короткие рассказы

           КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

              Новый год
         В обычные зимы Байкал замерзает лишь в январе, если уж совсем крутые морозы не вдарят. И когда знакомые предложили Толику встретить Новый год на маленькой турбазе в Большом Голоустном, тот быстро согласился. Особо рьяным «моржом» он не был, но пару раз в месяц залезал в ангарские полыньи да проруби. Правда, когда ветра не было, но обычно его и не было, если надо. Собралась небольшая, но дружная компания – Толян с подругой и ее дочкой от первого брака, их коллеги по работе, муж с женой, и секретарша соседнего отдела с бойфрендом, который второй год раздумывал, жениться ли ему или же подождать чего-то, чего и сам не знал.
        Эта парочка, кстати, чуть все дело не испортила, им видите ли Голоустное не нрави-лось. Но в Листвянке по сносной цене ничего уже не осталось, а люкс с видом на овраг с потемневшими избами как-то не прельщал. А в Гоуджекит на горячие воды тащиться на поезде через Тайшет – целые сутки. Тем паче, что в Тункинской степи таких ключей до страсти, можно и на выходные смотаться, дешевле и быстрее выйдет. Посему выбрали все же ту самую турбазу, где к тому же обещали не только новогодний вечер, но и хороший концерт. Оплатили путевки, уточнили автобусное расписание, собрали вещи. И утром тридцать первого рванули в Иркутск – хотелось перед дорогой позавтракать в «Васабике».
        Там, однако, выбор был невелик, а народу до чертиков. Пришлось ограничиться сливовым вином с японо – китайской закусью – так сказать, отрепетировать проводы старого года. Все было хорошо и вкусно, а тут и время пришло, двигаться на автостанцию. Сели, поехали, жаль только что уже стемнело, и придорожных пейзажей видели мало. Асфальт сменился гравийкой, но шоссе было ровное и доехали нормально. Потом небольшой переход по поселку и вот она, долгожданная турбаза.
        Устроились быстро и хорошо, погуляли по окрестностям, далее планировалась баня. До самых курантов, ибо кроме их компании никто на парную не пртендовал. Ну а перед помывкой Толик решил окунуться, последний раз в том году. Благо рядом с турбазой был хороший сход в море, без обледенелых камней, и глубина подходящяя. Было тихо, безвет-ренно, и наш герой, подсвеченный фонариками болельщиков, выглядел весьма эффектно. Постояльцы и случайные зрители восхищались и аплодировали, особенно некая барышня из Иркутска. Она приехала одна – муж, как назло, первого дежурил на работе – и уже озабоченно оглядывалась, не в силах перенести свое одиночество.
        После моржевания двинулись в парную. Баня всем понравилась, поддавали жару, несколько раз окунались в снег. Заодно открыли полусухое Абрау, ибо дело шло к две-надцати. Прямо на полатях и прозвенели бокалами, пожелали друг другу всех благ и дос-тижений в новом году. Потом Толик с Алексеем пошли в столовую, где начинался празд-ник, а остальные, не в силах оторваться от банных прелестей, остались еще на полчасика.
        Едва наш герой вошел в зал, как к нему подскочила взволнованная Татьяна, «одинокая» дама из Иркутска. Сейчас будут розыгрывать приз, бутылку чилийского красного, надо встать рядом на колени и поцеловаться. Та пара, что обернется быстрее всех, и получит награду. Леха от соревнования отстранился, жена, мол, еще не помылась, а других баб ему тискать и вовсе не требуется. Ну а Толян решил рискнуть, и не напрасно – они выиграли с большим отрывом от других пар. Но вкусить подарка Анатолию не удалось – из бани, наконец, вернулся народ, и он отдал добычу Татьяне. Вроде бы мы и не причем. Были некие упреки и косые взгляды, но ненадолго и не очень серьезные. Опять же Леша его невинность в сущности подтвердил. А тут уже и застолье началось, народ пил на брудершафт, слушал музыку и веселился от души.
        Познакомились с земляками, физиком Женей и его симпатичной, но вспыльчивой супругой, добревшей, однако, по ходу дела на глазах. Так ты на уране небось работаешь, поинтересовался Толик. А ты как отгадал? – изумился Женя. Ну что же я родного города не знаю, где у нас еще физики работать могут? Да, верно. Ну давайте ребятки выпьем… за новые удачи, за счастье, чтобы просто хорошо жилось. Давайте! Потом были танцы, слушали песни местного ансамбля, ели уху под кедровку, опять танцевали… Во дворе развели какой-то особенный костер по древним рецептам, и бросали в него бумажки с желаниями, которые якобы непременно сбудутся. Дочь подруги возглавила молодежную кампанию и блистала на глазах восхищенной публики. Мамаша несколько раз порывалась уложить ее в постель, но публика встала на защиту девушки, и ей удалось отдохнуть и повеселится вволю.
        Потом Толян заметил, что Женя танцует исключительно с Таней, и пьют они вместе, о чем-то оживленно шушукаясь. Его супруга уже отправилась в койку, и секретный физик решил расслабиться. Но чем дело кончилось, никто так и не узнал, ибо в полпятого наши герои совершенно выбились из сил. Леша с женой, дочка подруги и все вокруг уже спали, так что Евгений с поклонницей остались в гордом одиночестве. Пребывали в столовой они, по словам сторожа, почти до семи утра.
        К полудню отоспавшиеся туристы постепенно стали собираться в холле. Ждали зав-трака, многие желали опохмелиться, и Анатолий не из последних. Но для поправки здоро-вья и возбуждения аппетита он все же решил сперва окунуться в море, пока погода не испортилась. И окунулся, хоть и совсем чуть – чуть. На этот раз кроме подруги и лешиной жены (сам он еще храпел после праздника) зрителей не было, и все прошло очень скромно. Когда вернулись в столовую, народ приступал к еде, а их соратница с бойфрен-дом уже откушали и пошли погулять. Накануне они и во двор не выбрались, и вот теперь решили наверстать упущенное.
        А остальные туристы потихоньку приходили в себя, вспоминали праздник, обсуж-дали программу на вечер. Многие собирались в Шаманский распадок, верст за десять от поселка. Там в горах был какой-то особый камень, целебный что ли, а вокруг красивые виды и нетронутая тайга. Только пехом туда далековато, а в единственную машину все не влазили. Можно было такси заказать, но ждать пришлось бы часа два, не меньше. Многие решили, что раньше народ и не соберется, но самые нетерпеливые желали ехать сразу. Потом, мол, снег пойдет, метель задует, и носа из столовой не высунешь. Время шло, а консенсус все не получался.
         Татьяна, тихо сидевшая в уголке, в споры не встревала, видно еще не пришла в себя. Тут подошли Евгений с женой, томные и сердитые, особенно муж. Его половина сразу встряла в спор, требуя немедленного отъезда. Женя возражал, что надо хорошенько собра-ться, выпить для согрева, поесть и т.д. Обстановка постепенно накалялась. После очеред-ных упреков наш физик отсел за соседний стол и демонстративно стал поедать всю снедь, что была перед ним. Татьяна сочуственно похихикала и они пару раз подмигнули друг другу. Видно, бдительная супруга заметила эту игру в гляделки, ибо ее реплики стано-вились все злее и агрессивнее. Вдруг, вскочив, она кинулась к мужу и огрела его по морде пластиковой тарелкой с овощным салатом. Вернулась на место, зачем-то повертелась на стуле и пошла в номер, пробормотав, что, мол, раз никто никуда не едет, она лучше поспит после обеда. А уж потом разберется со всякими козлами (и с их прихихешками, добавил Леша как бы про себя, но вслух).
        Побитый супруг, ошалело озираясь, нашел салфетку, вытер соус с физиономии и пару минут сидел молча, качая головой. Потом немного очухался и даже шутить изволил – хорошо, мол, хоть одноразовую взяла, а не ту, что рядом. Да что ты, оживился Леха, фарфор он тяжелый, не размахнешься. Вот жестяная, особенно старая, ржавая, с отбитой эмалью – это вещь! Пол рожи расфигачит. Женя хотел возразить, но тут в разговор влезла Татьяна, возмущенная таким зверским насилием. Она, однако, выступала недолго, быстро притихла, и смылась неизвестно куда. Потом и ее поклонник испарился.
        Так мы теперь все в одну машину влезем, вдруг радостно вскрикнула Толина под-руга, придирчиво пересчитав присутствующих. И правда влезли, хотя двоим пришлось ехать в багажнике. Распадок оказался не очень интересным и, потершись руками и задами о слоистый камень, экскурсанты скоро вернулись домой. По дороге Анатолий приметил отличное место для зимнего купания и решил опробовать его вечером или следующим утром. Но вечером усталая публика кое-как поела, что-то допили, и усталые разошлись по номерам. В восемь вечера вся турбаза уже дрыхла, и наш пловец в том числе.
         К рассвету утомленный народ наконец-то отоспался, проспался и отдохнул. После завтрака Татьяна, «соскучившаяся по мужу», рванула домой, супруги – земляки ушли в горы на прогулку. А наши друзья всем скопом двинулись на море, совершить прощальное омовение. Но увы… То место, где был удобный спуск, так и не нашли, возвращаться к турбазе не хотелось, и пришлось Толяну нырять наобум. Кое-как погрузившись по пояс, он поскользнулся и ушел с головой в воду, едва отплевался. Пришлось бежать в поселок сушиться.
