, как давно... — Кэльх чуть замялся, видно, болело что-то такое, о чем не принято или неприлично говорить. Но нейха поняла, отвернулась, нервно одергивая шаль.
— Лет двенадцать. После рождения Ниилелы я заболела, потом мы с Аирэном хотели еще одного ребенка, не вышло, начались боли... К нам приезжала лекарь, нейхини анн-Дарин, она сказала, что это из-за тяжелых родов.
— И не сказала... — глаза Кэльха потемнели окончательно. — Так. Ладно.
Он шагнул к камину, опустился перед ним на колени, наклонился, набирая пламя в ладони и словно собираясь им умыться. Аэно подался вперед: учитель что-то нашептывал языкам пламени, бившимся в его руках. Потом поднялся.
— Нехо Аирэн сейчас будет здесь. Аэно, научу, но потом.
Аэно только кивнул, отошел к креслу матери и встал слева, как подобало почтительному сыну. Если Кэльх вызвал отца, значит, дело очень серьезное, и места для вольностей нет.
Буквально через несколько минут эхо отразило дробный перестук каблуков: судя по нему, отец по коридорам и лестницам башни почти бежал. Или летел — вместе с ним в комнату ворвался ветер, взметнул занавеси, волосы огневика, но кресло нейхи аккуратно обтек, оставив островок спокойствия. А потом холодные потоки воздуха и вовсе потеплели, Аэно почти не поверил, когда они коснулись кожи, скручиваясь вокруг матери в уютный кокон.
— Нехо, нейхини анн-Дарин, осматривавшая вашу супругу, была водной или воздушной? — без приветствия уточнил Кэльх, будто продолжая разговор.
— Водной, — моментально отозвался нехо, уже оказавшийся подле супруги. — К чему...
— Увидите её еще раз — спустите с ближайшей скалы, а лучше с Птичьей. Водник, если он достоин зваться лекарем, обязан был такое распознать и вылечить! Не знаю, со зла или за серебро, но она оставила вашу супругу умирать.
Аэно с силой прикусил щеку, чтобы не закричать, вцепился в спинку кресла матери. Как же так? Его мама... умирает? Этого не может быть! Этого не должно быть!
— Вот как.
Голос отца был пустым и безжизненным, как дуновение ледяных ветров над короной Янтора. И Аэно внезапно понял: отец обо всем знал. Кроме, пожалуй, того, что лекарь, наверняка клявшаяся в том, что сделала все возможное, оказалась предательницей.
— Еще год или полгода, и... Аэно молодец, учуял, даже не зная, в чем дело. Нехо, нейха, я могу попробовать помочь. Я не лекарь, не ручаюсь за результат, — Кэльх говорил прямо, жестко, не оставляя возможностей понять его как-то иначе. — Но если получится, и нейха выживет — она будет жить дальше.
Тишина после его слов упала просто оглушающая, ее не нарушал ни один звук, даже треск пламени в камине прекратился, оно словно припало к углями.
— Леата... — прошелестел голос отца.
— Пусть попробует, Аирэн. Мы ничего не теряем, к тому же, я ведь вижу, ты больше не можешь держать меня своей силой, — мать погладила отца по руке, а он схватил ее ладонь и бережно, но крепко сжал.
Этот жест отозвался в сердце Аэно болью и пониманием: для отца потеря жены стала бы колоссальным ударом, он так и не смирился с тем, что ее может скоро не стать. А еще Аэно понял, что они очень, почти неприлично и невозможно для воздушников, любят друг друга. Только прячут это чувство глубоко-глубоко.
— Неделя. Мне нужно восстановиться окончательно. И мне нужна будет помощь лекарей. И сонный настой — это будет очень больно. И потом потребуется присмотр, я смогу только выжечь дурную плоть, но не помочь выздороветь, — перечислил Кэльх.
— Я все устрою. Ступайте отдыхать.
Отец снова собрался, выпрямился. Аэно практически видел — или чувствовал? — как он преодолевает себя, чуял вспыхнувшую в глубине души сурового нехо искорку надежды, за которую тот хватался, словно падающий в пропасть горец за тонкие ветки ойла-ойла, кустарника, росшего даже в самых крохотных расщелинах камней, вцепляясь в них с невиданной силой.
— Аэно, идем, — окликнул его учитель.
И это, кажется, было правильно — отец все еще сжимал руку матери, и в комнате не было места никому, кроме них двоих.
========== Глава 11 ==========
— Аэно! Ну сколько говорить, огненные птицы — с каменными, а не с воздушными, — Кэльх забрал у ученика снятую пару табличек, вернул на место. — И неважно, что внешне похожи, птицы — это не цветы, их можно собирать только парами, а не как угодно. Ищи другой ход.
На столе между ними возвышалась замысловатая конструкция из сложенных табличек. Аэно наконец-то уговорил учителя объяснить, что это такое. Оказалось, игра. Внешне простая: знай себе собирай парные таблички, снимай и откладывай в сторону. Но запомнить все комбинации, а еще понять, какую пару стоит снимать, а какую нет, чтобы лишить противника его хода... Это уж не говоря о том, что складывались таблички тоже не просто так, Кэльх раз за разом показывал все новые конструкции. Очень подходящее занятие для долгих зимних вечеров.
Но сегодня Аэно было трудно сосредоточиться на игре. Особенно трудно потому, что учитель сидел так близко, что они соприкасались коленями, а уж сколько раз за игру пальцы Кэльха коснулись его рук, Аэно и вовсе не мог бы сосчитать. А приснившийся этой ночью сон никак не шел из головы, даже после того, как юноша умылся и, скрипя зубами, ополоснулся под ледяной струей воды в купальне, чтобы заставить уняться желавшее чего-то несбыточного тело. Простыни пришлось собрать и потихоньку отнести прачкам, подкинуть в гору предназначенного к стирке белья. И все равно казалось, что слуги прекрасно понимают, зачем вдруг нехину понадобилось сменить постель.
— Прости, я что-то совсем рассеян сегодня, — Аэно запустил руку в волосы, привычно накручивая на пальцы и дергая прядь на виске.
— Засиделся, — постановил Кэльх, откидываясь на спинку стула. — Хочешь, завтра с утра покажу кое-что? Во дворе как раз только снег и камни — ничего не подпалим.
— И ты еще спрашиваешь? Конечно, хочу!
«А больше того хочу кое-чего другого, но я не имею права даже мысленно попросить об этом», — мелькнуло горечью.
— Тогда иди спать, — Кэльх принялся укладывать таблички обратно в шкатулку, ровными рядами, одна к одной. — И, Аэно... Ты всегда можешь спросить у меня все, что захочешь.
— Я помню, — юноша кивнул, но отправился к двери. — Доброй ночи, учитель.
— Доброй, Аэно.
Утро выдалось яркое, солнечное, будто и не мели два дня назад метели, засыпая снегом долины и замок. И двор как раз расчистили, но не до конца, утоптанный снег прикрывал камни брусчатки, скрипел под ногами, нехотя поддавался ударам, когда освобождали место для костра. Но расчистили-таки, отложили лопаты в сторону.
— Танцевать не будешь, ты еще не научился одежду не жечь, — предупредил Кэльх, принимаясь складывать костер. И впрямь, чурбачки ложились иначе, не в круг, и были подозрительно толстые. Такие не прогорят быстро и не рассыплются углями.
— Сегодня увидишь кое-что другое... Поджигай.
Аэно уже привычно стряхнул с пальцев очень горячую искорку, растекшуюся по готовому костру бездымным поначалу и почти невидимым в ярком утреннем свете пламенем. Этот момент ему нравился больше всего: когда огонь пока еще отдельно, а дрова — отдельно, они не вступили в тесное взаимодействие, не проникли друг в друга. От этой мысли вдруг стало жарко.
— Не спи! — легкий тычок привел в чувство. — Смотри, ну?
И Кэльх раскинул руки, наклонился над костром, почти касаясь грудью поднявшегося пламени, резко выпрямился... Языки огня взлетели в небо, на глазах обретая очертания, распахивая крылья и с грозным треском щелкая острым клювом.
— Огненная птица! — восторженно выдохнул Аэно, отвлекшись от своих переживаний. — Ка-а-ак? Научи меня!
— А ты думал, их просто так на фишках нарисовали? — смех Кэльха разлетелся по двору, отразился от внутренних стен замка. — Бери огонь, немного. С кулак тебе пока хватит.
Огненная птица лениво парила в небе, будто сама по себе, взлетала до вершин башен и опускалась обратно, почти касаясь кончиками крыльев снега.
— Ну да, тебе птицу, а мне птенца, — фыркнул юноша, послушно зачерпывая пламя, погладил его, словно свернувшегося на ладони рыжего котенка.
Этот котенок представился так явственно, что под рукой будто мягкая теплая шерстка почудилась, как у смешных любопытных котят, принесенных кухонной кошкой. И носами они забавно в руку тыкались, принюхиваясь, не пахнет ли съестным.
— Зачем птенца? — безмятежно уточнил Кэльх, глядя на огненного котенка.
То, что это вовсе не домашний зверек, стало ясно, когда котенок поднялся на толстенькие лапки, выгнул спинку и зевнул. У него были кисточки на ушках и короткий толстый хвост. Горная рысь — очень опасный хищник, страшный противник, но, если забрать еще молочного кутенка, выкормить и приручить, не будет вернее товарища для охотника. Рысей приручали редко, все же чтобы получить детеныша, нужно было убить его мать, а напрасная жестокость не приветствовалась, да и матери, кем бы они ни были, являлись для горцев существами неприкосновенными.
— Огонь принимает ту форму, что тебе ближе, — пояснил Кэльх, наблюдая за котенком, осторожно и недоверчиво поглядывающим вниз, на снег. — Это то, что получается почти неосознанно. Такую форму проще держать, она лучше слушается, требует меньше внимания — практически живет сама по себе, пока не погаснет питающий её источник. Ну, а если поднапрячься...
Птица, как раз пролетавшая над выходом из замка, вдруг разлетелась целым ворохом огромных огненных снежинок, закружилась метелью, очень похожей на настоящую. Из дверей послышался восхищенный возглас — там стояла нейха Леата, укутанная в пушистую меховую накидку. Нехо Аирэн, поддерживающий решившую прогуляться супругу под локоть, улыбнулся. Он вообще часто улыбался последнее время, когда понял, что его счастье не собирается покидать мир. Эти улыбки словно возвращал Аэно в его детство, в те почти забытые годы, когда отец умел смеяться, рассказывая сыновьям о полетах над горными водопадами через арки радуг и танцах на облаках. А мамины руки, снова ставшие теплыми, дарили такое восхитительное умиротворение, с которым не могла сравниться никакая медитация на пламя камина или свечи. Аэно шагнул к ним, показывая недовольно выгнувшего спинку рысенка.
— Смотрите, у меня получилось...
— Какая прелесть! — восхитилась нейха Леата. — А если больше огня?..
— Возможно, получится взрослая рысь, — пояснил подошедший Кэльх, на плечо которого опустилась птица. — Аэно очень быстро учится, из него выйдет прекрасный нэх.
— Мой огненный рысенок, — нейха притянула сына к себе и погладила его непокорные волосы, снова выбившиеся из-под заколки. — Я так горжусь тобой, Аэно.
— Попробуй сам добавить пламени и поиграть с формой? — легким движением руки отправляя птицу в костер, предложил Кэльх. — Только со двора не уходи, если что-то пойдет не так — здесь вдосталь снега. А я сейчас.
Он правильно истолковал внимательный взгляд нехо, отступившего назад, в коридор.
— Я могу остаться? — спросила нейха Леата, любопытно, словно девчонка, глядя на то, как рысенок тоже спрыгивает с ладони сына в костер, снова становясь язычком пламени.
— Только не подходите близко — мало ли, — предупредил Кэльх и ушел следом за нехо.
Как он и предполагал, хозяин замка предпочел отвести его в свой кабинет. Место, где все началось, где он поймал готового сорваться мальчишку и позже получил в спину жестким ударом ветра. Сейчас же здесь было до странности уютно. Ветра нехо потеплели и казались почти летними, несмотря на царившую в горах зиму.
Аирэн жестом предложил ему занять стул, заранее придвинутый к жарко горящему камину, опустился в кресло у стола. Видно было, что гордому нехо трудно начать разговор, ради которого он позвал огненного мага сюда. Некоторое время молчал и Кэльх, щурясь на огонь. Присматривал за оставшимся во дворе учеником, прислушивался к отзвукам пламени.
— Вы хотели поговорить о сыне, нехо Аирэн?
— Не совсем, — нехо сцепил пальцы перед собой, собираясь с мыслями. — Я в долгу перед вами, этин Кэльх. И не один раз, а уже четырежды. Я не люблю неоплаченных догов, но эти, безусловно, оплатить будет почти невозможно. Жизни Аэно и Леаты, то, что вы не позволили Айто стать убийцей брата, спасение Эфара — да-да, я способен увидеть, что урожаи на скудных землях майората внезапно стали просто невероятными, что винодельни долины Майтан с трудом справились с обильнейшим урожаем винограда, а на Большую медовую ярмарку этой осенью привезли столько меда, что хватило всем, а не только тем, кто успел в первый день.
— Нехо, прозвища не даются просто так. Меня прозвали Хранителем — и я храню все, что оказывается рядом. Как могу, как умею... Это не стоит благодарности.
— И ничего не просите взамен? — нехо пытливо вгляделся в него, а потом огорошил вопросом, не дав ответить на предыдущий: — Вы знаете, что Аэно со всем пылом юности в вас влюблен?
Кэльх молчал, глядя в пламя. Молчал, рассматривая мечущуюся среди языков огня фигурку ученика, огненную рысь, прыгающую над самой землей, не касаясь лапами снега.
— Знаю, нехо. Но с этим я ничего не могу сделать: рядом больше нет никого, кто был бы близок ему по духу.
— Через год ему будет еще больнее, чем я опасался. Я... прошу вас, этин Кэльх, хотя бы не давайте ему надежд.
— Я похож на мучителя?.. Это все, о чем вы хотели поговорить, нехо?
— Да, пожалуй. Идите, я же вижу, что вы и без того здесь лишь телом, — усмехнулся нехо Аирэн.
Огонь в камине мигнул, безмолвно соглашаясь, а Кэльх торопливо вышел.
Там, во дворе, нейхини Ниилела со смехом закидывала скачущую и уворачивающуюся рысь снежками. Неловко, неумело, но с таким азартом, что даже мать присоединилась, бросив пару снежных комьев, неуклюже, но зато от души, смеясь от восторга.
Кэльх помедлил, зачерпнул в ладони снега, примерился — и снежок попал точно в бок высоко прыгнувшего огненно зверя. Зашипел, растаял облачком пара, но и огня стало меньше.
— Не зевай, Аэно! — еще один снежок уже уминался в руках.
Аэно, весь в своей стихии, раскрасневшийся от жара, подпрыгивал у костра вместе со своим зверем, стараясь управлять им так, чтобы ни один снежный ком больше не попал в огненный бок или морду. Но Кэльху и этого показалось мало — попав еще раз, он выдернул из огня пару всполохов, запустив их вместе со снежками. Раз! — и рысь, поймав один, стала больше. Два! — и она опять поймала не то.
Закончилось все тем, что Кэльх при поддержке нейхи и нейхини загнал рысь обратно в костер, который и прогорел уже почти, над углями только редкие язычки и плясали.
— Молодец! А теперь марш переодеваться и на кухню! — Кэльх сурово взглянул на женщин, намекая, что хоть он и обращался к Аэно, но к ним это тоже относится.
Младшие безропотно поспешили выполнить приказ, а нейха Леата чуть задержалась рядом с магом, чтобы улыбнуться ему:
— Спасибо, этин Кэльх. Давно я так не веселилась.
— В следующий раз постарайтесь еще и нехо вытащить, — подмигнул ей Кэльх. — Аэно будет полезно поучиться работать с другими стихиями.
Но задуманное им в итоге так и не вышло. Вечером того же дня нехо за ужином сидел, погруженный в свои мысли. Домочадцы старались вести себя потише, настороженно поглядывая на него и гадая, в чем дело. Никто ничего не натворил, это точно, все вроде бы в порядке — значит, дела майората? Но что могло случиться за несчастные полдня?
Аэно с Кэльхом тоже сидели тихие, стараясь побыстрее доесть полагавшиеся им большие порции. Теперь огневикам не приходилось прятаться и бегать на кухню, ели они что хотели, вместе со всеми, и нехо даже терпеливо дожидался, пока они закончат. Вот и сейчас дождался, после чего встал, сообщив:
— Меня вызывают в Совет.
Ничего удивительного в этом не было, хотя теперь Аэно понимал, отчего отец мрачен: ему совсем не хотелось покидать едва-едва выздоровевшую, и то пока еще не до конца, жену, оставляя и майорат, и семью на шестнадцатилетнего подростка. Был бы дома Айто, сердце отца все равно было бы не на месте, но уже не настолько. Все же нехина-наследника изрядно натаскивали вести дела майората, а вот младшего нехина — не так. У Аэно было, как ни крути, больше свободы, хотя давалась она лишь затем, чтобы он имел возможность наблюдать вблизи, чем живет и дышит народ Эфара.
— Аэно, пока меня не будет, ответственность за все, что происходит на землях майората, лежит на тебе. Прислушивайся к советам этина Намайо, этина Кэльха, но поступай по Кодексу и так, как подскажет тебе совесть и честь рода.
Аэно, безумно удивленный, все же сумел собраться, поднялся и поклонился:
— Клянусь, отец, я не посрамлю чести рода.
Нехо жестом отпустил домочадцев, не торопясь выйти следом: видел, что Кэльху, мягко говоря, не слишком по душе пришлось то, что на его ученика внезапно свалилась огромная ответственность, к которой тот явно не был подготовлен должным образом. Высказывать свое недоумение напрямую тот не стал — это было бы оскорблением. Вместо этого уточнил:
— Сколько времени может занять поездка?
— Все зависит от вопросов, которые поднимет Совет. Я могу задержаться в столице на неделю, с учетом дороги — на три-четыре, а могу вернуться только весной.
— Я понял, нехо Аирэн. Одна просьба: держите подле себя зажженную свечу, если есть возможность.
— В Совете это будет сложно, но, возвращаясь в наше столичное поместье, я буду зажигать свечу, да и камины там тоже будут гореть круглые сутки.
— Благодарю, нехо.
— Присмотрите за Аэно. Я никогда не думал, что ему придется принять такую тяжесть на плечи, — откровенно признался нехо Аирэн. — Но выбора нет, и когда-нибудь это все равно бы случилось, не здесь, так в майорате его будущего супруга.
— Я его учитель, нехо. Не беспокойтесь, сделаю, что могу, — Кэльх поклонился и вышел — нужно было найти ученика.
Наверняка после такой новости Аэно в растрепанных чувствах, как бы не подпалил чего... Конечно, его умение контролировать себя и свой огонь не сравнить с тем, что было каких-то несколько месяцев назад, но все равно. Слишком внезапно, слишком тяжело — Кэльх не был уверен, что свались на него подобное в таком возрасте, он бы сумел среагировать достойно.
Нашел ученика он, как ни странно, не в его комнате, а в башне, уже переименованной всезнающими слугами в Учебную. Аэно сидел на нижней ступени и сосредоточенно гладил крохотного огненного рысенка, разлегшегося на его ладони. Слишком сосредоточенно, слишком отрешенно, чтобы не понять, что таким образом он пытается успокоиться. Не медитация, но, пожалуй, куда более трудоемкая задача. Отвлекать его словами Кэльх не стал. Сел рядом на приятно теплый камень — после того танца башня так и не остыла, слишком уж напиталась силой. Хорошее место для огневика, такое, где действительно и стены помогают. А он сам мог только укутать плечи Аэно краем плаща, пошитого из местной плотной шерсти и спасавшего от ледяных зимних сквозняков. Тяжелая ткань ощущалась весомо, будто руку на плечи положил — то что нужно.
— Я боюсь.
Хриплый от переживаний голос юноши разорвал тишину несколько минут спустя. Аэно опустил руку, и рысенок неуклюжими прыжками ускакал к очагу, где и истаял.
— Не справиться? — Кэльх проводил его взглядом. — С таким количеством судеб?
— Ты понимаешь. Я не... Я не готов, мне не хватит знаний!
— Аэно... С бумагами попроси помощи матери — я не раз видел, она сидела в кабинете вместе с твоим отцом. Да и что там их, бумаг — сейчас зима. С людьми же... С людьми тебе помощь не нужна. Помнишь, я говорил, что прозвище не дают просто так, его надо заслужить, засветиться?
— Но у меня нет прозвища, — Аэно поднял на него удивленный взгляд.
— Аэнья, — Кэльх с трудом, но выговорил это на горский манер, певуче, нежно. — Нэх Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья. Тебя прозвали Надеждой.
— Аэнья, — юноша усмехнулся. — Что ж, мне придется приложить все усилия к тому, чтобы оправдать доверие отца и людей.
— Справишься, — Кэльх обнял его, делясь теплом и уверенностью. Тоже усмехнулся: он уже успел разузнать, что значит имя Аэно. Надежный. Надежная Надежда.
А еще аэнья именовалась горская обережь, связанная особым узлом веревка, которую использовали, чтобы безопасно спуститься и не оставить ее на скале. Почему именно «надежда»? Потому что такая обережь могла быть в арсенале горца единственной, и возможность снять ее давала надежду, что и в следующий раз удастся безопасный спуск.
========== Глава 12 ==========
Волей нехо дороги в Эфаре содержались в образцовом порядке, да и сам он своей магией мог расчистить даже слежавшийся снег, так что на следующий же день нехо Аирэн в сопровождении десятка стражников замка верхом выехал в столицу. Аэно проводил его до ворот и еще долго следил, взбежав на самую верхнюю площадку сторожевой башни, как отряд спускается по ступеням долины к городу, минует его и теряется в слепящей белизне снега.
Когда он спустился, во дворе ждали Кэльх и костер.
— Снимай куртку. Не замерзнешь, не волнуйся, — огневик поднял руки, зачерпывая пламя и подбрасывая его в воздух. Два шара, четыре, шесть, восемь... Выглядело весьма угрожающе, освещенное с разных сторон лицо Кэльха как будто еще больше заострилось, стало хищным. Раздумывать было некогда, и Аэно повиновался, сбросив куртку на снег в стороне от костра.
— Что мы будем делать, учитель?
— Тебя гонять, — первый огненный шарик рванул к нему, ударил в плечо, ничего не опалив, но оставив ощущение жара на коже. — Защищайся. Как хочешь и умеешь.
Аэно кивнул, показывая, что понял и готов. И от следующего шарика ушел красивым, гибким движением прирожденного хищника. Нет, не зря все же его огненным тотемом была не птица, а рысь. Он прыгал, пригибался, перекатывался по утрамбованному снегу, словно играющий горный кот, пока не изловчился как-то поймать и отправить обратно первый огненный сгусток, а за ним — следующий.
Первый Кэльх развеял, от второго увернулся красивым слитным движением, взмахнув полой плаща, будто птица крылом. Плащ же скрадывал, не давал угадать, какая кисть резко опустится первой, какой сгусток огня полетит следующим — и хорошо если один, а то могло сорваться с места и два. Из костра выдергивались все новые и новые, и в какой-то момент в Аэно полетело сразу четыре. Те, что летели ниже, он перепрыгнул, верхние — отправил в учителя обратно, продолжая пока еще учебный, но все равно выглядевший смертельно-опасным со стороны поединок. Сумев уловить нужный настрой, и сам выхватил из огня кусок пламени, но вместо огненного шара в руках оказалась почему-то длинная плеть, а вернее — горская обережь, с грузиками на обоих концах. С обычной такой он управлялся играючи, с детства привычный к подобному не оружию, а, скорее, инструменту.
Вскрик учителя был явно восторженным, одобрительным — вот только на полах плаща расцвели весьма опасно выглядящие огненные перья, в которые собрался почти весь витавший в воздухе огонь.
— Нападай, ну?!
Аэно усмехнулся: нападать? Обережь-аэнья не была предназначена для нападения, но в умелых руках могла стать и оружием. Он перехватил плеть посередине, и внимательно наблюдавшие за поединком стражники, которые практически все родились и выросли здесь, в Эфаре, одобрительно засвистели и заулюлюкали, узнавая одну из местных забав, игр молодежи, когда против «охотника» выходил «рысь» или «орел». Аэно явно собирался «охотиться на орла». Один конец огненной плети завертелся, свиваясь петлями и отвлекая внимание, пока второй, брошенный меткой и достаточно сильной рукой, захлестывал противника.
Правда, поймать верткого, быстрого огневика... Огненные перья сложились, слились в один сплошной покров, по которому плеть просто соскользнула, захватив край плаща. Кэльх ушел в оборону, уже сам мечась, уходя от бросков и стараясь обмануть ученика.
Закончилось все ничем. В смысле, костер, о котором они оба забыли, погас, оставив обоих огневиков без оружия, тяжело дышащих, взмокших, но абсолютно довольных миром и друг другом.
— Сюда бы еще какого нэх... — мечтательно протянул Кэльх, отдышавшись. — Давно я так не развлекался!
Стражники отбивали кулаки о нагрудную броню, заглушая его слова одним мощным:
— А! Э! Нья! А-э-нья!
Аэно, еще не совсем успокоив сбившееся дыхание, поднял голову, обводя стены долгим внимательным взглядом, потом повелительно вскинул руку.
— Атанаэ, эфараан*.
Тишина рухнула на камни двора, как густой туман.
— Я запомню имя, что мне дали здесь. Клянусь, что не посрамлю его.
— Нэх Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья, — громко, так чтобы его слышали все, повторил Кэльх. Сейчас, не в теплом уюте Учебной башни, не наедине, а при людях, на вытоптанном в поединке дворе это звучало... не внушительно, не грозно, но — серьезно.
— В Темных землях будут знать это имя.
По людям словно прошелся порыв ветра, они склонялись перед тем, кто этого заслуживал, так же, с тем же уважением, что и перед нехо Аирэном. И Аэно поклонился в ответ, признавая, что, как и нехо, он, прежде всего, не хозяин майората, а защита и опора его народа.
После, конечно, пришлось отпаивать Аэно на кухне травяным настоем с медом, успокаивать ничего не значащей болтовней, этна Лаана подсовывала крохотные булочки, улыбаясь тепло... Но именно после этого в юном нехине что-то изменилось, Кэльх видел это.
Именно тогда его ученик наконец поверил в себя.
После у Аэно был долгий разговор с матерью, которая взялась объяснить сыну тонкости и подводные камни ведения документации по всем делам майората. Строжайший порядок в кабинете отца, где они занимались в то время, что не было посвящено огненной науке Кэльха, заставлял Аэно собираться, внимательно вникать во все пояснения, вчитываться в документы, запоминая все те мелочи, что, упущенные единожды, могли слипнуться в огромный снежный ком проблем.
В таком режиме совершенно незаметно прошла неделя.
— Должно быть, Аирэн уже прибыл в столицу, — раскладывая перед сыном очередной гроссбух, заметила нейха Леата.
— Я могу попробовать взглянуть через огонь, нейха, — откликнулся сидящий с книгой у камина Кэльх. Он устроился на стуле, сейчас небрежно откинувшись назад, так что спинка упиралась в стену, а передние ножки опасно повисли в воздухе. Сидеть так было неприлично, но у огневика это получалось столь естественно, что ему и слова никто не сказал, а пристроившаяся рядом на скамеечке Ниилела только поглядывала, хихикая в свой толстый томик землеописаний.
— Буду благодарна, этин Кэльх, — тут же отозвалась нейха, с таким же любопытством, как и ее дочь, посмотрела на мага.
Это любопытство не было навязчивым или неприятным, как у многих и многих светлых, с которыми Кэльху приходилось иметь дело ранее. Оно было... наверное, как у детей, нетерпеливо и заинтересованно наблюдающих за приготовлениями бродячего фокусника или мэйта. Поэтому он даже немножко рисовался, делая обыденное, в общем-то, действие чем-то большим. Заставил пламя в камине вспыхнуть чуть ярче, сплел его в единое полотно, поначалу однородно-рыжеватое, чуть потемневшее, когда он вслушался, ища среди бесчисленных очагов нужный, тот, рядом с которым тонко пел свою песню теплый горный ветер. И нашел-таки, в пламени на мгновение мелькнула фигура нехо, склонившегося над чем-то, кажется, тоже над камином: в руках у него явственно вырисовывался длинный росчерк кочерги.
— Все в порядке, — едва слышно шепнул огню Кэльх, и картина исчезла.
— Хвала Стихии, — облегченно выдохнула нейха Леата.
Именно в этот момент по коридору прогрохотали каблуки стражника, а потом и дверное кольцо — по бронзовой оковке двери.
— Нехин Аэно! — старшина замковой стражи распахнул дверь, не дожидаясь ответа, и прежде чем он сказал следующие слова, Аэно понял, что стряслось что-то из ряда вон выходящее. — Беда, нехин Аэно. В Таали-ата-ана травницу убили, этну Аянхо!
Ошеломленно замерли все.
Убийство — это уже из ряда вон выходящее, это понимал даже Кэльх, успевший проникнуться местной жизнью, неторопливой, обстоятельной и суровой. Убийство женщины... Убийство травницы, лекаря...
— Убийцу схватили? — Аэно вскочил, сбросив мгновенное оцепенение от страшной вести.
— Нет, нехин, — последовал короткий ответ.
Охнула нейха, огонь в камине заметался, закачались огоньки свечей. Если бы убийцу схватили — был бы суд. Но если никто не знает, кто виновен...
— Ясно. Передай, что я иду немедленно. Матушка, урок придется отложить, — Аэно склонился, поцеловал ее руку, кивнул сестре и стремительно вышел.
— Он... — Кэльху хватило одного взгляда нейхи, чтобы сорваться следом.
Долг владетеля — помогать людям. А долг учителя — быть рядом с учеником.
Когда Аэно, уже готовый к нелегкому пути по заметенным зимними вьюгами горным тропам, вышел из комнаты и увидел тоже полностью собранного огневика, он ничего не сказал, только кивнул: идти в одиночку было смертельно опасно, да даже с проводником, принесшим страшную весть в замок — все равно опасно. Идти в горные ата-ана зимой следовало группой, чтобы мочь помогать друг другу. Идя к воротам замка, где уже ожидал их молодой горец, Аэно заметил:
— Ты не привык к зимним горам.
— Я много к чему не привык, — пожал плечами Кэльх. — Как и ты сам.
Аэно снова кивнул и больше не проронил ни слова, пока им не подвели лошадей. Горец примчался на чьей-то заемной, едва не загнав ее, бедную скотину оставили в замке, проводнику дали другую. Чтобы добраться до деревушки Таали, нужно было сперва пересечь три долины, идущие цепочкой друг за другом: замковую, долину Иннуат и следующую за ней, где раскинулись поля, сады и редкие хутора. Затем дорога уходила вниз, а им пришлось оставить лошадей на одном из последних хуторов и подниматься вверх.
Летом здесь была вполне проходимая горная тропа, по меркам Эфара — целая дорога. Зимой же она превратилась в головоломный и смертельно опасный путь по снежному покрову, сбитому ветрами в обманчиво-прочную броню, под которой могли прятаться трещины, расщелины, камни, грозящие переломать кости неосторожному путнику, под нависающими снеговыми карнизами, готовыми сорваться вниз, увлекая за собой лавину.
Проводник, кратко пересказав нехину все, что было приказано старейшиной ата-ана, пошел впереди, за ним, вторым в связке, шел Кэльх, замыкал отряд Аэно, так же связавший себя с огневиком обережью. Если непривычный к таким трюкам равнинник сорвется, вдвоем у них с проводником был шанс вытащить его. Но свезло, обошлось без особых проблем. Просто к концу пути Кэльх едва переставлял ноги, задыхаясь от нехватки воздуха и режущего лицо ветра, который еще попробуй-ка вдохнуть. Аэно выглядел чуть получше, хотя и для него путь оказался весьма тяжелым.
Узкая, зажатая со всех сторон вершинами, долина Таали была одной из тех, что нехо Аирэн называл «алмазами Эфара». Здесь из-под нагромождений камня пробивались горячие целебные источники, отчего долину зимой укрывал плотный волглый туман с запахом тухлых яиц и серы. Нехо говорил, что с высоты, без этого тумана, долина казалась пестрой шкурой снежного барса: на белом покрывале черными и бурыми проплешинами проступали бассейны, рукотворные и природные, сбегали проточинами курящиеся паром ручьи, исчезая в пропасти с другой стороны, где слышался неумолчный шум водопада, приглушенный из-за толстой ледяной корки, намерзавшей причудливыми наростами, арками, ожерельями сосулек.
Сама деревушка — два десятка ата, загоны для коз, тесно лепящиеся друг к другу хозяйственные постройки, — располагалась у другого, ближнего к тропе края. Благодаря горячим источникам козы тут паслись по берегам, объедая мхи и лишайники, круглый год. Люди выживали за счет считавшегося самым целебным козьего молока, сыров, трав и гостей, приезжавших летом подлечить чудесной водой кости или больное нутро. Для таких вот болящих горцы построили длинный общинный дом, разгороженный на клетушки на одного-двух человек. Сейчас он пустовал, а нехина и его учителя со всем почтением препроводили в ата старосты, где сперва напоили обжигающим молоком с медом, растерли и укутали в меха, потом накормили горячим шерхом, от которого аж горело во рту. И лишь после этого, дав прийти в себя, староста принялся рассказывать более подробно обо всем: как утром девушки, вышедшие за водой к одному из чистых источников долины, нашли тело травницы, уже успевшее окоченеть, как охотники пытались отыскать следы убийцы, но ничего не нашли; тот, кто убил уважаемую в ата-ана женщину, словно растворился в тумане. И самое ужасное, что травницу не просто убили.
— Он надругался над ней, — желваки на высоких скулах старого горца так и ходили, а глаза метали молнии.
Кэльх, гревший то ли руки о кружку, то ли содержимое кружки своей магией, вздрогнул, взглянув на нехина. У самого-то внутри полыхнуло так, что в глаза лучше никому не смотреть, испугаются, а Аэно... Если и было что общего у Светлых и Темных, единое, испокон веков — так это ненависть к тем, кто принуждал женщин против их воли. Стихии с ней, с любовью по глупости, по молодости, вне брака и даже изменами. Это все... решаемо. Но подобные преступления смывались только кровью.
— Мне нужно осмотреть место, где нашли этну Аянхо, ее тело и ее дом. Проводите, — справившись с собой, хрипло приказал юный нехин. — Клянусь, этин Юула, я найду того, кто это сделал, и он измерит свои кишки шагами на Ступени Мааха, как заповедано предками.
Смотреть пошли сразу, не откладывая: день и так подходил к концу, сквозь туман и набежавшие тучи закатное солнце почти не проглядывало. Кэльху пришлось захватить с собой несколько огненных шариков, зачерпнув их из очага ата, раздраженно ревущего, отзываясь на настроение огневиков. Была и другая причина торопиться: мог повалить снег, и тогда уже точно ничего не останется, никаких следов и зацепок, даже если они были.
Если бы они были…
— Мы нашли только это, нехин Аэно, — один из прочесывавших долину охотников протянул юноше накрепко связанный ниткой жиденький пучок спутанных темных волосков. — Этна Аянхо, должно быть, вырвала их у убийцы, и они залетели под камень рядом с ее телом.
— Это частичка чужого огня... Аэно, я могу попробовать, — Кэльх предложил и замолчал, давая решить воспитаннику.
Кто знает, получится ли — но это была единственная возможность узнать хоть что-то. Потому что мерзлые камни на берегу не сохранили никаких следов, а умершая уж точно не смогла бы ничего рассказать. Погасший огонь мертв и безгласен так же, как все неживое.
Аэно напряженно думал. Тот, кто убил травницу, однозначно не был горцем: здесь практически все люди были или светловолосыми, или рыжими, темной шевелюрой щеголял разве что старина Йет да его сыновья, насколько он мог вспомнить. Перед его мысленным взором сейчас проходили вереницы лиц, и в каждое он пристально вглядывался. Пока не замер, вспоминая еще одного темноволосого человека, поселившегося в Иннуате не столь уж и давно — лет шесть назад. Он был горшечником, работал неплохо, но довольно часто уезжал из города куда-то, как говорили люди, за какой-то там особой присадкой к глине. Но огульно обвинить кого-то Аэно не мог, и если Кэльх сможет хоть что-то увидеть...
— Да, учитель. Попробуйте.
— Металлическую чашу, растопки или лучше мелкого угля, — коротко перечислил Кельх нужные ему вещи. — И эти волосы.
Горец коротко взглянул на нехина, уловил его резкий, повелительный кивок и немедленно кинулся искать нужное. Спустя всего четверть часа в доме старосты на стол выставили древний серебряный кубок, пожалованный когда-то деревне одним из предков нехина за помощь в исцелении больных костей, корзинку с мелким углем и древесной щепой.
— Могу поплавить, — предупредил Кэльх, но на это только махнули рукой. Не та вещь, которую жалко на такое дело.
Так что огневик сосредоточенно сложил на дно кубка крохотные кусочки угля, выстраивая их в каком-то одному ему ведомом порядке, присыпал щепой и выдохнул, откидывая назад распущенные волосы. Над ними едва уловимо проступала огненная корона, разгораясь ярче, когда вспыхнуло пламя в кубке.
Развязать нитку, волоски в огонь — Кэльх бросил их туда широким жестом, будто щепоть сухой травы в горячую воду. Они буквально растаяли в пламени, даже не сгорели, а растеклись темным контуром, ограничивающим, стягивающим рыжие всполохи во что-то все более и более узнаваемое. Вот возникли плечи, над ними наметился шар головы, вот начали проступать черты лица... На мгновение пламя замерло, припорошенное темным пеплом — и погасло, будто его и не было.
Аэно хватило этого, чтобы увериться, что он прав.
— Я знаю этого человека, — он вскинул руку, чеканя каждое слово: — На руках детей Эфара нет крови этны Аянхо. Убийца пришел на мою землю и ответит по закону этой земли, в том порукой слово нехина Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья.
— Если он принадлежит Темным землям — они отказываются от такого сына. Я, Кэльх Хранитель, сказал, — огневик еще не отдышался после отнявшего много сил ритуала, но голос его звучал так же твердо и жестко, будто и он имел право решать за других.
— Принято, — слаженно и глухо высказались все, кто присутствовал в доме старосты.
— Нехин Аэно, завтра утром Ташэ проводит вас вниз, — пожевав губами, добавил тот. — Сейчас же я прошу вас разделить кров и пищу со мной и моей семьей.
— Я с радостью принимаю ваше гостеприимство, этин Юула, — кивнул Аэно.
Гостеприимство сейчас заключалось в том, чтобы еще раз накормить огневиков — Кэльху, разобравшись в ситуации, нашли и меду — и уложить их спать. Устали оба, а завтра не отдохнешь, выходить по первому свету, зимой краткому, недолгому. Даже не говорили толком, сил не было, Аэно только обмолвился на негромкий вопрос, что человек из города.
Это наводило на определенные мысли, и Кэльх ворочался на лавке, пытаясь понять, что не так. Зачем кому-то городскому лезть так далеко в горы, чтобы удовлетворить свои темные желания? Чтобы не нашли? Так можно и на равнину спуститься... Или...
— Аэно.
— Да? — судя по совсем не сонному голосу, юный нехин тоже не мог уснуть, хотя лежал очень тихо.
— В замке только твоя мать и сестра. И ни одного нэх.
— Да, — в голосе прорезалась приглушенным треском пламени ярость. — И если с их голов хоть волосок упадет, я прикажу содрать с виновного кожу живьем. Нас выманили из замка, слишком далеко, чтобы успеть вернуться за один день.
— Твоего отца — тоже. Аэно, я беспокоюсь и за нехина Айто.
— Его отец отправил к своему зятю, там достаточно взрослых и сильных нэх вокруг, связанных с нашим родом клятвами о непричинении вреда, — подумав, выдал Аэно. — Но все же стоит послать известие и отцу, и нехо анн-Ваньян.
— Сейчас сделаю, — Кэльх завозился, поднимаясь. — А ты спи.
— Спасибо, — прошептал юноша в темноту.
Разбудили обоих огненных, как показалось Аэно, сразу же, едва он сомкнул глаза и уснул. Однако туман над долиной уже не казался молоком, в которое щедрой рукой выплеснули чернейшие чернила, а переливался, как перламутр редчайших серых жемчужин в недавно подаренном отцом сестре ожерелье. Над вершинами гор, должно быть, небо перестало походить на полуночный бархат, усыпанный алмазами, приобретая цвет самых лучших сапфиров, а сами вершины вскоре зазолотятся и зарозовеют от первых лучей встающего за ними солнца.
Горцы расстарались, накормили нехина и его спутника так, чтобы пища не упала тяжелым камнем в желудок, а принесла долгое тепло и силу. Это помогло проснуться окончательно и встряхнуться.
— Спускаться будет ничуть не легче, — предупредил Аэно Кэльха. — Поэтому порядок движения такой: я иду впереди, за мной — ты, замыкает Ташэ, он сильнее.
— Понял, — откликнулся Кэльх.
В горах он неизменно слушался ученика, точно так же, как тот беспрекословно подчинялся учителю, когда дело доходило до уроков.
Даже горец уважительно и одобрительно кивнул на озвученный приказ, вручил обоим по небольшому ледорубу. Спеша за ними в замок, он попросту не подумал о том, что их стоило взять, но теперь исправлял ошибку.
Едва они покинули котловину долины, начиная спуск, яркими факелами вспыхнули снежные шапки вокруг, превращая лед в застывший янтарь, в россыпи рубинов и золотых топазов. В другой момент остановились бы, полюбовались... В другой момент Аэно взял бы учителя за руку, велел осмотреться вокруг, сам замер, впитывая красоту заснеженных гор. Но сейчас это лишь раздражало, подстегивало огонь внутри: там, в замке, его ждали, и он не знал, что найдет по возвращению. Мог только надеяться, что ничего страшного. Вырвавшиеся из-за пиков гор солнечные лучи ослепили, добавляя раздражения, снег заискрился алмазами.
— Кэльх, осторожнее. Старайся не смотреть на снег, лучше на тени в моих следах, — предупредил Аэно, и горец позади снова одобрительно хмыкнул.
Огневик не ответил, Аэно только учуял теплую волну, попытку успокоить. Да, дергался, да переживал, но ничего не мог с собой поделать. Зудело еще что-то, кололо, поднывало, словно тянуло внутри какую-то струнку, жилку... Так странно-знакомо. Потом словно заложило уши на пару мгновений, и он остановился, поднял руку.
— Что-то не так... Я не...
А потом пришел гул. Пока еще не звук — только его предчувствие, заставляющее дрожать каждую жилку внутри.
— Лавина! — не своим голосом заорал Аэно.
Говорить потише, боясь потревожить снега, уже не было смысла — весь снег вскоре должен был оказаться здесь, погрести их под собой, вмять в те прихваченные крепким настом сугробы, что были под ногами...
Она была где-то там, пока еще высоко, но все, кто вырос в горах, прекрасно знают, как быстро масса стронутого с места снега, льда и камней несется вниз. И не было никакого укрытия, узкие и острые каменные клыки, льдисто сверкающие вокруг, не задержали бы слепую ярость стихии, не дали бы безопасно переждать за ними, а то и стесались бы безумной тяжестью снега до основания.
— Ташэ, что под нами?! — рявкнул Аэно, мысль, пришедшая ему в голову, отдавала безумием, но иного выхода он просто не видел.
— Только снег, много снега, нехин.
Аэно вызвал в себе воспоминание о яростно рвущемся наружу пламени, окутываясь им, словно коконом.
— Кэльх, помоги!
Плотная корка снега подавалась неохотно, испаряясь и уносясь слабым пока еще ветром. Но плавилась же, уходила вверх дымкой, особенно когда Кэльх, поняв задумку, сам вспыхнул. Более экономно, направив огонь на руки, так что он дрожал меж ладоней крохотным солнцем, помогая Аэно углублять быстро разрастающееся укрытие. Потом, через бесконечно-долгие секунды, слежавшийся слой снега резко просел, и оба мага ухнули с более рыхлое месиво, из образовавшейся дыры фонтаном выметнулся пар.
