“Однажды шторм закончится, и ты не вспомнишь, как его пережил. Ты даже не будешь уверен в том, закончился ли он на самом деле. Но одна вещь бесспорна: когда ты выйдешь из шторма, ты никогда снова не станешь тем человеком, который вошёл в него. Потому что в этом и был весь его смысл”.
Я с трудом пробиралась между неухоженными, неприбранными могилами старого, заросшего колючкой кладбища к дорогому для меня месту. Невдалеке, за поворотом показался высокий черный памятник Рустаму, а рядом с ним, притулившись к огромному, уже сбросившему листву дереву – фигура не молодой, но стильно и дорого одетой женщины. Чёрная вуаль закрывала половину её лица, чёрная шубка из норки подчёркивала высокую стройную фигуру, а каблуки модных замшевых сапог глубоко вдавились в покрытую травой серую кладбищенскую землю. Женщина что-то тихо шептала, обращаясь к силуэту, искусно выгравированному на большом мраморном памятнике. Она осторожно поглаживала его тонкой изящной рукой, унизанной массивными золотыми кольцами, и вдруг вздрогнула, увидев меня почти рядом. Я, сделав вид, что ищу совсем другую могилу, попыталась незаметно, бочком пройти мимо.
- Простите, - повысив голос, обратилась ко мне женщина в черном,- не могли бы вы мне помочь. Что-то совсем ноги не идут…
Мне пришлось вернуться и, поддерживая обмякшую в моих руках женщину, усадить её на лавочку возле могилы Рустама.
- Может быть воды? У меня есть, холодная…
- Спасибо, - ответила Лейла Исаева.
А это была именно она: любимая жена моего любимого Рустама. Я впервые так близко увидела её. Моя бывшая соперница, несмотря на возраст, была всё ещё очень хороша собой: породистое, чуть вытянутое лицо, чёрные, как два агата глаза, чувственные, немного полноватые губы, брови вразлет. Даже сеточка глубоких морщин, подобно патине на старинных картинах, не портила и не старила её, а придавали бледному, почти фарфоровому лицу налёт благородства и шарма.
Вы не торопитесь? – проговорила Лейла Исаева, крепко сжав своей холёной, унизанной перстнями рукой мою, похолодевшую от страха и неожиданности. - Я вас не задерживаю? У вас здесь тоже кто-то похоронен?
– Родители, – соврала я, – на соседнем участке… Давно у них не была, вот и заплутала немного. «Простите меня», - мысленно обратилась я к отцу и маме: их прах покоился совсем на другом кладбище и совсем в другом городе.
- А у меня муж, - кивнула она в сторону памятника, - я каждый месяц сюда приезжаю… Уже почти год…
Она замолчала, а я почему-то всё ещё держала её за руку, боясь отпустить, чувствуя, как невидимая нить соединяет меня, через наши с ней невольные прикосновения, с Рустамом.
Да, через два месяца исполнится ровно год, как Рустама не стало, и я тоже, как и Лейла Исаева почти каждый месяц прихожу сюда, чтобы положить на могилу свежие и убрать увядшие цветы, поговорить со своим любимым. Но только сегодня я впервые столкнулась с его женой нос к носу…
…С Рустамом я познакомилась лет пять назад. Тот год был для меня особенно тяжелым: я потеряла отца, а через полгода и маму. На работе маячило сокращение. Семейная жизнь потихоньку рушилась. Мои странные отношения с мужем подходили к логическому завершению. Я устала от его инфантилизма, от постоянной заботы о нём, от его неумения подставить плечо, поддержать в трудную минуту. Свекровь, хорошая умная женщина, пытаясь удержать меня, уговаривала:
- Сабина, это я виновата… Одна его воспитывала... На двух работах вкалывала, чтобы у него всё было… Всё лучшее – ему… Он же хороший мальчик…
Фуад, действительно, был хороший мальчик, но… мальчик, не муж. По выходным спал до обеда, и даже в будни его нельзя было добудиться. На работу он постоянно опаздывал, да особенно на работе не перетруждался. Его любимая фраза: «Сабина, а ты не знаешь, где мои носки» – доводила меня до белого каления. Ещё он очень любил мороженое. Ел его килограммами: с вареньем, шоколадом, орешками. Все рубашки и свитера моего мужа были заляпаны жирными и сладкими пятнами. Ну, просто сущий ребёнок.