        Тем временем и обед поспел и Толик, озябший и голодный, вошел, наконец, в норму. После еды был небольшой концерт с танцами, а потом начались сборы в дорогу, ибо до вечернего автобуса осталось всего ничего. Однако никто не опоздал, ничего стоящего не забыли и не потеряли. Прошли по темному поселку, кинули прощальный взгляд на холод-ное море и вперед. Вот и еще один год прошел…

                Рассвет
        Рассвет - это маленький поселок и платформа верстах в тридцати от областного центра. На электричке туда от Самарского вокзала минут сорок, и многие в город ездят работать. Вообще – то поселок молодой, опрятный и компактный. Строился он для военных, действующих и бывших; две «высотки» по 9 этажей, остальное  - пятиэтажные хрущовки. Обычный предуральский пейзаж – высокие холмы, сосняки на песках, быстрые речушки в узких долинах. В речных обрывах среди известняка попадались всякие штучки былых времен, а чуть далее – вход в настоящие пещеры, не очень, правда, внушительные. Это было любимое место воскресных экскурсий, не столько, конечно, познавательных, сколь развлекательных. Ну и то хорошо. 
         В шестидесятые годы поселился в Рассвете подполковник Сергей Иванович Темкин, инженер, всю жизнь обслуживавший разную боевую технику. Приехал он с женой, дочерью и сыном Василием. Темкины считались столичными жителями – Иваныч четыре года служил в Кубинке под Москвой, а еще раньше, до рождения сына, в Кронштадте и Выборге. Но квартирный вопрос, в конце концов, привел семью в Предуралье.
         Вася рос мальчиком смышленым, учился хорошо, и после школы отправился в Свердловск, поступать на химический факультет Уральского университета. Поступил легко, учился неплохо и по окончании распределен был в родную область, на кафедру биохимии сельхозинститута. Сперва лаборантом, потом стал младшим научным; дела шли неплохо, через пяток лет засел за диссертацию. Жил с родителями, и из Рассвета мотался каждый день на работу.
         Их кафедра в основном занималась обменом металлов в травянистых растениях. Калий, натрий, магний, иногда железо и кальций, очень редко медь и прочую экзотику. Определять эти штучки трудно, особенно в живых тканях, поэтому большинство сотрудников занималось химанализом. Осваивали новые методы и отрабатывали старые на новых объектах. А для Василия аналитическая химия стала единственным занятием на долгие годы. Особенно увлекался он применением изотопов редких элементов в биохимической практике. Защитился и даже вел занятия со студентами по этой теме.
         Больше, впрочем, со студентками, да и среди сотрудников слабый пол преобладал. Его это радовало. В институтский «свадебный поток» он не попал из-за излишней разборчивости, смешанной с нерешительностью, а то и внутренней боязнью. Теперь Василий исправно посещал все вечеринки и дискотеки на кафедре, часто бывал у знакомых и вообще домашний очаг не очень жаловал. Пару раз увлекся надолго, но ни во что серьезное сии романы не вылились. После защиты года три усердно мотался по командировкам, собирал материалы, осваивал новые приборы и учил других своим секретам. Ну и конечно конференции, семинары, симпозиумы. Развлечений хватало, а стимулов к семейной жизни как-то не прибавлялось.
          Постепенно вечные разъезды надоедали, а родительская квартира казалась все более уютной. После перестройки институт стал беднее, денег все чаще не хватало на приборы и реактивы, не говоря уж о путешествиях. Василий стал подумывать о смене работы, но долго не решался, пока не умер отец. Сестра вышла замуж в Оренбурге, появлялась редко, и Темкин – младший стал вроде главы семьи. И он решил поднять свой статус, а если удастся, то и доходы. Желательно, рядом с вокзалом, а то в сельхозинститут приходилось ездить через весь город.
          Не скоро, но такое место нашлось. Один знакомый из Института общей химии Уральского НЦ устроил его старшим научным в лабораторию редких элементов и изотопного обмена. Недалеко от вокзала, денег поболе, да и как-никак Академия наук. Бывали конференции, вояжи в столицы, хоть и пореже, чем при Советах. Работа была похожа на старую, только «чистая химия» сменила анализы трав, семян и веток. Народ на новом месте подобрался неплохой, интересный, только дамочки все больше многодетные, замужние или совсем в годах. Ну и ладно, пока терпимо, а там… поживем – увидим.
          С годами, однако, ничего не менялось, да и страсть к переменам слабела. Вечеринки на новом месте проводились часто и регулярно, но Василий теперь делал упор на еду, выпивку и болтовню с коллегами. С годами он становился все более разговорчивым, часто задерживался на работе, даже без надобности. А такое случалось все чаще, по мере оскудения бюджета. Устроивший его друг нашел себе место в коммерции, разбогател, и иногда приезжал в институт выпить и поболтать. Кончались эти посиделки руганью и ссорами – Васек обвинял друга в тупости, бездуховности и пьянстве, тот поначалу спорил, потом стал отмалчиваться или сводил все к шуточкам. Как-то, защищаясь от слишком резких обвинений, напомнил Василию, что именно он привел его сюда и много помогал, особенно в начале. Услышав в ответ много ругани, бессвязной и не очень убедительной, больше об этом не заговаривал. И вообще стал приходить все реже и реже, особенно в их лабораторию.
          Через пару лет вышла замуж одна Васина подруга, с которой он поддерживал «эпизодическую связь». Муж, хоть и в летах, был ревнив и энергичен, и близкие отношения ушли в прошлое. Никого боле Сергеич себе не нашел, да видно и не хотел. Хотя в институте были неплохие барышни, одной аспирантке он даже крепко понравился. Но все знаки внимания остались без ответа. Якобы характер у нее был плохой, или что-то она делала не так. То ли дело полазить по чату, на компьютере поиграть, поболтать с сослуживцами. Поругать начальство, найти у молодежи очередные недостатки, вспомнить былое и свои прошлые доблести. Ну, иногда и выпить можно с друзьями, поесть как следует – долго и много.
          Раз за таким застольем случился забавный спор. В институт зашли двое «бывших», один стал программистом и вкалывал у частников, другой в Инженерном межве-домственном центре анализировал водку, коньяк, вина и прочие джин – тоники. Остатки от анализа, конечно, употреблялись по прямому назначению. И вот за столом зашел разговор о наградах, и «дегустатор» среди награжденных орденом Победы упомянул маршала Тимошенко. Василий, знаток истории, да и всего на свете, возразил – такого быть не может. А тот уперся и при всех предложил пари на сто баксов. Поспорили. Выяснилось, что, Семен Константинович награжден все же был; а отдавать деньги не хотелось. И наш герой пригласил удачливого спорщика на свой юбилей, хотя знакомство у них было шапочным. Тот с удовольствием пришел, подарил редкую довоенную книгу, и праздником остался доволен. Но иногда при общих знакомых тот спор вспоминал, невзначай, как бы к слову.
          Потом Василий за стаканом или рюмкой часто ругался с бывшим оппонентом и его близким другом, начальником химического отдела в богатой, солидной фирме. Тот, кстати, не раз предлагал ему подработать или вовсе бросить общую химию. С подработкой вышло не очень – наш герой считал, что работает больше всех, а получает ничтожно мало. Сначала перессорился с персоналом, потом с руководством и вылетел за полдня. Были и другие предложения, но бросать насиженное место и вкалывать на кого-то уже совсем не хотелось. Отпуск проводил дома, нигде не бывал, и скудных институтских денег, как ни странно, хватало.  Он с годами даже перестал делать левые анализы и бороться за гранты – это, мол, унизительно для настоящего ученого. Дома мать постоянно пилила его за лень, толстое брюхо, одиночество и неустроенность. Но потом привыкла или отчаялась что-то изменить.
           Работы в лаборатории уже почти не было, Василий помогал другим, от скуки мыл полы и драил кафель. Вечеринки становились все реже, и все меньше народу приходило на них. Оставалось сидеть за компьютером, но и он постепенно осточертел. Как уже надоели до того театр, кино, газеты и книги. Даже и поругаться порой было не с кем. Только на пенсионном юбилее, в шестьдесят, удалось отвести душу.
           Лет пять – шесть он еще появлялся в институте, потом перестал. Надоели и город, и Рассвет, окрестные леса и горы, и Василий безвылазно сидел дома. Что делал – неиз-вестно. Потом его официально отправили на пенсию, но он зачем-то несколько раз заявлялся в лабораторию. Там появилась какая-то молодежь, его почти забыли, и Темкин, забрав однажды остатки своих вещичек, исчез навсегда. Поругался, конечно, напоследок, всем дал указания, и, ворча, захлопнул дверь. Как потом жил – неизвестно. С Рассветом связи не было, а в городе он уже не бывал. 

                Антидар
         Миша с Люсей познакомились случайно – после работы заходили в один и тот же магазин, затем до метро одной дорожкой. И часто в одно время ездили на службу и обратно. Она на Петроградский остров до «Чкаловской», он – до «Достоевской» или «Лиговского» и по земле добирался до Боровой улицы. От «Новочеркасской» недалеко.
        Люся тогда работала в фотостудии на Заневском, маленькой, но хорошо оборудованной. Машина, цифровая «Фуджи», позволяла делать практически все. Была хорошая реставрация, художественное фото на любой вкус и всякая мелочь. Работы было много, смены длинные, но платили хорошо. А Михаил трудился в НПП «Альбатрос», в аналитическом центре, обкатывал приборы и отрабатывал новые методы определения всякой дряни в питьевой воде, мясе, рыбе и других вещах. Работа была интересная, непыльная и зарплата терпимая.