— Достаточно, — задыхаясь, выхрипел нехин.
Там, наверху, уже слышался рев накатывающего вала лавины, и он, напрягая все силы, рванул за обережь, втаскивая только и успевшего вскрикнуть горца, рухнувшего на них сверху. И все накрыло грохочущей тьмой, оглушая, ослепляя, лишая возможности дышать и чувствовать еще что-то, кроме мощи прокатывающейся над ними стихии.
Сколько прошло — несколько минут или несколько часов — полуоглушенный Аэно не понял. Хорошо еще только оглушенный, пламя защитило от пара, не дало обвариться в дополнение ко всем прочим бедам. Когда он пришел в себя, было тихо. Только гулко билось рядом чье-то сердце, нет, два сердца. Значит, все живы. Уцелели.
Дышать было тяжело, их убежище, хоть и не целиком, но все же засыпало снегом, почему-то болели руки и ребра, потом он догадался — слишком резко напрягся, когда выдергивал из-под лавины Ташэ. Аэно заворочался, зашарил вокруг, стараясь сдерживать дыхание. Пока не прокопаются наверх, придется дышать только тем воздухом, что остался. Задохнуться не задохнутся, снег все-таки не настолько слежался, да и выше рыхлый, но...
— Все? — тихий шепот учителя раздался почти над самым ухом, он лежал, уткнувшись куда-то в затылок Аэно, кажется, неловко вывернув голову. — Если да — можно проплавить путь наверх.
— Все, — отозвался юноша, потормошил с трудом приходящего в себя горца. — Ташэ?
— Айэ, нехин, — прохрипел тот, отплевываясь от снега. — Мы живы?
— Вполне, — отозвался Кэльх.
Выбирались долго, с трудами. Сначала кое-как развернулись, заодно примяв снег вокруг — огневики боялись задеть попавшего в ловушку вместе с ними горца, обжечь огнем, им самим ни капли не вредящим. Даже Аэно в этот раз умудрился сдержать себя и не спалить одежду. Наверное, понимал, не рассудком, а чем-то более глубинным: будь он хоть трижды огненным, в горах голым не выжить.
Но и кроме этого хватало проблем. Огню требовался воздух — а его было маловато, несмотря на то, что из-под наста выбрались очень быстро, проплавляя уже нанесенный лавиной снег. Когда же в возникшую дыру ворвалась струя свежего воздуха, все трое уже задыхались, слезились глаза, с трудом двигались руки и ноги, а в голове словно плескался о стенки черепа расплавленный свинец.
Некоторое время просто лежали, не в силах пошевелиться — будто дыму в горящем доме надышались, никак не могли прийти в себя. Подогнало и заставило-таки выбраться понимание: время уходит, уже потеряли его слишком много. День перевалил за середину, скоро начнет темнеть, а дорога теперь неизвестна, лавина спутала, смела все тропы, как спускаться — непонятно.
Но спустились. На одном упрямстве, на одной злости, местами просто протапливая себе дорогу, стремясь в замок, где, теперь уж точно ясно, случилось беда. Потому что ничем иным кроме попытки убить младшего нехина лавина быть не могла. Это и не обсуждали, Аэно только сказал, что чуял магию воздуха прямо перед тем, как лавина стронулась с места. Хутор, где оставили лошадей, хвала всему сущему, не пострадал, а хозяин хутора смотрел на спустившихся с горы людей, словно на телесное воплощение Стихий, не в силах уразуметь, как могли они уцелеть в едва улегшемся безумии снега. Аэно не стал ничего говорить, у него даже нечем было заплатить человеку за помощь, так что пришлось отложить это до момента, когда будет время заняться мелкими долгами. Ташэ отправился с ними — это тоже было принято без единого слова. Лошадей гнали так, что к моменту, когда показался замок Эфар-танн, с удил летели клочья пены, а бедные животные хрипели.
Не зря. Успели. Потому что на вопрос нехина, что случилось за время его отсутствия, этин Намайо довольно грубо буркнул, что ничего особенного, если не считать болезни нейхини Ниилелы. Мол, как раз вчера к обеду слегла с горячкой — а все игры и возня в снегу, неподобающие юной нейхини!
— Старшину стражи ко мне, немедленно. Всех слуг собрать в бальном зале, исполнять! Кэльх, ты можешь проверить, что с Нией? И, заодно, матушку.
— Сделаю, — глаза у Кэльха были черные, будто и не плавил снег на одной голой силе, без возможности подпитаться от живого огня. И ушел, ступая тяжело, будто стихию на Землю сменил.
Вернулся не скоро, но такой злой, что корона над встрепанными и перепутанными волосами не гасла, несмотря на усталость. Отозвал Аэно в сторону, чтобы не услышали, сквозь зубы процедил:
— Яд.
— Обе? — так же тихо спросил нехин.
— Только нейхини. Выжег. Выживет.
— Она в сознании? Говорить может?
— Нет, сейчас спит.
Аэно задумался на мгновение, тряхнул головой, скривился: от резкого движения снова всколыхнулась головная боль, словно муть на дне колодца.
— Побудь с ними, прошу. Не отходи ни на секунду. Только на тебя могу положиться. А у меня еще есть дела, не терпящие отлагательств.
— Сам будь аккуратней, слышишь, Аэно?
Ответа Кэльх ждать не стал, ушел, куда просили.
Старшина стражи уже ждал, встревоженный, но собранный, словно клинок, отточенный и смазанный, ждущий руки, что вырвет из ножен.
— Из замка никого не выпускать и не впускать до моего личного распоряжения. Пусть шестеро солдат будут готовы выехать немедленно, как только прикажу. Еще шестеро — за мной, и вас, старшина, я жду в бальном зале, как только закончите с приказами.
Аэно развернулся и зашагал туда, где, волнуясь и нервничая, ждали его слуги, собранные стражей и старшим распорядителем со всего замка. Всего их было немного: этин Намайо, его помощник, пять горничных, три прачки, истопник и его три подручных, садовник и два младших садовника, кухарка, шестеро поварят, два конюха, плотник и гувернантка нейхини. Все двадцать восемь человек разом повернулись на звук шагов нехина и стражи.
— Нехин Аэно, — этин Намайо шагнул вперед, едва завидев юношу. — Мне нужно сообщить вам кое-что.
Юноша нахмурился, жестом приказал ему выйти из зала. Раз не стал говорить при всех, значит и слышать это никому не обязательно.
— Сообщайте.
— Нехо Аирэн...
Сказать этин ничего не успел, так как с другой стороны подоспел старшина стражи, тоже начав:
— Нехин, ваш отец...
Замолчав, мужчины смерили друг друга взглядами.
— Сначала вы, этин Намайо, и поскорее, — резко, наверное, чересчур резко и потому совсем непривычно для распорядителя, приказал Аэно.
Тот почему-то уважительно кивнул.
— Нехин Аэно, нехо Аирэн перед отбытием велел мне присматривать за этной Нурсой. К сожалению, он не сказал ничего конкретного, лишь заметил, что она немного причастна к скорому отъезду нехина Айто.
— Мне он тоже оставил подобные указания, нехин. Запереть её сразу? — старшина нехорошо усмехнулся.
Этну Нурсу в замке не очень любили еще с момента появления — она совершенно не вписалась в общество слуг, все время кривя сухие губы, будто была нейхини, а то и нейхой, а все вокруг даже звания этинов не заслужили.
Аэно обдумал это предложение так быстро, как позволяло время.
— Идите за мной. Этин Велеу, не спускайте с нее глаз, если этна Нурса в самом деле замешана в том, что я подозреваю, не хотелось бы, чтобы она причинила вред кому-то еще. Идемте.
Они вернулись в зал, и солдаты, повинуясь приказу нехина, выстроили людей в одну шеренгу, растянувшись цепью за спинами слуг, длины зала вполне хватило для этого. Один из них, получив отданный шепотом приказ старшины, расположился как раз за спиной гувернантки.
Аэно вышел на середину зала, отрешаясь ото всего, вслушиваясь в текущее к нему тепло людей, большинство из которых знали его с рождения.
— Два дня назад в ата-ана Таали была убита уважаемая целительница, этна Аянхо, — его негромкий, вроде бы, голос разнесся и усилился под сводами зала, словно отдаленный раскат грома.
Люди молчали, слушая. О случившемся в горах знали многие: замок, особенно зимой, превращался в обособленный мирок, где любая новость тут же становилась известна всем, даже самому младшему поваренку, которому десять лет только этой осенью исполнилось. Людское тепло колыхалось, перетекая, меняясь. Кэльх не учил, Кэльх не рассказывал — Аэно сам понял и осознал, как именно он всегда определял настроение говорящих с ним людей. И теперь вслушивался в общее недоумение, настороженное, почти испуганное, тревожное, но пока беспредметно, просто из-за всего происходящего. Недоумение с почти пугающей его самого ноткой доверия.
— Как известно всем вам, долг нехо, а в его отсутствие — нехина — найти, если он не схвачен, и наказать виновного. Убийца не просто лишил жизни целителя, он надругался над женщиной. И исчез, практически не оставив следов. Но волею Стихий мне и этину Кэльху удалось выяснить, кто он.
Теперь Аэно вслушивался еще внимательнее, это был важный момент, один из таковых. Это было сложно: всколыхнувшиеся злость, испуг и возмущение перекрывали все. Слишком много противоречивых чувств, слишком страшная, неизвестная новость — и для тех, кто непричастен, и для тех, кто боится быть раскрытым.
— Когда же мы возвращались назад, уже нас попытались убить, — продолжил Аэно после паузы.
И все же уловил это: кислая, мерзостная нотка прорвавшейся сквозь вал иных чувств досады. Он на мгновение встретился взглядом с гувернанткой, убедился, что это именно ее чувство, и поскорее отвел глаза, чтобы не выдать себя раньше срока.
— Вчера же, едва мы с этином Кэльхом покинули замок, была отравлена нейхини Ниилела.
Накатило так, что дышать стало тяжело, а в висках застучало, таким темным, густым пламенем взвился гнев, от всех, даже от солдат и двух стоящих за спиной мужчин. Юную нейхини в замке любили: пусть она и была иногда сущим ребенком, капризным и идущим на поводу у своих желаний, но... Единственная девочка в семье, она не могла не быть любимой. Кровь от крови анн-Теалья анн-Эфар, просто еще не повзрослела.
— За то, что моя сестра будет жить, следует благодарить моего учителя, этина Кэльха. А вот того, кто пытался ее отравить, ждет воздаяние по законам Эфара и рода анн-Теалья анн-Эфар.
Согласие, тепло, радость... Страх. Страх того, кто знал законы, и знал, что случится с поднявшим руку на ребенка нехо. Именно на ребенка: до шестнадцати, до момента возможного обретения силы, закон был куда суровее.
— Эти двое действовали в сговоре, — продолжали падать в тишину камни приговора. Да, приговора — за подобное нехо или любой член его рода вправе убивать без суда. — В сговоре с врагами рода, приняв плату за то, что отпрыски нехо Аирэна будут уничтожены. Насильник и убийца, как написано в законах Эфара, будет казнен на Ступени Мааха. С того, кто посмеет хоть пальцем тронуть моих мать и сестру, еще не зная о попытке отравить нейхини Ниилелу, я поклялся снять кожу живьем. Да будет так.
— Да будет так, — раздалось сзади слитно, на два голоса: старшина стражи и распорядитель подтвердили приказ, на мгновения опередив остальных людей. Только голос этны Нурсы чуть дрогнул, да ярко пылал её страх.
Аэно вскинул руку, указывая на нее:
— Взять. В подземелье, в дальние казематы. Казнь состоится через три дня.
— Что... Да как вы!.. — визгливый голос этны ввинтился в уши. — По какому...
— Этин Велеу, солдаты готовы? Выезжаем немедленно. Убийца — неслабый маг Воздуха, он сумел спустить на нас с учителем лавину на Правом Крыле Орла, — не слушая ее воплей, сообщил старшине Аэно.
— Да, нехин, все, как вы приказали, — этин Велеу говорил это уже на ходу, спеша вслед за Аэно из зала. — Но вы уверены...
— Уверен. Магам огня подвластно то, что недоступно магам иных Стихий. Собственно, у каждой Стихии есть свои особенности. Не будь у меня уверенности, я никогда бы не приказал схватить невиновного человека.
— Да нет, нехин. Я о другом, — Аэно еще не до конца вышел из сосредоточенного состояния, поэтому уловил, как промелькнули в чувствах старшины тревога и сочувствие. — На вас лица нет, вы уверены, что справитесь сейчас с чужим магом? Может быть, позвать этина Кэльха?
— Он устал не меньше, а то и больше моего. Я сестру не лечил. И — нет, это мое дело, как нехина. Я справлюсь.
Пожалуй, скажи он такое перед тем, как обвинил и осудил Нурсу, это было бы неправдой. Но не сейчас. Сейчас в нем плескалась чужая сила, чужой гнев на посмевшего поднять руку на женщину, чужая ярость и желание справедливого возмездия. Кэльх не учил его этому, должно быть, считал пока не готовым к тому, что пламя может быть и темным, что огненный маг может собрать не только тепло людских душ. Ярость и гнев могут быть холодными, рассудочными. Но там, в зале, больше трех десятков людей пылали ими, и Аэно принял этот дар.
Комментарий к Глава 12
* Атанаэ, эфараан - "Успокойтесь, люди Эфара".
========== Глава 13 ==========
Отряд из замка вынесся галопом, пламя на факелах рвалось за ними огненными шлейфами, и Аэно мимолетно даже порадовался тому, что уже темно и пришлось прихватить огонь. Он приказал спешиться у начала ремесленной слободы, не шуметь. Спугнуть преступника не хотелось, такие крысы способны ускользнуть в малейшую щель. Трое солдат шли со стороны задних дворов, трое и старшина — с Аэно.
— Нехин, вы только не убейте эту гниду, — глядя на то, как юный маг снимает с запасных факелов огонь, в его руках вытягивающийся в длинную пламенную обережь, попросил старшина.
— Нет, не убью. Я обещал старейшине Юуле, что за смерть его двоюродной сестры убийца при всем народе свои кишки шагами измерит, — отрешенно откликнулся Аэно.
В доме за закрытыми ставнями теплился очаг, неровно бился дымный огонь чужой жизни. Убийца не знал пока, что его жертвы живы и избежали уготованной им страшной участи. В дверь грохнул кулак старшины:
— Откройте, именем нехо.
За дверью воцарилась тишина, хотя до этого были слышны звуки: кто-то ходил, переставлял что-то... Воздух закрутился с тяжелым вздохом, Аэно открыл рот, чтобы крикнуть, предупредить, но не успел: дверь просто смело с петель, унесло, накрывая старшину и протащив почти до самого забора. Ветер рвался из пустого проема, расшвыривая людей, но притворявшийся простым горшечником маг появился не там, он попытался выскользнуть через окно чуть в стороне. Бесшумно распахнул ставни, даже успел мягко спрыгнуть на землю, собираясь рвануть прочь. Огненная обережь спутала ему ноги, второй конец захлестнул руки, самый кончик придушил, пережав горло. Убивать Аэно не собирался, но обездвижить и дать солдатам время связать схваченного мага так, чтобы ни шевельнуться не мог, ни слова сказать — просто обязан был. А чтоб уж наверняка, влил в огненную плеть всю заемную силу без остатка. И, наверное, переборщил: убийца забился, то ли пытаясь вырваться, то ли корчась от боли, и довольно быстро обмяк. Кажется, не умер — Аэно почти не мог разобрать, будто мир подернулся пеленой. То, что прежде виделось четко, сейчас, когда заемный огонь ушел, расплылось, будто к глазам поднесли мутный кусок хрусталя.
— Вяжите его, — Аэно не сразу понял, что это его собственный голос. — Что со старшиной?
— Жив, нехин, — почти сразу отозвался кто-то.
Оказывается, времени прошло всего несколько вздохов. Солдаты, которым досталось ветром, еще только поднимались на ноги, другие, подоспевшие из-за дома, уже выполняли приказ, споро скручивая руки убийце и засовывая ему в рот кляп. Уж как пеленать магов воздуха, в Эфаре знали все.
— В дальний каземат, в подземелья. Возвращаемся... хотя, нет... — Аэно устал просто безумно, сознание так и норовило уплыть, но еще не все было сделано. — Проводите меня к градоправителю, ты и ты. Остальные — в замок.
Градоправителя поднимать с постели не пришлось, видно, кто-то из домочадцев увидел несущихся к городу от замка всадников, да и шуму убийца наделал изрядно, в ночной тишине рабочей слободки грохот воздушного взрыва разнесся далеко. Так что нехина градоправитель встретил уже одетым, на крыльце своего дома. Выслушал короткий, рублеными фразами, рассказ, пообещал, что к третьему дню Ступень Мааха будет приготовлена для казни преступников, порывался пригласить отдохнуть, но Аэно лишь устало мотнул головой и повернул коня к замку. Как доехал — помнил смутно. Кажется, с седла его снимали, как мешок с отрубями, и в комнату вели под руки двое слуг.
Когда он проснулся, в окне было светло. В комнате сидела одна из горничных, которая, завидев, что нехин открыл глаза, подхватилась и убежала, только юбки шелестнули. Аэно даже не успел ей сказать ничего, ни попросить воды, ни уточнить, который день и час. Пить хотелось жутко, еще больше — жрать. Он сел, нашарил стоящие у кровати сапоги. Успел даже найти кувшин с водой и напиться, когда дверь хлопнула, и вошел Кэльх. Выглядел огневик неважно, усталым и исхудавшим. С ним всегда так случалось от перенапряжения: скулы проступали четче, глаза западали, нос заострялся, и лицо казалось жутковатой маской.
— Полдня, — ответил он на незаданный вопрос. — Нейхини Ниилела в порядке, проснулась и требует выпустить её из постели. Нейха с ней. Те двое под надзором, заперты, ждут допроса и казни. Что касается тебя...
Аэно снова не успел ничего сказать, Кэльх шагнул вперед и отвесил ему такую затрещину, что в ушах зазвенело, а мир опасно крутанулся несколько раз.
— Это — чтобы запомнил, — сквозь звон расслышал Аэно. — Никогда не собирай темный огонь, если не знаешь, что сразу его отпустишь. Понял?
— Да, учитель, — когда перестало звенеть, ответил нехин и поклонился. — Я запомню.
— Огневик так и выгореть может, — тихо пояснил Кэльх. — Особенно ты, Аэнья.
Он осторожно притянул Аэно к себе, обнял, грея. Переживал, это понятно сразу, поэтому тепло такое рваное, тревожное. А еще его было подозрительно мало.
— Кто бы говорил, — возмущенно буркнул юноша, сцепив руки на его поясе и уткнувшись носом в плечо. — Я хотя бы отдохнул, а ты — нет.
Он постарался направить свое тепло, накинуть его на Кэльха, словно плащ, вспоминая тот день, когда огненный маг впервые появился в замке и отгородил его от отцовского гнева собой. Кажется, получилось — по крайне мере, пошатнулся Кэльх точно так же, как он тогда.
— Отдохнуть мне точно не помешает... Аэно, пока я не уснул: я связался с твоим отцом. На нехина Айто было совершено покушение, но он жив и даже не ранен. Нехо Аирэн отправился из столицы к нему.
— Что-то такое я и подозревал, — кивнул Аэно. — Спасибо, что сказал. А теперь — быстро в постель. Я пока справлюсь сам. Кровать в шаге от тебя.
Возражений, что это вообще-то кровать и комната нехина, не последовало, Кэльх вообще уснул еще в движении, прежде чем коснулся головой подушки. Только вздохнул уже во сне, обхватывая себя руками, так и замер. Аэно знал, что лучше бы ему остаться рядом и греть, но у него были обязанности, которые требовали внимания. Так что первую же горничную, что попалась ему на глаза, он отправил в свою комнату.
— Посидишь рядом, можешь вышивать или вязать, но неотлучно быть в комнате. И кресло передвинь поближе к кровати, только не разбуди.
Первым делом Аэно навестил мать и сестру. Нейха Леата уже взяла себя в руки, хотя и переживала за мужа и старшего сына не меньше, чем за дочь и младшего. Она была далека от политики и интриг Совета, нехо Аирэн старался оградить любимую жену от всей той грязи, в которой приходилось как-то барахтаться самому. Хотя все равно, полностью сделать это он был не в силах, а принятие младшим нехином Стихии Огня добавило переживаний.
Кое-как удалось заставить Ниилелу еще ненадолго остаться в постели, ради ее же блага, пришлось натащить из библиотеки книг и разрешить ей читать, сколько угодно. После же были заброшенные на время расследования и поимки преступников дела и бумаги, и с ними пришлось просидеть до самой темноты. Вернувшись в свою комнату, Аэно даже не испытал стеснения и неловкости, вспомнив о том, что в его постели спит Кэльх. Он просто разделся и упал рядом, притираясь к теплому боку, а потом и вовсе закинул на него руку, обнимая.
Неудивительно, что сны этой ночью снились самого волнительного характера, а проснулся он в сорочке, неприятно прилипшей к телу. Но даже это не заставило быстро вскочить и покинуть постель. Еще несколько минут Аэно разглядывал крепко спящего Кэльха, старательно не обращая внимания на собственную своевольную руку, нырнувшую в спутанную гриву мага и медленно, осторожно поглаживавшую его затылок. Он рассматривал оказавшиеся так близко губы огневика, шершавые и сухие на вид, в едва заметных трещинках. И сбежал, когда понял, что еще немного — и коснется их своими.
Все утро и день Аэно занимал себя любыми делами, лишь бы в голове не хватало места для праздных мыслей. Вспоминался тот осенний огненный пляс, после которого пришлось отпаивать Кэльха. Аэно тогда казалось, что он и не запомнил, как это делал, но вот поди ж ты — всплыло в памяти так отчетливо, что на языке сам по себе возник вкус бальзама и меда. Отвлек его от этих смущающих воспоминаний приход старшины замковой стражи и приглашенного из города палача. Своего в замке не было уже давно. Палач отчитался о том, что Ступень Мааха — небольшая природная терраса на полпути от Эфар-танна к городу, — расчищена и готова к казни.
— Я проверил столбы и прочее, нехин Аэно. Вы, градоправитель сказал, сами отравительницу казнить будете?
— Нет, — ответил вовсе не Аэно. Он-то как раз открыл рот, собираясь подтвердить слова, но не дал хриплый голос Кэльха.
Огневик появился на пороге, оперся плечом о дверной косяк, встрепанный, так и не переодевшийся, похоже, только встал и поспешил в кабинет нехо, где сейчас всем заправлял младший нехин.
— Ни в коем случае, — повторил Кэльх. — Нехин Аэно просто выгорит, если сделает... подобное.
Аэно закрыл рот, подумал и кивнул. Хотя это и противоречило его обещанию и даже Кодексу, но... учителю виднее. Получать оплеухи, пусть о них знали лишь они двое, было неприятно, особенно когда сам понимал, что сунулся без помощи и присмотра учителя туда, куда соваться не следовало.
После он не видел Кэльха почти до самой казни — да что там времени-то осталось, всего ночь. Аэно почти не спал, ворочался, подушка пахла огнем и чужим запахом. Это хотя бы немного успокаивало: как днем он бежал от странных мыслей об учителе, так теперь в голову лезли совсем другие.
О визге бывшей гувернантки, которая, кажется, до последнего надеялась как-то вывернуться. Выяснилось, что она внебрачный ребенок рода анн-Мальма. Того самого, к которому принадлежал и воздушник, приходившийся ей довольно запутанным родичем. Аэно не разобрался до конца, в чем дело, не стал вычерчивать генеалогическое древо, просто понял, что оба — плод гуляний на сторону нейх или нейхини рода. Вот их и... пристроили. К делу.
С гувернанткой все было просто: именно она подталкивала Айто к мысли, что огневики — монстры, именно она подсказала, к кому обратиться, чтобы добыть яд. А после, получив приказ, и сама подсыпала отравы Ниилеле. Нурса — этной Аэно её не мог назвать даже в мыслях — вызывала у него исключительно брезгливость и желание пойти и вымыться, а заодно и окна распахнуть. Её огонь коптил мелочной завистью и злобой, обидой на весь мир.
С воздушником все было иначе. Его не удалось толком допросить, по большей части он или сидел, скорчившись и забившись в угол камеры, или выл, катаясь по полу от боли. Говорил, если вообще говорил, невнятно, зато отвечал честно, когда удавалось донести суть вопроса. И всякий раз спрашивал, сколько ему осталось, твердя, что лучше смерть, чем подобная пытка. Его огонь пылал темным пламенем, бился, корчился, терзаемый чужим гневом, щедро отданным нехином.
Аэно несколько раз порывался встать, выйти из комнаты и постучать в соседнюю дверь. И всякий раз запрещал себе это: Кэльху нужно было нормально поспать, отдохнуть после всего, что выпало на его долю в эти дни. А что малолетнему дураку не спится, так это проблемы самого дурака. Аэно не представлял себе, что будет завтра там, на Ступени Мааха. Просто потому что никогда прежде не присутствовал на публичных казнях. За осмысленные годы его жизни в Эфаре никого не казнили вот так...
К утру все-таки уснул, понял это только потому, что разбудили. Будил Кэльх. Потряс, серьезно заглянул в лицо, когда Аэно заморгал, пытаясь проснуться.
— Пора. Аэно, постарайся хотя бы сам не тянуть, хорошо? Я идиот, что первым делом не научил тебя закрываться — не подумал...
— Ты думаешь, мне захочется? — Аэно даже слегка обиделся. Да и за ту оплеуху тоже, несмотря на то, что не показал, как это было обидно. — Да меня в дрожь бросает, стоит только подумать... Они же все, все придут, Кэльх! Вся ата-ана Таали, их родичи, все, кого когда-то лечила этна Аянхо. Они все будут желать ее убийце смерти. А остальные — смерти Нурсе, да чтоб помучилась подольше.
— Это будет неосознанно. Аэно, огневики никогда не ходят на такое, если не знают, что умеют закрываться полностью. Просто... Просто постарайся думать о чем-то другом. О светлом. И не ешь сейчас, только воды немного. Понял?
— Хорошо, я постараюсь. Но я должен, это тоже одна из обязанностей нехо, и мне придется туда идти и смотреть.
— Знаю. Я тоже пойду, — обожгло, почти опалило, до дрожи от чужой тревоги и сочувствия.
Резко кивнув, Кэльх вышел, оставив Аэно собираться.
От ворот замка было видно огромную толпу народа, собравшуюся у Ступени. Аэно чуть привстал на стременах, глядя, как от города спешат группки людей, торопящихся к месту казни. Стража вывела приговоренных: босых, в длиннополых серых рубахах, со скованными руками. Никто не озаботился накинуть на них хотя бы плащи, все равно их потом пришлось бы сжечь — так стоило ли портить добротные вещи, тем более, до места казни не так уж и далеко. Преступников ожидала телега, и, едва их затолкали на нее, отряд нехина двинулся вниз.
Аэно невольно обернулся: сзади ехал Кэльх, но его сейчас интересовал не учитель. Царапнуло что-то... Приговоренный воздушник улыбался. Трясся от холода и боли, и улыбался. А Нурса будто перегорела — Аэно не знал, как это, не читал даже, но почему-то решил, что именно так. Она сломалась, сидела, безучастно глядя куда-то перед собой, и даже не замечала ледяного ветра. Аэно знал: она будет кричать, пока палач будет делать свое дело. И он не хотел этого ни видеть, ни слышать. Уже сейчас он чувствовал, видел целое озеро темного пламени там, где собирались люди. Уже сейчас он чувствовал, как его сила откликается, как исходит искрами его собственный огонь. Он сжал до боли в челюстях зубы, потом заставил себя вспоминать Кэльха на Пальце Великана. Прикрыл глаза, пытаясь до мельчайших подробностей вспомнить картинку, вплоть до брошенной ветром в лицо учителю пряди волос, зацепившейся за шершавинки на губах.
Таких светлых, пропитанных ветром и огнем воспоминаний было, оказывается, не так много. Но были, и он тянул их, растягивал как мог, чтобы хватило на всю казнь. Чтобы не захлестнуло с головой, не смыло ревущим, рвущимся к небу темным пламенем, от одного ощущения которого начинало подташнивать. Беспокойство учителя, его огонь, его свет. Аэно думал об этом, как мог, стараясь одновременно не отворачиваться и не закрывать глаза. Трусость — недостойна нехина. Преступникам — казнь, по закону, по всей тяжести содеянного. Он почти справился, ничего не запомнив. Перед глазами был Кэльх, и только один раз его образ разорвал торжествующий, полный облегчения вопль умирающего воздушника.
Когда все закончилось, Аэно сумел обернуться к людям, сказать несколько слов. Как, каких — сам не знал. Что-то ободряющее, что-то, заставившее темное пламя чуть стихнуть, загореться светлее и ровнее. Как-то сумел забраться в седло, надо было ехать в замок, тут недалеко. Только сглатывал все время, борясь с тошнотой, предоставив лошади самой идти знакомой дорогой, отсчитывая про себя удары копыт: скорей бы доехать, там можно будет что-то сделать. Что-нибудь, от чего станет легче.
Почему поводья дернули на полдороге, Аэно сначала не понял, так погрузился во внутреннюю борьбу. Голос учителя, приказывающий отойти подальше, разобрал, даже с лошади слез почти сам, когда Кэльх потянул за руку. Зато потом скрутило окончательно, а он упал коленями на снег, уже не в силах сдержать подкатывающий к горлу желудок. Хорошо, что послушался, не ел ничего. Горячие руки поддерживали, отводили от лица растрепавшиеся волосы — капюшон он забыл накинуть. Потом встряхнули, Аэно расслышал:
— Зажги искру. Слышишь? Искру зажги, ну!
Собраться с силами, чтобы выполнить требование, казалось так же тяжело, как подняться без обережи на Венец Янтора. Аэно трясло, внутренности, казалось, превратились в противный, стылый, мерзкий кисель, в котором как-то нужно было отыскать огонь. Не легче, чем в болоте. Он пытался только потому, что это был приказ учителя, и его нужно было выполнить во что бы то ни стало. И когда с ладони тяжело, словно капля расплавленного металла, соскользнула искра, он почти задыхался.
Искра... Она была неправильная. Не легкая, яркая, парящая в воздухе, как раньше, нет. Темная, багровая, жадно пульсирующая, она повисла на кончиках пальцев, вытягивая последнее тепло. А потом сзади обняли, прижали, и Аэно закричал, запрокидывая голову на плечо учителю: в тело хлынул чужой огонь. Нестерпимо горячий, в первые мгновения он будто выжег все внутри, оставил только пепел, сухой и легкий. А потом под этим пеплом отыскалась искорка. Правильная искра, та, что свернулась где-то в груди махоньким, с ноготь, рысенком, и сейчас неуверенно разгоралась снова. А на пальцах пылал омерзительный даже на вид багровый шар. Огонь Кэльха прошелся по телу еще раз, не снаружи, изнутри, выметая весь пепел туда, вовне, вместе с последними сполохами багрового огня. Он жег руки, и Аэно брезгливо отбросил оскверненное пламя; оно улетело в сторону и, шипя, издохло в ближайшем сугробе. Почему-то знал: весной там не будет травы. Только черная мерзкая проплешина.
На лошадь его подсаживали, да не на свою, а к Кэльху. Сил было только прислониться к нему, снова роняя голову, слушая, как учитель объясняет встревоженным стражникам, что нехин отравился темным огнем. Он говорил что-то еще, наверное, пояснял подробнее, лошади тронулись, спеша домой, к теплым конюшням, но Аэно почти не воспринимал происходящее. Грелся огнем Кэльха, бережно отогревал снова свернувшегося клубочком рысенка, которому было неуютно и страшно.
Как ему самому.
Представить, что огонь бы не разгорелся, не отозвался, потух, оставив холод и страх...
— Тише, тише... — голос Кэльха прогнал черные мысли, его тепло тоненькой струйкой вливалось внутрь, заполняя пустоту.
Когда стало полегче, Аэно зашевелился, поняв, что лежит на боку, сжавшись, подтянув колени к груди, а со спины его обнимает Кэльх, закутав в свой плащ. Огненные перья на плаще подрагивали в такт дыханию, грели, к ним хотелось прижаться щекой, почувствовать мягкость — на сей раз это были не маховые, а чистый пух. Грел Кэльх, грел плащ, грело со всех сторон: они лежали в Учебной башне, прямо на полу, на камнях, щедро делящихся когда-то вложенной в них силой. Рядом горел очаг, тоже отдавая свое тепло.
— Знаешь, Вода и Воздух недаром вместе, — голос Кэльха был усталый, горький. — Он даже выгорают похоже. Потерявший ветер будет бродить, искать его, высовываться из окон, рваться на крышу — пока однажды не отправится в свой последний полет. Оставшийся без воды будет мучиться жаждой, стремиться окунуться, коснуться, остаться в воде, он не будет обращать внимания, даже когда кожа пойдет лохмотьями. Расстаться с водой для него смерти подобно, и однажды он утонет в умывальном тазу.
Тихо, уютно потрескивал очаг. Аэно ждал, понимая, что учитель сказал не все.
— Огонь и Земля так же схожи. Мы теряем не просто стихию — мы теряем себя. Перестав ощущать землю под ногами, нэх будет останавливаться, прислушиваться... Все чаще и чаще, все дольше и дольше, пока однажды не сделается и вовсе недвижимым, не уйдет в себя, окончательно простившись с этим миром. Огонь...
Кэльх замолчал. Прижал плотнее, так что Аэно с трудом вдохнул. Еще и потому с трудом, что учитель уткнулся ему в волосы, почти шепча на ухо:
— Огонь выгорает. Не остается ничего. Мы можем ходить, есть, пить, даже говорить что-то. Но у нас будут пустые глаза. Пустая оболочка, которая движется лишь силой привычки. Со временем она замрет, треснет и рассыплется, как пустая скорлупа... Но нэх не будет уже давно. Мы умираем, когда гаснет наш огонь.
Аэно заерзал, дождался, пока объятия Кэльха слегка ослабеют, и перевернулся, уткнулся лицом в его грудь, обнимая теперь уже сам.
— Я понял, — голос был сиплый, словно он долго-долго рыдал, пока не уснул. — Тогда, осенью... Это страшно. Я очень испугался, что твоя искра потухнет.
Никакая сила, никакие приличия и воспитание не могли сейчас заставить разжать руки и отодвинуться. И никакое осознание долга не помогало спастись от другого осознания: когда ему исполнится восемнадцать, он потеряет что-то более важное, чем свобода, чем возможность оставаться в Эфаре, жить на родной земле и видеть родных. Он потеряет человека, чье тепло стало его неотъемлемой частью. Тем больнее было понимать, что не имеет права признаваться, просить и требовать взаимности. Что остается только впитывать в себя, запоминать вот такие моменты, складывать их в шкатулку своей памяти, чтобы однажды они послужили щитом, как там, на Ступени Мааха.
Жизнь нехо долгая, и всякое может случиться. Аэно только одно понимал с непреложностью истины: он будет жить и служить Стихии ровно столько, сколько будет жить тот, кого он любит.
— Если мой Огонь погаснет, я лучше сразу прикажу сложить себе последний костер, — пробормотал он, с трудом удержавшись от продолжения.
— Ты даже этого не сможешь сделать... — Кэльх то ли не понял второго смысла фразы, то ли не захотел понимать. Зато понял другое. — Прости за тот удар. Я тоже испугался, когда увидел, что убийцу терзает темным огнем.
— Ты был в своём праве. Но вообще-то я лучше усваиваю то, что доносится до меня словами, — Аэно не мог не съязвить, отходя от переживаний.
— Слов я тебе много говорил, но некоторые лучше запомнить так. Чтобы никогда не забылись, — Кэльх завозился, сел, вынуждая Аэно разжать руки, поморщился, растирая плечо — отлежал. — Но обещаю больше к таким мерам не прибегать. Так, ладно. Тебе бы сейчас поесть и поспать еще, сколько получится. От нас теперь ничего не зависит, надо ждать вестей от нехо Аирэна.
— Хорошо, только спать я пока не хочу, — сказал Аэно и душераздирающе зевнул.
После чего был вытолкан из башни, отконвоирован на кухню, накормлен, дотащен в полуспящем виде до своей комнаты и уложен. Как именно его укладывали, раздевали и укутывали в одеяло, Аэно уже не помнил.
Первым же вопросом по пробуждении был:
— Кэльх, а это всегда так: вымотался — отсыпаться?
— Потух-разгорелся, — сидевший в кресле огневик отложил книгу. — Но вообще это просто нам сейчас так не везет, обычно полегче. Поэтому отдыхай, пока можешь.
Видно, у Кэльха был опыт в подобных делах. Потому что несколько дней — конкретно три, Аэно потом считал и не верил — все было хорошо. Можно было учиться уворачиваться от огненных перьев учителя, стараться не пожечь одежду, окунаясь в пламя, и опять вечерами просиживать в отцовском кабинете в кругу семьи. Кэльха Аэно тоже считал частью семьи, а как иначе-то?
А потом в один из вечеров Кэльх отвернулся от камина, по которому через пламя связывался с нехо Аирэном, и сообщил:
— Нас вызывают в столицу, всех четверых. Нейха, не волнуйтесь — ваш супруг особо обговорил безопасность поездки. За нами высылают Стражу Островов.
========== Глава 14 ==========
Столица Аматана, Город Тысячи Островов или, если попроще — Неаньял, имя свое заслуживал целиком и полностью. Располагался он в самом деле на почти тысяче островков, не все из которых были природными. Его дороги были мостами и каналами, дома и дворцы иногда нависали над водой, иногда занимали не один и даже не десять островков, связанные крытыми галереями. С сушей Неаньял соединяли разводные мосты, не раз строившиеся заново и перестраивавшиеся. Именно поэтому элита воинских элит Аматана носила имя «Стража Островов».
В Стражу шли сплошь маги, третьи и последующие отпрыски благородных родов, которым не светило наследство и не прельщало оставаться приживалами дома. Стража не чуралась принять в свои ряды не только нехинов, но и нейхини, особенно если они были магически сильны, а дома их ждала участь старых дев, компаньонок более удачливых родственниц и приживалок из милости. Иногда — вовсе уж редко — в ряды Стражи Островов попадали и нехо, потерявшие майорат. Однако к таким присматривались весьма придирчиво: что за фрукт, коль не сумел удержать в руках собственную землю?
Аэно обо всем этом рассказывали брат и отец. Больше отец — брат и сам только читал, а в столице не бывал ни разу. Другое дело нехо, да еще входящий в Совет. Честно говоря, входил он в него постольку поскольку: земли Эфара в основном поставляли уголь и вино с горных виноградников, горные же мед и травы, драгоценные камни. Нехо сильный, род крепкий, от политики и столицы далекий. В общем, сейчас-то все всколыхнулось только потому, что род анн-Мальма тоже носил статус Чистейшего, несмотря на все походы налево как мужчин, так и женщин. Просто они старательно заметали следы, примерно как кошка закапывает за собой ямку. Тут же закопать не успели, да и куча была столь приличных размеров...
Разбирательство такого толка рассматривались уже Советом, почему и вызвали всех свидетелей и пострадавших. И преступников бы прихватили, да те были казнены. Аэно раздумывал: не поторопился ли исполнить приговор? Знай он, что возникнет такой повод, отравительницу Нурсу оставил бы в живых. Её ведь он не клялся казнить немедленно. Но сделанное уже не повернешь вспять, так что он оставил пустые домыслы и, посоветовавшись с матерью, принялся отдавать приказы о подготовке к дороге. Главный распорядитель ворчал и плевался ядом: что за приказ срываться с места в зиму, срочно нестись куда-то? А как же Эфар? Кто в майорате-то останется? А случись что? А нелегкий путь? Успокоить его было некому, так же, как и Аэно. Кэльх разводил руками, кроме как передать слова нехо Аирэна, он ничего не мог. Только быть рядом, почти превратившись в тень нехина, куда бы тот не шел и что бы ни делал.
Ожидание растянулось еще на неделю, пока однажды к Аэно не пришли с сообщением, что к замку едет всадник, судя по лентам в волосах — воздушник, из той самой Стражи. Он оделся и стремглав сбежал вниз, во двор, на ходу приказывая заканчивать сборы и известить матушку и сестру, чтоб были готовы выезжать. Вестника, конечно же, сперва накормят и обогреют, дадут отдохнуть, но ни к чему растягивать ожидание.
Остановившись на широкой лестнице замка, он спиной чувствовал стоящего чуть позади и слева Кэльха, и это добавляло уверенности. Справа и на две ступени впереди расположился старшина замковой стражи, ворча себе что-то под нос. Аэно невольно прислушался.
— Воздушники, — бурчал этин Велеу с подозрительно знакомыми Кэльховскими интонациями. — А как едет-то, как едет... Тьфу!
Он скривился и пристроил поудобней сломанную в ту ночь руку.
Сквозь распахнутые ворота прекрасно просматривался весь склон. Страж и впрямь выглядел чересчур уж пестро и ярко: синяя накидка поверх светлой куртки, синие и серебряные ленты, шлейфом стелющиеся следом — ветер играл с ними, путал концы. То ли силу показывает, то ли слишком привык к столичным обычаям. Среди гор это выглядело довольно нелепо, особенно учитывая, что ехал он на горской мохнатой лошадке.
Если бы он еще и нахамил, Аэно окончательно озлился бы. Но у Стража хватило выучки, въехав во двор замка, спешиться и поклониться.
— Нехин Аэно анн-Теалья анн-Эфар?
— С кем имею честь говорить? — Аэно не двинулся с места. Здесь и сейчас он — хозяин на своей земле, имеющий право и нехо чужого рода приветствовать как равного.
— Нехин Рэнья анн-Льяна, Страж Островов. Прибыл сопровождать вас в столицу, — кратко представился тот. — Мои подчиненные ждут в поселении в нескольких часах езды отсюда — по горам саням не проехать.
— Приветствую вас на землях Эфара, нехин. Согрейтесь, отдохните, пока слуги закончат приготовления, — Аэно жестом пригласил Стража пройти в замок. — Мы выедем через час.
— Благодарю, нехин, — страж склонил голову. — Одна просьба: передайте нейхе и нейхини, что не стоит брать много багажа. Лишний вес несколько затруднит путешествие.
Аэно скрипнул зубами: будто матушка и сестра этого сами не понимали! Весь их багаж умещался в седельных сумках двух вьючных лошадей. Да, ему пришлось долго убеждать сестру, что в столичном поместье найдется все необходимое, а что не найдется, то отец в состоянии будет купить или заказать для нее. Те же платья и прочие девичьи штучки. Матушка тогда только посмеивалась, сама она взяла лишь две перемены дорожной одежды, какие-то умывальные принадлежности и гребень. Ну, и пару самых теплых шалей, опасаясь простудиться по дороге. Кэльх, правда, заверял, что ничего с ней не случится, забрал шали и ушел с ними в Учебную. Аэно тогда не мог пойти и поглядеть, но почему-то был уверен, что учитель танцевал, напитывая их огнем, потому что шали после льнули к рукам и лучились теплом.
Ругаться со Стражем, для которого они все были дремучими горцами, Аэно не стал. Как постарался не обращать внимания на взгляды, которые этот самый Страж бросал на Кэльха. Учитель и сам прекрасно справлялся с полным игнорированием воздушника, хотя Аэно не преминул на мгновение притереться к его боку, коснуться кончиками пальцев запястья. Если бы Страж только позволил себе хоть одно уничижительное замечание, он имел полное право жестко осадить зарвавшегося светлого: несмотря на статус учителя, этин Кэльх находился под негласным покровительством и защитой рода анн-Теалья анн-Эфар и, в частности, нехина Аэно. Оставалось надеяться, что это поймут и остальные Стражи. И в столице... Аэно скрипнул зубами и поспешил переодеться в дорогу.