Когда я потеряла родителей, то он, кажется, даже и не заметил этого. Ехать со мной в Сумгаит на похороны не пожелал, на вокзал не проводил и даже после похорон не встретил.
- Ты же знаешь, - оправдывался он, - по выходным у нас преферанс, а я не могу друзей подводить…
Да, друзей подводить он не мог, а меня оставить одну в трудную минуту, наедине с горем – мог. И если бы не Рустам, вряд ли я тогда пережила бы потерю самых близких и дорогих для меня людей…
Моё знакомство с Рустамом началось отнюдь не романтично, просто и буднично. Я возвращалась со дня рождения своей школьной подруги. Сидела в полупустом автобусе, пыталась читать. Глаза от усталости слипались, буквы черными точками подпрыгивали вместе с автобусом от каждой неровности на асфальте.
- Девушка, а почему вы такая грустная?
Оторвав взгляд от книги, я недоуменно уставилась на говорящего.
- Я уже целую вечность за вами наблюдаю, а вы на меня даже не взглянете. Что, улыбаться вовсе не умеете?
Высокий молодой военный стоял возле меня и улыбался во весь рот.
- Я знаю, вы на следующей выходите… Можно проводить?
Как потом выяснилось, Рустам возвращался домой из какого-то ресторана, где допоздна засиделся вместе с сослуживцами: обмывали его новенькую звездочку. Звание полковника боевой лётчик получил в тридцать три года.
Оказалось, что мы живем рядом, в соседних домах, и каждое утро садимся в один и тот же автобус и едем до одной и той же остановки, а потом расходимся – я к себе в салон красоты, а он – в какую-то закрытую организацию, на службу. Рустам уже давно «приметил» меня, а я, загнанная в угол житейскими заботами и проблемами, его не замечала. А он никогда бы и не осмелился со мной заговорить, если бы не тот вечер: такое суровое,- как он однажды обмолвился, - безучастное и неприступное выражение лица у меня было.
- Это мне здорово повезло, что ты в тот вечер так поздно возвращалась от подруги, а я был слегка подшофе.
Постепенно узнавая о моих неприятностях на работе, о муже-мальчике, о смерти родителей, он не просто мне искренно сочувствовал, а буквально взял надо мною шефство: водил в театры и на концерты, дарил цветы, духи, из командировок привозил удивительные подарки, баловал, как ребёнка – разница в годах у нас была приличная.
Начав встречаться с Рустамом, я и не заметила, как нас с Фуадом развели: тихо и мирно, без слёз и эксцессов. Детьми обзавестись мы, слава Богу, ещё не успели.
С того самого дня, когда мы впервые увиделись, Рустам стал проводить со мной почти всё своё свободное время. Его жена, красавица Лейла подолгу лежала в больницах или лечилась в военных санаториях: какая-то болезнь мучила её долгие годы. Я не расспрашивала Рустама о ней, не строила далеко идущих планов, понимая, что разводиться он не будет – не сможет оставить больную неработающую женщину без средств и мужской заботы.
Но, даже когда Лейла Исаева возвращалась из больниц и санаториев, и часто встречаться с Рустамом мы уже не могли, я всё равно получала и внимание, и любовь. Его близость, звонки, вечерние прогулки после работы, ласковые слова, какие-то бытовые мелочи и проблемы, которые Рустам решал за меня – все это делало моё существование по-настоящему счастливым.
Ревновала ли я его к жене? Не знаю, кажется, нет. Где-то я читала, что женщина ревнует, потому что недостаточно себя любит или чувствует свою неполноценность по сравнению с той, на кого, по её мнению, направлено внимание партнера. Внимание моего партнера было направлено исключительно на меня. С Рустамом я ощущала себя центром вселенной, а он постоянно, день за днём поддерживал во мне это чувство. Да и все его друзья меня приняли сразу. А они, как и он сам, были удивительные. Боевые друзья, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы.