        Петровна уже года три как разошлась со своим беспутным мужем (он как-то в казино проиграл почти новый «Мерс») и была свободной женщиной. Ну не совсем, конечно – поклонники имелись, один, правда, не очень, и ему грозила отставка, зато второй был ничего. Михаила, однако, это не смутило – он увлекся серьезно и начал упорную, бескомпромиссную борьбу. Сперва с переменным успехом, но постепенно чаша весов окончательно склонилась в его пользу.
        Игра, правда, стоила свеч. Люсе хотя и перевалило за тридцать, но выглядела она прекрасно. Стройная фигура, длинные ноги, русые волосы; лицо, правда, простенькое, круглое, курносое. Но очень милое, и прекрасные серо – синие глаза перевешивали все минусы. Очень ровный и упорный характер, спокойная, доброжелательная. А главное, не в пример многим своим  сверстникам, очень трудолюбивая и обязательная. Конечно, были и за ней кой-какие грешки, и разные махинации с оплатой заказов «имели место». Но как иначе? Нервы сдавали очень редко, но бурно, и такую истерику редко кто мог вытерпеть. Но Миша как раз с этим научился бороться быстро и легко. От мужа Петровне досталась маленькая однушка, скромно, но изящно обставленная. Когда-то она окончила психфак педагогического, но по специальности не работала, всю трудовую жизнь проведя в конторах и офисах. Юность у Люси прошла бурно, но без последствий, даже наоборот – она постепенно совсем отказалась от спиртного и курила умеренно.
          Михаил был старше ее на пять лет. Высокий, стройный, с окладистой черной бородой, он тоже выглядел неплохо, и многие им завидовали. Был образован и весел, не чурался левой работы, и денег хватало. Умел многое, большинство работ в доме и на даче делал сам. Дача, правда, была черти где, под Приозерском – почти четыре часа тащиться на электричке. И жил он с матерью, свою квартиру оставил первой жене и дочери. Иногда любил выпить, но рамки разумного переходил очень редко. Ну, это мелочи, и в общем они сошлись прекрасно. Однажды, правда, начались сложности с работой, но кончилось все терпимо. А случилось вот что.
         Дом на Заневском, где помещалась студия, со временем почему-то стал считаться престижным. Аренда росла не по дням, а по часам, и владелец ателье решил переехать на окраину. Подходящее место нашлось на проспекте Ветеранов, в спальном районе. Люсе, конечно, таскаться через весь город не хотелось, и после долгих разговоров и обсуждений она решила открыть свое собственное дело. Деньги на покупку самого необходимого были, у Миши дома стоял мощный компьютер с универсальным сканером, и дело казалось стоящим.
         Труднее всего было найти удобное и не очень дорогое помещение, желательно не в самом бедном районе. После долгих поисков в Доме быта, на Малом проспекте Васильевского острова, нашлась подходящая комнатушка. Конечно, было много неожиданных проблем, нервотрепки и непредвиденных расходов. Люсин брат и друг по старому месту, приставленные к работе, со многим не справлялись, ныли и просили прибавки. Налаживалось все медленно, но верно, Михаил помогал как мог, и через год открыли вторую точку, недалеко от люсиного дома, на Большой Зелениной. Хлопот прибавилось немеренно, но дело шло и развивалось.
         Тут самое время сказать, что Миша  писал неглубокие, но складные стихи и смешные рассказики. Иногда он цитировал Люсе отдельные куски, но целиком что-нибудь проговорить не решался, так как ответная реакция была скорее настороженной и насмешливой. Постепенно подруга стала все настойчивее просить ознакомить ее с «куплетами» поподробнее. Она вообще к поэзии относилась серьезно, и регулярно ругалась с Михаилом по поводу его писаний. Люсин лозунг был – все или ничего, а так как на все он пока (а может быть, и вообще) не тянул, наличные опусы вызывали у нее раздражение.
          Постепенно склоки по поводу Мишиного творчества становились все чаще, и было ясно, что они могут стать роковыми. И наш поэт решился – нашел лучший по всем показателям текст и решил представить на грозный суд. Выбрал свободный день (матушка была на даче), пригласил подругу и отдал Люсе текст, вставляя свои оценки и комментируя некоторые места. Впрочем, большую часть замечаний Миша держал при себе.
         Танки Клейста седьмого ворвались в Ростов,
         Сбросив русских к востоку, в горячие степи.
         Где-то там, впереди, звезды вечных снегов,
         Сумрак горных лесов и холодные реки.
«Сбросили» наших скорее на юг, да и от танков в уличных боях толку мало. «Звезды» звучат высокопарно, но ничего другое не подходит.
         В карбюраторном жаре искрится свеча,
         Шум моторов и ветра горячего стон;
         Разлились по дорогам сплетенья колонн,
         И стальная коробка как пар горяча.
Ну, это получше, и неплохие образы получились в третьей строке.
         И в отчаянной спешке уходят войска,
         Разбивая пути и взрывая туннели;
         И бредут по степи, под напором врага
         Вереницы людей без судьбы и без цели.
Посредственная строфа, а про «пути и туннели» просто плохо.
         Над степными дорогами серая пыль
         И не видно конца пересохшей земли.
         На восток и на запад – бурьян да ковыль,
         Только горы Кавказа чернеют вдали.
Отдает повтором (опять дороги), но ничего не поделаешь, нужна какая-то связка, а то больно пафосно и надрывно выходит.
          Пепелища кварталов и ребра мостов,
          Дым горящих станиц и руины завода –
          Чья-то бывшая жизнь и разрушенный кров
          На ничейной земле в бесприютные годы.
Весьма плакатно, прямолинейно и ходульно. Увы, ничего краше не вышло.
          Все когда-то вернется на круги своя,
          Стихнет смерти пожар и кружение ада;
          И когда-нибудь где-то затихнет война,
          И растают следы от свинцового града.
А вот это хорошо, ничего не скажешь.
          На развалинах жизнь затеплится вновь,
          Постепенно вернутся обычные годы.
          Вспомнят люди покой, тишину и любовь,
          Суету городов и неспешность природы.
Средне, очень средне; но складно и читается легко.
          Но увы, все прекрасное где-то вдали,
          А вокруг только раны сгоревшей земли.
          А пока смерть и горе повсюду легли,
          А пока, а пока –
          Танки Клейста уходят на юг и восток,
          Впереди Тихорецк, Армавир и Моздок;
          Это самое трудное время войны –
          Танки Клейста идут вглубь огромной страны.
Не лучший кусок, скажем прямо. И географии избыток, про Тихорецкую хоть песню вспомнить можно а остальное… Ну ладно, посмотрим общий итог.
          Петровна читала внимательно, слушала вроде бы с одобрением, не усмехалась и не язвила. Затем надолго задумалась и задала странный вопрос:
        - Ну и что ты собираешься с этим делать ?
        - То есть !? В принципе… можно опубликовать, если возьмут, или в интернет сунуть. Показать друзьям для начала, послушать что скажут.
        - И ты считаешь, что это хорошо ?
        - Местами да. А в целом – печатают и хуже сплошь и рядом. Вполне среднее произведение.
        - Да я не о том! Надо ли это выпускать в свет? И так всякой макулатуры полным - полно.
        - Ну, кое – что ведь неплохо, а все хорошо не бывает. Для несерьезной литературы сойдет, будут песни петь на эти стихи. Главное, что складно.
        - Ну и что, что складно? Дебилы в метро слушают и не такое. Давай, сочиняй всякую чушь и продавай, кому попало. Это даже не халтура а хуже… что-то противоестественное. Гениальная серость. Торжество пошлости.
        - Для этого тоже нужен талант – натянуто пошутил Миша.
        - Ага, талант. Только дьявольский какой-то, сплошной минус. Как бы это сказать… антидар! Да, антидар. И ничего более.
        Через пару минут она уже ехала домой. Настроение у обоих было пакостным, но пока ничего серьезного эта ссора не предвещала. После обеда Михаил старательно перебрал архив, надеясь найти что-то более удачное или просто отличное от читанного. Увы, как он и думал, все остальное было еще хуже. И бойкость иного стиха, и ладное порой звучание ничего не меняют. Скорее наоборот. Ведь трудно признать шедевром такие строки:
         О чем поет холодный ветер,
         Летя поземкой по степи?
         Что видел он на белом свете,
         Кого он встретил по пути?
Или такой, например, перл:
         Крутится, вертится шар голубой,
         Годы проходят, летят чередой.
         Гаснут кометы под вспышками звезд,
         Словно зарницы невидимых гроз.
Хотя, если это все на музыку положить, запоют как миленькие. А вот и еще похлеще:
         В холодном воздухе России,
         Среди туманов и холмов,
         Лежат озер овалы синие
         И голубая даль лесов.
Дичь, ужасная чушь! Граф Хвостов отдыхает. А вот, кстати, нечто философски – историческое:
         Качался бурьян на заброшенном поле,
         Сгоревшие избы закрылись травой.
         От жарких степей и до Белого моря
         Лежала страна разоренной, пустой.
         Эшелоны тащились из месяца в месяц
         По убогим, разбитым войною путям;
         Попадались все чаще колонны процессий,
         Отдающих погибшим последнюю дань.