Выезжали со своей стражей, старшина наотрез отказался оставаться в замке, небрежно махал на покоящуюся на перевязи руку и ворчал, что доверять все семейство каким-то там Стражам каких-то там Островов... Да нехо с него живьем шкуру сдерет, случись что! Это ворчание игнорировал уже Страж, и до поселка в предгорьях ехали в самой что ни есть веселой обстановке. Кэльх только и успевал поворачиваться, то успокаивая прицельной волной тепла Аэно, то ловя вместе с нейхой отчаянно рвущуюся куда-то в сторону лошадку нейхини, то заверяя старшину, что он присмотрит за всеми. Из-за этого и из-за не слишком уверенно держащихся в седле женщин дорога вместо пары часов растянулась на полдня, добрались только к обеду. Аэно прекрасно видел, что Страж не слишком этим доволен. Правдивее сказать — абсолютно недоволен. Но его отряд был уполномочен только сопроводить и охранять от любых опасностей. Скорость передвижения выбирали сами сопровождаемые, а Аэно совсем не горел желанием подвергать угрозе хрупкое здоровье матери и шебутную, словно расшалившийся ветерок, сестру. Нейхини Ниилеле он даже шепотом пригрозил, что привяжет ее к себе обережью, если та не угомонится. На что сестра, сверкая глазами, уточнила, какой: настоящей или огненной? А если второй — то можно-можно же посмотреть? Угомонилась, только когда Кэльх так же шепотом посулил ей лечь спать голодной и пообещал показать что-нибудь интересное, если она будет вести себя, как примерная нейхини.
Интересное нашлось и без него, те самые сани, которые не могли проехать по горным дорогам. Объяснялось это просто: в них не были запряжены лошади. Вместо этого на них были установлены мачты с парусами, из-за чего сани стали похожи на миниатюрные корабли, к которым кто-то приделал широкие полозья.
В крохотном трактирчике, одном на все селение, скучали, цедя травяной настой, еще пятеро Стражей: трое воздушников и двое водных. Они были готовы выдвинуться в любой момент, но Аэно не спешил, предпочтя сначала увериться, что мать с сестрой сыты и немного передохнули после верховой прогулки.
Ну а потом пришлось прощаться с родными горами. Пока еще — на время, пока не навсегда, но все равно щемило сердце. Даже ворчание старшины, раздражавшее всю дорогу, показалось родным. Слушал бы и слушал, пока устраивал матушку с сестрой в одних санях, закутывая в шали, пока Стражи споро укладывали их вещи, закрепляя прочными ремнями. Сам Аэно собирался ехать во вторых вместе с Кэльхом, понимая, что так будет лучше. Погреют друг друга, помолчат, а Ниилела, имея под боком только матушку, быстро устанет от первого восторга и, наверное, уснет. Если сильно трясти не будет.
Устроились сами, укрывшись сложенными в санях шкурами. Слова прощания были краткими. Только неугомонная Ниилела выпутала руки, помахала стражникам — и развернулись паруса над головами. Сначала провисли, потом поймали первый, обычный еще ветерок... Воздушники, севшие сзади, одновременно вскинули руки, водники, расположившиеся на носах их своеобразных «суден», крикнули что-то друг другу, ветер подхватил слова, перебросил, будто снежки. И мир поплыл назад, все быстрее и быстрее.
Никогда раньше Аэно не покидал Эфар, даже к родичам его не отправляли, да и не хотелось прежде. Старший брат и сестра ездили, то к одной сестре отца, то к другой, смотрели, как живут люди за границами родной земли. А он всегда оставался дома. Возможно, это было оттого, что отец готовил его в бессменные помощники сначала себе, а потом Айто, поощряя нежелание куда-то ехать. Сейчас, под мерное, удивительно ровное покачивание саней, Аэно странно спокойно рассуждал об этом, привалившись плечом к плечу учителя. Говорить не хотелось, вместо этого он украдкой нашарил под шкурами руку Кэльха, коснулся теплых пальцев с немым вопросом. Тот осторожно сжал пальцы, чуть кивнул, будто своим мыслям, щурясь в белизну впереди. Руки не отдернул, значит, можно. Но и показывать явно тоже не стоит, это Аэно и сам прекрасно понимал. Кэльх наклонился ближе, велел тихо:
— Постарайся уснуть.
Юноша прыснул, представив себе: проспит весь день в санях, а потом что будет делать ночью на постоялом дворе? Тоже спать? Это вряд ли, он уже полностью восстановился после темного пламени, и больше не уставал так. Но посвист ветра, неутомимо дующего в паруса, действительно убаюкивал, как и тепло Кэльха. Слишком привык за последнее время засыпать, чувствуя его рядом. Так что глаза закрылись сами собой, а открылись, только когда его потормошили, мол, приехали.
Сани уже стояли у постоялого двора, Аэно не заметил, как въехали в город. Или не в город, а в деревушку? Двор был небольшим, всего два этажа. Но из дверей вкусно пахло, в зале жарко горел очаг, а матушка уже вела туда сонно трущую мордашку Ниилелу.
Пока сняли комнаты, пока поели — все как раз и проснулись, Аэно даже растерялся, не зная, как занять сестру, но тут спас учитель. Собрал всех в одной комнате, засел сначала объяснять правила своей забавной игры с табличками — это не на шутку увлекло женщин, поначалу они вообще только охали и ахали, любуясь искусно выписанными миниатюрами. Потом, когда игра надоела, Кэльх взялся рассказывать о Темных землях и своих прежних учениках. Тут Ниилела вообще превратилась в слух, и даже нейха Леата внимала с интересом, поглаживая край шали.
Так и повелось: ночами отсыпались Стражи, днем спали пассажиры, просыпаясь только затем, чтобы перекусить на кратких остановках и снова забраться в сани. Путешествие из-за этого казалось странным, будто бы нереальным: они не знали, сколько проехали, по каким именно местам, зато каждую ночь Кэльх разворачивал совсем иные картины, возмещая нехватку впечатлений.
Поэтому, когда Стражи сказали, что завтра доберутся до столицы, Аэно даже взгрустнул слегка: догадаться, что там будет все очень и очень иначе, чем привык, не составляло труда. Там, в Неаньяле, живут по иным законам. Вернее, не так, законы везде одинаковы, вариации незначительны и не играют большой роли. Но Город Тысячи Островов — это некий особый мирок, отгороженный водой и живущий по своему, особому Кодексу. И они, приехавшие издалека, будут там считаться едва ли не дикарями, несмотря на Чистейший род, огромную магическую силу что отца, что брата. Им не преминут напомнить о «пятне на репутации» — нехина, ставшего огневиком. Его, как и Кэльха, наверняка не раз и не два постараются задеть, спровоцировать. Это угнетало. Аэно совершенно не желал вступать в конфликт с кем бы то ни было. Может быть поэтому в последний вечер, проведенный в пути, Кэльх украдкой шепнул ему: «Просто гори, не запятнай свое пламя»?
Все закончилось на берегу, заснеженном и обманчиво пустынном. Впереди были мосты, впереди был Неаньял, а здесь — они, выбирающиеся из саней и конный отряд во главе с отцом.
Он выглядел усталым, нехо Аирэн. Усталым и одновременно счастливым, когда подавал руку своей нейхе, помогая покинуть сани, а потом забраться в седло. Улыбался дочери и сыну, тепло кивнул Кэльху, который кутался в плащ, недовольно морщась на промозглом, пахнущем солью ветру. И будто специально взял с собой тех стражников, с которыми уезжал из Эфара, будто хотел сгладить первые мгновения на Островах присутствием знакомых лиц. И почему-то гляделось именно на них, на эти лица, а не на расхваленные разводные мосты под копытами коней.
Столичное поместье рода анн-Теалья анн-Эфар было небольшим. По меркам Неаньяла — вовсе крошечным: всего-то три островка занимало. По сравнению с замком — тоже. Три этажа, хоть и с немыслимо-высокими потолками и огромными окнами на верхних, из-за которых в доме всегда было холодно. Нижние этажи любого дома в Неаньяле строились так, чтобы в них без вреда можно было пережить и наводнение, и удар гигантской волны, и прочий разгул стихий. Мощные, словно замковые контрфорсы, стены с крохотными оконцами, массивные балки перекрытий, квадратные колонны, поддерживающие своды. В доме было три крыла: хозяйское, самое маленькое и уютное, приемное, состоявшее из нескольких гостиных, парадной столовой и двух бальных залов, соединенных между собой зимним садом, и крыло для слуг, где пришлось разместиться этину Кэльху.
— Но, отец, почему?.. — заикнулся, было, Аэно.
— Аэно... — голоса отца и учителя слились в общий укоряющий хор. Это было как-то непривычно, особенно то, с каким пониманием переглянулись мужчины.
— Делай, что должен, — велел Кэльх. — Вот и все.
— Хорошо, а что я должен делать? — растерянно вопросил юноша, не понимающий, что именно от него ждут и требуют. — Мне придется где-то рассказать о том, что произошло в Эфаре и в замке?
— На Совете. Думаю, вас всех вызовут завтра, если не повезет — через несколько дней, — нехин с шумом выдохнул. — Если так — нам придется нанести несколько визитов вежливости. Прошу тебя, Аэно: не наделай глупостей.
— Что вы подразумеваете под глупостями, отец? — насупился тот, пытаясь вспомнить все, что говорил Кодекс относительно визитов вежливости.
Там было великое множество правил, которые ему приходилось просто заучивать наизусть, так как применять было некуда. Гораздо быстрее он выучил нехитрый, вернее, тоже довольно сложный для чужака горский этикет, потому что видел его в действии, впитывал с водой горных ручьев и молоком коз, запоминал, слушая необидные насмешки товарищей по играм, подшучивавших над неуклюжим «долинником», снова не так поклонившимся старейшине или не так проговорившим приветствие целительнице.
— Хотя бы не нахами никому и не ввязывайся в дуэли... О большем не прошу, — устало отозвался нехо. — Идите, отдохните с дороги. Одежду вам уже приготовили.
Ждущая в комнате одежда навевала исключительно уныние: тонкая ткань, просторные одеяния, не прилегающие к телу, хорошо хоть многослойные и с меховой накидкой. Но... Возможно, воздушникам в этом было бы и неплохо. Отец ходил вон, не жаловался. Аэно же обрядился в неудобное тряпье, сцепив зубы, и наотрез отказался вплетать в волосы ленты, которые ему пыталась впихнуть поджимающая губы местная служанка.
Неаньял, жемчужина Светлых земель, город-сказка, город-мечта... Мечта была, да. Покинуть его как можно скорее, прихватив Кэльха и семью. Аэно прекрасно видел, как неуютно учителю среди ветра и воды, как огневик запахивается в плащ, стараясь удержать тепло — ему тоже пришлось вырядиться в дурацкий местный наряд. Да Аэно самому здесь совершенно не нравилось! Может быть, летом он и восхитился бы архитектурой, всеми этими ажурными башенками-балкончиками, налепившимися на прочные глыбы зданий, ветряками, крутившимися там и тут, толкавшим по многочисленным акведукам воду в изящные фонтаны, может быть, даже прокатился бы на лодочке по основным «улицам» города, лежащим внизу, под тонкими, огороженными лишь условными перилами пешеходными дорожками...
Пока же он старательно грелся собственным огнем, потому что иначе стучал бы зубами от холода. Влажный ветер нес с моря омерзительную ледяную крупу, пробирал до костей и трепал развешенные всюду ленты и флажки. Неудивительно, что по такой погоде отец запретил жене с дочерью даже высовываться из дома, велел побольше времени проводить у огня и держаться подальше от холодных пустых комнат.
Аэно не повезло, ему пришлось вместе с отцом два дня шляться по чужим домам, улыбаться так, что к вечеру сводило челюсти, и стараться выглядеть безобидным идиотом: к глупому горцу хотя бы не цеплялись. Потому что, выдай он то, что кипело в душе — какое там хамство, сразу дуэль, а точнее, с десяток!
Единственным островком спокойствия в этом безумии был Кэльх. Он взирал на все происходящее с теплой полуулыбкой, вежливо кланялся, если того требовали обстоятельства, и, казалось, не слышал шепотков за спиной. Только вот по вечерам, когда Аэно, наплевав на все, затаскивал учителя в свою комнату под предлогом уроков, огонь в камине бился так, будто готов был выплеснуться из-за решетки на пол. Аэно старательно гнал от себя желание, чтоб так оно и стало. Чтобы выметнулись из-за частых узорных прутьев освобожденные их слитной волей языки огня, окружая, согревая, даруя уверенность и силу.
Здесь всюду, в любом доме, огонь был окружен металлом и камнем, загнан в тесные рамки. Словно в темнице, в тюрьме! А уж как его взбесил увиденный в последнем посещенном ими поместье парадный камин, где решетка изображала то ли волны, то ли завитки ветра, а с внутренней стороны была усеяна длинными острыми шипами — этого он словами передать не мог.
— Самый темный, самый страшный, — улыбнулся тем вечером Кэльх, тоже заметивший эту деталь. — Аэно, ты никогда не задумывался, почему именно мы темные, а они — светлые?
Нехин фыркнул:
— Не особенно. Хотя я еще могу понять воздушников, вроде как они все такие светлые и возвышенные. А на поверку... — он вспомнил допросы казненного убийцы, с трудом сглотнул вязкую горечь, внезапно наполнившую рот. — На поверку нет никакой легкости и света. А ты?
— Задумывался, и не раз... Все просто, Аэно: нас больше. Замечал, что ваши карты очень интересно устроены: обрываются, показывая лишь тоненькую полосочку Темных земель? Нам принадлежат огромные территории, тогда как светлым — несколько горных цепей и побережья. Но и этого мало. Огонь — он горит, он рвется вперед, он не может стоять на месте. Мы выиграли на самом деле эту войну. Просто об этом... гм... не принято говорить. Мирный договор, да.
Аэно подался вперед, нырнул под руку, прижимаясь лбом к плечу по уже установившейся и почти укоренившейся за неполный год привычке.
— А ты представляешь, что будет... что было бы с этими Светлыми землями, если бы они сами не призывали Огонь и Землю? Промерзшие, бесплодные пустоши, голод, выкашивающий целые ата-ана... Я представил Эфар...
— Именно поэтому Светлые земли стоят, как стояли. Почему-то все боялись, что Огонь обезумеет, пройдет по ним, выжигая дотла, — Кэльх хмыкнул, так же неосознанно-привычно поглаживая Аэно по спине. — Никому это не нужно. Вообще никому. Равновесие, единство — вот естественное состояние Стихий. Надеюсь, люди хотя бы через несколько поколений поймут это... Ладно, идем спать. Завтра очередной визит, зато потом, наконец, Совет и домой.
— Еще немножко, пожалуйста, — протянул Аэно. — Расскажи что-нибудь? Как... Как тебе дали твое прозвище?
— Ну... Куда более глупо, чем тебе. Точнее, по чужой дури, ну и моей немножко. У меня две старшие сестры — сущие мальчишки, обе нэх. Как-то зимой мы трое и еще несколько детей решили удрать в лес на целый день. Удрать-то удрали, погуляли хорошо, только умудрились заблудиться. У нас леса — не то что у вас, там и армия потеряться может, не найдешь.
— Правда? — Аэно широко раскрыл глаза. — А ты говорил — равнина, ровная как стол. А как можно потеряться в лесу, деревья-то низкие.
В глазах Кэльха плескалось веселье, но огневик все-таки пересилил себя, не расхохотался наивному вопросу.
— Смотри, — он потянул одеяло на кровати, на краю которой они сидели, заставил его лечь неровными складками. — Это ведь не горы, так? Почти плоско, но тут выше, там ниже... А теперь представь, что все это поросло деревьями. Большими, нет, огромными — самые низкие выше тебя, самые высокие — голову запрокинешь, и все равно верхушки не увидишь. И стоят рядышком, а между ними еще кустами заросло.
Аэно недоверчиво щурился, но прерывать не спешил. Сам все увидит. Внутри плеснуло горечью: да, увидит. Да, сам. Один. Без Кэльха. И это, даже если будет волшебно, как сказка, все равно будет совсем не так, как если бы показал учитель. Так, как показывал ему горы сам Аэно: взяв за руку, остановив на краю пропасти, дав ощутить ладони ветра, росу, запах горных трав.
— Заблудились мы хорошо, — выдернул его из грустных мыслей голос учителя. — Ночь, зима... От ветра лес защищает, но не от холода. И звери у нас водятся... Хотели залезть на деревья, так один мальчишка навернулся, ногу сломал. А сестры — что им было, только-только силу приняли. Все на магию рассчитывали, дурехи. Смогли развести огонь, да поддержать его сил не хватило. Я сидел всю ночь и не давал костру угаснуть, по нему нас и нашли.
Аэно хмыкнул:
— Они что, не знали, что дерево отлично горит? Да если даже в нашем лесу остаться зимой ночевать, всегда можно найти сухие ветки или мох.
— Две дурехи, которым магия голову вскружила, — голос Кэльха потеплел, будто не о старших сестрах говорил, а о младших. — Они попросту не знали, где что искать, наломали не тех веток — как я на них ругался... Мне за это прозвище и дали, Аэно. Не за то, что спас — за то, что знал. Знал и смог.
— А сколько лет тебе было? Если они — старшие, и при том только приняли силу... — Аэно поднял голову и пытливо посмотрел на мужчину. — Ты получил прозвище до совершеннолетия?
— Десять, — Кэльх лукаво сощурился, глядя на него сверху вниз. — У нас и так бывает.
— С ума сойти!
Чего в его голосе было больше: восхищения или возмущения глупым поступком девчонок, потащивших совсем еще ребенка в зимний лес, Аэно и сам бы не смог сказать.
— Лучше идти спать, поверь мне. Доброй ночи, Аэно.
— Доброй, — вздохнув, юноша разжал руки, отпуская его.
========== Глава 15 ==========
Последний день перед назначенным заседанием Совета, но далеко не последний в столице, выдался для Аэно нелегким во всех смыслах. Отец еще накануне поставил его перед фактом: их пригласили в поместье Чистейшего рода анн-Матонаи, с которым у нехо Аирэна было довольно много торговых связей. Аэно малодушно порадовался, что это не еще один из многочисленных родичей, визиты к которым уже порядком истощили его терпение. Вдобавок, к его удивлению, отец позволил одеться так, как захочется. Ему бы заподозрить неладное, но он был совсем не искушен в интригах. Только порадовался разрешению, долго и придирчиво выбирал наряд, чтобы и выглядело прилично, и ничто не развевалось, не путалось и не мешало.
По сути, он выбрал парадную вариацию своего повседневного платья: узкие брюки, расшитые по боковым швам узорами; сорочку с присборенными у манжет рукавами и, как дань моде, украшенным серебряной тесьмой воротом; безрукавку, застегивающуюся не на одну петельку, а на пять, с выполненными из синего опала пуговицами, длиной по середину бедра, а не по пояс, как привык. Единственное, в чем он уступил отцу — вместо куртки, подбитой рысьим мехом, накинул на плечи широкий теплый плащ.
Почему нахмурился Кэльх, увидев его в этом, Аэно не понял. И почему так теребил намотанный на запястье ремешок, в конце концов не завязав им волосы, как делал раньше. Его тревога невольно передалась ученику, Аэно порадовался, что учитель рядом. Да и не мог не быть рядом: кто бы недоучившегося нехина одного куда отпустил? Пробуждение стихий всегда сильно влияло на носителей, и присутствие старшего, который мог удержать в случае чего, было прописано даже в Кодексе. Просто обычно за старшего считали отца, мать или окончившего обучение брата... Нехо Аирэн ничем не мог помочь сыну, так что оставался только Кэльх.
Когда подъехали к очередному изукрашенному башенками поместью, до Аэно дошло: если раньше они всякий раз навещали воздушников, где все было более-менее привычно и терпимо, то теперь их пригласили в дом водников. От одного этого заныло под ребрами: все здание было пронизано водой. Несколько декоративных потоков стекали по фасаду, отполировав камни желобов до нереальной гладкости; хватало воды и внутри: канавки в полу, через которые так легко было забыть переступить, небольшие фонтанчики, наполненные до краев чаши в нишах... В бальном зале так вообще по центру приличных размеров бассейн обнаружился, не огороженный ничем.
Шарахаться Аэно, конечно, не шарахался, как больной бешенством, но приятного в густой водяной взвеси в воздухе было мало. Хотелось сухого тепла, как в Учебной башне, а вместо этого в легкие проникал невидимый волглый туман. Он сразу же пожалел, что расстался с плащом, который, едва войдя, пришлось сбросить на руки слуге.
Поначалу все шло как всегда: Аэно стоял за спиной отца, пока тот вежливо раскланивался с незнакомыми нехо и нейхами, за собственной спиной ощущалось тепло учителя — единственный островок тепла в этом царстве сырости. Камин, горевший у дальней стены, казалось, захлебывался, не в силах просушить даже собственные дрова. Аэно невольно вслушивался в его жалобный треск, кивал, не особо разбираясь, что происходит. Слишком много незнакомых имен, названий и отсылок к чему-то, о чем не знал. Из-за этого он чуть не упустил обращенное к нему:
— Нехин Аэно, вам ведь откликнулась стихия Огня, верно?
— Вы правы, нехин Леам, — с трудом выцарапав из памяти нужное имя, чуть склонил голову в кивке Аэно, едва заметно нахмурился: от учителя полыхнуло беспокойством, но он остался стоять неподвижно.
— Я как-то ездил в Темные земли, общался с тамошними огневиками, — небрежно обронил Леам, с деланой ленцой вертя в пальцах бокал с каким-то напитком. — Довольно забавно, особенно их приемы боя. Не хотите тренировочный поединок?
Аэно не хотел. Он вообще не любил драться, предпочитая решать дело миром, хотя, как и любой горский мальчишка, и умел. А уж драться только ради потехи... Нет, были в Эфаре в почете поединки на празднике Перелома зимы, но они носили больше ритуальный характер, а не служили для показа собственной удали.
И еще, что-то было не так. Слишком напрягся отошедший буквально на несколько шагов отец, развернулся, собираясь шагнуть к ним. Он не успевал: Аэно уже вздохнул, собираясь дать согласие, когда на плечо вопиющим нарушением этикета легла рука Кэльха.
— Как учитель нехина Аэно, не могу позволить подобный поединок. Но если вас интересует манера боя огненных — я к вашим услугам.
— Вы? — нехин Леам с ленцой оглядел скромно одетого огневика, сморщил нос, словно собирался фыркнуть, как выдра.
— Нэх Кэльх Хранитель, — тот чуть поклонился, опять не назвав имени рода, но ясно дав понять: он — вполне достойный противник, раз уж заслужил прозвище.
Нехин Леам довольным не выглядел, и Аэно прекрасно понимал, отчего: одно дело — вдоволь покуражиться над едва принявшим силу мальчишкой, и совсем иное — когда на тренировочную арену выходит гораздо более опытный учитель этого мальчишки. Нехин не боялся, он был дома, здесь всюду была вода, он буквально купался в своей Стихии, но все же опасался. А вот Аэно боялся за Кэльха. Потому что, несмотря на почти год, прожитый с ним бок о бок, не знал всей его мощи и не мог представить, хватит ли ее, чтобы сразиться в чужом месте силы. Даже если это будет всего лишь тренировочный поединок — все равно боялся.
И испугался еще сильнее, когда отошедшие к камину поединщики поклонились друг другу, и Кэльх вытянул из пламени... Нет, даже не те шарики, которыми закидал Аэно в первую их тренировку. На плаще не вспыхнули перья, не взвилась из камина огненная птица, вместо этого Кэльх собрал пламя в банальный кнут, который хоть и держал вполне умело, но... Аэно видел: это не то оружие, к которому учитель привык.
Да что вообще происходит?! А если даже он, недоросль пока еще шестнадцати весен от роду, это видел, то нехину Леаму слабость противника была еще более очевидна. Вода взвилась из прорезанных в полу канавок, свиваясь в руках водника в небольшой овальный щит и трезубец. И это было явно любимое, привычное до малейшего движения, выверенное до ноготка длины оружие. Так же как и любое оружие любого мага, проводник его силы.
Поединок начался, и наблюдать стало проблематично: кончик хлыста на пробу щелкнул по щиту, выбивая облачко пара, и этого пара становилось все больше, трезубец прижал кнутовище, то дернулось назад, теряя кусок пламени, тут же добавивший туману. Вскоре завеса повисла столь густая, что и видно ничего не было: шипела, испаряясь, вода, почти жалобно трещал огонь, в дымке метались фигуры — кажется, водник загонял Кэльха к камину. Поразмыслить Аэно было некогда, он старался хотя бы по смазанным движениям что-то понять. В принципе, привычный к туманам родного Эфара, он, как и нехо Аирэн, видел достаточно хорошо, чтобы уразуметь: Кэльх не использовал и половины тех ухваток, которым сам же обучал. Это царапнуло, и он пообещал себе непременно обдумать такое поведение учителя. Пока же он не понимал, зачем нехин Леам буквально толкает своего противника к источнику его силы. Но финал схватки все расставил по местам. Внезапно вздыбившаяся за спиной водника волна обтекла его и всей мощью шарахнула по Кэльху, вбивая его в стену и одновременно заливая камин.
На плечо легла, нет, в плечо вцепилась отцовская рука, удерживая юного огневика на месте.
— Аэно, нет.
Вместо ответа тот ожег нехо Аирэна таким взглядом, что суровый и могущественный маг Воздуха невольно подавился следующими словами и отпустил сына. Аэно подлетел к Кэльху, лежащему у стены без движения, уже почти привычным жестом коснулся его шеи, ища пульс, направляя за неимением иных источников собственное тепло в его тело. Помогло: почти тут же Кэльх закашлялся, с трудом набирая в грудь воздуха, и открыл глаза. Обнаружив рядом Аэно, хотел было что-то сказать, но передумал, на них и так, кажется, смотрели все. Поднялся на ноги, цепляясь за плечо ученика и стену, каким-то чудом умудрился поклониться чуть брезгливо взирающему на это нехину Леаму.
— Надеюсь, поединок вас удовлетворил?
Тот ухмыльнулся, как акула, которой удалось неплохо подзакусить жирным тюленем.
— Вполне, этин. Вполне.
— Что ж, тогда мы откланяемся, — прозвучал голос, от которого мигом ледяной росой опал весь оставшийся туман, а по плитам пола принялся расползаться узорчатый иней.
Аэно про себя решил, что непременно поблагодарит отца за то, что встал на их сторону и позволил уйти. А пока надо было поддержать еще не до конца пришедшего в себя после удара Кэльха и попытаться высушить насквозь промокшую одежду. Потому что высовываться в таком виде на улицу... Аэно боялся, что учитель и вовсе не доедет, но на лошадь тот взбирался уже более-менее уверенно, и только по прибытию в поместье коротко поклонился нехо Аирэну:
— Боюсь, мне нужно прилечь, нехо.
— Идите. Сын, помоги учителю добраться до его комнаты и проследи, чтобы слуги предоставили ему горячую ванну и все, что понадобится.
Аэно был готов наплевать на этикет и расцеловать отца, только что своим приказом позволившего ему, не роняя чести, позаботиться о Кэльхе. Но, конечно же, не сделал этого, только поклонился со всем почтением сына к родителю и поспешил заняться нуждами учителя. Потому что, по-хорошему, этот самый этикет предписывал сейчас оставить Кэльха на попечении других слуг, здесь, в столице, относящихся к огневику весьма неодобрительно. И идти вместе с отцом на семейный обед, они прибыли как раз ко времени. А так можно было наплевать на недовольно поджатые губы старшей служанки и приказать ей согреть воды. Разве что ворчание, что дурь все это и вообще, «где это видано, чтобы нехин...», прекратить не удавалось. Но на это легко оказалось не обращать внимания, так что вскоре они сидели в крохотной, хорошо прогретой комнате Кэльха и ели.
Еда была еще одним камнем преткновения. Здесь только приказ отца помог добиться от кухарки нормального мяса, а не крохотных кусочков вареной рыбы, которые пристало есть приличным воздушникам. В промозглом Неаньяле этого не хватало даже нехо Аирэну, что уж говорить об остальных домашних: нейха с нейхини налегали на сытную еду не хуже огневиков.
Очень не хватало старшего распорядителя, который за время отсутствия в замке нехо Аирэна почти перестал ворчать и, казалось, даже одобрительно щурился иногда; Аэно поклялся бы, что это тень улыбки. После поимки и казни преступников этин Намайо проникся нуждами огневиков и рекомендациям Кэльха относительно здоровой пищи для семьи ученика, и этна Лаана с радостью взялась вполне приемлемо готовить для господского стола.
Когда еда в мисках закончилась, по мнению Аэно — слишком быстро, Кэльх перебрался из глубокого кресла в постель, заметил, откидываясь на высоко взбитую подушку:
— Мне кажется, или у тебя вместо головы сейчас роится целый улей вопросов?
Аэно с облегчением услышал в его голосе привычную теплую усмешку и выдохнул, устраиваясь на краю кровати:
— Кое-что я понял и сам. И должен поблагодарить тебя.
— Интересно выслушать, за что, — мягко улыбнулся Кэльх, намекая, что мыслями о случившемся делиться не просто можно — нужно.
Аэно потянулся к виску, но ему не дали снова вытянуть прядь и терзать ее, руку перехватили и накрыли теплые пальцы. Мысли, которых в самом деле в голове жужжал целый рой, внезапно превратились в невесомый пух и унеслись куда-то по ветру.
— Заставлю отрастить или обрезать, — пригрозил Кэльх. — И браслет подарю, чтобы его теребил. Ну?
Нехин с трудом собрался, покусал губы. С этой его привычкой Кэльх ничего не мог сделать. Не стал бы он проводить пальцами по губам Аэно, чтобы высвободить из плена зубов нижнюю, это уже за гранью.
— Во-первых, ты спас гордость отца, — принялся перечислять Аэно. — И мою тоже. Выйди я сам против нехина Леама, и именно меня так размазали бы по стенке, после чего отец, конечно же, не разорвал бы выгодные долгосрочные договоры с родом анн-Матонаи и вынужден был бы проглотить это оскорбление. Во-вторых, ты дал этому идиоту показать его истинное отношение к Темным и его затаенное желание уничтожить их. Я оценил его последний жест. Ну и, в-третьих, ты не показал всей своей силы, оставив их упиваться иллюзией власти и могущества.
— Почти верно... Аэно, он хотел и иного. Не просто унизить и оскорбить — он хотел взглянуть, чего ты стоишь. Вызывать на поединок нэх, не отучившегося еще и года? Смешно... На мне просто сорвали злость. Те, кто затеяли это, знали, чего ты добился, и хотели тебя спровоцировать. Представляешь, какой получился бы скандал, если ты, пойдя драться в полную силу, натворил бы дел?
— Значит, в Эфаре были и их соглядатаи? — нахмурился Аэно, ухватив суть. — Но я не понимаю, зачем? Спровоцировать новый виток войны?
— Если бы я знал... Аэно, я именно поэтому не показывал все, что умею. Покажи, что Огонь силен, что мы действительно можем — а я ведь просто учитель! — и кто знает... Это уж не говоря о том, что я сразу бы выдал свой род, оденься в перья. Слишком характерная манера боя.
— Солнечные занимают в Ташертис какое-то особенное положение? — тут же ухватился за его оговорку Аэно. — Ты не рассказывал. Это пока секрет?
— Не сказал бы, но... Аэно, потом расскажу, хорошо? Сейчас ты, узнав, можешь натворить глупостей. А в Неаньяле мне лучше не показывать, кто я есть, без совсем уж крайней нужды.
— Хм... Теперь мне жуть как интересно, каких таких глупостей я могу натворить, — проворчал Аэно, поерзав на месте, незаметно придвигаясь к магу поближе. — Но ты расскажешь?
— Как все это закончится, — пообещал Кэльх. — Так, Аэно, тебе нельзя оставаться ночевать у меня. Здесь не Эфар.
— Я знаю. Уйду, когда ты уснешь.
В голосе юного нехина затаенно прозвучало упрямство, словно его уже выгоняли.
— Хорошо. Расскажи пока что-нибудь? Боюсь, я сейчас особо много говорить не смогу, — Кэльх потер грудь, где, Аэно сам видел, помогая переодеваться, должен был налиться грандиозный синяк. Хорошо хоть ребра уцелели.
— Ладно. Я, кажется, обещал тебе легенду о том, откуда у серебряного тапи яркие перышки, а у тех, что гнездятся на Птичьей скале — красные клювы, и почему у нас высокогорный мох называется пепельник и кровавик? Слушай же, о дитя равнин, — нараспев, невольно копируя манеру одной из старух-горянок, от которой и услышал эту сказку, начал Аэно, завладев рукой Кэльха и безотчетно поглаживая его запястье.
Сидеть так, рассказывая, вглядываясь в лицо закрывшего глаза учителя, было настолько хорошо, что ненадолго в сторону отступило все: и случившееся днем, и стылые ветра Неаньяла, и завтрашний Совет. Когда рука Кэльха обмякла, Аэно осторожно уложил её поверх одеяла. Постоял несколько мгновений, склонившись над кроватью, борясь с желанием сделать еще что-то, прикоснуться еще как-нибудь и, пересилив себя, вышел.
На Совет Аэно ехал, пытаясь успокоиться хотя бы мерным дыханием. Было страшно, не так, как вчера за учителя, иначе. Он боялся, что подведет отца, что не сумеет достойно рассказать о случившемся, что сделал, все-таки, что-то не так... Понимание, что он нигде не ошибся, не запятнал свой огонь, как говорил Кэльх, помогало, но слабо, пока не накатывала очередная волна паники. В конце концов Аэно загнал себя в какое-то странное полусозерцательное состояние и отпустил поводья, позволив коню двигаться вместе с отрядом, сам смотря вперед, туда, где на центральном острове города поднимались к небу шпили Круга Чистых. Громадное здание действительно было выстроено кольцом, причем стены его состояли сплошь из заслоняющих друг друга арок, ярус за ярусом взлетающих все выше, так, что центральный зал возносился над городом, будто замковая башня.
Здесь свистел ветер, здесь кольцом замыкалась текущая по неширокому рву вода. Здесь было место силы, и, шагнув следом за отцом на переброшенный через ров каменный мостик, Аэно сглотнул, не чувствуя нигде огня. Только тот, что горел в нем и в Кэльхе.
Напротив арок стояли неудобные даже на вид, наверняка ледяные на ощупь мраморные кресла. Кто-то когда-то подобрал камень так, что ровно половина была белоснежной, искрящейся даже на зимнем солнце, а вторая неуловимо отливала голубоватыми бликами. По этому камню будто волна шла, стоило взглянуть под иным углом. Кресла чередовались, и были заняты все, кроме двух. К одному направился нехо Аирэн — он был в праве сесть на свое место. Еще одно, тоже белоснежное, оставалось пустым. В круге же было почти тесно: там стояли сразу несколько группок людей, стремящихся держаться подальше друг от друга.
Одиноко возвышался какой-то долговязый мужчина, взирающий на все со скучающим видом. Воздушник, нехо, он вообще непонятно что тут забыл. Отдельно стоял Аэно с семейством, стараясь сдвинуться так, чтобы закрыть от ветра ежащуюся сестру, которую мать укутала в шаль по самые уши. Отдельно два Стража охраняли еще одного воздушника непонятного рода-племени. И отдельно другая пара караулила сразу троих: пожилых нехо с нейхой и похожую на них лицом женщину, явно нейхини. Видимо, это и были представители рода анн-Мальма.
Вынырнув из своего отстранения, Аэно сперва вскипел: это из-за них едва не умерли матушка и Ниилела, он сам, брат и Кэльх. Но воспитание взяло верх над чувствами привычно быстро, и он принялся рассматривать анн-Мальма внимательнее, отмечая какой-то изможденно-растерянный вид нейхини, бессильную злобу в глазах ее матери, когда та глянула на нейху Леату, озлобленно-отчаянный взгляд нехо анн-Мальма. Потихоньку пришло понимание: сыновей у него нет, иначе стояли бы здесь же. Может быть, были еще дочери, но раз их нет тут, значит, после замужества ушли в другие рода. Выходит, когда-то великий Чистейший род захирел настолько, что решился на все содеянное?
Один из нехо поднялся с белого кресла, кашлянул. Ветер взвился вокруг него и, когда он заговорил, разнес слова по всему залу.
— Сегодня я, нехо Этэн анн-Иньяр, избран Голосом Круга. И первое, что я скажу: род анн-Мальма, согласно решению Круга, теряет статус Чистейшего. Нехо Имиль анн-Мальма более не достоин входить в наши ряды. Его место займет нехо Лисаль анн-Морис.
Одиноко стоящий нехо поклонился присутствующим и поднялся к пустующему креслу, где устроился с прежним отрешенным видом. Назначение в Круг не стало для него секретом, теперь даже Аэно понимал, что за чем-то иным его сюда вызвать не могли. Неполный Круг не имеет права принимать решения, пока его ряды не будут восполнены.
— Круг, я спрашиваю: какова судьба бастарда рода анн-Мальма, убийцы, покушавшегося на жизнь нехина Айто анн-Теалья анн-Эфар?
Вопрос явно был почти риторический: один за одним нехо резким жестом опускали руку, вынося ясный без слов приговор. Когда весь Круг принял единогласное решение, преступник молча задергался, разевая рот, как выпавший из гнезда птенец, и Аэно узнал одно из заклятий воздушников: невидимые и неощутимые ни для кого, кроме пленника, кляп и путы не позволяли ему оправдаться или кинуться на судий и свидетелей. Голос Круга, глядя вовсе не на отца Аэно, сказал:
— Выбор способа казни за пострадавшими.
— Я доверяю палачу Круга, — ровно ответил нехо Аирэн. Мать и сестра вообще промолчали, но Аэно должен был отвечать, и он, только на миг вспомнив о том, что чувствовал на Ступени Мааха, побледнел, сглотнул подкативший к горлу ком и повторил слова отца.
— Казнить, — приказ почти заглушил шепот Аэно:
— Ниилела, смотри на меня.
Та вскинула голову, отворачиваясь от приговоренного, и Аэно тоже смотрел только на её испуганное личико, когда там, вне поля зрения, прорвалось сквозь путы воздуха сдавленное бульканье.
— Уберите тело. Следующий вопрос: судьба рода анн-Мальма. Слово предоставляется нехо Аирэну анн-Теалья анн-Эфар, — Голос Круга сел и откинулся на спинку кресла.
Аэно обвел глазами весь Круг, отмечая скучающую мину на некоторых лицах. Они все это явно уже слышали, наверняка, расследование и допросы шли все то время, что понадобилось свидетелям, чтобы добраться до Неаньяла, и еще те дни, что они провели, нанося визиты. Ну и пусть, послушают еще раз, не перетрудятся. А вот ему было очень интересно: ради чего же отец едва не потерял всю свою семью?
Ветер так же разнес слова отца, как и другие до этого. Аэно внимательно вслушивался — и в смысл, и в интонации. Голос нехо Аирэна был усталый, будто он повторял сказанное из раза в раз, уточняя все новые подробности, пока не стало выходить совсем уж складно и плавно, как какая-то история из книги. Только такую книгу Аэно читать бы не стал. Потому что в ней рассказывалось о некогда богатых и плодородных землях Чистого рода анн-Мальма. И о дурости, которую, наверно, принес в их кровь кто-то со стороны. Потому что богатства начали таять на глазах, кровь — расплескиваться зазря, плодя бастардов, признанных и нет, как только что казненный убийца или те двое, которые нашли свою смерть на Ступени Мааха. Слабел род, хирели земли, и сейчас имя анн-Мальма носили всего трое. Вернее, раньше их было четверо, но старшая дочь шустро вышла за какого-то нехина, разорвав все связи с родней, только поэтому её тут и не оказалось.
Что касается деяний нехо Имиля анн-Мальма... Аэно слушал и чувствовал, как разгорается внутри огонь, а перед глазами темнеет. Когда он говорил Кэльху, что представляет, во что могут превратиться Светлые земли без Огня — он только представлял это! И никогда не думал, что кто-то действительно доведет до такого... На земле Льяма царили неурожай, голод и разруха. Люди умирали, бежали, спасались, как могли, а нехо, не в силах остановить агонию, придумал гениальный план: раз свои земли пришли в такой упадок, нужно захватить чужие, благо, и инструмент под рукой имелся — собственная дочурка. И кандидатура подходящая: нехо Аирэн, у которого, как случайно выяснилось, заболела супруга. Подослать проплаченного лекаря было недолго. Потом подоспели и два соглядатая. Никто, правда, не ожидал, что больная нейха протянет столько лет, но план уже был приведен в действие, и нейхини анн-Мальма, подговоренная отцом, вовсю строила глазки нехо Аирэну, стоило тому очутиться в столице.
План был прост: убить семью, а сломленного горем нехо прибрать к рукам, заставив плясать под свою флейту. Вот только не вышло. Обретение нехином Стихии Огня и приехавший огневик разрушили все. Или спасли, с чьей стороны поглядеть. Именно поэтому Имиль анн-Мальма метал такие злобные взгляды на Кэльха, и эта злоба была тем сильнее, что совершенно беззуба: ничего сделать с огневиком он не мог. Даже получивший недвусмысленный приказ убийца, довольно опытный в своем роде, не раз устранявший тех, кто мешал Имилю, не сумел убить его и был пойман и казнен. Похоже, это бесило нехо анн-Мальма до желания самолично свернуть шею проклятому темному, Аэно буквально видел дымные всполохи, тянущиеся в сторону Кэльха.
Нехо Аирэн прервался, переводя дыхание после длинной речи. Дополнил еще раз кратко о том, что случилось с его семьей: о болезни жены и не оказанной лекарем помощи, о покушении на Айто, который чуть не поймал стрелу, пущенную умелой рукой и направленную ветром. Спас не вовремя заупрямившийся и вставший на дыбы конь. О том, как тот же Айто чуть не отравил брата, нехо рассказывать не стал. Такой истории лучше было вообще не выплывать и забыться как можно быстрее. Уточнил лишь, что наследник крайне не одобрял выбор Стихий и силу брата, за что и был отослан из дома, во избежание свар, а так же о том, кто конкретно взрастил в нем это неодобрение.
После этого право голоса перешло к Аэно, потому что он единственный мог рассказать, что же случилось в Эфаре. За старшего брата говорил отец, он лично поймал убийцу, и потому присутствия Айто на Совете не требовалось.
Аэно, по примеру отца, четко, словно зубрил свою речь, рассказал последовательность событий. На самом деле, ему и не потребовалось заучивать что-то: все и так стояло перед глазами, словно вернулся в те дни. Он рассказал о зверском убийстве целительницы и том, как поклялся казнить убийцу, о том, что рядом с ее телом нашли веские доказательства причастности именно этого человека. На этом месте гнев возобладал над разумом нехо анн-Мальма:
— Леваль не мог так сглупить! Ты лжешь, мальчишка!
— Продолжайте, нехин, — велел Голос Круга, не обратив на этот выкрик особого внимания. Всего лишь еще один камень на чужую могилу.
— Я без преувеличений знаю, чем дышит и как живет любой человек вблизи от замка, в горах или в городе, — Аэно глубоко вдохнул и продолжил рассказывать. О спущенной на них лавине, о том, как спаслись на голой силе, которую среди снега и камня просто нечем было подпитать. О том, что поклялся уничтожить виновного, если с сестрой или матушкой хоть что-то случится по возвращении, об отравлении Ниилелы. О расследовании и том, как схватили убийцу. Причем, о возможностях учителя старался говорить обтекаемо, не сказав ничего конкретного ни о лечении матушки и сестры, ни о собственном отравлении темным огнем на казни.
Когда он закончил говорить, мать с сестрой коротко подтвердили правдивость сказанного. Больше от них не потребовали, и некоторое время Круг молчал. Нехо обдумывали услышанное, переглядывались, ветер переносил едва различимые шепотки. Доказательств вины было более чем достаточно, оставалось лишь выбрать суровость наказания. Наконец Голос Круга спросил снова:
— Круг, я спрашиваю: какова судьба рода анн-Мальма?
— Лишить силы.
— Согласен.
— Принимается.
Один за другим нехо высказывались, сводя приговор к одному, но, пожалуй, самому страшному для мага наказанию: принудительному выгоранию.
— Кто-нибудь желает возразить?
Круг молчал, все уже высказали свою волю. Аэно сглотнул: он слышал, как выглядит такая казнь. Воздушника запирают в крохотной комнатке без окон, с плотно пригнанной дверью, и оставляют в одиночестве. Его кормят, ему могут даже дать книгу и свечу — но это все не более чем последняя милость приговоренному. Потому что в тесноте, не чувствуя ни малейшего тока воздуха, маги очень быстро сходят с ума. Порой даже быстрее, чем начинают выгорать.