- Ты знаешь, - рассказывал мне Анар, лучший друг Рустама, - они с Лейлой познакомились, когда мы с Рустамом ещё лейтенантами служили в одной горячей точке. Она после ранения его выхаживала, с того света вытащила. Вот он и женился тогда, из благодарности. Она же намного старше… Потом у них родилась Лала. Он в дочери души не чает… А, вообще-то, - продолжал Анар, - все болячки Лейлы, мне кажется, просто миф. Она Рустама таким образом накрепко к себе привязала. Знает, что он порядочный человек, и больную женщину не оставит…
…От воспоминаний меня отвлек тихий, спокойный голос жены, вернее, вдовы Рустама:
- Вы меня не слушаете? – Лейла Исаева, пытаясь натянуть на руку тонкую лайковую перчатку, никак не могла справиться с чёрной блестящей пуговкой.
– Знаете, какой он у меня замечательный был, – застегнув, наконец, перчатку, продолжала она, – ухаживал за мной, как за маленькой… Я же ничего тяжелое в руках не держала. Не позволял… И магазины, и прачечная, и уборка – всё на нём было. Он и готовил у меня. Я за ним, как за каменной стеной была. А какие подарки из командировок привозил! Однажды, вот точно такой же полушубочек, как на вас, привез. Я его потом долго носила… Представляете, когда я особенно тяжело болела, он меня даже в туалет на руках носил… Заботливый… А, с какими почестями его хоронили! Сколько народу на похоронах было! У него же друзей – полстраны…
Она всё говорила и говорила. Без остановки. Голова у меня кружилась. Ноги дрожали. Воспоминания тех страшных дней нахлынули и, перебивая друг друга, всплывали, набегали одно на другое, бросая меня то в жар, то в холод.
Отчетливо помню тот страшный звонок Анара, разбудивший меня ясным, ранним утром отлетевшего бабьего лета.
- Сабина, ты не спишь?.. Ты только держись, слышишь, держись,- из трубки, сквозь шум и треск донёсся до меня взволнованный голос Анара.
- Господи, да что там у тебя? Что случилось?
А в ответ, пронзившие меня, как удар тока, страшные слова Анара:
- Рустам разбился…
Я, охнув, без чувств осела на прикроватный коврик… Дальнейшее помнилось плохо…
Я всё время плакала, на работе не появлялась. А на похоронах появиться просто не могла, не имела права… Проститься с самым дорогим человеком, который все эти годы был для меня не только любовником и другом, но и отцом, братом, человеком, без которого я не могла жить, дышать, существовать – я не посмела. До сих пор меня терзает вина, и до сих пор я не могу спать по ночам, а если и забываюсь ненадолго, то ровно в пять вскакиваю, чувствуя, ощущая, слыша тот страшный звонок…
После похорон, вечером ко мне пришли его друзья. Мы молча, не чокаясь, пили водку, рассматривали наши с ним общие фотографии, вспоминали всё что было раньше. Потом Анар взял гитару и с чувством запел: “А я ясные дни оставляю себе, а я хмурые дни возвращаю судьбе”.
Это была любимая песня Рустама…
Я разрыдалась…
…И вот сейчас, спустя почти год, я здесь, на кладбище слушаю его жену, боясь чем-нибудь – неосторожным словом или жестом выдать себя, проговориться.
- Вы мне не поможете дойти до остановки? – закончив свой монолог и отвлекая меня от страшных воспоминаний, проговорила Лейла Исаева. – Меня дочка должна забрать. Она по делам отъехала, скоро будет.
Мы потихоньку двигались к выходу. Возле небольших ворот, склонив головы, мы остановились.
- Вы держитесь, - с трудом, из вежливости, выдавила я из себя, - держитесь…
- И вы тоже… Без родителей, знаю, тяжело…
Возле кладбищенских ворот остановилась новенькая иномарка БМВ, из которой выглянула молодая красивая девушка… Лала… Как же она похожа на Рустама… Ну, просто копия.
- Может вас подбросить до города, - обратилась ко мне Лейла Исаева.
- Спасибо,- я с трудом проглотила комок, подступивший к самому горлу, - я лучше на автобусе, меня в машине укачивает.
Лейла Исаева, царственно кивнув мне на прощание, направилась к машине…
- Мам, что это за женщина, с которой ты у ворот любезничала? – Донесся до меня голос Лалы.
- А ты разве её не знаешь и никогда не видела, - умышленно громко, чтобы я слышала, проговорила Лейла Исаева, - в соседнем доме живет… Сабина… Любовница твоего отца…