Державин мог бы написать такое в своем гимне «на изгнание французов». Но то было двести лет назад. Да и сочинял подобное ветхий старик при смерти, мало что уже соображавший.
         Да, видно Люся права – это действительно «антидар». Можно, конечно, и на нем разбогатеть, и без особых усилий. И дешевой популярности будет много. Но нужны ли деньги такой ценой? Их и так в общем хватает, если не наглеть. Да и заработать обычным путем спокойней все же. А успех ведь будет совсем не там, где хочется, а потом от таких поклонников волком взвоешь. А друзья и близкие осмеют, обгадят, а то и вовсе знаться перестанут.
         Все это было бы терпимо, но… есть одно но, и тут уж судьбу не обманешь. С Люсей им придется расстаться, ибо невозможно жить с таким грузом. Камень на шее, утопит их обоих. Все равно, что труп в подвале. Жалко? Ужасно жалко и больно, но лучше разойтись сразу, по горячим следам. Потом будет еще хуже.   
         Все это Михаил не спеша обдумал, и на следующий день явился к подруге. Показал для очистки совести «куплеты», вежливо выслушал комментарии и изложил свой план. Молчание. Видно, Люся к разрыву готова еще не была. Умная женщина, она пыталась сопротивляться и быстро наскребла кое – какие аргументы.
        - Ну, разбежимся, а дальше что ? Это же невозможно ни забыть, ни переступить. Все равно что-то где-то будет терзать душу, так не легче ли это переживать вместе ? Мы – то хоть знаем о нашей беде. Или ты просто хочешь избавиться от свидетелей своего позора ?
       Выразительные, красивые глаза смотрели враждебно и зло.
       Увы, он это предвидел и сразу отмел все сомнения и надежды.
       - С другими это будет лишь воспоминание, которое можно забыть, спрятать… проклять. А тут рядом живой свидетель… Начать новую жизнь, фальшивую, быть может, но другую. Это гораздо легче. А так нам обоим – только медленная смерть. Ты согласна ?
       Ответ был очевиден. Но прошло больше минуты, прежде чем Люся сухо и четко сказала «да».
        «Герман сошел с ума». Из – за ерунды, смешно подумать. Увы, мы не столь кровожадны, и вынуждены продолжить свой рассказ. Самую малость, без особых подробностей.
         Люся несколько лет с переменным успехом занималась своим делом. Вышла замуж за среднего коммерсанта со слегка криминальным прошлым. Муж ее по-настоящему любил и всячески ублажал. У них родилось двое детей, но бизнес свой Люся не бросила и вообще семейными делами занималась не шибко.
        Она стала очень замкнутой и даже с матерью никогда не разговаривала о чем-то важном и близком. Часто ходила в церковь, любила бывать на исповеди. Хотя в чем ей было каяться ? Что не может бросить курить или так толком и не научилась готовить ? Никто этого не знал.
        Первое время брат, матушка, а порой и муж пытались что-то выведать у нее, или просто вызвать на откровенность. Потом перестали. И с детьми всю свою жизнь она была суха и молчалива. До старости Люся сохраняла ясный ум, стройность фигуры и энергию, но что –то «не то» со временем ощущалось все четче. Ее прекрасный взгляд с годами стал совсем пустым и тусклым. «Живая покойница», назвал ее как-то муж. Петровна ничего не ответила, вроде бы кивнув головой.
        Михаил, поработав несколько лет в своем аналитическом центре, перешел в частную фирму заведующим лабораторией. Постепенно под его эгиду попал весь геологический отдел, и даже часть производства. Дела шли неплохо, и денег вроде бы хватало.
        Однажды в кафе он случайно познакомился с молоденькой преподавательницей инъяза. Родители ее работали в Протвино, в знаменитом институте, и у них нашлось много общих знакомых и тем для разговоров. Михаил очень понравился девушке, несмотря на большую разницу лет, и не прошло и года, как они поженились. Через пару лет родился прелестный сын, никогда особо родителей не огорчавший. С Леной Миша прожил всю жизнь, и со стороны все казалось прекрасным.
         Только вот любимый муж никогда не рассказывал супруге о прошлом и вообще был тих и молчалив. С годами он становился все более мрачным, но отчего – понять было нельзя. После его смерти Лена, разбирая квартиру, случайно в углу нашла гроссбух с несколькими стихами, парой неоконченных рассказов и очень длинными непонятными записями. Ясно было только, что их делали не один год. Тексты эти долго лежали в столе, но потом, конечно, затерялись. И Люси к тому времени уже не было на свете.
         Да, самое интересное – распрощавшись после того разговора, наши герои не виделись ни разу, не сказали друг другу ни слова. Не сговариваясь, стерли все адреса и телефоны, уничтожили все следы; не оставили ни подарков, ни безделушек. Ничего.
 
               Торпедная атака
               (Военно – бытовая фантазия)
         В 356 году второй эпохи четвертого цикла (по Северному стилю) между Альдгеей и Гальдеронской республикой началась война из-за обширного, но слабоосвоенного архипелага Северные острова. Не очень ожесточенная, постоянно прерываемая мирными инициативами соседей (в основном могущественной Сафридской империи, чьи власти нервно относились к конфликтам у своих границ), шла она в основном на море. Это и понятно – сухопутные армии противников были невелики, а военные флоты очень внушительны; пожалуй, не только на Новом материке старой планеты, но и на всем Севере они входили в десятку сильнейших.
         Как-то в начале сентября на альдгейскую базу торпедных катеров в юго-восточном углу страны (ближе всего к берегам противника) был назначен новый начштаба, майор Редльи. Он окончил когда-то артиллерийское училище, и хотя потом всю жизнь служил на флоте, по негласной северной традиции носил сухопутные звания. Приняв дела, новый начальник решил ознакомиться поближе с районом действий своих моряков, и утром 7 сентября вышел в море на катере старшины Бобра. Это был лучший экипаж базы, а его штурман отличался, кроме того, отличным знанием всего Сернистого моря – основной акватории войны.
          Плавание вначале проходило спокойно и ничем не отличалось от обычных разведывательно – дозорных походов. За полдня они обошли все что можно, несколько раз заправляясь гидралином с плавучих баз. И вот «на закуску» решили подойти поближе к гальдеронским берегам и произвести небольшой поиск, благо катер был с полным вооружением. Обогнув множество островов, средним ходом наши герои подошли к берегу и за лесистым мысом вдруг увидели солидный, тысяч на 8 – 9 тонн пароход. Он пытался удрать, но тщетно и через пару мгновений две торпеды попали в цель.
         Но тут пароход неожиданно развалился на куски, и обнаружилось, что это всего лишь прекрасный макет, надетый на маленькую плоскодонную баржу. Не успели моряки переварить эту новость, как с берега по катеру шарахнули из скорострелок. 2,5” зенитки – быстро определил Редльи. Очевидно, гальдеронцы не ожидали противника с моря, и это спасло катерников – пока батарея пристрелялась, они успели отойти за острова. Отделались множеством мелких ран и тройкой серьезных, пробоинами в корпусе и разбитым кормовым орудием. Могло быть и хуже, и очень даже легко.
         Конечно, жалко было терять треть боезапаса на фанерное чудище, но с подобной засадой альдгейцы столкнулись впервые, тем паче так далеко от фронта. Ценную информацию быстро зашифровали и отправили по инстанциям. Затем катер лег в дрейф, и моряки решили отдохнуть и пообедать. С этого все и началось.
        Героем дня был штурман; его засыпали комплиментами, и ответная любезность не заставила себя ждать. На свет божий была извлечена довоенная сливовая настойка отличного качества. Она не очень крепкая, пояснил хозяин, и под хорошую закуску пара – тройка бутылок на всех не повредит. Редльи затею одобрил, авторитетно добавив, что такое количество будет только на пользу. Уже темнело, было ясно, что возвращаться придется завтра, поэтому обедали долго и не спеша.
         Все было бы хорошо, но перед ночлегом бравые моряки забыли встать на якорь. В итоге к утру их течением снесло еще верст на сто к востоку и возвращение на базу стало почти нереальным. Но штурман и тут не растерялся. Это даже хорошо, сказал он, мы почти доплыли до района встречи наших подлодок. Еще полчаса экономического хода, и мы зальем баки доверху; а подводникам очень пригодится наша информация, из штаба они ее получат  завтра, а то и позже. На том и порешили.
         В точке рандеву, однако, никаких лодок не оказалось, и скоро стало ясно почему – вокруг рыскали морские охотники противника. Очевидно, подводников выследили, и Редльи с компанией пришлось срочно прятаться между островами. С горя допили настойку и стали думать, как быть. Теперь озарение нашло на майора.
      - Отступать нам все равно некуда. Пойдем вперед, захватим кого-нибудь и на этой посудине вернемся. Или найдем достойную цель, потопим, а потом и сдаться не зазорно. А то высадимся на берег, и будем скрываться до конца войны. Может быть, где-нибудь и на суше еще навредим врагам.
Сначала идея восторга не вызвала.
       -    Так ведь гидралина остались крохи, на пять верст не хватит. На тросе, что ли, катер тащить ?
       -    Ну, тут у берегов много рыболовов, а может быть, и каботажника какого встретим.               С них топливо и сольем, сопротивляться они вряд ли смогут.