Движение рядом Аэно уловил краем глаза, и сначала даже не понял, что происходит, почему Кэльх шагнул вперед, почему его глаза темнеют.
— Мне есть, что возразить Кругу.
Вспыхнувший гнев Аэно задавил лишь усилием воли. Он уже научился не судить поступки Кэльха по первому впечатлению, и теперь держал себя в руках, ожидая продолжения. Учитель должен пояснить свои слова и свои возражения.
— Назовитесь.
Очередной порыв ветра неприятно резанул по лицу, взметнул волосы Кэльха, будто хотел сорвать с них огненную корону.
— Нэх Кэльх Солнечный Хранитель, — слова падали в тишине, и с каждым лица искажались: изумлением, недоумением, хитрым прищуром... злобой.
— Так вы еще и не сдохли! — выдохнул нехо анн-Мальма.
Кто-то в Круге рассмеялся в ответ:
— Надо же, иногда и бастарды бывают полезны.
— Тишина. Что вы хотите сказать, нэх Кэльх? — перебил недостойное замечание Голос Круга.
— Здесь есть одна невинная жизнь. Нейхини анн-Мальма ждет ребенка.
Мгновение тишины разорвал бешеный рык нехо анн-Мальма:
— Ах ты, блудливая сука!
Ударить дочь ему не позволила Стража, мигом спутав руки замахнувшегося воздушника чем-то вроде водяной плети, превратившейся во вполне материальные оковы.
— М-да, веселые люди, — шепотом, почти не разжимая губ, сказал Аэно, обращаясь больше к Кэльху. — Думаю, кто-то из Круга об этом наверняка знал.
Кэльх в ответ едва заметно пожал плечами. Может, кто-то из водников и знал... Те были способны распознать беременность и на малых сроках, но только прикоснувшись, тогда как огневики видели чужое пламя и так.
— Я Кэльх Хранитель. И я не могу позволить пролиться невинной крови своего предка, пусть даже столь разбавленной. Если Круг разрешит — я призову Чистый Огонь. Пусть он определит судьбу нейхини.
За сегодняшний день в Круге слишком часто воцарялась тишина. В этот раз её нарушил чей-то короткий смешок; Аэно, обернувшись, узнал нехо анн-Матонаи, тот глядел на Кэльха с явным презрением.
— Круг разрешает... если вам действительно под силу сделать это, нэх Кэльх, — помедлив, ответил Голос, и сел на свое место.
Шаг вперед — Кэльх приблизился к испуганно замершей женщине, которую Стражи вытолкнули к огневику. Поднял руки, окутываясь совершенно незнакомым Аэно пламенем. Этого пламени и видно-то не было, оно билось едва заметными очертаниями, прозрачное, будто чистейший хрусталь. Только воздух дрожал, да странно искажались очертания фигуры мага.
— Подойди, — голос Кэльха звучал, как чуть потрескивающий костер. — Дай руки. Не бойся, этот огонь не причиняет вреда.
Аэно смотрел во все глаза. О таком он от учителя пока еще даже не слышал и теперь знал, что дома просто не слезет с него, пока не выспросит все. А еще с горечью думал, что с этого момента его роду придется всерьез озаботиться своей безопасностью и безопасностью гостя. Очень уж неприятно смотрели некоторые нехо из Круга на Кэльха. А тот, как всегда, горел для других, защищая и храня. Кто бы ни давал ему прозвище — это был очень проницательный человек.
— Отвечай, — Кэльх сжал руки нейхини, — ты знала о планах родителей?
— Нет.
Пламя, окутавшее уже обе фигуры, потемнело, наливаясь странным черным светом.
— Лжешь, — бесстрастно сообщил Кэльх.
Нейха моргнула, потом как-то подобралась, упрямо выпятила подбородок. Теперь в ней чувствовалась древняя кровь, она чеканила слова, выверяя их, чтобы не быть снова обвиненной во лжи.
— Я не знала о готовящихся убийствах. Лишь о скором вдовстве нехо Аирэна и планах отца на наше замужество.
— Правда, — пламя осталось чистым. — Чей ребенок в твоем чреве?
— Младшего нехина рода анн-Матонаи!
Вода во рве забурлила, но Стражи не дремали, а уж их право ограничить свободу любого из Круга, перешедшего определенный предел, было вписано в закон кровью. Так что место нехо анн-Матонаи словно отгородило прозрачным вихрем, непреодолимой преградой испаряющего любую воду горячего ветра, которая пропала не раньше, чем нехо взял себя в руки, а свою силу под жесткий контроль.
Слова нейхини анн-Мальма произвели зримый эффект — кто-то явно злорадствовал, кто-то просто опешил, кто-то откровенно злился: Аэно, присмотревшись, узнал отца своей бывшей невесты. Уж не на младшего ли нехина анн-Матонаи у него были планы? Очень может быть, что Иринию собирались выдать замуж за него, раз не вышло с родом анн-Теалья анн-Эфар.
— Зачем ты сделала это? — подождав, пока все стихнет, продолжил допрос Кэльх.
— Потому что мне уже тридцать четыре года, а я до сих пор не имею ни семьи, ни детей. Потому что я устала улыбаться тем, кому и даром не нужна, по указке отца. Потому что я должна была пойти супругой к тому, кто меня и видеть бы рядом не захотел! Так пусть хоть ребенок будет от любимого...
— Любимого?! — буквально прошипел, как вода на раскаленной сковороде, нехо анн-Матонаи. И приказал одному из Стражей привести означенного младшего нехина. Пришлось ждать, пока водника найдут и приведут в Круг.
Хорошо, это случилось быстро: Аэно начал замечать, как подрагивают руки учителя, по-прежнему сжимавшего ладони нейхини. Чем бы ни был этот Чистый Огонь, кажется, держать его было не легче обычного, тем более в месте чужой силы. Похоже, придется Кэльху снова отсыпаться и отпаиваться медово-бальзамной водой, благо, и то, и другое Аэно прихватил с собой.
Стража привела нехина, Аэно помнил юношу, мельком виденного в поместье анн-Матонаи. Сейчас на его лице не отразилось чувств, но искреннюю тревогу и заботу, полыхнувшую в душе, когда увидел нейхини анн-Мальма рядом с огневиком, да еще и объятую чужой и чуждой силой, Аэно разглядел с легкостью. И к Кэльху, протянувшему навстречу одну руку, нехин шагнул без опаски, крепко сжимая горящую ладонь.
— Ты знаешь, чьего ребенка носит эта женщина?
— Знаю. Моего. И при Круге говорю: кем бы она ни была, какому бы роду ни принадлежала — я хочу взять её в жены! — отчеканил тот, глядя в лицо отцу.
Нехо анн-Матонаи задохнулся, пару мгновений просто разевал рот, как вытащенная из воды рыба, а потом, разом отбросив весь этикет и все, что заставляло простой люд считать нехо элитой, избранниками самих Стихий, зашипел, исходя какой-то черной злобой:
— Властью нехо, старшего в Чистейшем роду анн-Матонаи, отрекаюсь от своей крови в тебе, Теиль, лишаю имени рода и прав нехина!
Буквально все в зале ощутили, как натянулась тонкая струна между ним и юношей, ставшим белее морской пены. И выросший в руке нехо трезубец, очертив сияющий круг перед ним, разорвал эту струну.
Пошатнувшегося юношу поддержал Кэльх.
— Круг, ответьте... Виновна ли нейхини анн-Мальма в деяниях своего отца, о которых не знала?
— Не виновна, — надо отдать должное, Голос Круга остался бесстрастен и даже справедлив.
— Нехо и нейха анн-Мальма проговорены к казни. Я — единственный старший родич рода анн-Мальма из присутствующих здесь. И я, нэх Кэльх Солнечный Хранитель, говорю: Чистым Огнем да будет скреплен этот брак!
Пламя взвилось вверх ярким белым языком, охватило всех троих, опало — Кэльх уже отступал назад, оставив отныне супругов сжимать друг друга в объятьях.
— Теиль, тебе я поручаю заботу о землях Льяма. Тебе и твоему новому роду оживлять их. Я нарекаю твой род анн-Эвоэна, «Возрождающий». Я сказал. Круг, — Кэльх поклонился, возвращаясь на свое место, — у меня больше нет возражений.
У Круга тоже не было возражений. Аэно видел, чувствовал: если бы Кэльх не призвал этот самый Чистый Огонь, чем бы он ни был, неискаженной заклятьями Стихией или как раз таки заклятьем высшего уровня, у Круга нашлось бы тысяча тысяч слов против. Но сейчас все нехо молчали, словно онемев. Первым поднялся нехо Аирэн, вскинул руку:
— Свидетельствую рождение нового рода. Да благословят Стихии ваш брак.
Это тоже было нарушение привычного хода вещей, никто ранее не произносил эту ритуальную фразу вот так. Вернее, не произносили ее именно так с начала войны между Темными и Светлыми. Но сказать иначе — не высказать уважения к традициям даже более древним, чем Круг. И нехо поднимались один за одним, повторяя эти слова.
Все то время, что длилось разбирательство с нейхини, вернее, уже нейхой анн-Эвоэна, ее родители стояли, крепко скованные заклятиями Стражей. И Аэно был даже немного благодарен тем за это. Совсем не хотелось выслушивать вопли еще и приговоренных преступников. И так сегодня хватило всего, особенно впечатлений. Их было так много, таких разных, что он ощущал себя выгоревшим. Не в смысле умершим — просто чувствовать что-то уже не оставалось сил, нужно было немного выдохнуть и прийти в себя, чтобы снова ярко осознавать происходящее.
Возможно поэтому Аэно почти не запомнил окончания Совета. Только выцепил после, когда уже вышли из здания Круга Чистых, как подошел к Кэльху Теиль. Поклонился, спросил что-то. Стоявший около коня Кэльх покачал головой.
— Нет, нехо, одному огневику уже не справиться. Льяма промерзла до костей земли, её нужно греть многим сердцам. Напишите в Ташертис, Совету Чести. Если вы готовы видеть на своих землях Огонь — Совет не оставит вас в беде.
— Я слишком хорошо понимаю, что, готов я или нет, а Огонь необходим. Как и остальные стихии, — ответ юного нехо был тих, но Аэно все равно расслышал каждое слово, кажется, попущением отца. И, похоже, это было извинение от него за безрадостные первые недели после принятия Аэно своей Стихии.
Но понимание этого пришло много позже, когда он, опять же «по приказу» отца, пришел помочь учителю после тяжелого дня.
— Можно, я полежу рядом? — подбрасывая в камин пару поленьев, попросил Кэльха. — Тебе нужно согреться. И скоро принесут ужин.
— Можно, — отозвался тот. — И нужно. Я так устал за этот месяц, Аэно...
Юный нехин просто лег рядом, сходу, как в тот раз с огненным Кругом, обнимая, накрывая всем своим теплом, которое только сумел собрать. И ведь казалось — выплеснул до донышка, но не обессилило, не заставило все внутри похолодеть. Наоборот, пламенный рысенок у сердца словно бы вырос и замурлыкал громко, переливчато, отдавая еще и еще. Особенно когда неуверенно обняли в ответ и шепнули:
— Спасибо.
========== Глава 16 ==========
Дорога домой, в Эфар, была неуловимо похожа на путь в столицу, и в то же время отличалась.
Саней теперь было аж пять штук, и управляли ими не суровые бывалые воины, а совсем молодые, лет по двадцать, Стражи, смеющиеся и перекидывающиеся шуточками, ветром и облачками снега, порой затевающие гонки на радость пассажирам и не гнушающиеся по вечерам сидеть вместе со стражниками Эфар-танна. Ехали именно все вместе, нехо Аирэн не пожелал ни оставлять своих людей в чужом городе, ни отправляться своим ходом. Лошадей можно будет и потом перегнать, а вот людям Неаньял опротивел окончательно. Не было земли лучше, чем суровые горы Эфара, туда стремились их сердца.
Аэно втихомолку отсчитывал дни до праздника Перелома зимы, надеясь, что они успеют. И волновался за проспавшего практически весь путь Кэльха, который изредка приходил посидеть со Стражами и воинами замка, и то, больше не для того, чтобы послушать воинские и горские байки, а чтобы погреться и людским, и очажным теплом. Сам Аэно тоже крутился рядом с ним, старательно подпитывал своим теплом, ночевал в его комнате и в одной постели, так как нехо Аирэн всегда ночевал с супругой, Ниилела — в отдельной комнате, а стражники обычно располагались в общем зале и спали вповалку там же.
Если у кого и были какие замечания по поводу огневиков — то он держал их при себе. Ну, или ему объяснили необходимость закрыть пасть: физиономию одного водника как-то раз по утру украсил идеально круглый фингал. Хотя это украшение вполне могло быть получено им и за распущенные руки, если вознамерился прижать трактирную обслугу в темном уголке, даже если девчонка и была не против. Аэно не вдумывался и не старался разузнать. Он просто всем собой вслушивался в окружающий мир, отличая голос близких уже гор, всматривался в зубчатую линию на горизонте, легко вычленяя пятиглавый пик Янтора — Короны Эфара, Повелителя облаков, Отца ветров, как называли самую высокую вершину горного хребта горцы. Отец как-то говорил, что там, наверху, почти невозможно дышать, но зато видно едва ли не все горы. Интересно, может быть, летом удастся уговорить его сводить сына туда, напоследок? При помощи нехо и Кэльха наверх затащить наверняка получится...
Но это все были только мысли. Пока же Эфар был все ближе, и однажды утром сани остановились в том поселении, откуда они уезжали совсем недавно, а казалось — несколько лет назад. Их уже ждал отряд из замка, сурово хмурился командир стражи, вглядываясь в лица тех, кого клялся беречь и охранять. Не то, чтобы не сберег, кто б на его месте сумел отличить скоротечную простуду от отравления хитрым ядом? Нехо Аирэн так и сказал, когда старшина стражи повинно склонил перед ним голову.
Лошадей привели только для женщин, остальные шли пешком, и, что удивительно, путь занял столько же времени, как и в тот раз, когда уезжали. Горы, кажется, придавали им сил. Вскоре прошли через Иннуат, где люди, встречавшиеся на улицах, кланялись нехо, радуясь возвращению его семьи в родные края. Вышли на окраину, Аэно взглянул на замок — и аж зажмурился, пытаясь удержать вспыхнувшее внутри тепло. Он был дома.
В городе уже вовсю готовились к празднику, да и в замке тоже: отец еще с границ прислал весть, что возвращаются все, кроме старшего нехина. Так что встретили их жарко протопленные комнаты, согретая вода, чтоб искупаться с дороги, сытный обед и предпраздничная суета. Даже в Эфар-танне к Перелому украшали комнаты ветками горного стланика, перевитого лентами, ягодами белой искрянки, словно выточенными из молочно-белого хрусталя, витыми свечами. В городе из ледяных глыб, напиленных на ближайшем леднике, строили две крепости для снежной забавы. Ну, и костер, куда же без него? А еще разгораживали небольшой пятачок для бойцов, что перед тем, как запалят костер, сойдутся в ритуальном поединке, изображая первого нехо анн-Эфар и злобного горного духа, побежденного им.
Это все Аэно рассказал Кэльху, когда, приведя себя в порядок с дороги, удрали в Учебную.
— Дай угадаю... Одним из бойцов будешь ты?
— Вообще, это должен был быть отец, но он сам отказался. Сказал, что давно разучился обходиться без магии, а это не по правилам поединка. Так что да, изображать нехо анн-Эфар буду я.
— Понятно, где ты научился так прыгать, — рассмеялся Кэльх, вспомнив их первый учебный бой. — Не забывай только — после этого уже нам вдвоем идти в круг.
— Я помню. Но поединок... Это не менее важный ритуал, и, наверное, столь же древний для Эфара. Когда-то здесь люди могли жить только в долинах, их поселения были крохотными, скудных каменистых земель не хватало ни для пастбищ, ни для возделывания. А выше, в горах, зеленели роскошные луга, но стоило только кому-нибудь из пастухов польститься на них и пригнать туда отару, больше его никто не видел, — Аэно снова рассказывал напевно, прикрыв глаза и рисуя словами картины давно минувших дней.
— Эти луга охранял злобный горный дух, считавший все горы, что видны с вершины Янтора, своей вотчиной. Но людям некуда было идти, их становилось все больше, хотя многие умирали с голоду. Дух же и вовсе пожелал уничтожить надоедливых смертных, принялся спускать в долины лавину за лавиной. И тогда один смелый юноша по имени Экор, что значило «горная рысь», отправился наверх, чтобы бросить вызов бессмертному духу и победить его или погибнуть. Он не зря носил свое имя: силой и выносливостью он мог соперничать с дикими рысями, его охотничий нож был так же остер, как клыки и когти хищников, а защитить свою семью и людей Эфара он жаждал с той же силой, с которой рысь охраняет свое логово. И вот, на тогда еще безымянном перевале, они встретились. Сперва дух посмеялся над человеком, но юноша бросил ему вызов, и просто прихлопнуть его, словно надоедливую муху, дитя Стихии уже не могло. И они сошлись в поединке, длившимся до первой звезды. Экор очень устал, он был не раз ранен, но все же изловчился и повалил духа на снег, приставив к его горлу свой нож. И тот признал себя побежденным, одарил юношу силой повелевать ветрами, а сам от стыда, что проиграл всего лишь смертному, покинул Эфар.
Легенда отзвучала, оставив неуловимое ощущение свежего ветра, внезапно уместного здесь, в тепле прогретой Огнем башни.
— Напомни как-нибудь рассказать тебе об огненных горах и крови земли, рысенок, — попросил Кэльх. — А пока идем, надо найти тебе что-нибудь, что и надеть не стыдно, и спалить не жалко.
— Думаешь, и в этот раз Эфар потребует от нас отдать ему все? — Аэно чуть покраснел, но задорно улыбнулся.
— Надеюсь, что нет, и ты наконец узнаешь, как это — нормальный танец. Ну, пошли?
Иннуат даже издали, от замка, даже в ярком солнечном свете самого короткого зимнего дня сиял и лучился человеческим теплом и радостью. Аэно всегда любил приходить в город на этот праздник, но еще прошлой зимой он не чувствовал всего, что чувствовал сейчас. В этот раз вместе с ним шли не только отец, но и матушка, и сестра, и еще многие из замка, радуясь тому, что нехо анн-Теалья анн-Эфар изменил свое мнение по поводу «праздников для простолюдинов».
Шел рядом и Кэльх, в своем любимом плаще, под которым скрывался праздничный горский наряд; уж на это Аэно его смог уговорить. Летели по ветру ленты в волосах отца — тот даже в самый лютый мороз ходил с непокрытой головой. Звонко смеялась Ниилела, цепляясь за руку матери, предвкушая и даже немножко боясь праздника. Все было как во сне, и Аэно украдкой ущипнул себя за запястье — ну не верилось, не верилось, что может быть так, настолько правильно и хорошо. А пылающий светлым огнем город был все ближе, и казалось, что языки пламени тянутся навстречу, приветствуя нехо с семьей.
Их встретили у самых городских ворот, хотя стены как таковой у Иннуата не было, только сложенные из плоских камней ограды у каждого дома для защиты огорода или сада от зверья. Но главная улица начиналась от ворот с гербом рода, вмурованных прямо в стены первых домов. Аэно не помнил их закрытыми, летом у самых створок росла трава, на которой в жаркие деньки отдыхала городская стража.
И встретили их не просто так: градоправитель с поклоном поднес нехо широкую чашу из цельного куска халцедона, до краев полную квасом из меда и сушеных ягод. Нехо Аирэн отпил глоток и передал чашу Аэно. Юный нехин принял ее, осушив до половины.
Немного дальше, у первого перекрестка, их встретил старейшина пекарей, протянул еще горячую лепешку с салом. И вновь нехо лишь отщипнул край, передав подношение сыну. Аэно, который специально постился со вчерашнего вечера, с аппетитом умял половину.
У следующего перекрестка несколько старух протянули им миску с высушенными кусочками фруктов. Идя дальше, после того, как и их подношение было принято и разделено, Аэно пояснил шепотом для Кэльха:
— Это тоже традиция. Экора на битву собирало все его селение, каждый принес то, что было в его доме. Кто-то — лепешку, кто-то — напиток из бережно сохраненных на зиму ягод, кто-то — кусок мяса из скудной охотничьей добычи. Воин, идущий в смертельный бой за других, должен быть сыт и силен.
От улыбки Кэльха, кивнувшего в ответ, сил точно прибавилось. К Ратушной площади Аэно был еще и сыт по горло, так что следовало немного подвигаться, прежде чем выходить «на битву». Затем и строились ледяные городки, а у домов чуть в стороне от площади заливался каток. Коньки нехину и нейхини поднес местный кузнец, пробасил, что это подарок. Ниилела аж взвизгнула от счастья, тут же устроилась на первом попавшемся крыльце прилаживать полозья к сапожкам хитроумными ремешками. Аэно дождался ее, помог затянуть пряжки потуже и потянул на лед, поддерживая впервые стоящую на коньках сестренку. Посреди площади возводили костер, рядом играли музыканты, и все желающие грелись танцами. Кроме них можно было согреться еще и горячим питьем — медовым травяным взваром или подогретым вином. Хотя на вино люди старались не налегать, будет еще время.
Следя за сестрой, Аэно нет-нет, да поглядывал на площадь. Понятно, что без него на угли Кэльх не пойдет, дело было в другом. Огневик тоже развлекался, как умел: то запускал сразу десяток огненных птиц высоко в небо, то показывал, как танцуют у него на родине. Взял, оделся в перья — и по освобожденному людьми месту будто еще одна пламенная птица закружилась, распахивая крылья.
— Ой, Ния, смотри! — Аэно даже остановился на миг: рядом с огненной птицей возник снежный вихрь, в котором то и дело мелькали серебряные и голубые ленты.
Отец не удержался, решил показать, что тоже чего-то стоит. И, кажется, он не забыл собственной юности, потому что плясал, взмахивая широкими рукавами одеяний, словно заправский горец.
— Ух ты! — восхитилась Ниилела, забыв даже про новенькие коньки.
Две птицы, белая и рыжая, сошлись, умудряясь кружить в одном танце, не касаясь друг друга Стихиями-крыльями. И разлетелись в стороны под восторженные вопли людей, которые давно забыли, что маги могут не только властвовать, сидя в высоких башнях, но и вот так веселить народ. Аэно же молил Стихии только об одном: чтоб никому из горожан не пришло в голову попросить отца и учителя возглавить снежную битву на городках. Не сейчас, когда только-только закрылись раны, нанесенные войной. Обошлось, на городках детвора играла сама, устроив настоящее снежное побоище, в котором ни проигравшего, ни победителя не было. А день стремительно катился к вечеру, и ему пришлось, сняв коньки, идти к огороженному белыми лентами и гирляндами из того же стланика и искрянки кругу. Народ постепенно собирался вокруг, раздаваясь пошире, чтобы всем было возможно увидеть «великую битву», подростки так и вовсе забирались на крыши домов. С другой стороны к кругу вышел облаченный в белые меха горец.
Переступив ленту и скинув на снег подбитую рысьим мехом куртку, Аэно остался в шерстяной рубахе и стеганой уне. Набрал в грудь побольше воздуха и запел первую песнь — просьбу оставить людей в покое. Кэльх, скорее всего, мало что понимал в ней, ну так легенду Аэно ему затем и пересказывал. Горец-дух, рассмеявшись рокочущим басом, запел в ответ хулительную песнь. Аэно воздел к небу руки, выхватив из ножен длинный, чуть изогнутый охотничий нож, призывая в свидетели Стихии и бросая духу вызов. И, едва отзвучали последние слова, они прыгнули друг к другу, сшибаясь в высоком прыжке, лезвия высекли острые искры. Это не был поединок в прямом смысле слова, это был почти танец, почти полет. Те же прыжки, перекаты, выпады, сбивающееся и хрипнущее дыхание, овивающие руки и грудь Аэно алые ленточки: горец умудрялся доставать их из-за отворотов своей меховой куртки незаметно, так, что зрителям казалось — это впрямь кровь вскипает на ранах их героя. И над площадью вскоре гремело слаженно, хором, придавая юному огневику сил:
— Экор! Экор! А-э-нья!
Где-то в этом хоре звенел тоненький голосок Ниилелы, вплетались голоса отца с матерью, резким говором отзывался голос Кэльха, тоже болевшего за героя.
Аэно припал на одно колено, дух навис над ним — и юноша взвился в последнем прыжке, перехватывая его, перекатываясь, оказываясь сверху. Лезвие его ножа упиралось в меховой ворот куртки горца. Голос Аэно хрипел и срывался, как и голос духа, в последней песне. Дух, поднявшись со снега, скинул с себя куртку, накидывая ее на плечи победителя, закрыл лицо руками и вышел из круга, где тотчас превратился в смешливого молодого парня, словно сбросил маску.
К нему бросились, поздравляя, обнимая, радуясь хорошему бою — почти так же, как устремились к Аэно, даже удивительно, что вышло почти поровну. Бывшие противники немедленно обнялись, хлопая друг друга по плечам. Это в самом деле был хороший поединок, наверное, самый зрелищный и в то же время самый трудный за всю жизнь Аэно. Никогда еще он не вкладывал в него всю душу, никогда прежде не воспринимал эту историю так остро. Должно быть, всему виной было то, что очень уж полно он ощутил поддержку людей, то, как вливаются в него их силы, их огонь.
Он обернулся и чуть не зажмурился. Показалось, рядом спустившееся с неба солнце.
— Это было красиво, — сообщило солнце голосом Кэльха. Набравшийся огня маг пылал так, что глядеть было больно.
— Спасибо. А теперь будет еще красивее, — Аэно не отводил глаз, не мог этого сделать: слишком захватывающим было зрелище огневика в полной силе.
Тогда, в Круге Родов, когда Кэльх призвал Чистый Огонь, было страшно, сейчас... Сейчас это было прекрасно. На миг нехин задумался: а каким его видит Кэльх? Но потом отбросил эту мысль: пришло время зажигать костер Перелома зимы.
Кремни, совсем уже хрупкие, все-таки не переломились в пальцах, хотя ударил со всей силы, стремясь добыть искр. Костер вспыхнул сразу, в первой попытки, взвился до небес, обдавая жаром — Аэно не отступил от пламени, да то и не тронуло его. Только поманило, ласково и мягко, совсем не как в прошлые разы.
Прогорал костер стремительно, но никто не роптал: все ждали иного действа, которое должно было последовать за этим. Рядом с костром расстелили медвежью шкуру, чтобы оба танцора могли раздеться и не слишком заморозить ноги, идя к костру по снегу босиком.
Подошедший Кэльх мысленно улыбнулся, но не стал развеивать заблуждение людей. Сейчас он бы и голышом не замерз, как и Аэно. Сила, чужая сила распирала изнутри, растекалась во все стороны — попробуй удержать, когда чувствуешь себя переполненным кувшином с пьянящим вином. Он скинул плащ, на котором только-только гасли перья, присел, снимая сапоги. Рядом сосредоточенно стягивал уну Аэно, тоже собравший вдосталь силы. От этого его огонь торчал во все стороны, будто взъерошенная шерсть, и Кэльх не удержался, провел по языкам пламени и по волосам, вытаскивая из них заколку. Рысь, как есть — рысь. Рысенок... Кинул заколку на шкуру, поднялся, протягивая руку.
— Идем.
Они так и шагнули на рдеющие в темноте угли, еще выбрасывающие синеватые язычки огня и рои ярких золотых и алых искр. Вдвоем, не разнимая рук, пылая одним пламенем, сейчас, кажется, ясно видимым даже обычным людям. Что уж говорить о магах: нехо Аирэн замер в своем кресле, застыл, запоминая это зрелище.
Замерли все, затаив дыхание: огневики просто стояли посреди кострового круга, лицом к лицу, глядя друг на друга. А потом резко прянули в стороны, и танец, вечный танец Перелома начался. Кажется, его и нельзя было плясать в одиночестве, как нельзя было представить только лишь Экора или одинокого горного духа. Здесь тоже нужны были две грани, две половинки, складывающиеся в одно целое, даже если между ними с добрый десяток шагов.
Шаг за шагом, по кругу, повторяя движения друг друга, вплетая в них каждый раз что-то новое, свое, меняясь и подстраиваясь, изменяя и все ускоряя темп. По кругу, по спирали, шаг за шагом, к Перелому, к кульминации, к тому моменту, когда все отгоревшее останется в прошлом, а впереди — только светлые, озаренные пламенем лица, только поднимающийся во весь рост нехо, к которому идут уже по пеплу, по-прежнему полные огня, смеющиеся, ни капли не уставшие.
Эфар забрал свое, щедрой рукой наградив делящихся силой — казалось, сами горы вздохнули, посылая незримую волну тепла собравшимся этой ночью людям.
— Айэ, эфараан! — разнесся над притихшей площадью голос нехо. — Празднуйте, люди, грядет весна!
— Айэ, нехэи* анн-Теалья анн-Эфар! Айэ, нэх Кэльх! — многоголосый хор стал ему ответом, всем им — и нейхе, и Аэно с Ниилелой, и Кэльху, как и глубокий поклон. Словно трава кланялась ласковому ветру и яркому солнцу.
После такого кружилась голова: от плещущейся внутри силы, от радости, от восторга, которому еще надо было найти выход. Именно поэтому Кэльх утащил Аэно с праздника, едва они оделись и немного пообщались с людьми.
Первый танец — нормальный танец, а не то болезненное безумие, что было до этого — порой заставлял молодых огневиков творить незнамо что, будто пьяных. Дать Аэно как-нибудь опозориться, да еще и перед всем городом, Кэльх не собирался, поэтому чуть ли не пинками погнал его в замок, да не на кухню, где праздновали оставшиеся там слуги, и не в комнаты, а в башню, где можно было не бояться спонтанных выплесков силы.
— Все, все, садись и приходи в себя. Аэно?
Юноша буквально рухнул на подушку рядом с ним, обхватил так, что чуть не затрещали ребра, уткнулся в пропахшую огнем рубаху лицом, горячо и рвано дыша в ворот. Пальцы его безотчетно двигались, словно гладили, то сжимаясь на ткани, то расслабляясь. Так котята делают, иногда и взрослые коты.
— Приходи в себя, рысенок. Поговори со мной. Понравилось хоть?
— Очень... Это было... это как... сон, сказка! — Аэно притерся еще ближе, если б не помнил о приличиях, даже сейчас, — вообще бы на колени забрался, чтоб всем телом прижаться к тому, с кем сроднился в эту ночь самой внутренней сутью, Стихией.
— Еще скажи — легенда, — пошутил Кэльх, оставшейся свободной рукой шаря по соседней ступеньке. — Только в легендах обычно забывают, как трудно потом привести себя в порядок. Займи руки гребнем, заодно и успокоишься?
Гребень он принес в башню заранее, знал, что так будет. И знал, что Аэно действительно успокаивает расчесывание длинных волос, почти как медитация. Нет, наверное, даже лучше медитации.
Аэно нехотя отодвинулся, но учитель был прав, лучше поскорее взять себя в руки. Хотя тут и вовсе еще вопрос был — успокоит ли его сегодня действо, которое приносило в обычные дни неописуемое наслаждение. Тогда удавалось его скрывать, щеки с внутренней стороны потом болели, искусанные, приходилось лечить медом. Но гребень послушно взял и устроился за спиной Кэльха, на ступеньку выше, почти касаясь коленями его спины. Мог бы и рядом примоститься, ширины ступени хватало, но он боялся, что тогда уж точно натворит непоправимого. И руки, пальцы дрожали от желания просто запустить их во встрепанный ветром шелк, разбирать не костяными зубчиками гребня, а вручную, каждую рядку выгладить, прочувствовать.
Он крепко прикусил губу и занялся расчесыванием, стараясь сдерживать дыхание. Сам был встрепан не меньше, наверняка, учитель предложит и его расчесать. И вот тогда-то придется в самом деле туго. Сбежать, что ли? Вода в умывальной ледяная, самое оно, чтоб утишить жар, так и прокатывающийся по жилам.
— Спать сейчас не пойдешь, не уснешь, — будто откликнулся на его мысли Кэльх. — Тебе лучше сейчас здесь посидеть, а то пожар устроишь, гаси его потом.
— Я только... — голос дрогнул, сорвался на хрип, Аэно снова куснул себя за щеку и кашлянул. — Я только искупаться хотел.
— Ледяной водой? — скептически отозвался Кэльх. — После пляски? С горячкой слечь решил, что ли? До завтра потерпишь, тогда и воду нагреют, нормально ополоснешься.
— Мне сейчас только такая и поможет, — совсем шепотом отозвался нехин.
Дошло до огневика быстро, он тяжело вздохнул, опустил плечи, сгорбившись.
— Аэно, слушай, я давно откладывал этот разговор... Мне придется идти к твоему отцу, потому что если сам тебя в «веселый дом» отведу, будет грандиозный скандал. Я все понимаю, но если уж тебе настолько не хватает собственных рук — так просто нельзя! Выгоришь же...
— А? — от удивления у Аэно даже возбуждение пригасло, и словам про «веселый дом» он не удивился и не оскорбился на них, хотя предложение было то еще: ему, нехину, предлагали сходить к шлюхам. Неосуществимое, к тому же — не было в Иннуате такого. Это вообще надо было до Кьяллана ехать, в долину Майтан, где виноградники и большой, не чета Иннуату, город. А что значит «рук не хватает» — он не понял. Как это? Себя самому, что ли?..
— Что «а»? — Кэльх все-таки обернулся.
— А как это? Ну, то есть, это же нельзя — себя... руками... — Аэно готов был провалиться, вот ступеньку собой проплавить — и до самого основания башни лететь, как ком горячего олова.
Несколько мгновений Кэльх глядел на него с тем же чуть смущенно-решительным выражением, что и раньше. Потом глаза расширились, потемнели, то ли от гнева, то ли от удивления, губы сжались в тонкую полоску.
— Твою... Да что б их!.. Воздушники! Как?!
— А? — опять не понял его Аэно, самому стало неловко и смешно: заладил одно только «А?» да «А?». — Что — как?
— Как у них столько детей получается?! Каждый раз — ребенок, что ли? Или ветром наносит? — Кэльх схватился за голову. — Да чтоб их всех до углей выжгло! Аэно, ты — огневик! Возьми этот свой Кодекс, или где там вся эта дурь написана, сверни его в трубочку и... сожги! В смысле, забудь обо всем этом бреде!
Аэно пару секунд растерянно смотрел на него, потом как-то очень бережно взял за запястья, потянул, вынуждая отнять руки от едва расчесанных волос.
— А у вас не так? Ну, да, верно все, супруги ложатся в постель, чтобы зачать дитя. Столько раз, сколько потребуется для этого. В длинных сорочках, ну, специальных таких, с дырочками, чтоб не коснуться чужого тела, не причинить лишнее неудобство. Это ведь в самом деле неудобно: касаясь другого мага воздуха, ты путаешь его ветра. Только если любят друг друга, или если один супруг маг, а второй нет, ветра не спутаются, и можно даже обнять, как отец матушку обнимает.
— Огонь — это огонь, какие для него могут быть преграды? — еще слегка нервно откликнулся Кэльх, с трудом подавив смешок — видно, представил эти самые сорочки. — И у земляных таких проблем нет, а уж водникам сами Стихии велели сливаться в одно... Аэно, не красней, ничего такого в этом нет. Просто выкинь действительно из головы воздушную дурь, она тебе только навредит. Помнишь, что я тебе сказал в первый день?
— Мы — другие... Да, помню. Но все равно не умею я, — Аэно снова заполыхал румянцем. — И «веселого дома» в Иннуате нет, да я и не пошел бы туда, стыдно...
— Вообще-то я о том, что «если тебе что-то хочется, но ты не знаешь, можно ли это — спроси меня», — процитировал Кэльх. — Успокойся, Аэно, никуда я тебя не потащу. А умение... Поверь, уж этому научишься быстро! Главное не переусердствуй потом. И хватит уже вспыхивать от любого моего слова, как ты в Темных землях-то будешь?
— Не знаю. Вообще не представляю, как я там буду... — голос с каждым словом все понижался, падал до чуть слышного, почти одними губами, сказанного: — ...без тебя...
— Аэно... — получилось больше похоже на длинный выдох. Кэльх пересел на ступеньку выше, обнял его, чуть покачиваясь, успокаивая. — Рысенок-Аэнья... Успокойся. Никто тебя в клетку не запрет и тяжелый ошейник на шею не повесит.
Рубаха на плече как-то странно прилипла к коже. Аэно тихо-тихо дышал, только сердце колотилось так сильно, что в ладонь отдавались частые удары.
— Тише, Аэнья, тише... — Кэльх гладил по спутанным волосам, проводя рукой с нажимом, чтобы почувствовал, понял. — Я не знаю, как повернется. Просто не знаю, что потребует от тебя и от меня наш долг. Но если смогу — буду хотя бы навещать.
— Не надо, — Аэно отстранился, глянул покрасневшими глазами в мокрых ресницах, но повторил твердо: — Не надо. Будет только хуже обоим. Прости, — поднялся и пошел к двери, прямой и строгий.
— Это ты меня прости, — тихо донеслось вслед.
Комментарий к Глава 16
*Нехэи - обращение разом ко всей семье нехо. Эквивалент - "господа".
========== Глава 17 ==========
Вызов к нехо Аирэну до странности напоминал тот, весенний, после Малой медовой ярмарки. За наглухо закрытым окном бесился ветер, швырял целые сугробы в хрустальные пластины фрамуг. И сам нехо был явно не в духе, так что начал без предисловий с вопроса в лоб:
— Что случилось с Аэно?
— Вы о его затворничестве? — уточнил Кэльх.
Случиться, действительно, случилось, после того разговора Аэно ходил сам не свой. Как раньше тянулся к учителю, так теперь сбегал от встреч, буквально прячась по углам замка и запираясь в своей комнате. Не то чтобы Кэльх туда рвался, просто слышал, как Ниилела ноет под дверью, уговаривая брата открыть.
— Именно. Так что? — требовательно повторил нехо Аирэн, резким жестом почти приказывая сесть и садясь в свое кресло.
— Что-что... — Кэльх скрипнул ножками стула, волоком перетащив его от камина к столу. — Понимание, что через год ему уезжать. А я даже рядом быть не смогу.
Нехо вздохнул, и ветер за окном так же вздохнул и чуть унялся.
— Аэно... Он другой с самого детства, с младенчества, я бы сказал. Видно, уже тогда его выбрал Огонь, Испытание было только зримым знаком всем вокруг и пробуждением его сил. Непоседа тот еще, вот Айто был обычным, как все мои сестры, сколько я помню. А Аэно всегда лип к рукам, норовил на колени забраться, прижаться... Леата ему потакала, обнимала, но ей простительно, она женщина и не маг, а я... Мне просто тяжело было. Вот и отстранял, наказывал. Думал — перерастет, повыветрится дурь из головы, воспитаю в рамках Кодекса.
— Нехо Аирэн... — вкрадчиво поинтересовался Кэльх. — Можно взглянуть на этот ваш... Кодекс? Желательно, на копию, я не уверен, что он уцелеет.
— А что с ним не так? — удивился, хотя и несколько отстраненно, нехо, но все же поднялся, открыл один из шкафов, достал толстенную, переплетенную в голубой сафьян, книгу. — Это копия, такие есть у каждого члена семьи.
— Хочу узнать, какую еще дурь вычитал Аэно, — на книгу Кэльх взглянул так, что сразу стало ясно: быть ей в лучшем случае растопкой, в худшем — сразу пеплом. — У него половина переживаний из-за этого, нехо. Нет, вру, треть. Вторая треть — ваше воспитание. И только треть — реальные беды.
— О первом прочтете сами, а вот о двух последних третях — подробнее. Хотелось бы, знаете, чтоб мой третий сын, если родится с Огнем в крови, был воспитан без ошибок, — нахмурился нехо.
— Если вы беспокоитесь о чести Аэно — то не стоит. Честь рода он тоже не посрамит. Ошибки... Ошибки вы делаете, видя в нем еще одного воздушника. Как тогда, когда пытались рассорить с домом. Аэно намного проще будет уехать, знай он, что здесь все хорошо, что он не оставляет за спиной нерешенных проблем и холода.
— Но я не знаю иного воспитания, — говорил Аирэн спокойно, вот только Кэльх уже прекрасно научился читать по его лицу и по тому, как рвутся потоки ветра, обуревающие нехо чувства. Сейчас тот был растерян и подавлен осознанием своих промахов, того, что не умеет их исправлять и может повторить.
— Не понимаете, не знаете — спросите меня, я за этим сюда и приехал, — Кэльх чуть улыбнулся. — Вашему сыну я это уже говорил и не раз. Жаль только, он не всегда следует этому совету.
— Что же вы ему такое насоветовали?
— Пригрозил прогулкой в «веселый дом», если он не перестанет следовать Кодексу.
Нехо оторопело глянул на него.
— Это еще зачем?!
А краснел он, как и сын, начиная с ушей, что при бледном лице смотрелось весьма забавно.
— Вот теперь верю, — в голосе Кэльха сквозило мрачное удовлетворение. — Затем, что ему еще и семнадцати нет, нехо! Мальчишка, который даже не понимает, что с ним происходит. Какой темперамент у огневиков — сами додумаете?
На скулах воздушника вспыхнули алые пятна. И жест, которым он прикрыл лицо, был точь-в-точь, как у сына. А потом нехо деревянной походкой дошел до шкафа, отпер небольшую дверцу, вынул хрустальный графин с плотно притертой пробкой и два бокала — резные, словно в морозных узорах. И молча налил зеленовато-янтарное вино, совсем по-простецки, почти до кромки.
Пили тоже молча, Кэльх давал собеседнику прийти в себя и осознать услышанное. Для воздушника это, наверное, был серьезный удар. Потому что, несмотря на возраст, в этом вопросе его восприятие, кажется, не слишком отличалось от восприятия Аэно. Замороженные похуже, чем их земли. В их род — да новую кровь бы... Потом до Кэльха вдруг дошли сказанные нехо слова, он чуть не пролил вино на себя. Привык, что детей трое, и не сразу сообразил, что третья-то — дочь.
— Нейха Леата... То есть, я правильно понял?
Слегка уже захмелевший нехо Аирэн улыбнулся:
— Она надеется, а уж я-то как.
— Лекаря. Обязательно, — теперь уже Кэльх приложился к бокалу, сделав долгий глоток, хотя до этого лишь пригубил ради приличия. — Водника, проверенного. Я буду присматривать, но...
— Зять свою старшую дочь пришлет, он из водных. У Тамаи дар уже устоялся, лекарскую школу закончила.
— Хорошо, я потом тоже зайду к нейхе, проверю. Ладно. Что будем делать с Аэно?
— Поговорите с ним, я ведь все равно ничего даже посоветовать не смогу, а вам он доверяет.
— Поймать бы его... Нехо, какие камни носит ваш род? Мужские, и что-то попроще, полудрагоценные?
Вопрос вогнал нехо в ступор. Сам он носил только обручальный браслет, причем, старинный, тяжелый и серебряный, без камней, с едва-едва намеченными, а может, просто стершимися за древностью узорами. Нейха — только такой же браслет и брачное ожерелье, Ниилела — жемчуг, и то по большим праздникам. У Аэно были его створчатые узорные браслеты, которыми рукава присобирались. Понятно, что парадные одежды украшались и камнями тоже, но в повседневной жизни семья нехо одевалась достаточно скромно.
— Лазурит, — наконец, припомнил нехо. — Аэно этот камень любит.
— Хорошо... В городе его можно найти у ремесленников?
— Да, у мастера Милэ на улице Медников.
— Благодарю. Нехо, вы давно выходили из замка? Не считая недавнего праздника.
Маг развел руками:
— Некогда, дела...
— Подождут, — Кэльх встал, резко поставив давно опустевший бокал на стол. — Идемте.
Наверное, нехо был достаточно пьян, чтобы подчиниться. Он-то выпил не один бокал, а три подряд, да еще и на пустой желудок, а еще явно не привык пить, то-то графин был полнехонек. А может быть, сказывалось то самое воспитание, которое он так старательно вбивал в Аэно. Так или иначе, вскоре Аирэн стоял посреди двора, не совсем понимая, зачем они тут, а Кэльх, запалив заранее сложенный у стены костер, привычно оделся в перья.
— Нападайте, нехо! Или уже забыли, как орудовать ветрами?
Тот неуверенно поднял руки, призывая ветра, потом как-то собрался — и атаковал, умело и четко. Стоило, наверное, гораздо раньше расшевелить этого воздушника, чтобы вдоволь напрыгаться по двору, до промочившего рубаху пота. Аирэн был действительно одним из сильнейших магов Светлых земель. И ветрами владел виртуозно, творя из них то сети, то кнут, то тараны, надолго выбивающие дыхание, то что-то и вовсе невообразимое, взрывающее сам воздух. Кэльх и сам умел многое, но никогда еще не применял все и разом. Аэно он показывал какие-то конкретные ухватки, больше гонял юношу, чем действительно дрался. Позорный бой с водником и вовсе хотелось поскорее забыть, пусть он и был необходимостью. Здесь же... Наплевав на все, Кэльх наслаждался, орал от восторга при виде особо хитрого финта, подначивал, если нехо замирал, вспоминая давно не используемые приемы, и уворачивался, уворачивался, напоминая шальной язычок пламени, мечущийся меж каменных стен.
Этот бой он проиграл. Несмотря на то, что сбежавшиеся поглазеть слуги подкладывали в прогорающий на глазах костер дрова, несмотря на то, что поддерживали равно обоих, поняв, что поединок тренировочный. Когда тебя захватывает смерч и уносит высоко вверх, а потом словно распинает на потоках кажущегося почти жестким ветра, сложно как-то извернуться. Нехо парил рядом, усмехался, утирая лоб краем рукава.
— Полегчало? — ни капли не обидевшись, спросил Кэльх, расслабившись в хватке ветров.
— Намного.
Ветер отпустил огневика, бережно поставив его на камни двора, вылизанные пламенем и отполированные смерчами до чистоты. Снега, изрядно утоптанного, там вообще не осталось, даже лужиц. Кажется, стражникам сегодня не повезет: старшина пошлет их разгребать сугробы за стенами.
Очутившись на твердой земле, Кэльх искренне поклонился нехо, взмахнув краем плаща.
— Благодарю за бой.
И нехо ответил поклоном равного равному.
— Поговорите с Аэно, этин Кэльх. Он следил за боем из Учебной башни, с верхней галереи.
Запрокинув голову, Кэльх поглядел туда, но ученика не различил.
— Сначала схожу в город. Спасибо, нехо.
В башне горел огонь, порождая мерное урчание. То, что урчит рысь, Кэльх понял, когда вошел. Аэно лежал на огромном огненном звере, поглаживая переливчатую шкуру, чесал за ухом, дразнил пальцами кисточку, похожую на язычок свечного пламени. С места не двинулся, только напряглась спина, а зверь настороженно поднял голову.
— Можно? — огневик остановился на пороге, будто это было не их общее место силы.
— Конечно, учитель.
Аэно сполз с рыси и сел на пол, не глядя на него, как-то торопливо мазнул ладонью по лицу. Заслонился распущенными волосами и не увидел, как Кэльх подошел и сел на корточки рядом. Только вздрогнул, когда руку взяли, а потом вокруг запястья обмоталось что-то, негромко, но мелодично звякнув. Когда перевел взгляд на руку, некоторое время крутил запястьем и рассматривал подарок: длинный кожаный браслет, плотно переплетенные в строгий узор узкие полоски, а к ним прикреплены на серебряных колечках лазуритовые и серебряные же подвески. Гладкие, словно оплавленные камешки таинственно мерцали прожилками и блестками в густой сини, серебряные язычки пламени казались настоящими — все разные, неповторимые. Аэно поднял голову, с немым вопросом глядя на Кэльха. Длинные ресницы слиплись стрелками.
— Чтобы ты перестал, наконец, выдергивать себе волосы. Глядеть на это не могу, самому больно, — тихо пояснил Кэльх.
— Спасибо, — пальцы нервно пробежались по позвякивающим подвескам. От браслета веяло знакомым теплом.
— Рад, если подошел. Сам делал, — это не было хвастовством или просьбой оценить, просто замечание и пояснение. Сев рядом, Кэльх обнял Аэно за плечи.
— Знаешь, мне понравилось летать.
— Я до Испытания тоже мечтал, что научусь, как отец. «Оседлать ветер»... Хотел летать, но теперь у меня есть Уруш, и не обидно ничуть, — сбивчиво пробормотал Аэно.
— Чи`ат.
— Твоя птица? — понял юноша. — А что имя значит?
— Понятия не имею, оно мне просто в первый раз в его крике услышалось. А у него? — Кэльх потянулся, осторожно погладил лежащую рысь.
— «Пушистый», — усмехнулся Аэно, закаменевшая спина расслабилась, а рысь лизнул широким языком ладонь мага, извернувшись и выставив пузо.
— На тебя похож, ты когда силой лучишься — так же «шерсть» дыбом, — Кэльх охотно почесал огненного зверя, будто обычного кота.
Уруш потянулся, подставляясь под ласкающую руку, взбрыкнул лапами и перевернулся, урча, подлез под ладонь лобастой башкой. Аэно тихонько рассмеялся.
— Сам как? — тихо уточнил Кэльх. — Я тут случайно совершил подвиг.
— Какой? — Аэно потихоньку отодвинулся, проигнорировав вопрос.
— Выяснил, что вы с отцом краснеете одинаково. А еще отобрал у него экземпляр Кодекса. Буду изучать, чтобы больше сюрпризов не обнаружилось. Аэно, я серьезно: с тобой все в порядке?
— Все хорошо.
Все равно он покраснел, жаркой-жаркой волной, от кончиков ушей до самой груди. Да, попробовал потрогать себя. Сперва вообще непонятно было: ничего такого не почувствовал, только очень странно было так себя касаться. Нет, когда в горячей воде купался — и трогал, и мыл тщательно, везде. Но ничего такого особенного не чувствовал же! Первый раз днем попробовал, дверь на засов запер. Раздеваться было стыдно, словно глупость какую-то задумал. И ничего. Совсем. А вот ночью, когда решил без сорочки попробовать спать, почему-то вспомнилось: у Кэльха никогда такой детали одежды не видел. И тут же словно молнией в темечко ударило: перед глазами встало виденное не раз и не два раза за то время, что после осеннего костра за учителем ухаживал, тело. Во всех подробностях, во всей своей поджарой, хищной красоте. Вот тогда-то и почувствовал все, ох, как же остро почувствовал, до того, что подушку искусал.
Что-то такое отразилось на лице, потому что Кэльх хмыкнул и дальше расспрашивать не стал.
— Ладно, раз так. Тренироваться будем? Только не говори, что у тебя нет вопросов об увиденном!
— У меня?! Да у меня тысячи вопросов! — вскинулся Аэно, разворачиваясь и подаваясь вперед. — И я с тебя не слезу, пока всему не научишь!
— Можешь начинать прямо сейчас, — расхохотался Кэльх.
***
Что-то в Аэно изменилось после этого случая. Что-то очень глубинное, неявное на первый взгляд. Он стал еще более жаден до знаний, если только это было возможно. Впитывал то, что давал Кэльх — и требовал еще, еще, больше, все до донышка, до последней искорки. А еще он четко держал дистанцию. Нет, не отказывался расчесывать волосы Кэльха, подставлял голову, когда тот предлагал ответно расчесать, заплести. Но при этом каменел и сдерживал дыхание. А вот его Уруш, которого Аэно вызывал едва ли не на каждом уроке, налетал, ластился, терся, вылизывал руки горячим языком, когтил одежду, не оставляя следов. Смешно: юный огневик будто не понимал, что выдает этим себя с головой. Кэльх только вздыхал и принимался чесать громадного кота, раз уж ученик по другому не умеет. Мыслей, как исправить это, не было, он просто никогда не сталкивался с подобным поведением. Были ученицы, строившие учителю глазки, были ученики, которых реально приходилось волочь в «веселый дом» — ну, или самому плестись следом, придерживая и занудно наставляя. Но так...
За всеми этими переживаниями промелькнул остаток зимы и начало весны. Надежды нехо Аирэна оправдались, и мать Аэно ходила счастливая, буквально светящаяся изнутри. Весь замок радовался за нее и старался сделать все, чтобы нейхе было как можно уютней: этна Лаана готовила так, что уже её на руках носить порывались, этин Намайо даже — вот чудо! — пытался улыбаться, нехо вообще от жены отходил с большим трудом, а оба огневика, не сговариваясь, выставили нейху из её комнат и сплясали там, прогревая выстывшие камни. Оба они не видели, но угадывали чем-то, как бы не самой Стихией: ребенок родится осененный Огнем.
Кажется, это чуял и нехо Аирэн. Несколько раз Кэльх видел его, раздраженно листающего знакомую книжищу в голубом сафьяновом переплете, а потом ожесточенно что-то черкающего прямо на полях. Видимо, нехо переосмысливал и переписывал Кодекс.
Нейхини Тамая приехала по первым дорогам. Верхом, в мужском седле, с заплетенными в гладкую косу волосами, упрятанными под капюшон простого дорожного плаща, она сперва показалась всем мальчишкой. Очень юная, но с мощным даром целителя, контроль над которым давался ей только громадным усилием воли. Нейхини Тамая была неулыбчивой и слегка язвительной девицей, меняясь только рядом с нейхой Леатой да еще с Ниилелой, которой, кажется, благоволила. С Кэльхом вела себя ровно, говорила мало и только по делу. Аэно вообще вызывал у нее слегка болезненную гримасу.
— Малыш, ты очень... громкий, яркий, острый... — однажды услышал Кэльх обрывок их разговора. — Как и твой учитель, только он себя в руках держит не в пример лучше.
— Значит, ты меня чудовищем не считаешь? — неуверенно протянул юный нехин.
— Глупенький, какое же ты чудовище? Огонек ты. Просто твой дар не менее силен, чем мой, и им не слишком хорошо рядом. Тебе ведь тоже кажется, что от меня холодно?
— Чуть-чуть, — признался Аэно. — Терпимо.
— Ну и мне терпимо, я привыкну, пока твоей матушке придет время разрешиться, а потом уеду.
Ученику Кэльх об услышанном не сказал, но затеял исполнять давнее обещание: учить его закрываться, пряча одновременно свой огонь и не чувствуя огня окружающих. Это было самой мучительной частью обучения, для любого мага, к какой бы стихии он не относился. Но огневикам приходилось хуже всего.
Аэно стоически терпел, заслуживая раз за разом похвалу — и не имея права ощутить тепло, которое вместе с этой похвалой шло. Терпел, сидя рядом с учителем и не чувствуя его огня. Терпел, выходя в город и не ощущая людей вокруг. И понял, зачем это, только когда Кэльх однажды принес на пальцах знакомый багровый сгусток. Закрылся Аэно совершенно неосознанно — и сразу наглухо, бледнея до синевы. Видно, слишком уж острыми оказались испытанные тогда на казни чувства.
— Молодец, — коротко похвалил Кэльх и ушел по лестнице наверх, на башню.
Вернулся он уже без темного огня, устало сел на ступеньку.
— Все, Аэно. Можешь расслабиться, этому я тебя научил.
— Рисковать собой, чтобы научить меня — это что, нормально? — Аэно выпрямился, сверкнул на него глазами, горящими, как пронизанный солнцем янтарь. Из очага выпрыгнула рысь, нервно закружила, издавая подвывающие стоны, иначе такие звуки и назвать было нельзя. Обнюхала руки, одежду, даже на задние лапы встала, чтоб лизнуть в лицо.
— Чтобы понять, что ты справишься и без меня — да, — прямо взглянул в ответ Кэльх. — Я должен научить тебя всему, и без этого было не обойтись, Аэно. Как иначе проверить?..
— И где ты взял эту мерзость? — Аэно подобрался, как и его зверь.
— В городе поискал. Темный огонь не так трудно найти, как кажется, — наклонившись, Кэльх потрепал рысь по ушам. — Успокойся, Аэно, ни мне, ни Эфару ничего не грозило.
Нехин промолчал, жадно вглядываясь в то, как тонкие пальцы проходятся по огненной шкуре зверя, по трепещущим кисточкам на ушах. Потом отвел взгляд, принялся почти ожесточенно теребить подвески на браслете.
— Через неделю мое семнадцатилетие.
— Я помню. Кстати, я говорил, что у огневиков есть традиция — не только получать подарки, но и дарить свои?
— Не говорил, расскажешь?
— Уже рассказал. Просто что-то маленькое, почти незаметное... — Кэльх слишком уж сильно сжал пальцы и отдернул руку, когда рысь недоуменно затрещала-зашипела. — Как огонь принимает топливо, но дарит тепло. Я пойду, посплю немного.
В глазах Аэно метнулась тревога, он кивнул.
Кэльх знал, что нехин придет, когда он уснет. Знал, что будет сидеть рядом, близко-близко, гладить волосы, окутывать своим теплом. Но только когда он уснет. А когда откроет глаза, только нагретое смятое одеяло будет указывать, где сидел Аэно.
Это... вымораживало.
Поэтому на следующий день Кэльх явился-таки к нехо Аирэну, хотя долго колебался, стоит ли делать задуманное. И периодически уходил в его кабинет обговорить детали всю оставшуюся неделю, отшучиваясь от вопросов ученика, подозревающего что-то нехорошее. А утром дня, когда Аэно родился, пришел к нему в комнату еще до рассвета.
Спал Аэно беспокойно, одеяло сбилось в ком в ногах, тонкая простыня едва прикрывала, ночная сорочка задралась аж до подмышек. Волосы разметались, перепутались, пальцы царапали простыню. Одного взгляда хватало, чтобы понять, какой сон ему сейчас снится. Пришлось отойти к окну, подождать. Будить Аэно вот так Кэльх не хотел. Пусть лучше опоздают к намеченному времени, нехо подождет. Обратно к кровати он вернулся, только когда юноша затих, крепко обхватив руками подушку. Еще и одеяло накинул, прежде чем потрясти за плечо.
— Аэно. Аэно, проснись.
Юноша тихо застонал и попытался зарыться под подушку. По всей видимости, лег поздно. Опять полночи Уруша выглаживал? Потом все же приподнял голову. Просыпался он всегда легко, сколько бы ни проспал.
— Кэльх? А что... уже утро?
— Ну... Почти. Будем считать, что утро, и тебе надо идти поесть, прежде чем получить свой подарок.
— Подарок? — теперь и глаза открылись, это почти насмешило: такой еще ребенок, в сущности... Только смех был бы совсем не от веселья.
— Подарок, — серьезно подтвердил Кэльх. — Одевайся и спускайся на кухню.
Аэно спустился, куда сказали, нещадно зевая, хотя и одетый, и даже причесанный. И замер на пороге кухни, со стуком захлопнув рот. Потому что за столом, поедая булочку с медом под теплое молоко, восседал отец, причем вовсе не в обычных своих летящих одеждах, а в привычных, скорее, самому Аэно — штаны, теплая рубаха, меховая уна, высокие сапоги без каблуков.
— Ну? — подтолкнул привычный оклик Кэльха. — Ешь живее, спать потом будешь.
Кажется Аэно решил, что все это — еще сон, потому что безропотно стрескал все, что подсунули под руку, не отрывая глаз от такого непривычного отца. Тот молчал, будто воды, в смысле, молока в рот набрал, только косился, улыбаясь заговорщически. Командовал Кэльх, он же и выгнал поевшего Аэно одеваться, велев собраться, как всегда в горы ходили, а об остальном, мол, он уже позаботился. И идти к воротам, там ждать будут.
У ворот юный нехин появился так споро, словно научился бегать быстрее ветра. Уже одетый правильно, с обережью при поясе, с ножом и даже маленьким кайлом, в теплой куртке, с перчатками.
— А куда мы пойдем? На Нос?
— Угадал! А теперь пошли, наговориться вечером успеем. Ну?
Путь до Великана Аэно знал прекрасно, как выяснилось, и отец тоже его знает, и Кэльх помнит. Утро выдалось ясное, без тумана, но это не расстроило: подниматься было легко, а все краски гор под ярким светом утра, красившего Янтор в золото, казались словно умытыми. Над горными травами, над желтыми, алыми и розовато-белыми трепещущими головками цветущих маков с гудением носились пчелы, собирая самый сладкий утренний нектар.
Они шли быстро, но не торопясь, и то и дело останавливались, чтобы окинуть взглядом всю красоту высокогорных лугов. Потом начался подъем, и уже некогда стало останавливаться, хотя, как и в первый раз, Аэно вел старших мужчин в экономящем силы темпе. Да, вел именно он, так вышло, что эту честь оба негласно уступили ему. И если Кэльх сделал это по понятной причине, то отец... Аэно пару раз останавливался, когда была возможность, оглядывался, но нехо молчал, только улыбка с лица не сходила.
В этот раз они дошли все же до Носа. Пересекли тщательно проверенный юношей мостик-Палец, поднялись по им же, проворно забравшимся на саму скальную площадку, закрепленной обережи. Вид с Носа Великана расстилался просто сказочно-прекрасный. Кое-где внизу клочками пуха с отцветающих метелочек белокрыльника лежал неохотно тающий туман. Длинные тени гор стремительно укорачивались: солнце поднималось, заливая долины своим живительным светом, давая рассмотреть черные полоски и квадратики возделанных полей — зеленая щетина всходов с такой высоты даже дымкой была незаметна, игрушечные крыши Иннуата, стройные башенки Эфар-танна, белую кипень садов. Аэно встал на самом краю скалы, почти опираясь на ладони ветра, раскинул руки, обнимая свою землю.
Ему дали постоять так немного, потом Кэльх, тоже любовавшийся видом, окликнул:
— Аэно, подойди.
Юный нехин повиновался, хотя весь его вид словно спрашивал: «Как, неужели будет еще что-то? Разве это был не подарок — вы оба со мной рядом?»
Подмигнув, Кэльх встал за спиной, обнял за пояс.
— Готов?
— А? К че...
Договорить он просто не успел. Скала ушла из-под ног, со всех сторон сжало, сдавило в первый момент, потянуло вверх, в небо. Ладони ветра вскоре стали почти привычны, перехваченное дыхание восстановилось, и пришло осознание. Осознание, что они летят, все трое, прямо вверх, выше и выше, а земля осталась внизу...
Аэно вцепился в руки Кэльха и заорал, восторженно, срывая голос в каком-то диком кличе, из которого огненный маг смог вычленить только уже знакомое: «Айэ, Эфар!». Засвистел в ответ ветер, донес смех нехо, взметнул их выше, еще выше, так что, казалось, скоро и самая высокая вершина Янтора окажется внизу. Конечно, это было просто ощущение: дышалось пока еще вполне вольно, воздуха хватало. Но вид и отсюда открывался такой, что дух захватывало. А потом подъем внезапно перешел в полет, самый настоящий, с ветром в лицо и меняющимися местами землей и небом. Нехо Аирэн взялся показать сыну, что могла его родная стихия — и показывал, позволяя хотя бы раз в жизни насладиться тем, чего Аэно так и не выпало.
И не повторится больше никогда, вообще никогда. Через год в этот же день Аэно навсегда покинет Эфар-танн, чтобы начать совершенно новую жизнь, потеряв все, кроме имени и прозвища. Аэно-Аэнья. Потому, наверное, что Аэно все это осознал в этом полете остро, словно вырезанное на сердце, он смеялся, а ветер срывал с его ресниц слезы, уносил их, разбивая на мириады крохотных, невидимых капелек, вплетающихся в воду ледниковых ручьев, в радуги над водопадами.
Потом был не полет — парение. Медленное, неторопливое, дающее время прийти в себя, окинуть еще раз напоследок землю внизу. Они снижались, возвращаясь в Эфар-танн, и руки Кэльха почему-то сжимались особенно крепко. Когда же и парение закончилось — уже во дворе замка, Аэно отпустили, и он, пошатываясь, словно пьяный, шагнул к отцу. И нехо обнял его, осторожно, бережно, словно опасаясь ударить вьющимися вокруг потоками ветра.
— Спасибо, — пробормотал Аэно в его плечо, помедлил и отошел, повернулся к учителю, чтобы через миг стиснуть его в жарких объятиях, хрипло повторив свою благодарность, глубоко вдохнуть и опрометью кинуться куда-то в замок. Мужчины встревожено переглянулись — и рванули следом, не понимая, что случилось.
Аэно стремительно летел впереди, окутанный своей силой, нет, скорее, несся гигантскими прыжками, словно молодой, играющий от избытка этой силы, зверь. Только его пламя не поджигало больше гобелены, оно впитывалось в стены, и старый стылый замок становился чуточку, почти неощутимо теплее. Хорошо, что еще было довольно рано, и в коридорах почти никого не встретилось, только этин Намайо отшатнулся с дороги, вжавшись в стену. Но его пламя обтекло, не тронув, и этин проводил ошалелым взглядом пробежавшего мимо нехо и спешащего за ним огневика.
Закончился путь Аэно, путанный, пролегший почти по всем этажам, мимо всех важных мест — кухни, Янтарной башни, кабинета отца, собственной комнаты — в Учебной. С разбегу, с размаху, полыхнув напоследок, и рухнув на ступени, пытаясь отдышаться.
— Аэно?
— Аэнья? — раздалось почти сразу же, как нагнали и сели в двух сторон, подперев плечами.
— Самый лучший... подарок... отдариться в ответ, — с трудом переводя дыхание, прохрипел юноша. — Мне так хорошо... сегодня... Безумно хорошо!
— Не пугай так больше, — тихо попросил Кэльх. — Я уж и не знал, что думать. Хорошо хоть с нашим подарком угадал.
— Угадал, — Аэно улыбнулся, он уже отдышался, но отодвигаться не спешил совершенно, это был для него еще один кусочек подарка: те, кто не просто любим, как матушка или сестра, а еще и уважаем безмерно — рядом. — Я понял, что вы что-то задумали, но даже предположить не смог, что такое.
Отец на это только улыбнулся, не найдя слов, Кэльх встрепал и так разлохмаченные волосы.
— С днем рождения, Аэно.
========== Глава 18 ==========
Аэно смотрел на распускающиеся в белую кипень сады Иннуата и не мог поверить в то, что через три дня ему исполняется восемнадцать. Год пролетел так быстро, что он сейчас мог отметить его лишь по самым ярким вешкам, не все из которых были счастливыми или хотя бы радостными.
Весенняя медовая ярмарка — и этна Каано подносит сына, просит дать ему имя. То, настоящее, которое он будет носить во взрослой жизни. Это ведь все равно что прочертить человеческую судьбу. И он называет мальчика «Кэлэх» — «Счастье». Да, имя так похоже на имя учителя, только вот понимает он это гораздо позже, отплясав в огненном кругу.
Через полтора месяца на Кэльха нападает кто-то... Они так и не смогли дознаться, кто и почему — напавшего огневик сжег до хрупких угольков, и у него было веское оправдание: рядом стояли Аэно и вышедшая подышать свежим воздухом нейха Леата. Даже нехо Аирэн, взявшийся за расследование, не смог ничего обнаружить. Будто преступник возник из ниоткуда. Ох, как же это бесило отца! Но пришлось отступиться: он маг, но все же не чудотворец и не воплощенная Стихия.
Осенняя ярмарка — и рождение Аленто. Круг тогда полыхал во время их танца так, что люди глаза закрывали: Эфар приветствовал нового огненного. Не было в этом никаких сомнений, ничуть, ни на комариный носик: глазенки у брата были цвета самого чистого янтаря в мире.
Перелом года. Он прощался с Эфаром тогда, в последний раз выходя на ритуальный поединок с «горным духом», вкладывал в танец всего себя. А после в его руках даже не переломились — песком рассыпались старые кремни, выдав последние свои искры. Он нашел новые, специально ведь ходил к Орлу, где можно было отыскать такие камни, долго перебирал, пока не нашел идеально легшие в руку. Случайно — словно кто-то подсунул под ладонь оба, острые, как бритвы. Они напитались и его кровью, и его силой, так что прослужат еще не одному поколению нехо и нехинов Эфар-танна.
Город в утренней дымке был прекрасен, видимый со стены замка, словно на ладони. Аэно вдохнул чистый воздух полной грудью, вдохнул до боли за реберной клеткой. Запах цветущих деревьев доносился и сюда, воздух казался сказочным цветочным вином, которое пить — и не напиться никогда. Три дня... только три дня ему это вино пить и осталось. Уходить со стены не хотелось, но что-то потянуло назад. Он спустился во двор, пересек его и медленно зашагал по гулким коридорам, словно впервые в жизни рассматривая древние гобелены и мозаики. Трогал кончиками пальцев отзывающиеся теплом стены. Может, он и мало напитал замок тогда, в семнадцать, но потом, когда родился брат, постарался добавить еще немного. Пусть ему будет всегда уютно дома.
Он поднялся к себе, но прошел мимо своей комнаты, заметив, что дверь Кэльха приоткрыта. И растерянно замер на пороге, разглядывая обезличившее помещение. Ровненько, без единой морщинки, застеленная постель, погасший и пустой камин, ни одной вещи, что напоминала бы о том, что здесь два года прожил огненный маг. Как, куда, зачем — все эти мысли разом промелькнули в голове, упав куда-то в пустоту. Она воцарилась внутри, такая же потухшая и безликая, как опустевшая комната.
Оставив дверь распахнутой, Аэно рванул туда, где единственно мог быть Кэльх — в Учебную. И действительно нашел огневика там, сидящего, подперев подбородок сцепленными руками. Тот разглядывал сложенный в центре башни очаг, поднял голову, услышав приближающийся топот. Поглядел — и снова отвернулся, нервно поправив перекинутую через плечо дорожную сумку. Ту самую, с которой пришел в замок два года назад.
Аэно замер в проеме двери, вцепившись в косяки руками до боли.
— Ты же... — закусил губу, чтоб не завыть раненым зверем, отдышаться, переждать, пока сможет говорить хотя бы как-то. — Ты же обещал остаться, пока за мной не приедут!
— Я обещал сделать все, что должен, — странно бесцветным голосом отозвался Кэльх. — Три дня. Я должен уехать за три дня до твоего восемнадцатилетия.
— Почему?! — вскрикнул и оборвал сам себя, отцепился, открывая путь, вжался в стену плечом, виском. — Не отвечай, я понимаю.
Слова обдирали горло, как битый хрусталь.
— Делай, что должно.
— Делай, что должно, — согласием, с болью, со странной тоской — будто отражением его собственной. — Аэно...
Что бы ни хотел сказать Кэльх, он оборвал себя. С трудом, прикусив губу до крови, тоже странным отражением. Вздрогнул недоуменно, утер подбородок, поглядел на руку.
— Мне пора.
— Пора, — эхом отозвался юный нехин, не шелохнувшись.
Кэльху пришлось пройти мимо, почти коснувшись краем плаща его руки. Он спустился вниз, во двор, когда в башне закричала от неизбывной тоски и боли огненная рысь.
От вымученной улыбки сводило скулы, а во рту было горько и солоно от крови — иначе сдержать себя не получалось. Два дня полубреда, когда желание было только одно: взять коня и скакать следом. Справился. Улыбался, встречая посланников жениха, стоя рядом с отцом. Вместе с провожатыми приехал и брат, случайно встретились на пути, так вышло. Аэно улыбался и ему, хотя едва скользнул взглядом. Заметил отстраненно, что Айто повзрослел, стал еще больше похож на отца. Брат так же почти равнодушно глянул и прошел мимо, поздоровавшись с нехо.
Незнакомцы Аэно интересовали еще меньше. Трое воинов в странной форме, все при мечах, пожилой земляной и молодой, едва ли не ровесник Аэно, огневик. Они представились, но он не запомнил имен, только кивал, когда вроде бы требовалось. Потом появилась возможность уйти, и он ушел.
Пришлось явиться на обед, на ужин, и он даже заставил себя подчистую съесть все, что было в тарелках. Он не должен был показывать, что что-то не так. Насколько уж хорошо получалось... Аэно не знал. Почти все время он проводил в Учебной, делая вид, что тренируется. Возможно, именно так воспринимали его посиделки с Урушем не знающие ничего об огневиках.
К вечеру заглянул Айто. Не стал ничего спрашивать, вообще ни слова не сказал, только сел до странности близко — на нижнюю ступеньку лестницы, буквально в трех шагах. Сидел так какое-то время, наверное, сколько хватило сил, лучился тихим теплом. И уже на пороге обернулся, тихо сказал:
— Я пригляжу. И за Аленто. Не волнуйся хотя бы об этом.
На следующий день, уезжая, Аэно улыбался. И делал это так искренне, как мог, чтобы никто не заподозрил, что внутри него стальными когтями рвет душу в клочья боль. Поцеловал мать, сестру и Аленто, поклонился брату и отцу, птицей взлетел в седло. С собой он увозил совсем немногое. Все равно вся его одежда будет не к месту там, в Ташертисе, ему придется носить родовые цвета супруга, а никак не привычные серебро и лазурь. Хотя в седельных вьюках был припрятан парадный костюм в родовых цветах, его он наденет перед тем, как предстать перед будущим мужем. Пока же на нем была неброская дорожная одежда, любимая уна и куртка. Уходя из своей комнаты, он хотел оставить там и браслет, подаренный Кэльхом. Но... не смог. Кожаная плетенка с подвесками пряталась под манжетой куртки.
Ехали молча, с ним никто не порывался заговаривать. Наверное, уважали право попрощаться с домом и землей. С замком, с городом, с людьми, которые останавливались и смотрели вслед всадникам.
В прошлом году день рождения Аэно отмечали все, и в замке, и в городе. В этот же день не звучало ни смеха, ни поздравлений, даже подарков никаких не было, только эти долгие тревожные взгляды и тарелка с пирожками, появившаяся с утра около кровати, прощальный привет от этны Лааны. Он давился слезами, но съел один — сладкий, медово-ягодный. Остальные спрятал в дорожную сумку. Сейчас слез уже не осталось, только временами подкатывал к горлу соленый ком, но он держал лицо и улыбался тем, кто провожал его. Улыбался Эфару.
Путь им предстоял неблизкий, следовало пересечь несколько долин, подняться к перевалу Экора, чтобы, пройдя его, оказаться на другой стороне горной гряды. На Темных землях, в Ташертисе. Но до этого было еще дня два, не меньше. И неизвестно сколько пути там. Пути, который придется проделать с чужими людьми, перед которыми нужно держать лицо.
Аэно держал. Даже вечером, когда остановились в Лельяне, в крошечном трактире — держал, сумев не уйти сразу наверх, а сидеть за столом. Столы тут были маленькие, на четверых, так что воины отсели за один, а он с двумя нэх устроился за другим. Земляной — Аэно даже вспомнил его имя, нэх Кэддок — молчал, прихлебывая свой квас, зато огневик трещал за троих.
Он действительно был очень молод, поэтому отчаянно пытался казаться старше: щегольски запахивал плащ, сколотый брошью с крупным рыжеватым камнем, нацепил на запястья сразу по несколько тонких чеканных браслетов и отрастил жиденькую бородку клинышком, к которой то и дело тянулся, если руки не были заняты кружкой.
— Все эти договорные браки — блажь сплошная, как будто нельзя просто усыновить детей, — заявил он, когда монолог про красоту гор был закончен. — Вот тебе оно вообще надо, нэх Аэно?
Аэно промолчал, глядя на него в упор, так, что огневик не выдержал взгляда и опустил глаза в кружку. Молчал и нэх Кэддок, только почему-то усмехался.
— Вот и говорю — не надо, — наконец пробурчал огневик. — И вообще, я бы взял да и послал все в Бездну. Огнем хоть управлять умеешь?
— Умею, — холодно уронил Аэно, едва разжав губы.
Он сейчас был очень похож на своего отца в не самом добром расположении духа. Только что ветра вокруг не плясали и не свистели, как клинки удэши.
— Свечку зажечь, все такое? — огневик хмыкнул. — Только не хвались, что едва приняв силу, побежал на угли, как какой Солнечный. В общем, я к чему... Я бы на твоем месте послал все — и рванул, куда глаза глядят! Нэх везде место найдется!
— Крэш, — тихим рокотом прозвучал голос нэх Кэддока. И как только такой голос в не особо большом, приземистом теле помешался. — Еще немного — и твоим прозвищем будет Длинный Язык.
— Да ну вас! — искренне обиделся тот.
А Аэно рассмеялся, так же холодно, как и говорил, кивнул:
— Я запомню это прозвище, нэх Кэддок.
На это огневик грохнул кружкой об стол и, порывисто встав, вышел вон. По сравнению со спокойным, сдержанным Кэльхом... Да не выдерживал он никакого сравнения, горел вкривь и вкось, совсем не умея держать себя в руках и не понимая окружающих.
Хмыкнув, Аэно зажег на ладони яростное, почти белое пламя, опомнился, утишил его, превращая в крохотного рысенка, и отпустил на стол. Уруш тут же любопытно ткнулся носом в кусочек копченого мяса, положенный перед ним Аэно, улегся и обнял подношение лапками. От мяса вскоре остался только уголек, не давший даже дыма.
— Куда мы едем, нэх Кэддок? — Аэно пальцем поглаживал спинку довольного рысенка — это приносило успокоение. Еще больше его принес бы Уруш, на которого можно было лечь и зарыться в огненную шерсть, но за неимением такой возможности, приходилось довольствоваться малым.
— В земли рода Крови Земли. Тебе разве не говорили? — удивленно взглянул поверх кружки земляной, и бровью не поведший на столь явное проявление силы неприлично молодого огневика.
— Нет. Я не знаю даже имени моего жениха.
— Нэх Чемс Кровь Земли. Неплохой, в сущности, человек, — из уст нэха Кэддока это звучало весомо, чувствовалось, что тому же Крэшу такого определения в ближайшее время не видать. А возможно, и никогда.
Аэно словно наяву услышал негромкий размеренный голос, в который вплеталось потрескивание пламени в очаге Учебной башни: «В самом начале войны Темных и Светлых отряд последних захватил в плен трех молодых нэх из Огненных — двух братьев, старшего и младшего, и среднюю — сестру. История не сохранила, что им было нужно узнать, но старшина отряда приказал пытать нэх, пока не расскажут все, что знают. Первым умер старший огневик, не сказав ни слова, и смерть его была страшной. Следующей стала сестра».
Он помнил, как озлился на этих словах, и вовсе не на возможный поклеп на Светлых — нет, на то, что те посмели тронуть женщину, война там или не война.
«Ее мучили на глазах у младшего брата, и, когда она, наконец, умерла, так же, как старший, не промолвив и слова, никакие путы и заклятья не сумели сдержать силу юного нэх. Он поднял вулкан, дозвавшись до самой Крови Земли — огненной лавы. В ней упокоились тела его родных, она же пожрала насильников и убийц, и тогда юноша поклялся, что, раз эта земля приняла его кровь, ему ее и защищать, отныне и до веку, не жалея той крови, что течет в его жилах. Он взял себе прозвище — Кровь Земли, а пошедший от него род, до сих пор владеющий тем майоратом, принял его родовым именем».
Аэно прикрыл глаза, кивнул:
— Если он похож на своего предка, возможно.
— О том не мне судить, — нэх Кэддок отставил опустевшую кружку. — Идем спать, завтра постараемся успеть перебраться через перевал. Не нравятся мне горы, опять по весне ворочаются.
— Перевал Экора всегда неспокоен, — пожал плечами Аэно, поднимая Уруша на ладони и пряча-гася его у сердца. — Доброй ночи, нэх Кэддок.
— И тебе, нэх, и тебе...
Привычно-туманное утро Аэно встретил на крыльце трактира, глядя, как разгорается пурпуром, алым, золотом туман, как оседает он на зелень алмазными каплями. Отсюда все еще прекрасно виден был пятиглавый Отец Ветра, и Аэно, повернувшись в сторону его золотой короны, шепнул привычное:
— Айэ, Эфар.
После Лельяна пошли только ата-ана и крохотные хутора, вскоре исчезли и они: дорога запетляла между серо-белых скальных клыков, потом и вовсе принялась карабкаться вверх, выше и выше, к седловине перевала. Где-то здесь, среди разнотравных уступчатых террас, прятались пастушьи поселения; проезжая мимо, они видели мужчин в косматых шапках и тяжелых войлочных плащах, стороживших отары тонкорунных овец и провожавших маленький отряд суровыми и настороженными взглядами. Еще выше, где уже не было трав, только мхи, Аэно почудился внимательный, но чуждый всему человеческому взгляд в спину. По сторонам от узкой тропы то и дело с шорохом и стуком срывались вниз потревоженные весенними водами и тающими снежниками мелкие камни.
— Просыпаются, — проворчал в один из таких моментов нэх Кэддок.
Ехавший позади Аэно Крэш услышал, заозирался беспокойно, теребя поводья. Ему, равниннику, горы наверняка и так казались чужими, страшными; если земляной их хотя бы чуял и немного понимал, то огневик чувствовал себя совершенно не на своем месте. Даже притих, язык прикусил.
— Здесь лучше не шуметь, — заметил Аэно. — И спешиться. Если начнется камнепад, лошади понесут.
Наверное, только его кобыла осталась бы покорной руке всадника, по крайней мере, она была из конюшен Эфар-танна и привычна к горам. Он спешился первым, крепко взял лошадь за повод под самыми трензелями, чтобы в случае опасности суметь уложить ее на землю. Взбесившееся животное способно натворить больше бед.
— И как вы тут только живете... — пробурчал позади Крэш.
— Помолчи, — не повышая голоса, одернул его нэх Кэддок. Обернулся, заглядывая за спины, проверяя, следуют ли их примеру воины, но у тех выучка была явно получше, чем у огневика, даже неявные приказы нэх они выполняли споро и без возражений. Так и двинулись дальше.
Только поэтому все остались живы, когда все же загрохотало, когда посыпались первые мелкие камешки, а за ними почти сразу рухнула сорвавшаяся с нависающего над дорогой «козырька» глыба, перекрыв путь. И на этом, как ни странно, обвал утих. Словно тот, чей взгляд Аэно чуял, давал ему последний шанс одуматься или хотя бы подумать еще — нужно ли ему на ту сторону? Что его ждет там? Не проще ли взлететь в седло, пока нэх Кэддок осторожно обследует преграду, прислушается к горам, попытается расколоть глыбу, чтобы ее можно было убрать с дороги. Послать лошадь в галоп, не опасаясь, что та переломает ноги, потому что этого не будет — его пронесут словно на ладони от перевала к подножью, перед ним проляжет дорога к Алому, через который куда проще перейти на Темные земли, и Кэльх наверняка воспользовался им...
Аэно закричал бы, если бы не опасался, что рухнет весь скальный козырек, подточенный водой и зимними морозами. Просто закричал бы, без слов умоляя прекратить, ему и так больно! Но он молчал, стоял, мерно поглаживая дрожащую кобылу по шее, смотрел, как по воле земляного идет трещинами скальный обломок, потом рассыпается мелким щебнем, как воины оттаскивают самые крупные обломки, а огневик, осторожно направляя силу, сплавляет мелкие в ровное полотно, чтобы можно было пройти.
— Вперед, — негромко приказал нэх Кэддок, когда камень остыл, и Аэно подчинился.
Когда седловина перевала осталась позади, в спину толкнулся ветер, словно тихий печальный вздох.
— Айэ, Эфар, — прошептал юноша, поднимая руку в прощальном жесте.
Пока спускались, не отпускало ощущение, что он входит в озеро. Сначала по колено, потом по пояс, вот уже по плечи — а там и с головой сейчас скроет. Аэно не смог бы объяснить это, выразить словами, просто понимал: так ощущается чужая земля. Иная, не враждебная, не злая, просто... Чужая. Темные земли встречали его сдержанно и спокойно, не объявляя врагом, но и не признавая своим. Ты пока гость, — примерно так говорили они. Посмотрим, чего ты стоишь. Посмотрим, достоин ли.
Самое смешное, что поначалу он и отличий-то не видел. Пастухи со своими отарами, небольшие поселения, даже говор знакомый, пусть и немного иной, чуть более резкий, гортанный. Помягче, чем у Кэльха будет, но и до напевности родной речи далеко. В городке, где остановились уже совсем затемно, все понимал, все узнавал. Отличия начались позже.
Горы остались позади, маячили на фоне неба, но отдалялись с каждым днем пути. Холмы, которые простирались по эту сторону, заросли не особо густым, уже одевшимся в листья лесом, становившимся все выше, по мере того, как выглаживалась, ложилась ровней земля. Крэш трещал без умолку, расхваливая родные края, нэх Кэддок морщился, но почти не одергивал огневика, его слов хватало ненадолго. Просто ненавязчиво приглядывал за Аэно, готовый прийти на помощь, если потребуется.
Потому что равнины уже всерьез отличались от гор. Раньше Аэно не мог представить, что можно ехать — а шелестящие листвой ветви деревьев будут смыкаться над головой час за часом. Или что так же долго будут тянуться вдоль дороги поля с уже налившейся, колосящейся пшеницей. Она еще была зеленой, а не желтой, солнечной, и казалось, что это просто луга, вот только разнотравье странное. Даже земля здесь была другая, черная, жирная, дарящая жизнь высоким, местами выше человека, травам. Они встречали такие, проезжая мимо луговин и по лесным полянам.
В первом же городке, раскинувшемся широко и привольно, тоже было непривычно. Здания здесь были тяжеловесные, основательные, но с яркой рыжей черепицей, сияющей на солнце так, что прикоснись — обожжешься. И люди — люди тоже были другие, напоминающие Аэно этина Йета или Кэльха. Массивные и грузные или, наоборот, жилистые, порывистые, они с интересом смотрели вслед проезжающему сквозь город отряду, переговариваясь на почти знакомом, но неуловимо отличном языке.
Здесь, после второго дня пути от гор, было уже жарко, и Аэно скинул куртку. Воздух казался густым и неповоротливым, он даже пах по-другому, непривычно тяжело, забивая ноздри запахом прелой лесной подстилки, незнакомых деревьев, цветов, зеленеющих полей. Все чувства просто вопили о том, что вокруг что-то неправильно, не так. Дома в это время только лезли из земли тонкие всходы, поля — крохотные квадратики, полоски, там, где только можно было найти пригодную для возделывания землю, — щетинились зелеными иглами, полыхали белым и розовым цветом сады — низкорослые, словно корявые кустики, деревца, жадно вцепившиеся в каменистую землю, на краткий срок одевались в ароматные облака цветов. Аэно зацепился за это несоответствие, подогнал кобылу каблуками, равняясь с нехом Кэддоком.
— Почему здесь так, словно уже лето? Поля в зеленом уборе... И сады отцвели.
— Потому что сейчас лето, — пожал плечами тот.
— Но ведь только весна! Скоро будет праздник Первого меда... — растерянно сказал юноша.
— Так то в горах. У нас уже и зеленая дымка давно сошла, листьями развернулась, — хмыкнул нэх.
Аэно вздохнул, придерживая кобылу, чтобы вернуться на свое место в отряде. Подумав, снял и уну, аккуратно свернул и сунул в седельный вьюк, оставшись в одной только рубахе. Некоторое время спустя расстегнул и браслеты, закатывая рукава — было жарко и душно, так, как никогда не бывало в Эфаре.
— А это у тебя откуда? — сунул нос поближе неугомонный Крэш.
Нос у него был короткий и вздернутый, по нему так и хотелось заехать локтем. Аэно снова сдержался, понимая, что вот именно сейчас очень, просто безмерно благодарен отцу за строгое воспитание и терпение.
— Подарок, — ладонь накрыла запястье с намотанным на него плетеным шнурком с подвесками, словно чужой любопытный взгляд мог повредить ему.
— А, ясно, — Крэш потерял интерес моментально, отвернулся, принявшись мурлыкать себе под нос какую-то песенку, барабаня в такт по бедру. Кажется, здесь подарки были чем-то особенным, к чему даже такие настырные личности, как он, не лезли.