- Да такие посудины нефтяными остатками греют, причем самыми плохими. А то и вовсе углем или дровами. Особенно сейчас, в войну.
- Что ж, поплывем на мазуте. Нам, кстати, скорость и не нужна. Нападать все равно будем из засады или ночью, может быть, под купца замаскируемся. А если уголь… пойдем на буксире за трофеем, пока не захватим другой.
        Идея, конечно, была бредовая. На тихоходных кораблях у побережья горючего наверняка было бы в обрез, тем более что в войну его действительно берегли. А вот радиотелеграф стоял на любой посудине, и обнаруженный у чужих берегов катерок попадал в отчаянное положение.
       Тем не менее, «проект Редльи» приняли к исполнению и, после небольшой подготовки, замаскированный под рыболовную фелюгу катер лег в дрейф, уходя все дальше на восток. Шли довольно долго, никого не встретив, и когда стало темнеть, решили заночевать у небольшого уютного острова. Катер на всякий случай замаскировали в укромной бухте. Островок оказался необитаемым, и на ночлег моряки устроились с комфортом и без проблем.
       Долго дрыхнуть, правда, не пришлось – рано утром, еще в сумерках, у берега обнаружили небольшой пароход, медленно идущий в сторону фронта. Катер подготовили к бою, и когда противник втянулся в пролив, почти вплотную к острову, на его палубу посыпались вооруженные личности. Испуганный старпом (капитан еще спал в своей каюте) застопорил машину и сдался на милость врагам.
        Дуракам, как всегда, несказанно повезло – пароход хоть и шел на дровах, но среди прочего вез на фронт ценнейший груз – почти 50 тонн отличного гидралина ! Кроме того, радиотелеграф на корабле был неисправен, и что-либо сделать команда при всем желании не могла. Но настоящим подарком оказался радист танкера.
        Он отличался редкостной забывчивостью и разгильдяйством, и, боясь попасть впросак, в нарушение всех запретов и правил, вел подробные записи шифров, условных сигналов, режимов работы маяков и портов, координат проходов и системы заграждений и т.д. и т.п. Правда, все это было зашифровано сложной литореей и написано на сафридском языке, но нашим героям хватило пяти часов упорной работы для расшифровки всего архива. Теперь возможность насолить противнику в глубоком тылу приобрела некую реальность.
         После короткого, но бурного совещания, решили идти вдоль берега до Леопардовска, а там попытаться проникнуть на территорию ВМБ. Большую часть пути решили плыть на буксире у танкера, так как топливных баков катера на 350  с гаком верст не хватало никак. Команду парохода высадили на остров, оставив им часть провизии, но лишив всех инструментов и средств, пригодных для постройки лодки или плота. На замаскированном катере оставили старшину с полными баками горючки (на всякий случай). Остальная команда перешла на пароход, и, потренировавшись пару часов, наши герои тронулись в путь.
        Путешествие заняло более 40 часов, и не только из-за тихого хода трофея; часто приходилось маневрировать и отстаиваться в укромных углах, дабы избежать нежелательных встреч. Но вот поздним вечером 12 сентября, затопив ненужный уже танкер, катер подошел к входному бону Леопардовской базы. Штурман послал сигнал – сторожевой катер пограничников – резервистов («ополченцев») № 406 с легкими повреждениями возвращается из патруля и просит входа в гавань. Для острастки «вне очереди и спешно» охране передали кое-какие данные (о собственном флоте), якобы добытые во время плавания.
         Вообще-то ополченцев на территорию баз без особого разрешения пускать было запрещено, но Редльи фонарем просигналил дату и номер подобного пропуска, очень похожие на подлинные. Да и сведения с катера передали интересные. Ну а ошибки и неточности изложения береговая охрана списала на разгильдяйство, усталость и преклонный возраст резервистов. И вот они, пройдя боновые ворота, уже медленно идут по акватории ВМБ.
        Само по себе это было еще ничего, так как в базе гостей всегда сопровождали катера ОВР-а. Но тут нашим морякам сильно повезло – у их конвоиров через полверсты напрочь заглох мотор, а при попытке буксировки катер охраны сел на мель. Правда, с изрядной помощью альдгейцев, но этого никто не заметил. Далее наши аргонавты двигались самостоятельно, в соответствии с указанным к нужному причалу курсом. Но ночь была темная и ветреная, кораблик маленький и незаметный; и, убедившись, что никому до них нет дела, штурман и Редльи начали поиск достойных целей.
         Долго искать не пришлось – недалеко, у пирса, с погашенными котлами стоял тяжелый крейсер «гарпийско – линейного» типа. Расстояние на глаз было приемлемым (что-то измерять и вообще включать приборы наши герои не решились) – медленно повернувшись на цель, алдьгейцы вручную осторожно выплюнули обе торпеды. А через 40 секунд – настоящий рекорд! – запасная пара уже лежала в торпедном аппарате, готовая к действию.
         Если на крейсере что-то и заподозрили, то сделать уже ничего не успели. После взрыва на корабле вспыхнул пожар, вся гавань засветилась прожекторами и сигналами тревоги. Начался переполох, в котором катерники приняли посильное участие, посылая направо и налево тревожные сигналы об обнаруженной подлодке. Она якобы двигалась справа от них вдоль берега на небольшой глубине. Туда сразу же бросились оплошавшие ОВР-овцы, пылавшие праведным гневом, и рьяно принялись бомбить, ничего не проверив и даже не включив эхолоты.
         Между тем крейсер, несмотря на пожар и почти полное отсутствие энергии, тонуть не собирался. Все-таки это был солидный, хорошо защищенный корабль в 28 000 тонн, а не картонка Вашингтонского типа. Поступление воды постепенно остановили, подкрепили опасные места, а с берега уже готовились подать силовой кабель и шланги для откачки воды. Но нашим авантюристам повезло еще раз. В общей суете пространство между катером и целью оказалось взбаламученным и неосвещенным, а сам ТК на время заслонили корпуса двух тральщиков. Штурман, не мешкая, выпустил последние торпеды почти в упор, в самое уязвимое место.
         Это уже было слишком, и крейсер начал тонуть. Правда, делал он это медленно, всю команду и самые ценные вещи удалось спасти. Панические и очень правдоподобные сигналы с «фелюги» вроде бы отвели от нее подозрения, но они же и привлекли охрану. Вокруг становилось оживленно, что рано или поздно грозило разоблачением. Оставалось крайнее средство – ящик эвтектита в трюме, давно подготовленный к взрыву.
        Хотя к самоликвидации готовились загодя, все продумали и подготовили, в спешке и суете все вышло не так. Забыли много нужных вещей, все как один получили ожоги и синяки. У Редльи была сломана рука, штурмана контузило, старшине сильно повредило глаз; а стрелок с вывихнутой ногой чуть не утонул. Правда, сильная потрепанность скрыла несуразность их облика и поведения, а заикание, странный шепот и корявая речь после такой встряски казались естественными.
        Все же встреча на берегу сопровождалась придирчивым допросом, а в госпиталь их конвоировали сержант контрразведки и два дюжих морских пехотинца. Надо было что-то делать, ибо госпитальные палаты грозили неминуемым разоблачением. Но справиться с тремя силачами… это было очень трудно. Но вдруг… Да, эта ночь была щедра на самые невероятные фокусы. Уже на территории госпиталя сержант вдруг куда-то провалился с головой. Как выяснилось позднее, персоналу больницы досаждали зайцы и кабаны из парка, и какой-то идиот – фельдшер отрыл против них хорошо замаскированные ловчие ямы. В итоге сержант совершенно вышел из строя, и один из морпехов поволок его на спине. Морячки воспрянули духом и вскоре их противники лежали в кустах связанные, с кляпом во рту. Нашли их только через сутки.
         За пару часов беглецы благополучно покинули базу и скрылись в большом лесу к востоку от города. Теперь предстояло решить, что делать дальше. Идеи о захвате какого-нибудь транспорта отпали как нереальные – у них и оружия-то толком не было. Подъехать поближе к фронту в трюме или товарном вагоне также не получалось – поезда и пароходы там тщательно проверялись. Оставалось идти пешком, благо, что сведения радиста – растяпы и тут могли помочь. Но в лучшем случае поход занял бы недели три, а мог затянуться и на полтора месяца.
        Первые дни катерники передвигались медленно, но спокойно. Никто их не тревожил, погода была сухая и теплая, а раны постепенно заживали. Но скоро кончилась еда, и опять надо было что-то придумывать.
        К чести Редльи, он быстро нашел выход, простой и безопасный. Они двинулись на запад вдоль железной дороги, которую в глубоком тылу охраняли весьма условно. Пути и вагоны во время войны не ремонтировались, при езде все тряслось и шаталось, и на полотно сыпалось много полезного. Особенно, когда крепления рельсов слегка раскручивали, а из под шпал выгребали щебенку. Конечно, все приходилось делать четко, быстро и осторожно, и все равно рацион оставался скудным. Помогало, однако, то, что гальдеронские поезда ходили строго по расписанию, невзирая ни на какие войны. В общем, пока было терпимо.
         Конечно, ближе к фронту все стало бы сложнее и опаснее, но до этого было далеко. Постепенно наши друзья осмелели и порой шли на ненужный риск. Им казалось, что приобретенный опыт дает на это право. Однажды, обходя лесом крохотный разъезд, наши моряки обнаружили уходящую в чащу странную колею. Она была в прекрасном состоянии, но пользовались ей редко. Наверное, там какой-то важный объект, решили путешественники, и отправились на разведку. Дорога вывела их к небольшому зданию за колючей проволокой, совершенно не похожему на склад или арсенал, и слишком маленькому для завода или фабрики. Несколько вагонов стояли на рельсах перед въездом – очевидно, за заграждением места было мало. В одном из них нашлись ящики с консервами, хлебом и очень приятным напитком типа можжевеловки. Решили понаблюдать за объектом подольше и повнимательней, а заодно и отдохнуть.
         Через пару дней стало ясно, что в здании находится КБ с опытной мастерской, выпускающее, скорее всего, гироскопы для самолетов и кораблей. Работали гальдеронцы быстро, и каждый день 5 – 6 комплектов уходило заказчикам. Предприятие оказалось важным, и моряки решили немного насолить противнику. Стали обсуждать как. Охрана объекта казалась слабой, а подходы и подъезды к нему и вовсе не охранялись, что сильно упрощало дело.
        Самым простым было разобрать железнодорожную ветку, лучше всего перед поездом, чтобы заодно повредить и его. Но маневровые тепловозы возили всего по два – три вагона за раз, причем медленно. Как ни старайся, ущерб был бы невелик. Штурман выдвинул более смелую идею – незаметно проникнуть в здание, испортить или взорвать там все, что можно, а потом напасть на охрану. Вряд ли она ожидает удара с тыла, и им скорее всего удастся прорваться обратно в лес, может быть и с трофеями. Но проникнуть за проволоку было трудно – по шоссе практически никто не ездил, а большая часть вагонов разгружалась снаружи; некоторые, конечно, загоняли внутрь ограждения, но ловить момент можно было неделю, а то и две.
        Редльи предложил не ждать у моря погоды, а воспользовавшись большой разгрузкой с неизбежной суетой, прорваться на территорию силой. Конечно, когда рабочие таскали добро из вагонов, возле входа торчала часть охранников, но их бывало немного. Кроме пистолетов, у них не было никакого оружия, а сотрудники не имели и того. Конечно, риск все равно был велик; мнения разделились, начались бесконечные споры, но вскоре все решил случай. Однажды к конструкторам по ошибке пригнали не тот вагон. Через несколько часов ошибка прояснилась, и вскоре чужое имущество было отправлено обратно на разъезд. Но за это время стрелок сумел незамеченным побывать внутри и вытащил из вагона несколько здоровых ящиков и множество каких-то коробок. В основном там был всякий хлам – корпуса мин и снарядов, пустые гильзы, пулеметные диски и ленты. Но в одной коробке были боевые патроны, а в герметичной оцинкованной жестянке - два новеньких автомата. С таким арсеналом можно было рискнуть, и моряки начали отрабатывать план набега.
          Сержант, как самый меткий стрелок, должен был прикрывать их со стороны дороги, забравшись на крышу вагона. Остальные, во главе с Редльи, и со вторым автоматом, должны были прорваться внутрь. Несколько дней ожидания – и вот большая, торопливая разгрузка началась. Шум, гвалт, суета, беготня – все шло как по маслу. Когда перед воротами возникли оборванные, свирепые звери под грохот стрельбы, все оторопели, и альдгейцы легко прорвались за проволоку.
         Но за эти мгновения все окна и двери здания оказались наглухо закрыты прочными стальными ставнями. Опомнившиеся аборигены врассыпную бросились за угол постройки. Не успели моряки этому удивиться, как с крыши посыпались пулеметные очереди. Никого, правда, не задело – наши герои успели прижаться к стене в мертвом пространстве. Но больше ничего сделать было нельзя.
          Сержант в это время успел спрятаться в вагоне и пытался ответной пальбой заставить пулемет замолчать. Бесполезно. Вскоре с разъезда примчалась рота охраны, и алдьгейцам пришлось сдаваться. Внимательный взгляд гальдеронских особистов  отметил некоторые странности пленников, тщетно выдававших себя за простых пехотинцев. Началось детальное расследование. Конечно, моряки изворачивались и отпирались, но через пару месяцев история крейсера «Задубовск» окончательно прояснилась.
          Та атака за прошедшее время часто обсуждалась в печати, вызвав много нареканий и замечаний со стороны общественного мнения. Флотское начальство в этом деле и впрямь выглядело убого, почему и относилось к происшедшему со злобой и раздражением. Естественно, получив в свои лапы «виновников торжества», адмиралы обрадовались, и даже устроили над ними гласный показательный суд. В частности, маскировка катера объявлялась несовместимой с правилами и обычаями войны, а весь поход квалифицировался как пиратство. Однако со столь суровыми обвинениями согласились далеко не все. Несколько известных адвокатов взялись защищать моряков, и провели дело отлично. Они указали, в частности, что катерники не топили гражданских судов, не переодевались в чужую форму и даже своих противников с танкера и в госпитале оставили в живых.
         Война в это время уже близилась к концу, крейсер успешно восстанавливали, и лишних обострений никто не желал. В общем, экстремистов из морского ведомства не поддержали; единственное, чего они добились – помещения моряков в лагерь усиленного режима, как лиц, совершивших побег из плена. Таковым было признано приключение в госпитале. После войны вся компания благополучно вернулась на родину.
          В Альдгее их ждал, однако, весьма холодный прием. Страна после войны жила трудно и бедно, а жители не интересовались военной экзотикой. К тому же Адмиралтейство дало понять, что не считает самовольное путешествие лихих моряков выдающимся событием. Через пару лет их все же наградили, но очень скромно. Редльи и штурман продолжали успешно служить, но до высоких чинов не дошли. Остальные демобилизовались и вели спокойную мирную жизнь, от которой не осталось почти никаких следов.
          И только через 50 – 70 лет, когда по всему материку стали расползаться идеи агрегатизма, и потянуло гарью по всей планете, кто-то обратил внимание на забытый эпизод славного прошлого. Вот, мол, как боролись наши предки! Затем этот случай усердно пропагандировали альдгейские и гальдеронские эмигранты, осевшие на Острове во время агрегатистских войн. Так постепенно сложилась легенда, ставшая с годами одной из самых популярных на Севере. Мы документально восстановили основные факты того дела – как это произошло в реальности. Картина, конечно, вышла бледнее и проще, чем в легенде. Но это уже не наша вина. 
          Примечания
Гидралин – искуственная смесь тяжелокипящих углеводородов, которая широко применя-лась в странах Севера для отопления котлов военных кораблей. Имел высокую калори-йность и плотность выше воды, что сильно снижало пожароопасность такого топлива. В первое время использовалась смесь частично гидрированных антрацена, фенантрена и их аналогов, но уже через 100 – 120 лет перешли на более дешевый и практичный раствор (от 5 до 15 % в зависимости от условий применения) трех- и четырехядерных ароматических углеводородов в 1,4-диметилнафталине. Для гражданских целей почти не применялся из-за высокой стоимости.
Торпедный катер, на котором путешествовали герои рассказа, скорее всего был океанс-кого типа – водоизмещением 200 – 300 т, скоростью 35 – 40 узлов и, кроме ТА, имел 2 – 4 скорострелки калибром 20 – 60 мм.
Тяжелые крейсера «гарпийского» типа (созданные в ГК в 1100 гг от основания Бартса – ОБ) строились двух типов: ударные со скоростью 36,5 уз, 12 орудиями 203 мм, макс. броней борта 180 мм и палуб 76+25 мм; линейные – 32 уз, 4*3 - 229 мм, броня 195 мм и 76+51 мм; водоизмещение 23 – 25 тыс т стандартное и 30 000 т полное. Обе серии имели малую дальность плавания, что объяснялось геополитическими условиями того времени. Затем, в начале 2-го цикла (1300 – 1400 гг ОБ), были созданы океанские типы обеих серий, с увеличенной автономностью и лучшими условиями обитания. Водоизмещение при этом увеличилось на 3 000 – 4 000 т. Очевидно, в тексте упомянут именно океанский вариант.
Агрегатизм – доктрина и общественно – политическое течение, зародившееся в Гарпийс-ком королевстве в 1080 – 1090 гг. Агрегатистская революция наряду с нашествием сбурк-сов была одной из основных причин распада ГК и остальных стран Старого материка в 1150 – 1170 гг ОБ. В последующие тысячелетия всеобщее неприятие агрегатистской идеологии не позволило ее адептам создать где-либо очаги своего влияния. Однако по мере расширения Северного мира и колонизации новых планетных систем в 9800 – 9900 гг ОБ на планете ЦС – 149 звезды Сафрид-8 возникло агрегатистское гос-во («Республика Большого материка»), после ряда войн мирно существовавшее в дальнейшем. Эти войны, частично описанные в известной биографии мичмана Тетракиса, интересны крупнейшими за всю историю Севера авианосными сражениями – до 89 шт с обеих сторон. Собственно, разгром Агрегатистского флота и определил дальнейшее мирное сосуществование государств с различным общественно – политическим строем в рамках одной планеты. 
               
                Литургия
        Начало июня в Московии было дождливым и ветреным. Редкое солнце не грело, а дым печей, мешаясь с мокрым туманом, частенько скрывал Третий Рим грязною мглою. Промозгло и сыро было в избах и лавках посадов, в боярских хоромах и даже в кремлевских дворцах, в царских покоях.