На ночь опять остановились в трактире. Похоже у нэх Кэддока — а именно он, без сомнения, был командиром небольшого отряда — не было приказа везти Аэно как можно быстрее. Нет, они не медлили, но и не спешили. Въехали в город вечером — хорошо, значит, вечер проведут, отдыхая, дальше не поедут. Поедят, поспят, погреются у очага. Крэш грелся, плюхнувшись прямо на пол и ни капли не смущаясь людей в зале, жмурился от удовольствия. Потом вытащил из пламени за шкирку клочковатого огненного кошака и потащил наверх. Наверное, хотел прогреть постель: камин в общем зале будет гореть еще долго. Кошак висел тряпочкой и только хвостом подергал, когда им задели перила.
Аэно во время таких ночевок доставалась отдельная комната. То ли дань уважения, то ли нежелание стеснять чужим присутствием. То ли еще один шанс сбежать: открыть ночью окно, спуститься к конюшне, и поминай, как звали. На окно он долго глядел только в первый раз, после чего лег спать. И больше даже не задумывался об этом.
Путь по Ташертису занял почти полторы недели, за которые Аэно слегка свыкся с жарой и притерпелся к духоте. И только удивленно хлопал глазами, когда понял, что его спутники считают эту погоду довольно прохладной, услышав на вечернем привале, как воины ворчат между собой о не особенно теплой весне.
— Простите, что влезаю в разговор, — он воспитанно остановился в шаге от них, — но какая же, по вашему, теплая весна?
Боль за время пути притупилась, хотя тоска осталась, но уже не столь острая, только выматывающая и тягучая, как каменная смола. А еще остался страх: кто-то ведь подослал к Кэльху убийцу, и то, что огненный его сжег, еще не значит, что организатор потехи прекратил свою охоту. Аэно иногда ночами просыпался от выматывающе-страшных снов, ему снились лавины, наводнения, удушающие смерчи, и всегда в эпицентре мелькали выгоревшие до рыжины волосы, рассыпалась и гасла, не сумев помочь и спасти, огненная обережь. Аэно просыпался от того, что во сне прокусывал до крови губу, вызывал Уруша и долго лежал лицом в его шерсть. Так и засыпал. К утру огненный рысь рассеивался, но все равно это было гораздо лучше, чем ничего.
Аэно устал отмалчиваться, тянуло пообщаться, пусть и с чужаками, но ведь скоро ему придется стать для них своим, так почему не начать сейчас? И он отчаянно скучал по человеческому теплу, ведь большую часть пути проехал, закрываясь ото всех. Сейчас же жадно прислушивался к тому огню, что был частью этих людей.
— Теплая — это когда ветер не с ваших гор, — охотно пояснил ему старший. У этих троих была какая-то своя, внутренняя иерархия, и говорил один, с непривычно короткой курчавой темной бородкой.
— Может быть, ветер провожает огонь, — усмехнулся Аэно. — Мне здесь жарко.
Вояки понимающе посмотрели на его тонкую сорочку, у которой он распустил рукава только ради того, чтобы не расчесывать потом укусы незнакомых, но страшно неприятных насекомых, которые препротивно гундели ночами над ухом, но были неуловимы.
— Свыкнетесь, нэх, — наконец пообещал бородатый. — Вы, огневики, к такому быстро привыкаете, и года не пройдет.
Аэно мысленно взвыл, но сказал совсем не то, что просилось на язык:
— Расскажите о земле, куда мы едем, этин?..
— Тульп, — представился тот и глянул на своих. Те шустро подвинулись, давая место у небольшого костерка, на котором грели воду для похлебки. Тут даже еду ели другую, больше налегая на похлебки и каши, на хлеб и сыр из коровьего молока.
— Садитесь, нэх, вам у огня, наверное, приятней будет? А земля... Да обычная у нас вроде земля. Вы о чем именно-то узнать хотите? Мы к Светлым в первый раз захаживаем, сами отличий не видели.
— Обо всем, — Аэно устроился на отведенном ему месте, краем глаза замечая мелькнувшую на губах нэх Кэддока усмешку и почти изумление на лице Крэша. Похоже, тот ждал от него совсем иного? Чего же — что Светлый негодующе взовьется на предложение присесть у солдатского костерка?
— Учитель многое рассказывал, но только о Ташертисе в общем или о своей земле, а мне интересны те мелочи, которые для вас показались бы обыденностью.
— Ну и вопросы вы задаете... Впрочем, как любой нэх, — хмыкнул Тульп. Пошевелил веткой хворост в костре, задумался. — Ну, вот женщины у нас посмелее будут. Ваши-то какие-то запуганные.
— Хм, с чего вы это взяли? — всерьез изумился Аэно, прекрасно знавший, какой бывает горская женщина.
— В трактирах всё хозяева, хоть бы одна хозяйка, в домах тоже всем мужчины заправляют... Уж это-то мы успели заметить. Да и нехо ваши только мужчинами бывают, не в обиду вам, нэх.
— Моей многопрабабкой была великая нейха, глава рода, Ниида анн-Теалья, — качнув головой, сказал юноша. — Могущественная магесса Воды, уважаемый ученый. Наши женщины... Есть мужская работа, и есть женская, и я первым посмеюсь над глупцом, который решит, что мужская тяжелее. Наши мужчины оберегают дарительниц жизни. Я говорю не за весь Аматан, лишь за Эфар. Вы сказали — в трактирах сплошь хозяева. Но кто первым встретит разбойников, ворвавшихся в трактир? Кто прикроет собой двери в жилую часть или на кухню, чтобы женщины могли уйти или взяться за оружие? А если вы думаете, что в доме всем заправляет мужчина — то вы судите по замку Эфар-танн, не зная ситуации. В замке хозяйка всегда женщина, но матушка долго и тяжело болела, и лишь поэтому ключи при поясе у отца и у этина Намайо, а не у нее и распорядителя. Она поправится совсем, и все станет так, как правильно. В замке есть та работа, что требует мужских рук, и та, в правильном исполнении которой понимает только женщина. Как и в самом маленьком ата на одну семью.
— Ну я ж говорю — не были мы у вас толком, — развел руками Тульп. — Зачем вы так сразу-то, нэх? А если все так, как говорите — то и хорошо. У нас-то не важно, кто ты есть, важно, как ты себя показал.
— У нас тоже судят по делам. Но что, если поступивший достойно в одном, поведет себя подло в другом?
— По заслугам и получит, — пожали плечами в ответ. — У нас-то Совет Советом Чести зовется — думаете, зря?
— Нет, я так не думаю. Вы сказали, этин Тульп, что ваши женщины смелее — как это?
— Сами себе хозяйки они. Захочет какая трактиром управлять — так чего ж нет? Если сможет — молодец, хорошая хозяйка. И с землями так же, и с военным ремеслом. Моя сестра, знаете, как мечом машет? Ух!
Аэно усмехнулся, но снова сдержал то, что говорить не стоило. В Страже Островов служили и нейхи, и нейхини, и управлялись с оружием и магией не хуже мужчин. Горская женщина, столкнувшись на тропе с диким зверем, могла вернуться домой со шкурой, девочек с детства учили владеть и ножом, и самострелом, и обережью. Но быть воинами все же обязанность мужчин.
— Лучше садитесь есть, нэх, — по-своему поняв его молчание, посоветовал Тульп. — Завтра до самой ночи ехать, зато послезавтра уж до места и доберемся.
Аэно кивнул и спокойно принял от одного из воинов миску с похлебкой, не возвращаясь к костру нэх. Готовили-то все равно на всех, так чего скакать, как блоха? Ел и думал, что лучше бы путь длился еще долго. Он не хотел его окончания.
После ужина Аэно пожелал доброй ночи сопровождающим и, мысленно, спокойных снов себе, устроился в спальном мешке, брошенном на нарубленные ветки местного растения, похожего на горный стланик, так же горьковато и смолянисто пахнущих, отчего казалось, что, стоит закрыть глаза, и он окажется дома, в Эфаре — десять лет назад, когда сбегал ночевать с товарищами, ловить пятнистую верткую рыбу-льех в быстрых и глубоких ручьях...
Он почти уже уснул, почти уже увидел во сне Эфар, когда в дрему вполз тихий разговор нэх, счевших его спящим.
— Они что, в этих горах, реально все такие? — Крэш фыркнул, будто недовольный кот. — Это надо же, вести себя так! А как кичились, как кичились поначалу: нехо, замки, майораты!
— А тебе что, свой замок хочется? — лениво откликнулся нэх Кэддок. Аэно только сейчас задумался: почему один нэх, а к имени второго такой приставки не делают? Молод? Не заслужил, ведь не именовали этинами совсем еще юношей?
— Да ну вас, — привычно откликнулся Крэш. — Тоже мне — замок... Я просто не понимаю, он то нос до небес задирает, то держится со всеми так, будто ему эти все ровня!
— Он — нехин, Крэш. Второй сын в семье могущественного хозяина майората, это тебе ни о чем не говорит? — нэх Кэддок совершенно явно иронизировал, после Кэльха Аэно научился различать эту затаенную иронию в чужих речах.
— Ну тогда и я нехин! — парировал Крэш. — И что?
— И ничего. Спать ложись, завтра носом в седле клевать будешь.
Аэно тихо дышал, внутри изумляясь: нехин? Но... плохо воспитанный, однако выходит, нехин. Впрочем, он тоже не имел права судить человека по первому впечатлению. Он не был знаком с семьей Крэша, не был его товарищем или другом и ничего не знал о нем самом, кроме имени и зверя. Хотя вот ободранность огненного кошака просто злила. Ну что ты за нэх, если твой зверь такой... неухоженный, что ли?
— Спите, нэх Аэно, вас тоже касается, — прогудел земляной, и Аэно, усмехнувшись в меховой полог мешка, отпустил себя в сон окончательно.
========== Глава 19 ==========
Следующую ночь отряд провел на постоялом дворе. Нэх Кэддок велел хозяину согреть воды, и Аэно, искупавшись и хорошенько выполоскав волосы от дорожной пыли и пота, приготовил для себя парадный костюм, начистил сапоги и решил, что примет свое будущее, как должно. Так что утром в общий зал постоялого двора спустился нэх Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья, каким ему подобало явиться пред очи жениха. Воспитание, как говорится, выпирало.
Крэш, возивший ложкой в миске каши, вытаращил глаза, этин Тульп уважительно присвистнул, потом спохватился и извинился. Нэх Кэддок привычно ухмыльнулся в кружку.
— Едем. К обеду как раз и успеем.
Единственное, что выдавало весь душевный раздрай молодого нехина тем, кто умел смотреть и видеть — браслет, который Аэно сжимал в кулаке так, что тонкие кромки серебряных пламенных язычков больно врезались в ладонь. В остальном же он был безупречен. Наверное, отец бы даже похвалил.
За переживаниями почти не заметил, как нэх Кэддок сурово глянул на Крэша — и тот пришпорил своего коня, довольно быстро оторвавшись от основного отряда. Обнаружив его отсутствие, Аэно не стал ничего спрашивать. И так ясно: послали предупредить о скором приезде.
Время и дорога тянулись, как ему казалось, бесконечно. Он не забывал посматривать по сторонам, и ему почти уже нравилось то, что видел. Род Кровь Земли крепко держался за свой майорат, и земля казалась ухоженной и богатой. Несравнимо более богатой, чем Эфар, но все равно родные горы были в тысячу раз более красивыми.
Когда подъезжали, и из-за деревьев показался замок, Аэно удивленно привстал на стременах. Да, род Крови Земли, оказывается, жил в замке. Оно и понятно, строилось тут все еще в военное время, когда требовалась надежная защита пропитанных своей магией стен. Аэно даже заподозрил, что в этом роду далеко не все огненные, скорее уж пополам с земляными: лава же, расплавленный камень, не совсем чистый огонь. Вот и замок был... Приземистый, раздающийся вширь, темного камня, он давил, нависал и казался мрачным, неприветливым. Будто в самом деле вулкан, спящий, но в любой момент готовый проснуться и выплеснуть свою ярость на потревожившего хрупкий покой. Никакого сравнения с летящим над горами Эфар-танном, это были настолько разные замки, что их и одним словом-то с трудом назвать получалось. Аэно понял, что, даже прожив в этом замке всю оставшуюся жизнь, не сможет считать его уютным домом. Понимание пришло сразу и так полно, что пришлось прикусить щеку, чтобы не застонать от отчаяния. Он привыкнет, он должен привыкнуть. Но и только.
Вокруг замка пролегал глубокий ров, а за ним был крутой, словно специально срытый или наоборот, возведенный магией или руками людей холм, из которого замок и вырастал, напомнив Аэно могучий пень, виденный им в местном лесу. Все верно: на равнине атакующие замок противники могут взять его нахрапом, к примеру, пехота, несущая лестницы, должна разбежаться, чтобы поставить свое орудие и силой инерции поднять его на стену. Но тут-то и ждал бы ее сюрприз — через ров не перескочить так просто, разгон будет потерян, да и попробуй-ка еще вскарабкаться после на холм, а под стеной и места не хватит, чтоб упереть лестницу. А если упирать ото рва — не хватит длины, чтоб подняться. Аэно одно время увлекался хрониками войны и фортификацией, правда, надолго его увлечения не хватило, но принципы он сумел уловить.
Сейчас холм порос редкой травкой, через ров был перекинут спокойно лежащий мост, а ворота замка — открыты. Но назвать это зрелище приветливым не получилось бы при всем желании. Это все было пылью, присыпавшей воинский доспех. Один взмах руки, и улетит облачком, а черненый металл снова будет готов к бою.
Во дворе их уже встречали. Какой-то мальчишка принял поводья, занялся лошадьми, этин Тульп, поклонившись напоследок, повел своих куда-то в боковую дверь. Кажется, его миссия на этом заканчивалась.
— Идем, — позвал нэх Кэддок, направившись к основному зданию.
И Аэно зашагал за ним, неосознанно закрываясь. Уже почти дойдя до ступеней, ведущих в замок, он почувствовал... нет, не чужое тепло или силу, просто взгляд. Изучающий и тяжелый. Поднимать голову и искать, кто это был, не стал — не стоило труда догадаться и так.
Внутри, за мощной, раза в два толще, чем даже в Эфар-танне, дверью оказалось все так, как он и представлял. Зал, в дальнем конце которого неширокая лестница наверх, отнюдь не мраморная, с тяжеловесными перилами из темного металла. Каменный пол, ничем не украшенный, узкие окна-бойницы, их здесь и было-то всего два, почти не дававшие света. Зал освещали факелы, горевшие ровным ярким пламенем. На стенах висели темные от времени то ли гобелены, то ли знамена, по одному по обе стороны от лестницы.
— Идем, нэх Аэно, — снова повторил земляной, и юноша понял, что замер посреди зала, рассматривая убранство.
Пришлось шагать дальше, подниматься по лестнице, чтобы оказаться в начале непривычно-узкого и полутемного коридора.
— Вон туда, — нэх Кэддок указал рукой на его конец, где возвышались еще одни двери.
Аэно стало ясно: провожать его никто не пойдет, за ручку к жениху не подведет, и знакомиться предстоит самостоятельно. Он чуть склонил голову, благодаря земляного, и пошел, слушая необычно глухой стук каблуков по каменным плитам. Из-за нужных дверей навстречу выметнулся Крэш. Ухмыльнулся, подмигнул, прошмыгнул мимо по коридору, только полы плаща следом летели, как распушенный кошачий хвост. Аэно глянул ему вслед: интересно, что уже успел доложить жениху этот огневик? Впрочем, он сейчас сам все узнает.
Тяжелая дверь поддалась неожиданно легко, он думал, что придется налегать плечом, но хватило легкого толчка. Провернулась на бесшумных петлях, только внутри стены что-то словно булькнуло, и остановилась, даже не качнувшись назад — похоже, хитрые противовесы, или иной механизм, не давали ей закрыться обратно, пока сам не толкнешь.
За дверью был кабинет, такой же темный, с массивной тяжелой мебелью и плотными занавесями на окнах. Света было мало, горела только лампа на столе, да откуда-то сбоку падали отсветы пламени очага, выхватывая контуры стоящих вдоль стен шкафов. Хозяин кабинета сидел за столом, поднял голову, когда открылась дверь. Встать навстречу гостю он даже не потрудился, только кивнул:
— Нэх Аэно? Входите.
Внутри вспыхнуло раздражение, почти сразу подавленное. Но все равно оно было: радушный, да и просто вежливый хозяин приветствует гостя, тем более, желанного и весьма долгожданного, стоя.
— Приветствую вас, нэх Чемс Кровь Земли, — он шагнул за порог, толкнул створку назад, сделал предписанные три шага от двери и поклонился.
Пока еще, не зная, как сложатся его отношения с этим человеком, он выбрал поклон младшего старшему, просто подчеркивая разницу в возрасте и опыте. Она была, эта разница, мужчине за столом шел, наверное, пятый десяток. Он выглядел довольно молодо, если бы не выдавали возраст и не слишком-то хорошо сложившуюся судьбу седые пряди на висках, особо заметные среди темных волос, и резкие морщины вокруг глаз. Будто много щурился или морщился от боли.
Он не поднялся и сейчас, чтобы ответить на поклон, только снова кивнул, откинулся на спинку кресла, разглядывая Аэно.
— Честно говоря, я вас уже и не ждал, — заметил он. — После всего услышанного.
Аэно вспыхнул и исполнился досады на себя за это неуместное проявление эмоций.
— Я не могу знать, что вы слышали обо мне от Крэша, нэх, — голос, хвала Стихиям, остался ровным, в нем не прорвалось ни одно чувство из тех, что, как кровь из уже начавшей подсыхать и снова потревоженной раны, сейчас выплескивались из его души. — Но не отказался бы услышать сейчас.
В ответ Чемс рассмеялся. Смех внезапно оказался приятным, мягким, бархатистым, и совершенно не обидным. Будто проглянуло из-под черной корки застывшей лавы настоящее, яркое нутро.
— Хорошего же вы обо мне мнения, нэх, если думаете, что я полагался только на слова этого прохвоста, — отсмеявшись, заметил он. — Нет, Крэш всего лишь уточнил, что вы ни разу не пытались отклониться от нужного пути.
— Значит, вы говорили обо мне с учителем.
Это тоже удалось произнести ровно и без эмоций. Их было много, но все же главными были радость и облегчение: Кэльх добрался сюда живым и здоровым, слава Стихиям!
— Касательно остального... Я делал, что должно.
На этот раз Чемс кивнул с улыбкой.
— В этом я тоже не сомневался. Ты хорошо воспитал его, хранитель.
До Аэно даже не сразу дошло, что хозяин кабинета смотрит не на него, а куда-то мимо, в темную половину комнаты. Светлое пятно очага ничего не давало разглядеть, и только когда рядом шевельнулось что-то, стало ясно: там стоит человек. Аэно прищурился, пытаясь рассмотреть его, хотя смысл сказанного Чемсом был предельно ясен. К кому еще мог обращаться жених, если не к Кэльху, с такими словами?
Огонь вспыхнул чуть ярче — в нем, вопреки ожиданиям, пошуровали кочергой. Осветил контуры знакомого лица, плотно сжатые губы, отразился в глазах.
— Я обещал, что никто не запрет тебя в клетку, — наконец сказал Кэльх. Голос звучал до странности ровно, потухше, будто он сдерживался из последних сил или уже прогорел, и сил этих не было, не осталось.
— У тебя теперь есть выбор, Аэно. Два пути. Ты доказал, что можешь идти обоими.
На свою беду и на счастье Аэно, Кэльх учил слишком хорошо. От замершего посреди кабинета юноши не доносилось ни единого всполоха, на окаменевшем в маске вежливого внимания лице не мелькнула ни одна эмоция — и за это следовало благодарить жесткое воспитание воздушников и Кодекс.
— Впервые слышу о выборе, учитель. Но готов узнать о нем, — короткий полупоклон в его сторону был выверенным и плавным.
— Делать, что должно, — усмешка ни капли не напоминала привычную теплую улыбку огневика. — Войти в чужой род или стать моим учеником, хранителем. Это не прозвище, Аэно, это — обязанность. Хранить все вокруг. Считать весь мир своими землями, за которые, если будет необходимость, выгоришь дотла. Иметь силы бросить все, что тебе дорого, и бежать спасть абсолютно незнакомых, возможно даже ненавидящих тебя людей. Возвращать равновесие Стихий. Что выберешь?
— Ты был со мной в Эфаре, — помедлив, заговорил Аэно. — И в Неаньяле, в Круге Чистых. Ты знаешь меня лучше, чем отец и матушка... — Аэно не закончил мысль, оборвал себя: не время. — У меня в самом деле есть выбор, нэх Чемс? — теперь он снова смотрел на хозяина кабинета, смотрел требовательно и очень внимательно. — Мой отказ стать вашим супругом никак не ударит по моей семье или по вам?
— После такого вопроса выбора действительно нет, — серьезно заметил Чемс. — Потому что только хранитель задумался бы об этом, а не о своих желаниях. Нет, нэх Аэно, ваш отказ никак не повлияет на мои планы или честь вашего рода. Молодых нэх, которым стоит дать шанс стать чем-то большим, много. Настоящих хранителей — мало.
— Благодарю, — Аэно снова поклонился, чувствуя, как распускается внутри колючий, как утыканный шипами клубок, узел. — Желаю вам найти того, рядом с кем станет теплее. Если позволите, я хотел бы поговорить с учителем.
— Если ты не устал с дороги — я хотел бы выехать сейчас же, — отозвался Кэльх.
— Выбирайте сами, хранители. Я всегда рад видеть вас в своем доме. Если решите остаться — то слуги приготовят вам комнаты. И, что бы ты ни говорил, Кэльх, обязанность всех людей помогать вам, чем только можно, — Чемс развернулся вместе с креслом и выехал из-за стола.
Именно выехал, оказалось, к креслу приделаны колеса, которые раньше закрывала столешница. Ловко остановившись около Кэльха, Чемс протянул ему руку. Они обменялись крепким пожатием, после чего Кэльх коротким жестом указал Аэно на дверь.
Юноша, бросив только один мимолетный взгляд и заметив, что ног у его уже несостоявшегося жениха нет, ничем не показал, что заметил это увечье. Он сумел увидеть в безногом маге не согнутого невзгодами воина, и потому видел его цельным. Поклонился, только теперь в обычный с виду поклон младшего старшему вложил все тепло и всю благодарность, что только мог отыскать в себе сейчас, раскрывшись и полыхнув для обоих магов почти зримым пламенем. И в ответном прощальном кивке увидел уже не пренебрежение — попытку оказать должное уважение, раз уж его нельзя выразить иным способом.
В коридор Аэно вышел первым, Кэльх шел следом, прикрыв за собой дверь. Теперь было ясно, зачем там сложные механизмы — чтобы хозяин мог спокойно попасть внутрь, не воюя с тяжелой створкой. Вниз спустились в том же порядке, так же молча, под удивленным взглядом сидевшего на краю перил и что-то жевавшего Крэша.
— Спасибо за дорогу, — Аэно усмехнулся ему. — Твои разговоры скрашивали ее.
Закрываться снова он не стал, вернее, не закрылся целиком, только приглушил свою силу.
— Э... Пожалуйста, — только и нашелся ляпнуть Крэш, не ожидавший таких слов и ощущения чужого огня. — А ты... В смысле, вы куда?
— Мне позволили выбрать свой путь, и я выбрал.
— А, — Крэш хмыкнул, сунул в рот остатки пирожка, который сжимал в кулаке, и, прожевав, заметил: — Ну я бы тоже что другое выбрал, оно и ясно.
— Что ты имеешь в виду?
Аэно и так понял, но сперва хотел убедиться, что первое впечатление не было обманчивым.
— Ну, сидеть тут на привязи около кресла нэх Чемса — тоже мне, судьба. Детей плодить невелика премудрость, и дурак справится. А быть не годным и не нужным ни на что кроме этого... — Крэш передернулся. — Хоть куда, чем так.
— Я уезжаю не поэтому, — сдержанно заметил Аэно, хотя разговор стал ему неприятен, как и собеседник. — И быть супругом нэх Чемса — это не значит лишь наплодить для его рода наследников. Я с радостью стал бы ему опорой и, если бы сумел — другом.
— А почему? — Крэш поглядел на него, на тихо стоявшего Кэльха, снова на Аэно. Видно было — силится понять, но пока не может.
— Потому что выбрал долг, что тяжелее горного хребта и легче пера серебряного тапи. Айэ, Крэш, может быть, еще увидимся.
— Пока, — растерянно донеслось уже в спину.
Аэно, заметивший, куда именно отвели лошадей после их приезда, туда и направился. Оставаться он не хотел, замок, несмотря на то, что хозяин его юному нехину понравился, все равно подавлял и казался неуютным. Лучше уж переночевать в придорожном трактире или вовсе под открытым небом, чем здесь.
Лошадь, на которой он приехал, успели расседлать и накормить, мальчишка, наверное, помощник конюха, уже собирался чистить ее и очень удивился тому, что Аэно попросил принести все назад.
— А ваша лошадка, нэх, уже оседлана, — мальчишка улыбнулся Кэльху. — Как вы и сказали.
Аэно бросил на огневика задумчивый взгляд, пытаясь понять: собирался ли Кэльх снова сбежать, как из Эфар-танна, да не успел, или намеревался уехать после разговора с учеником. Или, может быть, он хотел убраться отсюда побыстрее, чтобы не видеть глупца, который выбрал легкую дорогу, реши Аэно остаться и стать супругом нэх Чемса? И если так, то плохо же он узнал его за два года.
Пока огненный маг молчал, как воды в рот набрал. Даже губ не разжал, и привычного огня в глазах не было. Отсветы камина остались там, в кабинете, и глаза Кэльха были странно тусклыми. И когда они выезжали, он по-прежнему не проронил ни слова, только жестом указал, в какую сторону ехать: прочь от замка и дальше, вглубь Темных земель. Это беспокоило, и куда больше, чем собственные переживания и желание сделать что-то... хоть что-нибудь, чтобы показать, как ему было больно в эти полные две недели. Но и Аэно молчал, только все сильнее сжимал ладонь на пойманной серебряной подвеске браслета. За несколько часов на ладони остались не проходящие багровые вмятины. Потом, наверное, будет больно шевелить рукой, но Аэно не замечал этого. Только удивленно заозирался, когда Кэльх внезапно свернул с дороги на почти незаметную тропку. Если не знать, что тут можно проехать, в жизни не найти.
Деревья шумели уж совсем над головой, по лицу то и дело норовили мазнуть ветки. По узкой тропинке пришлось ехать по одному, до тех пор, пока стволы деревьев не стали как-то потоньше и пореже, потом и вовсе сменились кустарником. Копыта лошадей все чаще цокали по камню, пока наконец они не выехали на местами поросшую травой проплешину, в центре которой возвышалась какая-то кривая, обгрызенная, будто обвалившаяся внутрь себя скала. Тот самый вулкан, понял Аэно. И эта плешь — застывшая, местами уже занесенная землей лава, когда-то выплеснувшаяся из недр земли. Она чувствовалась там, глубоко под ногами: спящая, ленивая, почти потухшая. Но дозваться можно, было бы желание. У него — не было.
Кэльх впереди спешился, рассеянно погладил лошадь по шее и отошел, сев на оплавленный гладкий валун. Он очень напоминал самого себя двухнедельной давности, когда сидел в Учебной, так же сгорбившись и не поднимая взгляда. Только подбородок руками не подпирал, а уронил их на колени.
— Все вышло случайно. Я действительно учитель, учил молодых нэх, когда не занимался обязанностями хранителя, — Кэльх говорил так тихо, что тоже спешившемуся Аэно пришлось подойти ближе. — Ехал домой и по дороге завернул к Чемсу. Тот и показал мне письмо от твоего отца. Знаешь, такие как ты чаще всего становятся хранителями, те, кого сама земля зовет себе на помощь. А я как раз искал ученика. Чемс смеялся до слез, помогая составить договор о найме меня мною же. Тогда это было смешно...
Аэно внимательно слушал, прикусив язык: следовало дать огневику выговориться прежде, чем говорить самому. Но кое-что царапнуло и без того израненную душу. Выходит, отец прекрасно знал, кто мог быть нанимателем Кэльха? Потом, вспомнив, хоть это и было трудно, сцену в кабинете в момент приезда огневика, отказался от этой мысли. Нет, отец не изображал неведение, он в самом деле не знал, кто будет женихом младшего нехина. Скорее всего, письмо нехо Аирэн посылал в Круг Чести Ташертиса. А там уже передали его тому, кто искал подходящих кандидатов в младшие супруги.
Кэльх заговорил дальше, и Аэно снова сосредоточился на его словах.
— Хранителями никогда не становятся просто так. Всегда... всегда приходится делать выбор. Отказываться от чего-то ради долга, отрывать с кровью и жить дальше. Поначалу я думал, что тебе предстоит уехать, выбрать между жизнью дома и этим навязанным браком. Но Стихии, как видишь, решили иначе, — губы огневика скривились в болезненной гримасе. — Когда-то мне пришлось оставить ослепшего брата. Ему было всего пятнадцать, а я... Я один сумел уговорить его жить, стал для него глазами. Когда я вернулся, он принял силу и больше не нуждался в моей помощи. Между нами нет ссоры, но он меня так и не простил, до сих пор. Если ты тоже не простишь... Я пойму. Доучу тебя сам, найду другого учителя — как пожелаешь. После уйду.
Аэно сам не понял, как оказался совсем близко, и отчего так саднит ладонь, а на бледной щеке Кэльха наливается алым след. Это все прошло мимо его восприятия, сейчас он мог только шипеть, как костер, в который щедро плеснули масла пополам с водой:
— Ах, уйдешь? Как из Эфара уходил? Поймет он! Да что бы ты понимал, буря тебя раздери! Доучит он! Жизни тебе не хватит, чтобы меня доучить! Я всегда найду, чему еще поучиться!
Замолчал, когда понял, что Кэльх улыбается. Просто улыбается, даже не потянувшись закрыть наверняка горящую щеку. Аэно сам осторожно коснулся ее, погладил, но раскаяния в нем не было, даже когда хрипло и уже почти спокойно сказал:
— Прости.
— Не за что, — все так же тихо отозвался Кэльх. — Заслужил. Аэно, ты...
Наверное, он хотел спросить, простил ли. Но не смог, горло перехватило, только глядел, будто ждал еще одного удара.
— Аэно, Аэно... Я уже восемнадцать лет Аэно. Ты такой умный, могучий маг, хороший учитель, но такой дура-а-ак...
— Даже Стихии не могут все и не совершенны — что ты от меня-то хочешь? — к Кэльху потихоньку возвращалась его привычная ироничность. — Дурак, не спорю, рысенок.
— Я тебя... Я тебя покусаю, вот, — Аэно плюхнулся прямо на землю, не заботясь о том, что может испачкать травяным соком свой парадный костюм. — Или Уруш покусает. Чтоб знал.
— Да хоть оба! — вырвалось у Кэльха.
Руку он протянул еще не до конца веря, коснулся пряди у виска, той самой, которую Аэно раньше любил на пальцы накручивать. Юноша сам подался к нему ближе, потерся о ладонь, закрыв глаза.
— Там, на перевале Экора, когда нам преградил дорогу обвал, я чувствовал что-то... словно сам Эфар смотрел на меня и давал шанс выбрать. Ты ведь прошел через Алый, я прав?
— Да. Пешему так короче, а я должен был успеть добраться раньше тебя.
— Угу. Я знал: если поверну коня, он доскачет галопом до Алого быстрее ветра, не споткнувшись даже на каменистых осыпях, да хоть прямиком через горы. Я остался, это был осознанный выбор. Тот, о котором ты говорил?
— Он самый, — кивнул Кэльх, осторожно сместив ладонь, поглаживая кончиками пальцев висок. — Когда я уезжал тогда, от брата, была гроза. Дерево повалило поперек дороги, чудом не убило. Назад не повернул. Хранителями всегда становятся по своей воле, Аэно.
Юноша помолчал, не столько обдумывая, что сказать, сколько просто наслаждаясь лаской. А потом хмыкнул:
— Твой брат тоже дурак. Но он, думаю, еще поймет: Хранитель может умчаться спасать землю, возрождать ее, мирить людей, учить других, бросая все, что дорого, но только тогда, когда ему будет, куда и к кому вернуться. Не бывает силы, у которой нет истока или корня. Дерево, куст, да даже маленькая травинка не может существовать без питающих ее корней.
Вместо ответа Кэльх стянул с головы простой бронзовый обруч, чуть выгнутый с краев, будто стремящийся вверх крошечными лепестками пламени. Аэно только сейчас заметил украшение, до этого тот почти сливался с распущенными волосами.
— Когда я вернулся, брат сделал это. Сказал: «корона хранителя». Я сначала чуть не расплавил, так больно было. Потом понял: он просто смирился, сказал об этом, как мог.
— А мне вот кажется, что ты тогда ошибся, — Аэно усмехнулся, открыл глаза и поднялся, спасаясь в первую очередь от непрошенного и несвоевременного осознания близости Кэльха. — Ты видел мою семью. Я хочу увидеть и узнать твою.
— Еще дня два пути, — Кэльх махнул рукой в ту сторону, куда они и двигались, пока не свернули с дороги. — Я тоже очень хотел бы повидать их. Но сперва идем. Кое-что можно увидеть только отсюда, — он кивнул на остатки вулкана.
— Сначала, если позволишь, я все-таки переоденусь, — фыркнул юноша, окинул взглядом одеяние мага, замечая то, что не заметил раньше, слишком занятый эмоциями. К примеру, расшитый золотым узором из крупных перьев дорогой и нарядный плащ, не привычную дорожную одежду блеклых тонов, а ладно сидящий по фигуре огневика костюм темно-янтарного цвета из тонкой шерсти, из-под которого виднелся ворот сорочки, украшенный кружевами цвета кости.
— И тебе бы не помешало сменить свое парадное оперение на то, что не жаль порвать и запачкать, карабкаясь на старый вулкан.
— Ну, вообще, в Таршерисе это мой обычный наряд, — хмыкнул Кэльх, возвращая на место венец, который крутил в руках. — Статус обязывает. И не волнуйся, тут не сложно забираться, даже обережь не потребуется.
Аэно смерил взглядом нагромождение уже порядком сглаженных ветром и влагой камней, поросших даже не мхом, а какими-то лишайниками, словно коростой. Сразу было видно — это не настоящая огнедышащая гора. Испытывай Аэно меньше пиетета перед Стихией, он, скорее, назвал бы это чирьем, прорвавшимся и уже подживающим, на теле земли. Хотя, наверное, это было лучшее сравнение. Ведь не Стихии подняли его тут, а гнев и ярость нэх.
Наверх все-таки полезли прямо так, Кэльх не соврал, сказав, что подъем будет легкий. Ни в какое сравнение с их прежними горными прогулками это не шло, так, сущие пустяки, главное иногда проверять камень под ногой да в нескольких местах цепко держаться за выемки в скале, выплавленные, должно быть, уже сильно после извержения, каким-нибудь карабкавшимся сюда огневиком. Например, Кэльхом — уж больно уверенно он двигался.
На самой вершине обнаружилась небольшая площадка, как раз двум людям бок о бок встать. С одной стороны она заканчивалась своеобразным бортиком, за которым вниз проваливался кратер вулкана. А если не смотреть вниз и просто встать, положив руки на гладкий камень, то можно было оглядеться вокруг, окинуть взглядом зеленое море леса, расстилающееся до самого горизонта.
— Моя земля, — Кэльх нашарил пальцы Аэно. — Где действительно можно заблудиться в лесу. Теперь веришь?
— Верю, — нехин сжал его руку, не отпуская, но и не глядя на него. Вбирал в себя, в свою память этот вид, запоминая его. — Спасибо, что показал, Кэльх.
— Есть и еще одна причина... Эта земля может умереть.
— Почему? — Аэно попытался припомнить хоть какие-то признаки увядания, но, должно быть, он за время пути закрывался чересчур сильно и жил словно внутри себя, пропуская мимо ушей и глаз слишком многое, и не чувствуя землю.
— Нарушенное равновесие. У вас не хватает Огня и Земли, у нас — Воды и Воздуха. С юга наступает пустыня, Аэно. Отсюда не видно, конечно, но если ничего не делать, то пески будут постепенно подбираться все ближе и ближе... Пока по эту сторону гор не останется сухая обжигающая пустошь, а по другую — вымерзшие бесплодные земли. Те воздушники и водники, которые есть в Ташертисе, пытаются сдержать пустыню, но их слишком мало.
— Война закончилась больше двухсот лет назад, — Аэно прижался к его руке сильнее. — Почему же мира так и нет до сих пор?
— Потому что люди глухи и слепы, — Кэльх обнял, разворачивая к себе, закрывая от вида лесов, который теперь казался подернутым дымкой, незримым дыханием таящихся где-то за горизонтом песков. — Потому что Стихии не всемогущи. Потому что они смогли придумать только нас, хранителей. А дальше... Дальше мы либо справимся, либо нет.
— Значит, мы справимся.
Кэльх уже слышал такие слова. Все хранители мира, которых он знал, их говорили. Но Аэно был первым, кто не добавил «или выгорим».
========== Глава 20 ==========
Когда спускались с вулкана, Аэно по привычке страховал и присматривался к Кэльху. На наблюдательность и внимательность он никогда не жаловался, заметить признаки какой-то застарелой усталости было нетрудно. Так что, когда вернулись к лошадям, он поймал мужчину за руку и с нажимом спросил:
— Когда ты нормально отдыхал в последний раз? В Эфаре?
— Наверное, — в голосе Кэльха сквозила неуверенность. — Тебя я обогнал всего лишь на сутки.
— И эти сутки разводил говорильню со своим другом, — без вопроса заметил юноша. — Ясно. Мы не поедем сразу к твоим. По дороге тебе стоит отдохнуть, задержимся в каком-нибудь городке.
Он снова приказывал, и было очевидно, что именно сейчас и именно он имеет на это полное право. И Кэльх подчинился, устало и покорно, только заметил:
— В паре часов отсюда будет Рашес, я знаю, где там остановиться.
— Показывай дорогу.
Аэно больше не закрывался, и ему совсем не нравилось то, что он чувствовал. Вернее, он понял, что это ему не нравится как раз за те самые пару часов пути, а в самом городе, когда Кэльх вел их к симпатичному постоялому двору, такому же основательному, как и все здесь, в Ташертисе, окончательно осознал, что именно. Огонь Кэльха казался пригасшим, словно пробивался через силу сквозь внушительный слой пепла. Со стороны, быть может, огненный маг и выглядел нормально. Ну подумаешь, вялый — кто не будет вялым после почти двух недель пути, хорошо еще, если не все шел пешком? Но... Угасшие, не такие яркие, как обычно глаза. Едва заметные заминки перед простыми вроде движениями — Кэльх даже перед дверью трактира замер на доли мгновения, будто не мог вспомнить, надо толкнуть или потянуть на себя. И еще он молчал. В другое время, даже усталый, в дороге он обязательно что-нибудь рассказывал бы: про земли, по которым проезжают, про друга, про то как добирался; или выспрашивал бы Аэно, да хоть про того же Крэша. Но огневик молчал. Так что распоряжаться юный нехин взялся сам. Заказал сытную, хоть все еще непривычную местную еду, согретой воды и бадью. И одну комнату на двоих. Он не знал, где Кэльх умудрился надорваться, но все признаки указывали именно на это. А значит, придется отогревать, делиться своим огнем, отпаивать медовой и бальзамной водой, благо, и то, и другое в седельных сумках Аэно было, и едва ли не больше, чем остальных вещей. Не зря взял, как чуял.
Еще, хотя все мысли и занимал Кэльх, Аэно заметил, как изменилось отношение людей. Пока он ехал с отрядом, к ним просто приглядывались, не лезли сверх меры, но и не глядели, как на чужаков, даже несмотря на его откровенно не местный наряд. Теперь же, когда с ним был хранитель — а, видимо, именно в этом было дело, — люди старались помочь. Искренне, Аэно прекрасно чуял идущее от них тепло, сочувствие, которым лучился тот же трактирщик, чем-то напоминавший Йета. О воде Аэно даже заикнуться не успел, трактирщик сам предложил. И тому, что комната одна, ни капли не удивился, покивал только, пообещав, что еда будет правильная, нэх может не волноваться. Им даже мыло принесли необычное, с запахом какой-то незнакомой Аэно травы. И ужин доставили прямо в комнату, огромный поднос принесли два дюжих парня, и поднос этот больше напоминал снятую с ножек крышку стола. Они же притащили и деревянную бадью, в которой при желании оба огневика поместились бы разом.
— Вы поешьте, нэх, а мы уж как раз нагреем воды.
Приноровившийся за время пути к полузнакомому быстрому говору Аэно понял сказанное, кивнул и поблагодарил. И принялся кормить учителя, подсовывая ему самые вкусные куски. Едва ли не напрасно: Кэльх ел так, словно не чувствовал и половины вкуса и аромата блюд, вяло и без аппетита. Даже вода, чуть ли не напополам разведенная медом, с щедрой порцией бальзама, не заставила его оживеть. Аэно уже не тревожился — ему стало страшно. Потому что такое состояние напоминало его, когда травили.
— Вызови огонь, Кэльх.
Тот не сразу понял, что нужно. Потом сжал кулак, нахмурился, пытаясь дотянуться до своей силы. На раскрывшейся ладони чуть трепетал крошечный язычок пламени.
— Просто устал, посплю — пройдет.
Аэно стиснул зубы. Чушь овечья! Даже уставший до края, как тогда, после лавины и лечения Ниилелы, Кэльх пылал чисто и ярко.
— Что с тобой? — юноша коснулся ладонью его лба, слишком прохладного для огневика. — Не вижу черных искр, значит, все же не отрава...
— Не знаю, — Кэльх пожал плечами. — Просто устал и замерз. А ты теплый, рысенок.
— Вот и буду тебя греть, — твердо решил Аэно.
Хотя это было ой какое нелегкое решение. Он попросту не знал, что теперь ему позволено по отношению к тому, кто все еще оставался его учителем. Даже если теперь над ним непрочно держащимся скальным карнизом не нависает долг сочетаться браком с незнакомым человеком, Кэльх не дал понять, что можно сделать еще шаг навстречу. Это было мучительно: любить, но держать расстояние. А в том, что любит Кэльха, Аэно признался себе давно. И теперь не мог разобрать: что-то изменилось, или же тот просто тянется к чужому теплу? Потому что сейчас именно Кэльх то и дело неосознанно ловил руку Аэно, пытался сесть ближе, лучше — вообще прижаться плечом, бедром, ловя малейшие отголоски чужого тепла. И улыбался, рассеянно и как-то беспомощно.
Аэно совсем не хотелось прерывать их посиделки за столом, но он наелся до отвала, а Кэльх... Кэльх просто больше не ел, не обращал внимания на полупустую тарелку. Да и в двери уже постучали парни, принесшие по два огромных ведра с горячей и холодной водой. Аэно поблагодарил их и отослал. Потом повернулся к Кэльху.
— Раздевайся.
Закрывать глаза он не собирался, как и отворачиваться. Все равно уже все видел, и купать Кэльха будет сам, он так решил. Пора вырастать из узких рамок Кодекса, его огневик ведь именно об этом говорил.
Раздевать Кэльха пришлось самому, тот путался в завязках и застежках. Это было страшно, особенно потому, что в памяти, словно верткий угорь в мутной воде, что-то такое вертелось, какая-то мысль-воспоминание, но пока не давало себя поймать. Что-то очень жуткое. Аэно старался не думать, стягивая с Кэльха тонкую куртку, которую местные называли «спаш», и рубаху. Потом, накрепко закусив щеку, взялся за широкий кожаный пояс, больше походивший на часть воинского доспеха, хоть и из мягкой кожи. У нэх Кэддока и этина Тульпа тоже были такие, на трех пряжках. Что-то явно местное, как у горцев их пояса с множеством привесных кармашков. Аэно расправился с этими пряжками довольно скоро, отправил пояс на табурет у бадьи, к спашу и сорочке.
Кэльх под его руками шевелился как кукла — из тех, что шили совсем маленьким детям, чтобы те их теребили, а потом, подрастая, играли, кроя одежду из лоскутков ненужной ткани. Раздевать его было как эту куклу, он почти не помогал, чуть не упал, попытавшись стянуть сапоги, на ногах удержался, только повиснув на плече Аэно. Замотал головой, пытаясь прийти в себя, но безрезультатно.