        Но к рождеству Иоанна Предтечи лето вошло, наконец, в полную силу. Горячее солнце на ясном небе, жара и зной. Камнем застыла вечная грязь в переулках, просохли дворы и избы. По утрам птицы поют в садах, и деревянный город, тесный, шумный и грязный, стал немного светлее и краше.
        Царь московский, богомольный и добрый, давно ждал великого праздника. Перечел житие святого, хоть и помнил его почти наизусть, часто и много беседовал с духовником. А прием у патриарха превратился сам собою в богословскую беседу, содержательную и долгую. Даже слишком – отцы церкви, думавшие с государем кое-какие проблемы решить, остались ни с чем. Впрочем, царский шурин их вслед за тем принял и быстро все вопросы уладил.
          И вот, наконец, настало 27 июня лета 7002 от сотворения мира. На литургию в Успенский собор стекались князья и бояре московские, именитые гости, торгующие за морями, иереи и патриарх со свитой. Царь с царицей заняли место свое, и богослужение началось.
           Узкие окна горели солнцем в прохладном сумраке храма. Лампады и свечи отражались на крестах, каменном узорочье, окладах икон. Торжественно и строго проходила служба, прекрасная в неповторимом слиянии людей перед богом. Забылись жара и зной, грязный город вокруг Кремля и убогие лавки у его стен. Забылись суета жизни и страх перед концом ее. Остались блаженство и вера, глубокая и страстная, как любовь Спасителя к своим земным братьям.
          Государь истово, блаженно молился и окольные тянулись за ним душой. И никто не видел, и видеть не мог, как мрачнел и бледнел лик царицы, как тяжел и печален стал ее взгляд. Не любовь и мир пробуждала в ней литургия, а горечь, страх и отчаяние. Сколько лет прошло, как обвенчались они – еще грозный царь был жив и здоров! Жили согласно и дружно, в дворцовые дела не лезли, всегда заступались за сирых и гонимых. Бога чтили свято. И все было бы хорошо, но вот бездетны они, и теперь уже навсегда, видно. Кому престол Руси достанется после Рюриковичей? Какой ценой? И что теперь страну ждет – междуцарствие, войны, смута? И все ведь из-за нее, несчастной.
         Вот стоит царь и великий князь всея Руси – всеми любимый, почти святой уже ныне. Он - то ни в чем не грешен, а вот она… вечный ад ей уготован, сколько бы не молились они за свой род, свою державу и друг за друга, дорогих и любимых. Ничего не поможет. Как дико это и страшно – ответ царей всегда жесток, а ей, не познавшей материнского счастья, хуже будет вдвойне. Скорее бы уж. Отряхнуть суету грешного мира и предстать перед высшим судом.
         Богослужение меж тем близилось к концу; голос священника, читавшего отпуст, вернул, наконец, ее к жизни. К амвону царица шла уже твердо, и хоть слезы стояли в глазах, но мысли стали яснее и тише. Нет, нельзя так – хоть и грешна она, но жить и верить надобно до конца – на все воля господня. Пока есть надежда, пока нужна хоть кому-то, пока силы есть поддержать и помочь – не все пропало. И на жаркое летнее солнце вышла не жалкая грешница, а царица Московская, любимая ближними и всем  народом своим. Не безвольная и слабая жена шла к своему очагу, а сильная духом, мудрая в доброте и кротости женщина, готовая тяжкий крест нести до конца и ответить за все перед людьми и Богом. 

                Спор
         Жил да был один гений. Не то что бы совсем непризнанный – многие его знали и уважали, да и о широкой популярности он не мечтал. Но, с другой стороны, труды его лежали больше по женам да по знакомым, а глобальные идеи и мысли мало кто принимал всерьез. Так что и непризнанность была, и в укор неблагодарным работал он слесарем – ремонтником. Правда, скорее бригадиром, чем простым пролетарием. Ставил и чинил двери, простые и стальные, проводил домофоны и просто ремонтировал подъезды. Нагорные кварталы не любил («к Кремлю близко»), работал в Сормово и Канавино, иногда халтурил в Балахне и Дзержинске. 
        Была у Павла жена и двое детей, но он давно с ними разошелся. Одно время жил у матери, в тесноте – тут же обитала сестра с мужем – и от работы далеко. Общался с множеством женщин и девушек, но все бестолку. То ему что-то не нравилось, то дамочек его подход к жизни не удовлетворял. Второе, пожалуй, бывало чаще.
        Однако и гениям порой везет. Вот и наш строитель однажды на философской тусовке за городом заприметил приятную барышню. Олеся, подруга диссидента – богоискателя, была, видно, не очень довольна своим статусом, и сменила его быстро и охотно. Правда, с Павлом они тоже часто ссорились и ругались, тем более, что девушка оказалась ревнивой и горячей. Но все же «богомаз», судя по ее рассказам, был много хуже.
        Прошло года три, и вдруг к Олесе решил вернуться ее первый муж. Она, конечно, была против, тот наседал и почти полгода прошло в жуткой кутерьме. Паша скандалил, изображал ревность, в отместку убегал иногда к полоумной поэтессе в Доскино. Она там жила в сарае с козой, двумя кошками и керогазом. Мясо не употребляла, а из излишеств признавала лишь беломор и соседский самогон из брюквы. К счастью, подобные развлечения Павлу быстро опротивели, старый муж в конце концов от Олеси отстал, и жизнь постепенно наладилась. Пара лет вообще прошла без приключений.
        Но вот как-то летом случилась очередная неприятность. Наш герой встретил на слете некую Авдотью, приехавшую ненадолго из Питера, но как-то не стремившуюся туда возвращаться. Родом она была из большого села на Псковщине, в верховьях Черехи. До войны там даже железная дорога была, вдоль старой границы. До Острова верст двадцать пять, да и вообще место оживленное. Родители барышни были из местного начальства, и после школы Авдотья поступила на филологический факультет Псковского педвуза им. Кирова. Но отучившись четыре года институт бросила, сбежала в северную столицу с одним философом. Познакомились они на каком-то мероприятии, и скромный мыслитель пленил ее обилием идей и пафосом своих изречений.
          По прибытии в Питер, впрочем, выяснилось, что не только ее. У доморощенного гения было еще три подруги (или жены?), а в идеале требовалась и пятая. В самом деле, надо готовить, стирать, убираться, записывать умные мысли, необходимо лаской, любо-вным томлением и негой идеи сии возбуждать. Заодно неплохо  иногда и денег добыть, раз уж тупое человечество неспособно оценить яркую гениальность. Вчетвером справится трудно.
          Такой режим нравился не всем, и текучесть кадров была велика. Но Авдотья оказалась спокойней многих, да и город ей приглянулся с детства. Только попав в положение, она вернулась домой и пару лет нянчилась с дочкой. Потом пыталась учится в Питере на социолога, но быстро остыла, а возвращаться в общежитие мудреца уже не хотелось. А тут этот слет на Сейме, маленькой речушке между Ильино и Дзержинском. Павла она сразила с первого взгляда (правда, это было нетрудно). Высокая и очень худая, вся какая-то потрепанная, красавицей она никогда не была. Но вполне обаятельная и образованная барышня, нервная конечно (столько в гареме прожить!), но не злая и очень внимательная к друзьям и близким. И пошло – поехало.
         Олеся, конечно, устроила сожителю перманентный скандал, порой даже в коалицию с первой женой вступала. Но постепенно привыкла и стали они жить втроем. Бедно, шумно и бестолково, но, видно, ничего лучше сотворить не могли или не желали. А потом вышло вот что. Одно время Павел с Авдотьей работали вместе, объект был трудный и она помогала как могла, чтобы уложиться в срок, не потерять денег. Раз с утра нашего гения прихватил радикулит, пришлось ехать одной, хоть готовые коробки покрасить. В тралике  утром как всегда давка, не протолкнешься. Прижали к ней молодого человека, разговорились. Оказалось, химик, окончил «керосинку» в Москве, долго работал в Кстово, а теперь экологией занялся. А, Кстово, это там вечно что-то горит? Ну вроде бы, я уже и забыл. Выяснилось, что живет он от Олеси через три дома, и работает почти там же, где и они халтурят.
         Обменялись телефонами, вместе поездили на службу, в кафе сходили. На выходных долго гуляли, обошли Кремль, посетовали что пустоват он, не в пример Новгородскому или Псковскому. Полюбовались самоходками и танками, стрелкой с остатками ярмарки, Заволжьем. Иван рассказал, как был на практике в Бору, на стекольном заводе. Так забавно – отплываешь от речного вокзала, огромного и красивого, а через двадцать минут швартуешься к деревянной пристани. Вокруг пойма, избы деревянные, колодец, козы пасутся. И завод им понравился, особенно оконный цех со стеклорезом - автоматом. Чисто и не шибко жарко, даже возле печей. Тогда, при Советах, автостекло было в дефиците, особенно лобовой триплекс. И чтобы бракованные листы не тащили налево, прямо у контроля стояла корпусная дама, которая била отбраковку об железную стойку. Тяжелая работа и ответственная, но платили хорошо – как начальнику цеха.
         Пока молодые люди развлекались, Олеся окончательно разругалась с Павлом и он ушел на квартиру к мамаше. Авдотья за совместный труд получила крохи, была зла и осталась пожить у подруги. Тем более, приближался юбилей хозяйки, и дел было невпроворот. Пока труды гения упаковали и разложили по полкам, три дня прошло. Утром в субботу Иван с Авдотьей купили подарок и явились вовремя, первыми из гостей.