— Аэно, я...
— Все хорошо, я тебя удержу. Осторожнее, сядь. Давай ногу... Вторую... Теперь вставай, переступай. Садись, я вымою тебе волосы. И даже обещаю не дергать пряди, — улыбка получилась напряженной, и устроиться рядом с бадьей Аэно предпочел за спиной у Кэльха.
— Хорошо, рысенок... Только я сейчас, кажется, усну.
— Потерпи еще немного. Я один тебя вытащить не смогу, наверное. Потерпи, Кэльх... — Аэно принялся мыть его, старательно и аккуратно, вспоминая, как делал это в трактире этина Йета.
Это было сложно. Но стоило взглянуть в лицо огневику, как все дурацкие мысли испарились. Тот действительно почти спал, уронив голову на край бадьи. Только подступающий сон ничего хорошего не нес, Кэльх уже сейчас кривил губы, будто от боли, то и дело открывал глаза, пытаясь удержаться в сознании, наталкивался взглядом на Аэно, закрывал, чуть успокоившись, — и все повторялось сначала. В кровать Аэно его волок на себе, наскоро высушив обоих теплым воздухом. Наплевав на желание тоже ополоснуться, скинул все лишнее, оставшись только в полотняных гачах — подштанниках и простой рубашке с обрезанными рукавами, и поскорее скользнул под бок к вздрагивающему во сне Кэльху. Тот заворочался, прижался, забормотал что-то и затих, только когда Аэно обнял его, укутав одеялом.
Сам Аэно долго лежал без сна, вся эта ситуация не располагала к спокойствию. Потом выпитое за ужином внезапно попросилось наружу, а ведь он только-только устроился так, чтоб ни рука под головой Кэльха не затекала, ни одеяло не сползало с обоих. Мысленно выругавшись, он все же выбрался на двор, где еще с вечера заметил заветную дощатую будочку в глубине, скромно спрятавшуюся за какой-то сарай. Облегчив душу, вернулся, аккуратно обходя немногочисленных спящих на полу в главном зале людей, не настолько богатых, чтобы снять комнатку наверху. И уже у двери в их с Кэльхом комнату насторожился, услышав тихий стон и неразборчивый, полный муки вскрик. Влетев внутрь, Аэно кинулся к постели, к мечущемуся в кошмаре огневику. Тот откатился к краю кровати — тому, где совсем недавно лежал он сам, тянулся к чему-то, беспорядочно цеплялся за одеяло, дрожа всем телом. Быстрое, неразборчивое бормотание было почти неуловимо, куда четче прозвучал очередной стон, после которого Кэльх сжался в комок, как тогда, лежа в круге, на остывающем пепле...
Аэно словно молнией ударило — и всплыла кверху брюхом та страшная мысль-догадка, что он безуспешно ловил все это время. «А те, кто по какой-то причине выгорают медленно, становятся похожими на тряпичных кукол. Не сделают сами ни шагу, теряют нить разговора, забывают, что делали, не хотят есть и пить, потому что не могут ощутить вкуса еды, беспокойно спят или не спят вовсе. До сих пор никто не смог им помочь, и никто не понял причин такого выгорания, — рассказывал Кэльх, объясняя, что может произойти с перенапрягшимся огневиком. — Хотя обычно это происходит быстро. Огненные маги — те еще живучие твари: либо сгорают мгновенно, либо выкарабкиваются».
Содрав с себя рубаху и гачи, Аэно ввинтился под руку Кэльху, накрепко прижимая к себе и сразу окутываясь пламенем. Из камина, еще не прогоревшего до углей, выметнулся Уруш и пристроился за спиной огневика, принимаясь вылизывать его шею, фыркая на волосы, лезущие в пасть. Потом и вовсе прикусил за загривок. Наверное, больно: Кэльх вскрикнул, забился, выныривая из своего кошмара, потом почувствовал знакомое тепло и уткнулся лицом в грудь Аэно.
— Рысенок...
— Прости, мы... я не знал, как тебя разбудить. Теперь можешь спать, я не дам тебе замерзнуть, — Аэно не собирался засыпать, да и не смог бы сейчас. Хотя ему почему-то не было ни капли стыдно, что лежит совсем голый рядом с таким же «чистым пред Стихиями» Кэльхом. А тот вряд ли вообще замечал подобные мелочи. Он уже снова спал, не дослушав объяснения, но теперь хоть спокойно, завозившись, только чтобы устроиться поудобней.
Аэно медленно выдохнул, чуть передвинул голову и зарылся носом в пахнущие травами и немного огнем волосы, закрыл глаза... И открыл их от того, что солнечный лучик, пробившийся через щель в ставнях, нагло полз по его носу, отчего даже было немного щекотно. Или щекотно было от касающихся носа легких прядок, не расчесанных после купания и сбившихся в нечто невообразимое? Еще и Кэльх заворочался, волосы проехались по лицу, заставив Аэно звонко чихнуть и разбудить огневика. Тот заморгал, не понимая, где находится и что происходит.
— Аэно?..
— Айэ, — брякнул тот, жарко, невозможно краснея, кажется, целиком и полностью.
— Ты чег... А. Воздушники? — Кэльх вздохнул, но не сделал и попытки отодвинуться.
Аэно не ответил, только крепче сжал руки и коснулся губами его лба. Показалось, или сегодня он был чуть более теплым, чем вечером? Он не смог бы сказать точно, сам был слишком горячим от смущения и скручивающего все внутри жара. Вопреки опасениям, Кэльх не стал вырываться или протестовать. Только тихо спросил:
— Аэно, что вчера было? Ничего не помню, как в бреду. От скалы отъехали — и провал.
— Тебе было плохо. Настолько, что я решил... Очень плохо. Как ты сейчас?
— Холодно, устал, будто до Пальца и обратно бегом бежал, но жить вроде можно. Почему ты так смотришь?
— Тебе чего-нибудь хочется? Поесть? Меду? — допытывался юноша, усилием воли задавив неуместные сейчас желания, стараясь не прислушиваться к протестам тела.
— Нет. Аэно, что случилось? — Кэльх наконец сел, отодвигаясь и натягивая на плечи край одеяла. — Ты меня пугаешь.
— Это ты меня напугал, — Аэно вскочил и принялся натягивать одежду, сердито посматривая на него. — Выгореть вздумал? Не позволю!
— Выгореть? — Кэльх аж рот приоткрыл от изумления. — В смысле?!
— В прямом! Тебе напомнить? Дословно могу повторить все, что ты мне рассказывал. Про то, как медленно тухнет в огненном маге пламя, и каким он при этом становится!
— Так, погоди... Перескажи нормально, Аэно! Я действительно ничего не понимаю.
Аэно рывком затянул шнуровку на вороте сорочки, едва не придушившись, заставил себя подышать, сесть и пересказать все, припоминая самые, казалось бы, незначительные подробности и детали.
— Вот так. Из кошмара тебя выдернул Уруш, укусив за шею. А потом мы всю ночь грели тебя с двух сторон.
Внимательно выслушавший его Кэльх запустил обе руки в волосы, размышляя. Недоуменно глянул на спутанные пряди, потом снова стиснул голову.
— Так, — ничего хорошего это «так» не предвещало. — Так... Кажется, ты меня действительно от выгорания спас, рысенок.
Аэно, сердито копавшийся в дорожном мешке, фыркнул:
— «Нет спасения, нет спасения»! Кто мне говорил? Чушь овечья, буря вас раздери! Голову давай, я тебя после купания не расчесал и косу не заплел, ты похож на комок нечесаной шерсти.
— Вообще-то, в самом деле не было, ты первый умудрился, — серьезно отозвался Кэльх, пересаживаясь, чтобы Аэно было удобней. — И выгорать я, кажется, начал задолго до этого.
Аэно взялся за гребень, вытягивая из спутанной кудели на его голове по тоненькой прядке, выглаживая до состояния живого, струящегося сквозь пальцы шелка.
— Задолго — это когда?
— Когда Кэйлок подарил мне обруч. До этого все было четким, ярким... Как в Эфаре. После — начало затухать, медленно и почти незаметно. Я только сейчас это понял, раньше как-то жил и не задумывался. Сначала было слишком плохо, потом — слишком хорошо.
— В Эфаре ты был живым. До... недавнего времени.
— Две недели назад, ты хочешь сказать? — уточнил Кэльх. — Да. Когда от брата уезжал — и то так плохо не было. Я... я смирился. А это вообще не для огня!
— А теперь? — Аэно невольно сжал в горсти его волосы, ожидая ответа, придвинулся ближе.
— А теперь ты рядом, — отозвался Кэльх, и слабо еще, но верно повеяло теплом.
— И я буду рядом. Даже если тебе придется ехать в пустыню, а мне — в Неаньял, я все равно буду с тобой. Не избавишься.
— И не собираюсь, — серьезно кивнули в ответ.
Естественно, никуда они не поехали, остались в городе на несколько дней.
Расчесанный и даже с заплетенной косой, Кэльх честно сказал, что из постели вряд ли выберется, если только до стола, поесть. Аэно покивал и пошел вниз, разбираться с оплатой и завтраком. Навстречу из-за стойки, едва завидев, как он спускается по лестнице, вышел сам трактирщик. Зал был пуст, если не считать какого-то мужчины, по виду торговца, неторопливо наслаждающегося поздним завтраком, и трактирщик все равно ничем особенным не занимался. Но к Аэно он обратился не со скуки, а с явным беспокойством в голосе.
— Доброго утра, нэх. С нэх Солнечным все в порядке?
— С ним будет все в порядке, этин... Стэр, — Аэно припомнил мельком слышанное имя, почти не сделав заминки. — Как только он поест и как следует отоспится и отдохнет.
— Это понятно, это сейчас будет. В смысле, завтрак, нэх. А то вчера напугали, вид был — иных краше на последний костер несут, — трактирщик ушел на кухню, сокрушенно качая головой.
Аэно мысленно с ним совершенно согласился. Он, когда как следует рассмотрел Кэльха, тоже испугался. А если бы не вышло отогреть? Было бы два последних костра, как пить дать. Оба — огненным.
Завтрак опять принесли в комнату те двое парней, что и вчера. Они же утащили бадью, потом один вернулся, сложив у камина приличную горку дров, взглянул на Аэно.
— Что-нибудь еще нужно, нэх?
— Не беспокоить, пока сами не выберемся.
Аэно запер за ним дверь на кованый крюк, сел на постель и принялся кормить Кэльха и есть сам, замечая, что и у него, глядя на слегка повеселевшего огневика, появился нормальный аппетит. Дрова тоже пришлись как нельзя кстати — развести огонь и позвать Уруша. Придавленный его лапой, Кэльх уснул почти моментально.
Вполне выспавшийся Аэно устроился у изголовья с привезенной из дому книгой, каким-то землеописанием. Сказать точнее он бы не смог — в книгу, хоть и раскрыл ее, так и не заглянул. Сейчас, когда Кэльх мирно спал, не ворочаясь от кошмаров и не вскрикивая, он мог подумать. Но и мысли были отрывочные и невнятные. Значит, никто прежде огневиков от выгорания не излечивал... А он смог. Но вряд ли ни одного огневика, заметив признаки медленного выгорания, не грели, значит, дело-то не в этом. А в чем тогда? Он снова и снова вспоминал короткий рассказ Кэльха о брате, однако зацепок не находилось. Придется пообщаться с этим Кай... Кэйлоком, чтобы понять. Но об этом он решил подумать позже, когда наконец доберутся до дома рода Солнечных.
Кэльх немного оправился уже на следующий день, на третий и вовсе заявил, что отлежал все бока, поэтому хочет хотя бы немного показать Аэно город. Тот не возражал. На первый взгляд, все города Темных земель, в которых он побывал, казались похожими. Ну так то на первый, да и не приглядывался особенно, пока ехали, слишком много думал и переживал. А теперь можно было пройтись по улице рядом с Кэльхом, нормально оглядываясь вокруг. Обнаружить, что стены домов много где украшают искусные барельефы, вырезанные в камне или выложенные кирпичом. Постоять, поглядеть на работников, споро меняющих черепицу на чьей-то крыше. Купить у лоточника непривычную, но вкусную выпечку, завязанную хитрым крендельком полоску теста, посыпанную толчеными орехами. Увидеть на главной городской площади фонтан, такой же приземистый, тяжеловесный, как и все вокруг. Только струи воды, звеня, взмывали на нереальную высоту, рассыпаясь дымкой, отчего было терпимо даже в жаркий полдень.
У фонтана они посидели вволю, мельчайшая водяная взвесь и говор воды напомнили Аэно горные ручьи и водопады родины, но сейчас он уже не грустил: понимал, что в любой момент, свободный от учебы, — пусть это и было практически нереально, — или от обязанностей хранителя, сможет подхватиться и отправиться туда, проведать семью. Это так грело, почти как присутствие Кэльха рядом, заставляло рысенка в груди тихо, едва слышно мурлыкать, ворочаться, перебирая мягкими лапами.
Они прошлялись по городу почти до темноты, присаживаясь передохнуть, где удавалось, чтобы вернуться снова на площадь, сели на тот же бортик, так же рядом, глядя на людей вокруг. Один за другим загорались фонари на стенах домов: степенный пожилой огненный с длинным шестом ходил и поджигал их, кивая чуть кланяющимся людям, попадающимся навстречу.
Аэно смотрел во все глаза: дома улицы никто освещать и не думал, если шли поночи* за дверь — брали лампу, или привыкали к темноте и ходили так. Ночное небо в Эфаре по сравнению со здешним небом было светлым, всегда можно было определить направление по чуть мерцающей пятиглавой короне Янтора, по Праматери Гор — еще одной горе, не видимой из долин Эфар-танна, но являющейся ориентиром на юге майората. А уж про звезды и говорить нечего, они были крупными, яркими, казались вешками-маячками, специально зажженными Воздухом для своих смертных детей.
Огненный прошел мимо, величаво неся горящий шест на манер знамени, кивнул и им. Кэльх чуть поклонился в ответ, правда, не вставая.
— Это свечник Рашеса, — пояснил он Аэно, когда огневик ушел дальше, зажигать фонари на улицах. — В смысле, Хранитель Свечи. Когда начинает темнеть, он зажигает свечу у себя дома и от её пламени запаливает все фонари. И всю ночь, пока горит свеча, ни один фонарь не погаснет.
— Здорово! — восхитился юноша. — Должно быть, это очень почетно: хранить свет улиц целого города.
Его восхищение, изумление, все чистые, детски-незамутненные эмоции изливались на сидящего рядом Кэльха бурным потоком, единственно для него явно унося из души что-то мерзкое, как остывший, превратившийся в липкую жирную грязь пепел.
— Очень, — улыбнулся Кэльх. — В свечники выбирают самых уважаемых нэх, тех, кто уже пожил и понимает ответственность. Ну, пошли ужинать? Я надеюсь завтра все-таки добраться до дома. Тут по-хорошему всего день пути.
— Я только за. Но если устанешь...
— По дороге есть еще небольшой городок, почти деревушка, во владениях моей семьи, — успокоил его Кэльх. — Остановимся на ночь там, не думаю, что нам откажут в крове.
— Мне все равно, где останавливаться, главное, чтобы с тобой вместе.
Аэно перестал скрывать от Кэльха свои чувства, хотя ничего прямо не сказал и на людях вел себя, как почтительный ученик рядом с учителем. Может, чуть более раскованно и свободно, но и расстояние все равно умудрялся держать, которое попросту исчезало, когда они оставались одни. Взять за руку, коснуться волос, притереться к плечу, вдыхая запах — все это были личные сокровища Аэно. То, что в последний год в Эфаре так явно демонстрировал, да и здесь продолжал демонстрировать Уруш.
Трактирщик, увидев их вернувшимися с прогулки, обрадовался, и было отчего: Кэльх больше не напоминал ходячий полутруп. Следующим утром этин Стэр наложил им в мешок всевозможной провизии, пожелал доброго пути и лично проводил до дверей. Просил передавать кому-то привет, Аэно не разобрал, кому именно, но Кэльх покивал, мол, обязательно, как только увидит.
В седле он держался вполне уверенно, так что первую часть пути преодолели быстро, остановившись, чтобы перекусить прихваченным. Кэльх, конечно же, ездил по этой дороге не раз, знал укромные места, куда можно было спокойно свернуть и посидеть, даже костерок развести, если будет такая необходимость. Они костер жечь не стали, поели так, всухомятку, и двинулись дальше. К вечеру как раз выехали к обещанному городку, уже мягко светящемуся огнями фонарей. С пригорка открывалось нереально зрелище, особенно когда вспыхивали светлячки-огоньки там, где еще мгновение назад было темно.
— Переночуем здесь, — Кэльх свои силы оценивал здраво и понимал, что ехать в ночь сейчас не сможет, пусть и немного осталось. Вместо этого он каким-то неведомым образом сразу нашел дом, где их согласились пустить на ночь: проехал по улице, заглядывая с высоты седла во дворы, и у одних ворот остановился. На стук выглянул молодой парень, сначала не понял, в чем дело, потом расплылся в улыбке. Частил он так, что Аэно разбирал хорошо если половину слов, но Кэльх кивал, улыбался, отвечал согласно.
Им показали, где можно устроить лошадей, после позвали к столу, где они оказались в центре внимания целого выводка детей, чернявых и вертких настолько, что сосчитать их было просто нереально. Они носились туда-сюда — по делу, помогая матери, и теребили гостей вопросами. Аэно их и вовсе не понимал почти, дети, в отличие от их старшего брата или дяди — он так и не понял, кто кому и кем приходился, — частили еще сильнее, проглатывая окончания у вроде бы знакомых слов. Так что все разговоры он оставил на долю Кэльха, вежливо разглядывая первое настоящее жилище Темных. Замок нэх Чемса он таковым не считал. Должно быть, Кэльх себя в ата этны Каано чувствовал так же, хотя ему, не скованному еще не спавшей шелухой некоторых уложений Кодекса, было все же легче. Аэно же боялся временами пошевелить рукой: еще заденет что-нибудь или кого-нибудь.
Здесь… Здесь было уютно. Да, пожалуй, это ощущение роднило ата горцев и этот дом. Только уют был разный. Очень много резьбы: по дереву на боках многочисленной утвари, по краям каменной столешницы, покоящейся на толстенных ножках-пнях, по бокам глиняных мисок и кувшинов тоже вились узоры, где плавные, изящные, где резко-рубленые, так и звавшие коснуться рукой. Очень много каких-то мелких вещиц, для души и сердца, а не только для дела, крохотных деталей: вышивка на полотенцах, фигурки на полках, узорные тарелочки, на которые поглядишь в удовольствие, но и не положишь ничего... Все это на удивление не сливалось в мешавень, а наоборот, складывалось в одну картину, казалось яркими всполохами на простых бревенчатых стенах кухни. Именно кухни: здесь дома были из многих комнат, порой совсем крошечных, как чуланчик, в который шмыгали дети, доставая с полок тарелки для гостей.
— А что твой ученик молчит, нэх Солнечный? — накладывавшая в эти тарелки сытную кашу с мясом хозяйка неуловимым мановением руки остановила все разговоры.
Аэно этот вопрос понял, так как сказано было медленно, словно раздумчиво.
— Аэно еще не привык к нашей речи, — Кэльх ухмыльнулся так, что Аэно понял: сейчас что-то будет. — Но если вы будете спрашивать помедленней, то он может рассказать о своей родине, светлых землях. Только поесть сначала ему дайте! — последнее он добавил с показной суровостью, понимая, что дети, распахнувшие глаза на ставшего еще более интересным гостя, иначе и ложку до рта ему донести не дадут.
Аэно, внутренне проказливо усмехаясь, отвесил самый церемонный из возможных поклонов, выглядевший несколько комично оттого, что был сделан сидя.
Поесть ему все-таки дали. В основном потому, что сначала ели все, молчали вынужденно, а потом Кэльх отвлек детей, взмахом руки выпустив из очага своего Чи`ата, с важным видом принявшегося перепархивать с одних рук на другие, поглядывая круглым глазом и порой издавая тихие звуки, действительно похожие то ли на потрескивание, то ли на его имя. Наевшийся, отдохнувший и оттого преисполнившийся жизни и сил, Аэно, усмехаясь уже открыто, вызвал Уруша, небольшого, всего-то с домашнего кота. Ну, хорошо, с очень холеного и крупного кота. Только у этого огненного котика был короткий толстый хвост, длинные лапы, кисточки на ушах и типично рысья морда.
— А его... погладить... можно? — сверкая глазами и старательно делая паузы между словами, спросила самая младшая девочка.
— Можно, отчего ж нет? Только осторожно, не стоит таскать за воротник и уши, Уруш этого не любит.
Кэльх фыркнул: Аэно говорил как о настоящем животном, а вовсе не об огненном отражении внутренней сути мага. Некоторые огневики, конечно, так делали, но далеко не все. Впрочем, и не у всех огненные звери были такими живыми, обладающими пусть отраженными, но все-таки характерами. Уруш сейчас осторожно изучал протянутые к нему руки, пока еще именно позволял себя гладить, а не подставлял уши, то и дело поглядывал на хозяина, к которому на плечо перелетел Чи`ат. Птицу оставили в покое, и та принялась неторопливо перебирать клювом волосы Аэно.
— Хорошенький! — решила все та же девочка.
— А расскажете? Ну. Про свои земли! — попросил её брат.
Аэно поудобнее устроился у стены, прикрыл глаза и принялся рассказывать, стараясь не использовать слишком много горских слов или пояснять их по мере необходимости. И все равно его рассказ лился напевно и плавно, завораживая, рисуя почти зримую картинку. Должно быть, это был дар Стихии — Аэно не стал бы воином, в нем не было той внутренней готовности к бою, что отличала, к примеру, Чемса. Зато, займись он политикой, к зрелым годам превратился бы в прекрасного миротворца и дипломата. Но он станет хранителем, и этот дар ему понадобится весьма и весьма. Потому что хранителю нужно это, уметь говорить так, чтобы слушатели внимали молча, затаив дыхание, боясь прервать ту волшебную сказку, что разворачивалась перед глазами. Нарушил её хлопнувший в ладоши Кэльх и вторящий ему хлопок крыльев Чи`ата.
— Уже поздно, — напомнил он, и хозяйка, вытиравшая незаметно перемытую детьми за время рассказа Аэно посуду, кивнула, погнав всех спать.
Огневиков уложили прямо на кухне, подвинули широкие лавки от стола к стенам, кинули сверху запасные матрасы — и получились две вполне уютные кровати, узковатые, но не настолько, чтобы на них нельзя было провести ночь. Пожелав им хороших снов, хозяйка ушла проверять детей.
Аэно бы сдвинул лавки вместе, но не стал высовываться. Было жаль, что не сможет хотя бы рукой дотянуться: лавки стояли у разных стен, да еще и стол, задвинутый в угол, мешал.
— Как ты? — шепотом спросил он, хотя то, что огневик вызвал Чи`ата и не слег на месте с переутомлением, говорило о почти полном выздоровлении.
— Почти в порядке, — из-за края столешницы не было видно, но Аэно по голосу понял: Кэльх улыбается. — Не волнуйся, рысенок, спи лучше.
— Когда я от яда слег, ты волновался и почти не спал, я знаю, — проворчал юноша.
Ну как он мог не волноваться-то? За любимого, за того, кто учил, оберегал, лечил, и которому теперь самому требуется помощь.
— Но при этом мне на следующий день не нужно было садиться в седло и ехать знакомиться с чужой семьей, — возразил Кэльх, и Аэно внезапно понял: огневик просто... боится? Хотя нет, не то слово. Скорее, просто переживает, не зная, чем обернется это знакомство.
— Все будет хорошо, правда. Засыпай-ка сам.
Аэно понятия не имел, как оно все будет. Но как бы ни было, они пройдут через это вместе. Он просто постарается вести себя предельно вежливо, говорить поменьше, слушать побольше, держать глаза раскрытыми и беречь Кэльха.
Он все же задремал, чутко и сторожко, так что от тихого вскрика снова заметавшегося в кошмаре огневика проснулся мгновенно, подскочил, запутавшись в одеяле, и чуть не навернулся на пол, хорошо, успел ухватиться за стол и не наделать грохоту, а то весь дом бы перебудил. Хвала Стихиям, на тот, первый кошмар этот сон не походил. Кэльх никуда не тянулся, не сжимался, просто ворочался, беспокойно шептал что-то, морщился и был пусть не таким горячим, как обычно, но теплым. Аэно осторожно примостился на самом краешке его постели, взял за руку, принимаясь гладить узкое жилистое запястье, считая биение жилки под пальцами. Оно постепенно замедлялось, утихало, возвращаясь к нормальному для спящего человека ритму.
— Нэх? — тихонько позвали от двери. — Все в порядке?
Аэно вздрогнул, но вскакивать не стал, опасаясь потревожить сон Кэльха. Все равно ведь не услышал, как хозяйка дома подошла, сколько и что она там увидела и подумала, ему сейчас было почти безразлично.
— Он плохо спит, — ответил так же тихо, чуть слышно. — Простите, что побеспокоили вас.
— Все в порядке, я думала, это мои. Девочки спят отдельно, вдвоем, и порой начинают плакать, как отец приснится... — женщина вздохнула. — А вы зачем так сидите, нэх? Озябнете ведь, пока успокоите. Может, лавку помочь пододвинуть?
Молодой нэх пару минут просто смотрел на нее, глазами лупал, как разбуженная сова. До хозяйки только после этого дошло, что сам-то он из светлых земель, значит, воспитан иначе. Но юноша уже оправился от удивления, кивнул:
— Я был бы благодарен, этна Ушмин. Не хочу его разбудить шумом.
— Давайте тогда, тихонечко... Я один конец подниму, вы другой.
Так и сделали, крепко сколоченная лавка даже не скрипнула, когда переносили, боясь зацепить ножками пол, только тихонько стукнула, опустившись почти вплотную.
— А у вас не так плохие сны уговаривают? — шепотом спросила Ушмин, поправляя съехавший матрас.
— У нас горцы вешают над кроваткой дочери серебряных тапи, в смысле, отлитых из серебра, а над сыном — острый охотничий нож, выкованный к его рождению. И дурные сны не приходят, — Аэно улыбнулся. — А вообще, наверное, тоже так, только я не знаю.
— У нас тоже тапи вешают, только из глины, надо же, как схоже. Но если уж сон пришел — то первое дело хотя бы посматривать на спящего, чтобы чувствовал, что не один. Или сесть рядом, а если уж совсем плохо — поспать с ним, тогда точно все забудется. Доброй ночи, нэх Аэно, вам обоим.
— И вам, этна Ушмин, айэ маро**, — пожелал ей Аэно, укладываясь рядом с Кэльхом и беря его снова за руку.
Комментарий к Глава 20
* По;ночи - в ночь, по темноте.
** Айэ маро - доброй ночи.
========== Глава 21 ==========
Утром Кэльх даже не удивился, обнаружив под боком Аэно, привычно обнимавшего обеими руками. Только полежал немного, впитывая его тепло, не торопился будить, отсчитывая недолгие минуты покоя. Потом неизвестно когда еще получится полежать вот так, да и сейчас вот-вот войдет этна Ушмин, нарочито громко стукнув дверью, чтобы разбудить, начнет возиться с завтраком, они с Аэно встанут, потом набегут дети, помогать матери и гостям убирать лавки и одеяла...
Но пока — совсем немного тепла, которого так недоставало долгие годы.
Все сложилось, как Кэльх и предполагал; позавтракали и выехали. Плату за постой он оставил на кухонном столе. Монет было куда больше положенного, ну так и вдова с детьми вовсе не обязана была так заботиться о нэх, пусть даже Солнечном. А вот он о ней — обязан был, причем, не смущая чужую гордость.
Об этом у них с Чемсом уже долгие годы шел спор. Чемс утверждал, что долг каждого разумного человека — всячески поддерживать хранителей, помогать им в меру своих сил или хотя бы не мешать. О таких «мелочах», как пища и ночлег, он вообще не говорил, однажды махнув рукой и заявив, что это само собой разумеется, и они говорят в общем, а не о частностях. Но Кэльх просто не мог иначе. Ни в общем, ни в частностях. И с улыбкой вспоминал, как Аэно почти так же вел себя в домах горцев: с достоинством и искренним уважением к хозяевам, с желанием помочь и понять, как было должно сыну нехо.
— Здесь недалеко уже, с полчаса, — обратился он к Аэно. Они ехали рядом, лошади смирно шагали бок о бок, поглядывая на сочную траву по обочинам. — Сейчас за той рощей будет небольшая лощина, потом холм, а оттуда и дом видно.
— Дом? Не замок и не усадьба? — Аэно чуть улыбнулся, внимательно оглядывая окрестности.
Ему явно все было интересно. И куда же он смотрел полторы недели пути? Или просто не смотрел? Кэльх смутно помнил даже перевал, по которому вернулся в Ташертис. Дорога осталась в памяти как серое пятно, в котором ясным было только понимание, что должен успеть, добраться раньше, встретить и надеяться, что самые страшные предположения не сбудутся. Может быть и Аэно ехал так же? От этого стало больно: Кэльх не врал, говоря, что страдания ученика причиняют мучения уже ему.
— Ну вообще изначально там был крохотный замок, скорее даже сторожевая башня. Но мой прадед пришел сюда, когда войны уже не было, поэтому не стал строить укрепления. Именно дом, для себя и семьи, очаг, где уютно будет гореть.
— Жду — не дождусь, когда уже увижу, — в глазах юного нэх плясало медовое, янтарное пламя — не сила, а нетерпение, Уруш, которому, кажется, так и хотелось обследовать каждый укромный уголок этой земли, каждую кочку, куст, угол пометить, потершись усами.
— Аэно, если нас никуда не сдернут... Нет, к хранителям в столицу придется съездить, это понятно. Но потом, пока буду учить — согласишься пожить здесь? — спросил Кэльх. Спросил и отвернулся, ожидая ответа.
— Конечно, отчего ж нет? Где же еще нам жить, у нэх Чемса, что ли? — фыркнул, кажется, не понявший всей подоплеки вопроса Аэно. Но Кэльх был уверен: все его ученик прекрасно понимает, просто старается разрядить повисшее напряжение, перевести в шутку.
— Ну да, его оплавленная груда камня мне тоже не очень нравится, — согласился он.
За разговором не заметили, как выбрались на вершину холма, и Кэльх чуть натянул поводья, придерживая лошадь.
— Смотри. Вот мой дом.
Внизу была еще одна лощина, шире и просторней предыдущей. В ней и раскинулся вольготно дом — именно дом. В очертаниях центрального строения еще смутно угадывались контуры башни, не раз застроенной и перестроенной новыми жильцами. Но крылья здания уже не несли никаких тягостных воспоминаний, распахиваясь вширь, будто собираясь оторваться от земли. Многочисленные хозяйственные пристройки отсюда казались какими-то незначительными, скрадывались, и дом выглядел присевшей передохнуть птицей, лениво греющей на солнце расправленные крылья, переливающиеся алыми, рыжими, медовыми черепицами-перьями.
Аэно долго смотрел на дом, чуть щурясь после полусумрака леса на яркость красок. Потом тряхнул волосами и усмехнулся:
— Не знаю, кто как, а я бы дал твоему роду имя «Пернатый». Поехали? Ты ведь два года дома не был, по тебе там уже очень соскучились, я уверен.
— Ну какие есть, — хмыкнул Кэльх. — И не два, а почти три. Я как раз ехал сюда, вез...
Что именно он вез домой, Аэно так и не услышал, потому что с веток дерева, росшего на склоне холма, донесся заливистый свист, а потом на голову Кэльху рухнуло что-то встрепанное, веснушчатое и хохочущее во весь голос, умудряясь при этом верещать тонким девчачьим голоском:
— Дядя Кэльх! Ты приеха-а-ал!
Аэно погасил два ярких комка пламени, сами собой возникшие в ладонях, чуть двинул коленями, побуждая кобылу отойти на шаг в сторону. В его глазах мерцало сдержанное любопытство. Кэльх же одновременно был готов сквозь землю провалиться — расслабился от близости дома, и опасался за сохранность своей шеи, за которую цеплялось свалившееся на него чудовище.
— Ирта... Уф... Ирта, да не души ты меня!
Помогло, самая младшая из его племянниц немного угомонилась, удобно устроившись у него на руках и с хитрым прищуром разглядывая блудного родственника.
— А я тебя третий день караулю. Вот!
— И встретила первая. Молодец, — что-то отпустило внутри, что-то окончательно расслабилось, лопнуло, давая наконец дышать. Воздух показался таким вкусным, что Кэльх чуть не поперхнулся, закашлялся, неловко ссаживая Ирту перед собой.
Аэно победно блеснул янтарем во взгляде, широко улыбаясь.
— Айэ, нейхини, кажется, вы слишком сильно свалились на голову учителю, и он забыл нас познакомить. Я — Аэно.
— Ирта! — представилась та, подумала и добавила: — Солнечная. Вот. А ты кто? И почему так смешно говори-и-ишь? — она старательно протянула слово, подражая манере Аэно.
— Нэх Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья, — подумав, сказал юноша. — Но лучше просто по имени. А говорю я так оттого, что родом из Светлых земель, из Эфара, это за хребтом. У нас не спешат так, и я иногда не успеваю понять, о чем говорят здесь.
— Хорошо, я буду спрашивать помедленнее!
— Ирта, — раздышавшийся Кэльх рассмеялся, легко и звонко, как смеялся раньше, в Эфаре. Тогда думал, горный воздух искажает звук и именно от него, чистого и холодного, легче дышится. Ошибался.
— Успеешь еще расспросить. Дома все хорошо? Все здоровы?
Девочка закивала и затараторила так, что Кэльх виновато взглянул на Аэно. Ничего, потом все расскажет, а познакомит уже вот-вот. А пока — сам узнает обо всех. Убедится, что в оставленном доме все по-прежнему, что очаг горит все так же ярко и светло, обещая долгожданный отдых.
Отдых обещал каждый шаг лошади, каждый проплывающий мимо куст, каждое бревнышко ограды и скрип ворот. Смазывали их, смазывали — а те все равно поскрипывали, но не натужно и протяжно, а почти мелодично, не действуя никому на нервы. Так что даже отец плюнул и прекратил искать причину.
Въехав во двор, Кэльх хотел свернуть к конюшням, но Ирта не дала. Подскочила, ухватившись за его плечо, уперлась босой ногой в бедро, сунула пальцы в рот и засвистела так, что уши заложило. Кэльх и возмутиться не успел, когда из-за угла дома послышался топот, а Ирта с довольным видом подбоченилась.
— Я встретила! — крикнула она, а топот слышался уже и из дома, и откуда-то со двора...
— Вредина мелкая, — сообщил Кэльх, подхватывая её подмышки. — Вре-ди-на!
Племянница рассмеялась, завизжала, когда он пощекотал, передавая её в руки брату. Спрыгнул на землю — и со всех сторон повисли, потянулись обнять.
— Дядя Кэльх! — наверное, только и это можно было разобрать со стороны в многоголосом детском хоре. Особенно Аэно, который рассматривал детей всех возрастов, примерно от семи до семнадцати. Старших нэх здесь пока еще не было. Потом спохватился, спешился, и на него тут же обратили внимание.
— Это Аэно, он дядин ученик, — немедленно возвестила Ирта, восседающая на руках у высокого юноши, может быть, чуть помладше самого Аэно.
Нехин неспешно склонил голову, приветствуя собравшихся, так же любопытно глядя на них, как и они на него.
— Вечером, — четко, веско сказал Кэльх. — Все — вечером. Как дела доделаете, а мы с дороги отдохнем. Ну?
Ему покивали, а потом — Аэно только заморгал удивленно — разошлись кто куда. Нет, любопытство было, полной мерой, и между собой многие шушукались, то и дело оборачиваясь. Просто внезапно стало ясно, что и тут, как и в Эфаре, слово старшего и правила поведения значат много, только никто не скрывает эмоций. Даже взрослые: спешащий к Кэльху сухой, жилистый мужчина в фартуке кузнеца тоже улыбался, так же открыто, как и дети. Обнял сына, сжал до хруста костей и приглушенного возгласа.
— Вернулся, огонек.
— Вернулся, отец, — хватка чуть разжалась, и Кэльх сам обнял его.
Аэно очень внимательно вглядывался в человека, который, оказывается, был так же близок Кэльху, как нехо Аирэн — ему самому. Между ними было явное сходство, хотя, если Кэльх выглядел вытянувшимся язычком пламени, то этот мужчина походил, скорее, на заготовку к клинку, скрученные в жгут полосы раскаленного металла. Такой же высокий, Аэно со своим небольшим ростом и Кэльху-то доставал от силы до уха, его же отцу и вовсе был по плечо. С такими же волосами, похожими на выгоревшую на солнце траву, заплетенными в косу. Вот только глаза у него были тепло-зелеными, как пронизанная солнцем листва здешних деревьев.
— Мама у себя?
— Да, сходи к ней сразу, а то как всегда...
Понятливо хмыкнув в ответ, Кэльх обернулся.
— Отец, это Аэно Аэнья, мой ученик.
— Нашел-таки? — нэх смерил Аэно суровым взглядом, будто примерялся, с какого конца браться и как ковать.
Аэно молча поклонился ему, как кланялся в первый раз нэх Чемсу: отдавая дань возрасту и опыту. Он пока еще не знал этого человека. Вот как узнает — тогда и будет решать, как общаться и кланяться. И как воспринимать короткое хмыканье, похожее на привычное фырканье Кэльха. У того просто легче как-то получалось, не так сурово.
— Пошли, нужно устроить лошадей, — Кэльх подхватил Аэно под руку, повел вглубь двора, второй сжимая поводья. — И к матери, а то рассердится.
— Похоже, именно матушка у тебя всем распоряжается? — негромко спросил юноша, тоже ведя свою кобылку к приветливо распахнутым дверям конюшен.
— Орта Упрямая. Догадываешься, за что прозвище дали?
Аэно только рассмеялся и принялся расседлывать лошадь, не доверяя это дело конюху, может быть, одному из членов многочисленной семьи огневиков. Хотя нет, скорее все-таки слуге: тот тепло поздоровался с «нэх Кэльхом», принялся помогать — Кэльх тоже не стал сваливать работу на других, делал все сам. Настраивался на встречу с матерью заодно, размышляя, как оно может обернуться.
— Идем, Аэно. Идем...
Заходить с главного входа он не стал, пошел через боковую дверь, вынырнув сразу в облицованный светлым камнем коридор. Камень-то камень, но оттенок был подобран так, что внутри было светло и уютно, никакого сравнения с замком рода Крови Земли. Ну а что дерева мало, так то ради безопасности живущих здесь огненных нэх. Никто, включая прозорливого прадеда, первого Солнечного, не хотел, чтобы потолок рухнул на голову из-за не вовремя упавшей на балку искорки. Но и жить в темном чулане не пожелал. И тесноты в доме, вопреки утвердившимся в Светлых землях верованиям, не было. Просторные коридоры, широкие пологие лестницы, далеко отстоящие друг от друга двери. Огненные любили собираться вместе, но для этого и комнаты требовались соответствующие.
Кабинет хозяйки майората был всего-то на втором этаже и выходил окнами в сад: пока шли по коридору, за стеклами шелестели ветви деревьев, приглушенно слышались детские голоса. Но в полной воздуха комнате было тихо, окна были закрыты. Зато дверь — нараспашку, чем и воспользовался Кэльх, стукнув по косяку и заглядывая внутрь.
— Мам?
Сидевшая во главе стола женщина подняла голову, отрываясь от разложенных перед ней бумаг, две другие, помладше, но удивительно похожие на нее лицом, тоже вздрогнули, узнав голос.
— Кэльх. Вернулся, — прозвучало сухо, по-деловому, но материнские объятья были не менее крепкие, чем отцовские, и светлые голубые глаза ощутимо потеплели.
— Мама, я не один. Позволь представить тебе моего ученика, Аэно Аэнья.
Аэно, молча следовавший за ним тенью, остановился в трех шагах от двери и поклонился, чуть ниже, чем его отцу, признавая главенство над родом и право приказывать. Даже взгляд нэх Орты на него был... Если у отца Кэльха он скорее ощущался деловым, с простоватой ухваткой ремесленника, то теперь пробрало до костей, как иногда под взглядом нехо Аирэна.
— Уже и прозвище заслужил? Как ты, ранний, — умение вкладывать в голос едва различимую иронию Кэль явно унаследовал от матери. — Поживете здесь, или опять убежишь?
— Поживем. Сколько выйдет — столько поживем, — улыбнулся Кэльх, и его сестры радостно переглянулись.
— Самое малое — неделя!
— Ага. Нет, даже две — он не один!
Кэльх покраснел, на скулах расцвели легкие пятна румянца.
— Уж постеснялись бы! Выросли, а...
— ...все туда же! — хором закончили сестры, сияя улыбками, и тоже пошли обниматься.
Аэно во все глаза смотрел на смущенного — небываль какая! — учителя и просто наслаждался, безотносительно причин. Потом дошло: не один — это с ним, значит, а вот что именно значит — поди догадайся. Догадаться не дали, Кэльх подхватил его под локоть, наскоро извинился перед матерью, что с дороги. Их отпустили величавым кивком, и он потащил Аэно обратно к лестнице и наверх, все выше и выше. Аэно ждал, что они на каком-нибудь этаже свернут в коридор, но вместо этого Кэльх вывел его к узкой лесенке, упирающейся в простую дверь, на которой кто-то, явно детской рукой, накорябал летящую птицу.
— Вот пострелята... Входи.
— Пернатый, — усмехнулся Аэно, поднимаясь к двери и толкая ее.
Узнать, как жил учитель дома, было почти нестерпимо любопытно. Будет ли это что-то узнаваемое, или же совсем иное, не такое, как он привык видеть в Эфар-танне? Будет, он понял сразу, когда осознал, что оказался под самой крышей. Потолочные балки, все-таки деревянные, потемневшие от времени, сходились над головой, терялись в полумраке. В остальном же в комнате было светло, несколько окон в торцевой стене дома пропускали достаточно солнца.
— Кажется, мелкие досюда добрались: когда я уезжал, такого бардака не было, — проворчал Кэльх, входя следом и закрывая дверь.
Действительно, по обозримому пространству будто стая маленьких тайфунчиков прошлась: тут вытащили стопку рисунков, сели на пол, рассматривая, рассыпали, да так и забыли; там сунули любопытный нос в шкаф, прищемив после, не нос, а полу еще одного плаща, тоже посверкивающую вышитым пером; там переставили все на столе «в порядке», организовав сущий хаос из разноцветных баночек с чернилами; попрыгали на кровати, сбив аккуратно заправленное покрывало и своротив на бок подушку...
— Они скучали по тебе, это же сразу видно. Уверен, Ниилела скоро в мою комнату повадится бегать, переворачивать все с ног на голову и обратно, выискивать и потрошить мои детские тайнички, — Аэно улыбнулся и наклонился подобрать рисунки. — Это твоих рук дело? Красиво как! А мне ты не говорил, что рисуешь.
— Да как-то к слову не приходилось, — почти виновато откликнулся Кэльх, пытаясь сгрести со стула наваленные на него вещи, наверное, выпавшие из шкафа, и освободить место для дорожного плаща. — Мои тебя не слишком напугали?
— Нет, матушка напомнила моего отца, прямо как домой вернулся с гор, получать выволочку за порванные штаны. А сестры у тебя на нее похожи. Они ведь тоже обе нэх?
— Да, и унаследуют земли. Я-то прав не имею, а Кэйлок не может.
— Думаю, тебя это нисколько не печалит? А твой брат... К нему ты не хочешь сходить?
— Позже, его лучше не отрывать от дел, если сидит в мастерской. Он... немного странный. Не пугайся, хорошо? — улыбка вышла слегка неуверенной, Кэльх подошел и забрал из рук Аэно листки с рисунками. Глянул на них мельком — на верхнем был отчетливо узнаваемый подоконник комнаты с греющимися на солнце птахами.
— Почему вдруг я должен напугаться? — не понял Аэно, остановив его, серьезно глянул в глаза. — Ты говорил, он ослеп в детстве, но слепота — это не уродство, да и я не пятилетний малыш, чтобы испугаться.
— Не в этом дело, он... Просто немного странный, — кинув рисунки на стол, Кэльх виновато развел руками. — Не могу объяснить, с ним просто поговорить надо. Потом поймешь, ладно?
— Хорошо, я подожду. Ты будешь жить здесь? — отвернувшись, Аэно еще раз обежал взглядом светлые стены, легкие занавеси на окнах, немногочисленную мебель, думая, что следовало бы вымыть пол и выбить перину, стереть пыль, должно быть, успевшую налететь с последней уборки. А тут прибирались, иначе за три года все было бы гораздо печальнее.
— Я надеялся, что и ты тоже, — тихо донеслось из-за спины.
— Я? — Аэно обернулся, поморгал удивленно. — И никто ничего не скажет? Правда?
— Скажут. Еще как скажут. Вот пойдут ночью за чем-нибудь мимо, услышат, как я во сне кричу, потому что тебя рядом нет, за руку взять — и скажут. А потом головы нам, двум дуракам, открутят.
— Укушу, — пообещал Аэно, сердито глядя на него. — Кто тебе сказал, что я тебя брошу одного? Я просто спросил!
— Ну а вдруг из тебя не до конца воздушное выветрилось? — фыркнул Кэльх. — Я же Кодекс ваш читал.
— Кэльх, все, что было, выветрилось, когда ты умирал у меня на руках, — Аэно не принял шутки, смотрел тяжело, потемневшими глазами. — Когда я понял, что если не сумею тебя отогреть, то костер сложат для нас обоих.
— Аэно... — Кэльх посерьезнел, растеряв всю наносную веселость. Замялся, потом порывисто шагнул вперед, обнял, шепнув куда-то в макушку: — Рысенок...
Аэно стиснул его в ответ изо всех сил, внезапно поверив, что вот теперь все страшное точно кончилось, и будет — пусть только пока — одно хорошее. Да, впереди обучение, нелегкий долг хранителя. Но они будут вместе. Как именно, это пусть решат Стихии.
Долго греть друг друга не вышло: Кэльх же и предложил прибраться в комнате, раз других дел нет. Посмеялся, когда Аэно спросил про слуг, пояснил, что чужая помощь — это если болен или устал, если дела заели так, что поесть-то не успеваешь толком. А когда весь день свободен, то тряпку в руки и вперед, у слуг и без уборки достаточно дел, дом большой.
— Тем более, вечером сюда все мелкие набьются, — заметил Кэльх из недр шкафа, где искал одежду попроще, которую было не жаль запачкать пылью. — Права Шима: недели две выгнать не получится, а то и месяц.
— Это хорошо, — Аэно так же покопался в своем дорожном мешке, добыл не слишком чистые штаны и рубаху, пропахшие костром и лошадиным потом. Вообще-то, их следовало отдать прачке еще в Рашесе, но он тогда не помнил ни о чем, кроме Кэльха, вот и валялось все которые сутки. Ничего, зато потом постирает, когда приберутся.
— А с тряпкой и веником я дружу, ты не думай. Заплетешь меня, чтоб не мешались волосы?
— Давай, конечно, я и сам не откажусь. Только ты не слишком от предстоящей уборки отвлекайся, хорошо?
Аэно тяжело вздохнул.
— А ты меня за волосы пару раз дерни.
На такое предложение и сам Кэльх ответил безнадежным вздохом, но с расчесыванием и впрямь затягивать не стал, даже толком не разбирал волосы, только чтобы косу заплести.
— Уберемся — нормально сделаю.
Когда Аэно и его волосы прихватил, Кэльх показал, где набрать воду, приволок тряпки, веник. Веником поднимать пыль не стали, зато обмели паутину с потолочных балок. Пока Аэно снимал пропылившиеся занавеси и постельное, Кэльх стирал пыль с мебели. Перину и подушки утащили и выбили в четыре руки и две палки, оставили на солнце на ограде. И полы мыли тоже в четыре руки и две тряпки, наперегонки. Буквально через час комната заблестела чистотой, потом вернули на место перину, и Кэльх принес откуда-то белье и одеяла.
— Уф, справились. Теперь кто бы нас искупал, — протянул Аэно, фыркая от запаха пота и отворачивая нос от подмышки, как кот.
— Так пошли? Вода у нас летом на солнце греется, в любой момент ополоснуться можно. Почти как в Эфар-танне, только зубами от холода стучать не надо, — Кэльх как раз закончил убираться на столе, выпрямился, откинув с лица выбившиеся волосы. — К обеду как раз успеем.
Летние купальни — такие же добротные, как и все на этом подворье, были построены на очень солнечном месте. С огромным металлическим баком для воды, поставленным на высокие, выше роста человека, опоры, под которыми и располагались в ряд три лейки с почти привычными Аэно запорами, несколько скамеек из отполированного долгими годами службы камня, тоже согретого солнцем так, что аж припекал, перекладина для одежды. И совсем, совсем никаких загородок, чтобы хоть купающимся друг друга не лицезреть во всей наготе, только заплетенный незнакомым вьюнком штакетник вокруг. Аэно в панике замедлил шаг, но его в купальню почти впихнули, сунув в руку узелок с мылом и ветошью.
— Ты мойся, а я сейчас, совсем забыл, что меня кое-что просили сделать, — сказал Кэльх и захлопнул за его спиной калитку дворика.
Забыл на самом деле или нет, Аэно не понял, но был очень благодарен за возможность спокойно помыться. И даже не удивился, что Кэльх явился, лишь когда он сам вышел, только кивнул, садясь на солнышке — снаружи тоже скамейки были, наверное для тех, кто ждал своей очереди. Даже волосы успел более-менее прочесать, пока Кэльх приводил себя в порядок. Вот от возможности расчесать его не отказался, просто любуясь, как огневик жмурится от удовольствия, подставляя голову. Подумалось: а Чи`ат так же среагировал бы, если почесать небольшой гладкий хохолок?
Успели как раз к обеду, о котором предупредил звонкий удар гонга, далеко разнесшийся по окрестностям. За длинным столом в обеденном зале собралось все семейство, и это напомнило Аэно родной дом: так же во главе устроились нехо и нейха, в смысле, родители Кэльха, дальше на широких лавках расселись по старшинству, сначала дети, потом многочисленные внуки, восемь штук, их только сейчас удалось пересчитать. Сам Аэно сел рядом с Кэльхом, косясь на противоположный край стола: там сидели двое незнакомцев. Худощавый, глядящий куда-то в пустоту мужчина, наверное, был Кэйлоком, а девушка рядом с ним, уткнувшаяся в книжку, на Солнечных не походила. Возможно, его супруга?
Пришли и мужья сестер, но по ним Аэно лишь скользнул взглядом — потом познакомится. Хотя оба ему скорее понравились, что смуглый, черноглазый мужчина, живо что-то рассказывавший жене, что тихий, совсем юно выглядящий парень. Только приглядевшись к его лицу, Аэно понял, что это уже взрослый мужчина, из той породы, что стареют очень поздно. Они с ним, пожалуй, были похожи: невысокие, светлоглазые. Возможно, кто-то в роду был из-за гор? У него даже волосы были не темные или рыжие, а, скорее, темно-русые, с золотистым отливом. Аэно поймал себя на том, что неприлично пялится, уткнулся взглядом в тарелку.
Впрочем, на него тоже смотрели. Дети — так же, как он сам, неотрывно, любопытно, словно он был тайной мироздания, а они силились ее разгадать. Взрослые — вежливо, тепло, аккуратно, не зная или, наоборот, зная, как обычно требовалось вести себя с воздушниками. Аэно мысленно фыркнул: но он-то огневик! Только вот воспитание так быстро не отбросишь. Но ничего, он еще научится — к примеру, вот так вот легко и просто болтать за столом, не считая это неприличным.
Серьезные вопросы явно не обсуждали, чтобы не портить аппетит. Расспрашивали Кэльха, но в общих чертах, давая ему поесть, а не только лишь языком трепать, дети на своем конце перешушукивались меж собой, порой пихаясь локтями. Обед оставил ощущение тепла и сытости — не только телесной, но и... Аэно затруднялся с ощущением, пока не вспомнил: так же чувствовал себя после походов в город, когда досыта впитывал чужого тепла.
— Аэно, зайдешь ко мне в кабинет, — велела нэх Орта, когда поели и начали расходиться, по одному, а не все разом.
Он согласно кивнул: все верно, нейха — по привычке он продолжал называть ее так, как дома, — имела право приказывать, он же — всего лишь ученик ее сына. И потому постарался не затягивать с обедом, а подняться из-за стола лишь немногим позже, чем сама нэх Орта.
В комнату Кэльха Аэно вернулся часа через три, немного растерянный и озадаченный. Идя в кабинет нэх Орты, он ожидал чего угодно, даже жесткого допроса, внутренне к нему и готовясь. Он — светлый, он заведомый враг, которого лишь волей Стихий занесло сюда, под крыло Кэльха. Однако все вышло совсем не так, и на допрос это не походило вовсе, разве что на очень умелый, спрятанный за обычной беседой. Нэх Орта и ее муж, нэх Лирс, тоже присутствовавший в кабинете, спрашивали его о доме, роде, почему в его имени аж два слова с «анн-», что значит «Аэнья», за что получил прозвище. Расспрашивали и о Кэльхе, как он себя вел в далекой чужой земле, и Аэно, развеселившись, ляпнул, что и вел прекрасно, и кушал хорошо, и спал просто замечательно. Шутка слегка не удалась: насели, выясняя, где же это сын так выложился. Пришлось рассказывать про круги. Слово за слово, и он сам не заметил, как рассказал едва ли не обо всем. И замер истуканчиком, когда с двух сторон осторожно погладили по голове.
— Натворили там дел, — тихо сказала нэх Орта, опуская руку. — А все на вас свалилось. Аэно, последний вопрос — что с Кэльхом? Где он успел найти нерешенных проблем по дороге?
Аэно помотал головой.
— Все из Эфара, нэх Орта, и он с дороги вообще не отдыхал, я полагаю. Мы ехали верхом, а он, скорее всего, почти весь путь пешком проделал и торопился. И... — он не знал, сказать ли ей о том, что Кэльх умирал? Сейчас-то уже все в порядке.
— И? — по-Кэльховски мягко подтолкнул нэх Лирс.
— Он выгорал, — рубанул Аэно. — Давно, медленно.
— Выгорал, — повторила нэх Орта, но не от шока, а очень быстро обдумывая услышанное. — В прошедшем времени? Я не ошиблась?
— Нет, не ошиблись. Теперь все будет хорошо, ему только сил набраться и отдохнуть как следует.
— Ты хочешь разобраться, почему, — нэх Орта не спрашивала — утверждала. — Кэльх в тебе не ошибся... Иди, отдыхай. Оба отдыхайте.
Аэно поклонился и вышел, поспешил туда, где слышал гомон детских голосов и чувствовал скопление яркого, чистого огня юных душ. И не ошибся: конечно, младшие Солнечные насели на Кэльха, тормоша его и задавая тысячу вопросов в минуту. Аэно не все и понимал, тараторила не только Ирта. Его приход позволил Кэльху выдохнуть и строго осведомиться, все ли дела сделаны, отпустили ли учителя? Его заверили, что да, все закончено в рекордные сроки, не к ужину, а вот прямо-прямо сейчас. И Кэльх был вынужден сдаться.
Они хорошо посидели в его комнате. Кэльх пристроился за столом, положив на колени кусок деревяшки с прикрепленным листком и чиркая по нему разноцветным грифелем. Что там рисовалось, Аэно не видел — он устроился на кровати вместе с самыми младшими, подвинувшимися, потому что устал и с дороги. Остальные расселись кто где, кто на подоконник, кто прямо на пол, выудив откуда-то стопку плоских подушек. Ирта, гордая до невозможности, восседала у ног Кэльха, разложив перед собой целую кучу грифелей.
Кэльх рассказывал о Светлых землях, но Аэно слушал его вполуха. Куда интересней было наблюдать за молодыми огневиками, чужой семьей, такой непривычной и знакомо-теплой. Как замирали, распахивая рты, как тихонько спрашивали о непонятном, как пищали от восторга, когда Кэльх поделился, что довелось даже полетать. Ирта еще и успевала подавать нужные грифели, вылавливая из мерно текущего рассказа между делом брошенное странное «зеленый-зеленый зеленый» или «самый светлый туман».
Взгляд от младших сам собой перепархивал к Кэльху и прикипал к уверенным движениям тонких пальцев, крепко, но бережно держащих грифель, к тому, как они убирали за ухо падающую на лицо прядь волос, как выгибались в ироничной улыбке губы. Аэно снова отводил глаза, понимая, что залипает, что может смотреть вечно на любимого и не насмотрится. Что все это — неправильно, дети наблюдательны, он не должен себя так вести... И опять смотрел.
Очнулся, только когда в окна заглянуло заходящее солнце, позолотив комнату, а в дверь постучались, позвав ужинать. Дети бодро побежали за стол, не забыв собрать и сунуть на место подушки, а Кэльх протянул ученику листок, на котором, еще не дорисованный, вполне узнаваемо был передан вид с Носа. И три крохотных, едва заметных фигурки, парящие в облаках. Аэно не ожидал от себя того, что внезапно зашмыгает носом, как мальчишка. В глазах защипало, а к горлу подкатил ком.
— Это... талант, ну...
— Рысенок, ты чего? — растерялся Кэльх. — Я просто... вспомнилось.
— Мне очень, очень нравится! — Аэно уткнулся ему в плечо носом, стараясь взять себя в руки. — Можно, когда дорисуешь, повесить это на стенку?
— Конечно... Аэно, а... Поможешь потом написать твоему отцу? Я боюсь, если напишу сам — он прилетит и меня убьет!
— Да за что? — удивился юноша так, что и глаза сразу просохли. — Думаю, он только счастлив будет узнать, что и как у нас вышло.
— За то, как тебе больно от всего случившегося было, — Кэльх нервно разгладил замятый край листа, не глядя кинул его на стол. — И вообще за все.
— Было, и он об этом и так знал. Ведь знал, я прав? — Аэно перехватил его руку, сжал пальцы на горячем запястье, мимоходом отмечая, что да, в самом деле горячее, как он и привык, значит, уже все почти в порядке. Потянул к двери: — Идем, поужинаем, поговорим потом, когда мелкие угомонятся, хорошо?
— Хорошо, идем.
В обеденном зале их ждал накрытый стол и расставленные по нему незажженные свечи. И внимательные, требовательные и предвкушающие взгляды.
— Но ведь сегодня не праздник! — возмутился Кэльх, замерев в дверях.
— А твой приезд? — возразила нэх Орта, и он не смог поспорить. Глубоко вдохнул, шагнул к горящему у дальней стены камину — здесь такие повсюду были, в каждой комнате, где зажженные, где нет, просто с заранее приготовленными дровами. И из огня, восторженно крича, вылетел Чи`ат, раскинул крылья, пролетая над столом, касаясь кончиками перьев фитилей. Кувыркнулся через голову, уменьшаясь, и приземлился на плечо Аэно.
А свечи мягко горели, все до единой.
Аэно восторженно улыбался, втайне слегка даже завидуя: он бы с Урушем такой трюк провернуть не смог, хотя-а-а... если много тренироваться, то и рысь по фитилькам проскачет, да. Он поднял руку и все-таки принялся поглаживать, ласково перебирая длинные перышки, хохолок Чи`ата. Тот прижмурился, заклекотал тихонько на ухо.
— Идите есть уже, — позвал кто-то, и Аэно так с Чи`атом на плече за стол и сел.
========== Глава 22 ==========
Младшие Солнечные разошлись едва ли не к полуночи ближе, только когда Аэно, спохватившись, непреклонно заявил, что ни один из них в воздухе не растворится и сквозь землю не просочится, так что можно спокойно оставить на ночь и дать отдохнуть. Устыдились все, вспомнив, что дядя и его ученик вообще-то с дороги.
— Но завтра-а-а... — протянула Ирта, уходившая последней.
— Завтра, как все дела сделаете, — мы ваши, — заверил Кэльх. Обнял подскочившую к нему девочку, та клюнула еще в щеку и убежала, прикрыв за собой дверь.
Некоторое время Кэльх так и сидел на корточках. Потом длинно выдохнул, шагнул к кровати, на ходу стягивая рубаху, и рухнул, широко раскинув руки.
— Вот теперь верится, что дома...
— А до того, что, не верилось? — Аэно, подумав, тоже снял только сорочку, оставшись в тонких полотняных штанах, единственных чистых изо всей взятой с собой в дорогу одежды. Остальное требовалось срочно постирать прямо завтра с утра.
— Вот когда заездили до полусмерти, тогда и поверил!
Правда, голос Кэльха звучал вовсе не так устало, как тот описывал. Он даже нашел силы встать, снять сапоги и аккуратно сложить покрывало, кинув его на стул.
— Идешь? Не уверен, что завтра нам дадут отоспаться.
— М-м-м... А куда мне? К стене или с краю? — Аэно было непривычно то, что кровать стоит вот так, не изголовьем к стенке. Но иначе в этой узкой вытянутой комнате было бы не протиснуться от двери к столу.
— Куда хочешь, за ночь все равно устроимся, как удобно. И, Аэно, ты хотел о чем-то поговорить?
— Хотел, но ты ведь устал? — юноша подумал и кивнул Кэльху на место у стены. Почему-то так показалось удобнее и надежнее. Чтоб не сбежал, если что, — пронеслось в мыслях.
— Не настолько, чтобы не ответить на твои вопросы. Я все-таки еще учитель, — вопреки словам улыбка была теплой, руку Аэно, устраивавшегося на освободившемся месте, поймал почти сразу, переплетя пальцы. — Рассказывай, рысенок?
— Рассказывать... Хорошо.
Аэно глубоко вдохнул и принялся рассказывать, вспоминая едва ли не поминутно полторы недели дороги от Эфара до замка нэх Кровь Земли. Почти охрип, а руке было уже немного больно от хватки Кэльха.
— А когда мальчишка-конюх сказал, что твоя лошадь уже готова, я думал — не сдержусь. Ты настолько не верил в меня, даже узнав до самого донышка? Ответь, только честно, Кэльх.
— Я настолько хотел оказаться рядом, что вообще себя не помнил. Знал только, что если отряд вернется без тебя — сорвусь искать. В тот же момент, едва услышав. Мне на все было наплевать, рысенок, — это был не тот ответ, которого Аэно ждал, но тот, какого просил, абсолютно искренний и честный.
— Огонь не может смириться, не должен, это не в его природе, ты сам это сказал. Я, увидев замок нэх Чемса, понял, что могу с ним только смириться, покориться, но не полюбить. Я бы не протянул там долго... — Аэно рывком перевернулся набок, обнимая Кэльха, пряча лицо в его плече.
— А я свалился бы в первом трактире, до какого добрался, — руки Кэльха сомкнулись за спиной, притягивая еще ближе. — И... Все. Выгорел бы. У нас был только один верный путь, рысенок.
Аэно крепко стиснул зубы, потому что молчать, не говоря тех слов, что жгли гортань, было тяжело. Только подсунул руку под плечи Кэльху, а вторую запустил в его волосы, перебирая и поглаживая так, как гладил Чи`ата.
— Спи, рысенок, — почему-то хрипло сказал Кэльх. — Просто спи, не переживай. Мы ведь выбрали правильное? Вот и пойдем дальше...
— Вместе? Даже если порознь, все равно вместе?
— Никуда я тебя больше не отпущу.
Следующие дни Аэно приглядывался, принюхивался и обживался. Привык к вечерним посиделкам с младшими, начал рассказывать сам, даже огненную обережь дал пощупать. На следующий день ею же и отбивался от сестер Кэльха, пока тот хохотал в голос, глядя, как ученик взъерошенным рысем мечется по двору, уходя от двух на первый взгляд неопасных хлыстиков. Побывал в кузне нэх Лирса, поглядел, как тот ворочает неподъемным с виду молотом, подивился — и откуда такая силища в худых руках? Мышц будто и нет, одни жилы под кожей натягиваются, как канаты. Даже успел вместе с Кэльхом слазить на крышу, полюбоваться на окрестности.
Но на самом деле у всего этого была причина, Аэно ходил кругами, подбираясь все ближе и ближе, пока не оказался у своей цели: дверей мастерской Кэйлока. Один, как и хотел, потому что разговор был не для Кэльха. Потом расскажет, если сочтет нужным. Но говорить — одному.
Самого брата Кэльха Аэно до этого дня встречал только за столом. Тот ел быстро, сосредоточенно, и так же быстро уходил, не особо обращая внимания на шумную родню. Только иногда, считанные разы, сидел, замерев и наклонив голову на бок, вслушиваясь в чей-нибудь голос.
Аэно раньше бывал в ювелирных мастерских. В Иннуате их было две, одна — по камням, вторая — по серебру и золоту. Основной центр работы гранильщиков и золотых дел мастеров был на востоке Эфара, где добывались алмазы и сопутствующие им камни, а в реках мыли самородное золото. И его всякий раз завораживало то, как из невзрачного камешка рождается настоящее произведение искусства, как с виду простой булыжник вдруг раскрывает бесконечно прекрасное нутро, полное света и скрытых картин, как тяжелый бесформенный самородок вытягивается в тончайшую проволоку, а та превращается в настоящее кружево, обнимающее камень, в пушинку с каплей росы, в изящный резной листик горного папоротника, приютивший под собой гнездышко тапи.
Венец хранителя, сделанный Кэйлоком, был прост, изящен и... злил Аэно неимоверно. Настолько, что самому хотелось расплавить бронзовую безделушку. Он очень хотел посмотреть на пламя того, кто своими руками взял — и оборвал Кэльху корни, словно выдернул из лиственной розетки стрелку «снежного поцелуя», не догадываясь, что нежный цветок будет медленно умирать, даже поставленный в плошку с водой.
Поэтому не постучался, задушив мысль, что это невежливо. Толкнул дверь, шагнул внутрь, сразу увидев склонившегося над верстаком хозяина. Того сложно было не увидеть, он сидел у единственного окна, освещенный солнцем, тогда как остальная часть комнаты тонула в тени. Плечи не вздрогнули, поза не изменилась, головы Кэйлок не повернул, да и незачем ему было. Но вторжение учуял безошибочно, как и определил, кто к нему явился.
— Напомни, как тебя зовут?..
— В жизни не поверю, что ты не помнишь имя, которое слышишь за каждым завтраком, обедом и ужином, — фыркнул Аэно, не собираясь идти на поводу у этого человека. Да, Кэйлок был старше, как бы не вдвое, но возраст в его случае не являлся поводом для безусловного уважения.
— Честно — не запомнил, — Кэйлок пожал плечами. — Но могу говорить и так. Ты ведь поговорить пришел?..
— Поговорить.
А хотелось просто и без затей дать в нос, чтоб кровавой юшкой умылся. Откуда-то из босоногого детства вылезло это желание, так что запихал его Аэно назад вполне успешно. Не судить сгоряча. Хотя тут и слово это — «сгоряча» — было неуместно. Ярость остыла, а злость была вполне взвешенной и обоснованной.
— Ну так говори? — слегка даже недоуменно откликнулся Кэйлок. — Я слушаю. Или... А, понял.
Он все-таки отложил что-то маленькое, блестящее, от чего по стенам пробежали блики, и обернулся к Аэно, безошибочно повернув к нему незрячее лицо.
— Что понял-то? — Аэно с силой сжал подвеску на браслете. — Что?
— Ну, на меня обычно ругаются, что неудобно говорить со спиной. Но ты на что-то еще злишься... — Кэйлок наклонил голову на бок. Вместо ощущения взгляда Аэно как будто очень осторожно касались чужим теплом, едва-едва, и не заметил бы, не будь так сосредоточен, что аж вздрогнул, когда Кэйлок подался вперед.
— Браслет он делал?
— А ни от кого больше я такого подарка бы не дождался, да и не принял, — буркнул Аэно. — Да, я злюсь на тебя. Объяснить?
— Если можно. И... Можно потрогать?
Первым желанием юного нэх было спрятать запястье с браслетом за спину.
— Можно. И то, и другое. Однажды молодой нэх, призванный Стихиями, уехал из родного дома туда, где он был нужен очень многим. Оставляя того, кто был ему очень дорог. Оставляя не одного, вынужденный выбирать: или он, его любимый младший братик, остающийся с любящей и надежной семьей, или сотни людей, которые еще неизвестно как отнесутся к огневику, но которые погибнут, если он не приедет. Он выбрал долг, что упал на его плечи, словно целый горный хребет. Как думаешь, было ли ему легко?
— Не думаю.
Чтобы дотянуться до браслета, Кэлоку даже вставать не пришлось, дверь была рядом со столом. Он наклонился, опустив голову, медленно водил пальцем вдоль подвесок, то ли касаясь, то ли вслушиваясь во вложенное в них тепло.
— Ошибаешься. Ему было легко, потому что он знал — там, дома, его любят и ждут. Может, тогда он этого не понимал, но так оно и было. Только он ошибся. Когда вернулся, оказалось, что не ждут, что отпустили, совсем отпустили, лети, Кэльх Хранитель, храни себе, кого хочешь. Все равно что выкинули голубя из гнезда, а гнездо — сожгли и пепел развеяли: свободен, птица. Легко ли ему леталось, Кэйлок Зрячие Руки?
— Но... — тот совсем опустил голову. — Разве это не правильно? Что нельзя хранителя — только себе. Что это плохо и дурно, желать, чтобы он был рядом, когда нужен другим? Я его и отпустил...
— А скажи мне, может ли гореть огонь на голом камне? Может ли выжить выкинутый из гнезда птенец-слёток, которого не кормят родители? Может ли расти травинка, у которой оборвали самый главный корень, но оставили другие — тонкие, как ниточки? А еще скажи, разве нельзя любить и знать, что вернется, что любит и переживает, уезжая, стремится домой, чтобы обнять? Скажи, будет ли сильным и ярким тот хранитель, которого любят, как бы далеко он ни забрался и как бы долго там ни застрял?
На эту тираду, высказанную почти на одном дыхании, Кэйлок не ответил. Перебирал нервно пальцами, потом резко выпрямился.
— Можно к тебе прикоснуться?
— Можно, — Аэно вздохнул. — Я понятно объяснил, за что я на тебя зол?
— Понятно.
Встав, Кэйлок внезапно оказался даже выше отца, просто когда сидел, очень уж горбился. Моргнул, «глядя» поверх головы Аэно, прикоснулся — именно прикоснулся. Кончиками пальцев пробежался по лицу, очертил контур, задержался на виске, где опять выбилась прядка, провел по щеке, мазнув по краю губ.
— Ты понятно объяснил, — повторил он. — Вообще все.
— Что ж, тогда... Меня зовут Аэно. Извини, что потревожил.
Чужое прикосновение, пусть и такое осторожное, было... неприятно, и Аэно удивился сам себе, ведь спокойно относился к тому, что к нему прикасались дети, родители Кэльха, его сестры. Потом только, выйдя из мастерской, понял: неприятно было потому, что говорил-то, по сути, с тем, кто едва не убил Кэльха.
Ощущение, будто на лицо налипла паутина, никак не желало уходить, и он остановился, принявшись яростно тереть кожу. Немного полегчало, Аэно заозирался, соображая, к какой из лестниц идти, чтобы спуститься во двор, и вздрогнул, услышав гневный вопль. Слов было не разобрать, но голос он узнал, вопила одна из сестер Кэльха, он их пока еще различал с трудом — близняшки ведь, очень похожие. Ей отвечал такой же громкий и яростный голос чернявого нэх, Аэно все время забывал его имя: то ли Теккер, то ли Теккаш.
Идти в ту сторону явно не стоило, так что он двинулся в обратном направлении: лестниц в доме было несколько. Далеко не ушел, наткнулся на Кэльха.
— Аэно? Я тебя как раз ищу... Кстати, мне не послышалось, там действительно Риша ругается?
— Ага, опять. Они так часто? — Аэно просто представить не мог, как бы его, к примеру, родители вот так орали на весь замок. Да у горцев вообще не было принято выносить свои ссоры на люди.
— Временами. Так, если они там... — Кэльх быстро что-то прикинул, схватил Аэно за руку и потащил за собой, буквально впихнув в небольшой коридорчик, уводивший к пристройке.
Вовремя, почти тут же раздались тяжелые шаги. Тяжесть объяснялось просто: идущий мимо нэх тащил на руках жену и вряд ли бы заметил случайных свидетелей, даже попадись они прямо на пути. Сложно заметить, когда не видишь ничего вокруг, отчаянно целуясь.
— Не поверишь: у Риши, несмотря на эти вечные ссоры, трое, а Шима со своим тихоней умудрилась шестерых родить, — почти пожаловался Кэльх, когда парочка скрылась из виду.
— А у кого из них в роду водники хвостами поплескали? — фыркнул Аэно. — Хотя, не говори, я и сам догадываюсь, что у Солнечных.
Потом пересчитал детей и удивился: старших было восемь, еще двое, совсем малыши, с остальными не бегали и за общим столом не сидели, не доросли. Но один получался лишним: Кэйлока, что ли? О чем и спросил. И получил в ответ:
— Да нет, самый младший — мой.
После чего долго смотрел на Кэльха, и чем дольше — тем больше хмурился.
— Сколько мы уже тут, напомни-ка мне?
— Кажется, меньше недели... Да, точно меньше. А что?
— И ты до сих пор молчал? И сына на руки при мне ни разу не взял? — Аэно глянул как-то обиженно и сердито.
— Да я... — Кэльх дернул себя за волосы, и когда только успел привычку перенять. — Он мне как еще один племянник. Заходил, повозился, пока ты у матери был, но толку-то? Ему меньше двух лет, я для него просто незнакомец.
— Кэльх, ты дурак! — рассвирепел Аэно. — И ты еще на моего отца ругался! Да ты ему и останешься дядей-незнакомцем, а он! Твой! Сын!
— Аэно... Успокойся рысенок, ну? Я на нехо Аирэна ругался, потому что он из-за любви так с тобой поступал. А я... Я к нему ничего не ощущаю, понимаешь? Как и к Лашши, — вины в голосе было хоть отбавляй. — А через силу гореть — не умею.
Аэно заморгал, по-новому взглянув на того, кого любил безоглядно. Это стоило обдумать сперва, чтобы не наговорить и не натворить глупостей. О чем он Кэльху и сказал:
— Пойду, посижу на ручье, если меня оттуда мелкие разбойники не выкурят.
— Приходи потом, я у себя буду.
Аэно ушел на ручей, протекавший через лощину, на разведанное за эти дни укромное местечко, где над образовавшейся в излучине небольшой тихой заводью нависало подмытое водой дерево, успевшее крепко ухватиться за землю корнями и так и продолжившее расти. Забрался на шершавый ствол и замер, сосредоточенно обдумывая то, что успел узнать.
Итак, у Кэльха есть сын, но нет жены. Вернее, та девушка, Лашши, которую он поначалу принял за жену Кэйлока, и была матерью Кэльхова сына, но они никогда не сочетались браком и не смогут, потому что хранителям запрещено иметь семью. Вот тоже — дурацкий с одной стороны закон. С другой, понятный: хранитель, у которого есть семья, не кровные родственники, а жена-муж, дети, будет думать прежде о чем? Да уж не о равновесии, а о том, как бы к ним вернуться и обеспечить. Так что все тут ясно. Лашши приняли в род Солнечных, когда она родила ребенка Кэльху. Случайно? Да как бы ни так, Кэльх — и случайность? Это очень вряд ли. Еще один неизвестный пока ему закон, обязывающий хранителя оставить свое семя? Возможно, и даже логично, хранителями становятся сильные нэх, преступно было бы не дать им продолжиться в детях, вдруг унаследуют силу родителя? Отсюда, возможно, и корни равнодушия Кэльха, дитя, зачатое по обязанности... Нет, это был бы не Кэльх.
Аэно едва не свалился в воду, так извертелся на стволе, обдумывая и так, и сяк полученную информацию. Очень неполную, что и понятно. Наконец, решительно спрыгнул на землю и поспешил к дому, говорить с Кэльхом. В голове вертелось, что тот мог попросту побояться привязываться к Лашши и сыну, чтоб не вышло, как с братом.
Стучаться уже второй раз за день не стал. Заглянул тихо, скользнул взглядом по кровати, по пятну света на полу, по силуэту в нем. Кэльх сидел на подоконнике, рисовал что-то. Заслышав, поднял голову:
— Аэно?
— Я понял, что ничего не понял. Рассказывай, или я с тебя не слезу, — Аэно решительно закрыл дверь на крюк и прошел к подоконнику, по пути выдергивая из горы подушек себе парочку, устроился на полу у ног Кэльха и требовательно уставился на него.
— Все просто, — Кэльх снова вернулся к рисунку, чиркнул грифелем зло. — Хранителям рекомендуется оставить детей. Тем, кто последний в роду, так и вовсе в обязательном порядке, а остальным — очень настойчиво советуют. Я теперь понимаю: выгорал, искал тепла. А тогда ударило в голову, что надо бы, неизвестно, куда дернут в следующий раз, а так почти погодки выйдут, Риша как раз своего носила. Ну и нашел Лашши, договорился. Она инженерией бредит, хочет в столичный Счетный Цех уйти учиться. Это дорого стоит, а пока готовишься — нужно что-то есть и где-то жить, мой род может все обеспечить. Дурак я был... Не может такое тепла принести!
Аэно потянулся к нему, взял за руку, вынимая из пальцев грифель. Помолчал, поглаживая ладонь и запястье.
— И все же ты немного не прав. Объяснять не стану, но ты, надеюсь, не будешь против, если я познакомлюсь с ними обоими поближе?
— Зачем? С сыном — понимаю, а с Лашши? Она скоро учиться уедет, так мне и сказала. Мол, второго — не дождешься, и не проси, некогда. Ей и на первого-то все равно, он Ришу и Шиму мамами зовет.
— Хорошо, я посмотрю, — уклончиво ответил юноша. — А сын — это твоя часть, как бы ты не отрекался. И мне... будет дорог так же, как и ты.
— Рысенок... — Кэльх пытался сказать что-то еще, но вместо этого сунул ему в руки рисунок.
Быстрый, слегка неряшливый, местами линии размазались, когда на грифель жали слишком сильно. Но как всегда узнаваемо, до боли, до сиплого выдоха: это он, Аэно. Танцует на углях, и... красивый. Другое слово на ум не шло: на рисунке он был очень красивым. Таким, каким никогда себя не видел. Таким, каким в его собственных глазах был Кэльх. Показывать это кому-то еще Аэно бы не стал ни за что. Это было только его, только для него. Это было... что-то очень личное, несказанное словами и даже прикосновениями, но тем не менее явное. Он молча прижал рисунок к себе, наклонился вперед и потерся о ладонь Кэльха виском, как Уруш, подставляющий уши под ласку.
— Я тогда думал, что не умею любить, — пальцы Кэльха мягко погладили за ухом, скользнули по краю. — Лашши — просто симпатичная девушка. Вез её домой и ничего не чувствовал, даже зная, что она носит моего ребенка. Так легко ушел, попросил Чемса присмотреть за ней, в Эфар сорвался сразу же. Только там понял: умею.
— Умеешь... — эхом отозвался Аэно, прикрывая глаза, и крепко прикусил губу, пытаясь хоть немного утихомирить сорвавшееся с привязи тело и сознание. Он уже около месяца никак к себе не прикасался. В Эфаре слишком нервничал, по пути к «жениху» — не хотел, по дороге сюда — выматывался, здесь же просто почти никогда не оставался один в достаточной мере. И пальцы, тронувшие губу, заставили вспыхнуть от стыда.
— Не делай так, рысенок, — попросил Кэльх. — Не могу, когда тебе больно.
— Мне не больно, — голос сорвался на хрип, полыхнули следом за ушами скулы, стало жарко до скулящего стона, задавленного лишь усилием воли. В следующий момент никакой воли не хватило, прорвался-таки, когда почувствовал вместо пальцев сухие губы. Одно касание, но... Он бы вцепился в Кэльха, в его волосы и плечи, чтобы продлить, еще хоть чуть-чуть. Прижался бы всем телом, без единого слова объясняя, что с ним творится. Но все еще не понимал: можно ли? Имеет ли право?
— Рысенок... Помнишь, что я говорил? — так же хрипло спросил Кэльх.
— Я... помню! — все же прянув вперед, Аэно выстонал это ему в губы, в мгновение ока устроившись на коленях. — И спрашиваю: можно?
— Нужно, — добавить «Аэно» Кэльх не успел.
Он и потом-то не смог бы описать, что творили тем вечером, кроме как одним невинным словом: «целовались». Было и еще, много чего еще, но… В памяти именно эти первые поцелуи выжгло, каленым железом отпечатало, даря новую уверенность: его любят, помнят и ждут. Всегда, что бы ни случилось.
========== Эпилог ==========
Аэно проснулся от того, что по нему кто-то прыгал. Кто-то очень увесистый, нахальный и с маленькими острыми пятками.
— Вставай-вставай-вставай! — верещал этот кто-то.
Рядом завозился Кэльх, охнул, когда и ему на живот наступили:
— Ирта!
Подпрыгнув последний раз, девочка показала им язык.
— Засони!
— Ирта, исчезни, — простонал Аэно, пытаясь спрятаться под подушку, но уже по опыту зная — не выйдет. Не дадут. Сперва вот Ирта, потом прибегут остальные, самые мелкие, потом явятся те, кто постарше. Здесь, в этом доме, ему ни разу не дали проспать завтрак. Хотя отчаянно хотелось вот уже неделю. С того самого дня, когда на свое «Можно?» получил в ответ «Нужно!».
— И почему ты вообще здесь? — сурово добавил Кэльх, все-таки находя силы сесть и взглянуть на племянницу. — В дверь стучать положено, ты уже достаточно взрослая, чтобы это понимать и не будить нас вот так.
— Совсем-совсем нельзя? — надулась девочка.
— Совсем. Ирта, я серьезно.
— Ну ла-а-адно... Быть взрослой — скучно! — заявила она, спрыгивая на пол. — Идите завтракать!
И убежала, с грохотом закрыв за собой дверь.
— По крайне мере больше нас не разбудят, пройдясь по головам, — со вздохом подытожил побудку Кэльх, с силой растирая лицо.
— Уверен? — Аэно душераздирающе зевнул, сел и, покачнувшись, уткнулся лбом в его плечо, снова начиная засыпать. Он отчаянно недобирал сна, они оба, настолько, что иногда уходили поспать пару часов днем, когда все были заняты, даже дети.
— Уверен, я так всех по очереди выгонял, как подрастали и становились слишком тяжелыми. Ладно, вставай, надо впрямь идти завтракать, а то мама ругаться будет.
Аэно совсем не испугали его слова, хотя нейха... то есть, нэх Орта вполне могла напуститься на обоих. Он уже попривык к тому, что женщины-огненные, чуть что не по ним, не стараются тихо разобрать ситуацию, а громко заявляют о проблеме. Хотя это все равно ему не нравилось, воспитание было не то. Он уже дважды шарахался от набирающих обороны скандалов Риши и Теккаша, которые неизменно заканчивались тем, что огневик подхватывал жену на руки и уносил в супружескую спальню. И подозревал, что их спальня находится в самой дальней части крыла именно по этой причине.
Завтрак прошел как обычно, он уже привык к шумному семейству Солнечных, даже Лашши со своими учебниками вызывала лишь улыбку и мысли о Ниилеле. Может, и та со временем так будет? Сестренка тоже обожала читать, может, вырастет новая нейха анн-Теалья? Нет, многопрабабка была целителем, Ниилела же, скорее, станет путешественницей — то-то сейчас так землеописаниями зачитывается.
Замечтавшись, Аэно не заметил, как все разошлись, только Кэльх рядом мирно клевал носом над опустевшей тарелкой. Подпрыгнуть и вернуться в реальность заставила легшая на плечо рука. Аэно не ожидал, что к ним подойдет именно Кэйлок, заморгал удивленно. После того разговора, который больше походил на его гневный монолог, наедине с мастером-ювелиром они не пересекались.
— Пошли, — сказал тот, убрав руку, и действительно развернулся, пошел, даже не интересуясь, следуют ли за ним.
Переглянувшись с ничего не понимающим Кэльхом, Аэно пожал плечами и все-таки поспешил за позвавшим, хотя ему этого и не хотелось. Пришли в мастерскую, где Кэйлок загремел чем-то на стеллажах, зашарил, переставляя непонятный коробки, пока не выудил из одной серебристо блеснувшее кольцо.
— Вот. Тебе. В смысле, вам.
Аэно, не спеша брать в руки украшение, разглядывал его, удивляясь мастерству слепого ювелира, умудрившегося придать кольцу форму птицы, обнимающей крыльями палец, вычеканить каждое перышко. Вместо глаз поблескивали льдисто-голубые камни, напоминающие цветом глаза Кэльха. Кэльх же кольцо и принял, отчего-то смущенно отводя взгляд. Аэно уже второй раз видел, как он смущается, но сейчас вглядывался в него не поэтому. Буркнул:
— Спасибо, — и очень быстро уволок огневика из мастерской в их комнату, где и потребовал, с трудом удерживая голос: — Корона твоя где? Давай сюда.
— Аэно? Сейчас, где-то тут была... — Кэльх зашарил по столу, ища требуемое. Обычно он с подарком брата почти не расставался, но последнее время упорно забывал в комнате. Он и в Эфар корону не потащил, оставил вместе с вещами у Чемса. А потом, вернувшись, сразу же надел, сняв только дома.
Аэно бронзовый обруч из его рук буквально выхватил, как и кольцо, вытолкал из комнаты обратно.
— Идем, быстро.
— Может быть, объяснишься? — уточнил Кэльх. — Рысенок?
Но его вопрос остался без ответа. Остановился Аэно только у полюбившегося дерева на берегу заводи. Сердито сверкнул глазами.
— А сам ты не понимаешь? Или не... Впрочем, наверное, в самом деле не чувствуешь, слишком привык к такому кривому огню. Этого у нас не будет, — поднял на ладонях кольцо и обруч, — корона эта тебя убивала, а кольцо... Вздумаешь подарить — сам выкуешь.
Над его ладонями задрожало прозрачное марево, невидимые языки самого светлого огня — Чистого, даже не плавили, а пожирали металл, испаряя его, словно воду. С последним словом они вспыхнули белым, как тогда, когда Кэльх озвучил свою волю на Совете, и на ладони Аэно осталось только два камушка, которые он, размахнувшись, закинул далеко в воду.
— Аэно, ты объяснишься нормально. Сейчас. Ну? — Кэльх напряженно повернулся следом, не сделав и попытки перехватить руку.
— Пламя Кэйлока... оно неправильное, я сказал бы — болезненное, но не понимаю пока, почему. И это пламя он с избытком вложил в свой «прощальный» подарок тебе, да и в кольцо тоже. Я и предположить боюсь, что бы сталось, вздумай я его надеть. И теперь даже не знаю, во все ли свои творения он его вкладывал, или только нам так «повезло»... — Аэно устало выдохнул.
— Знаешь, скажи это кто другой — вызвал бы на поединок, — помолчав, сказал Кэльх. — Правильно — неправильное... За брата бы... Но это сказал ты. Держа Чистый Огонь. Скажи, Аэно, как думаешь: твоего отца кто-нибудь учил летать?
— Э... нет, насколько помню, — пожал плечами юноша. — Это, вроде как, считается даром Стихии, если сумел — то сумел.
— С Чистым Огнем — так же. Идем, Аэно. У матери и сестер было несколько украшений... Нужно проверить.
Аэно только у самого дома понял, что сделал. Но ни капли не раскаялся. Он знал, где-то в глубине души, что был прав, во всем прав. И проверить украшения, которые делал слепой ювелир, необходимо. Потому что, может, у Кэйлока и зрячие руки, сам он страшно, может быть, даже изначально, с рождения болен.
Но если это исправимо — он поможет. Потому что это брат Кэльха. Потому что Кэльх сейчас сжимает его руку, хмурится, боясь и борясь с собой. Потому что это его долг: увидеть неправильность, найти причину и исправить ее. Может быть и даже скорее всего, для этого придется еще многому научиться. Но он — Аэнья, и значит, надежда есть.