         За стол, правда, сели нескоро – пока дорезали салаты, допекли пироги, накрыли на стол. Но прошло все прекрасно, сидели допоздна, и Авдотье с Иваном предложили огромную кровать в большой комнате. Мест не хватало, и к ним пристроили еще одну девушку, симпатичную брюнетку из Тихорецка. Иван, зная терпимость юной одалиски, был в восторге и предвкушал приятную ночь.
          Но оказалось зря. При малейшем скрипе барышни хором вздрагивали и пристально озирались. Так ничего и не вышло, даже выспаться не удалось. А через пару недель у Авдотьи умерла мать, и она рванула на Псковщину. Растить дочь и разбираться с домом. Павел, узнав об этом, собрал манатки и отправился следом, дней за десять уладив все дела в Нижнем. Вел хозяйство, сделал ремонт, и вообще, помогал, как мог. Восхищенные знакомые стали относиться к нему гораздо лучше, даже Олеся смягчилась. А Иван месяца через три на том же маршруте приметил приятную девушку и постепенно познакомился с ней. Света в строительном департаменте «Газпрома» заведывала отделом планирования и отчетности, а до того проектировала и строила причалы, нефтебазы и трубопроводы в Новороссийске и вокруг него.
         Зима и весна прошли спокойно, без происшествий. В июне к Олесе приехала погостить Тихорецкая подруга. Она учила богатых недорослей русскому языку и теперь, на каникулах, решила отдохнуть. Иван как раз хотел познакомить с кем-нибудь своего холостого друга, да и завотделом была свободна. Так сложилась маленькая вечеринка.
        Перед этим, правда, наш кавалер был на дне рождении, официальном и скучном.  Виновник был угрюм и мрачен, видно опять работа не ладилась, а его пожилой коллега зол и агрессивен. Иван с ним чуть не поругался, сбежал пораньше, был слегка на взводе и в плохом настроении. До прихода девушек еще было время, и они с другом дерябнули зверобоя с остатками прошлогодних огурцов.
        Но вот все собрались, перезнакомились и сели за стол. Сперва все шло хорошо и чинно. Друг играл на гитаре, барышни ему подпевали. Света с Олесиной подругой вспоминали юг, Сочи и Гагры, летнюю душную жару и промозглые ветры зимой. Вот только Олесе не понравились напитки, и они с подругой баловались чаем. Ладно, нам больше останется, решили мужики, перейдя на большевистские темпы. Дам это слегка возмутило, началась ленивая перебранка. Олеся по ходу дела похвалила Павла, вот, мол, он нынче даже и не пьет совсем. Не то что вы. Да ему просто не на что, злобно возразил Иван, да и здоровья уж нет. Как-то он еще с молодой женой справляется, со своим-то радикулитом. Да еще после дров, колодца и иной работы.
        Это он ляпнул зря, и Олеся тут же озверела. Наверное, вспомнила случай, когда Павла прихватило с утра пораньше, и вместо любви они с Авдотьей часа полтора занимались массажем. А когда ему полегчало, пора было на работу ехать, и пробурчав слова благодарности, герой – любовник побежал на тралик. Тогда девушки это восприняли с юмором, но теперь, раздраженная Ваниной развязностью, Олеся бросилась защищать блудного поклонника. И немного перестаралась. Ивана это сильно возмутило – то принародно собралась рукописи жечь, а то осанну поет. И он решил бороться с двойной моралью. 
         Только вот в пьяном виде аргументы находились с трудом, все больше получалось пошлых острот и скользких намеков. Потом разговор опять вернулся к псковским отшельникам, и тут нашего героя понесло. С трудом вернулись на общие темы, но тут ему потребовалось чуть ли не каждую фразу подтверждать собственным опытом. В основном из личной жизни. Это уж никому интересно не было, и перейдя в бессвязную перебранку, спор постепенно затих. Барышни внимательно дегустировали варенье, поданное другом к чаю.
        Слегка остыв, Ваня попытался возобновить диспут, но желающих более не нашлось. Света нервничала, и они удалились домой, оставив друга с дамами наедине. Потом узнали, что у них ничего путного не вышло, скорее всего, из-за этого дурацкого спора. А Ивану Олеся всю эту болтовню так никогда и не простила. Хотя было в ней разумное зерно, и при желании его можно понять, оценить или оспорить. Но видно желания не было, особенно в такой обстановке.

                Март четырнадцатого
        Уже тринадцать лет его отец, полубезумный император, лежал в фамильном склепе  крепостного собора. Никем не любимый, ненавидевший родню свою, гвардейцев и других бездельников, убитый придворной знатью, царствовал он всего ничего. Прошло с тех пор, кажется, времени совсем немного, да и матушку – Екатерину, наверное, еще помнила добрая половина русских людей.
        Да, за тринадцать лет – не всякий недоросль ума наберется. А вот ежели вспомнить хоть главное, на них пришедшее, мало никак не будет. Шесть войн, да с пожаром Москвы, с финляндскими зимами и бессарабской лихорадкой, с вечной кутерьмой на Кавказе, Архипелагом и европейскими интригами. Блокада, та и другая, голод и разорение, рубль за двадцать копеек – да и того в казне не сыщешь ! Одним воля, другим отечество, а иным подавай просвещение и конституцию; и не смей забыть о хлебе насущном, хотя бы для тех, от кого жизнь напрямую зависит. И ведь не только твоя, но, порой, и всей страны. А она и так почти при смерти провела этот срок. Но выжили !
       Да, выжили, и как – выше всех, «царем царей», вступал он в поверженный Париж принимать отречение Наполеона Буонапарте. Серая посредственность, мнимый либерал и крепостник в душе, недоучившийся льстец и дилетант в мундире. Сколько лет повторяли все это наемные писаки, потомственные чиновники и прочий разночинный европейский люд. И как верны, как метки были те фразы, как умны и глубоки их адепты. Интересно, что думают они теперь ?
       Да, впрочем, плевать, что они думают. Теперь Европа сама по себе немногого стоит. Конечно, Франция от нынешнего разгрома оправится – но вот когда ? Скорее поздно, чем рано, слишком уж обескровил ее император. Да и каковы еще будут те французы – хватит ли их на военные дела или предпочтут царить в искусствах, модах и идеях ? Здесь уступать нам совсем не зазорно, галлы и не таких бивали.
       А остальные соседи – сильнее ли, крепче ? Вот Пруссия весь век надрывалась, собирала по крохам земли, деньги, полки и эскадроны. Стала, наконец, великой страной и рухнула за два месяца, как гнилая изба. Теперь опять выбиваются немцы из сил, в первых рядах на врага лезут. Непобедимы и страшны в гневе своем, только никто уж в это не верит. Австрийцы, конечно, посильнее будут, их и Наполеон добить не смог, обласкал союзом и родством. Теперь за сей союз косятся на Вену по всей Европе – волками вцепятся, только свистни! Да и разноязыкий окраинный сброд не слишком Габсбургам верен. Особенно по турецкой границе. О шведах и говорить нечего, за сто лет поняли, наконец, свой шесток и почти союзниками стали. Ну и чудно.
         Ну, правда, есть еще Оттоманская Порта, хоть и битая не раз, но непобежденная. Она особливо нам и не нужна, но вот проливы – как России без них ? Значит, опять придется воевать, еще поди и не раз. А это ох как тяжко, и военным и дипломатам. Надо бы, кстати, и с Китаем разобраться, там тоже граница не пойми как проложена. И поболе Америке внимания уделять – у этого материка большое будущее.
         Ну и наконец, главное. Британский лев, коварный Альбион – торгашеская империя, по словам императора. Ну обозвать-то как угодно можно, от этого не легче. Как хорошо нам было при бабушке в английских союзниках ходить. А теперь все – последний у Британии противник, Россия, и когда-нибудь быть войне. А до войны явной будет война тайная, постоянная – год за годом, везде и всюду. А сил мало, и денег нет, и флот наш – одно название. Ведь не сдюжим !
         Неужто прав был старый хитрец, предлагавший Наполеона не добивать и создать континентальный блок супротив англосаксов ? Да нет, нереально все это, не тот случай. Вот ежели бы свергли его вовремя, республику провозгласили… Увы, пытались не раз, видно не судьба. Старой лисе хорошо было рассуждать – всеобщий герой, спаситель отечества; перед смертью вороти все подряд, расхлебывать другие будут. Расхлебывать долго и мучительно, воевать - то проще. А вот теперь… А что там за народ такой у дороги собрался ?
         То были плененные французами воины, еще утром сидевшие под стражей, а теперь вроде бы и свободные. Смотри – ка, тут и испанцы есть и англичане. Как они у Парижа то оказались, их вроде держали где-то под Лионом. Какая искренняя радость, веселье, счастливые лица. Как же им хорошо – война кончается, враг повержен, сами остались живы и здоровы. Скоро домой, под мирное родное небо. Как мало нужно простым людям для счастья, зависть берет. А тут… хватит, расслабляться не время. Думай, считай, прикидывай пока не поздно. Иного не дано и некому заменить и помочь.
         А может быть, обмануть судьбу еще раз? Неужели господство в Европе не стоит всех британских кораблей и океанов? Польский плацдарм – ключ Германии; а Германия над всеми соседями господствует. Да многие из них и так с англичанами не ладят. Укрепить только надо как следует западную границу, особенно линию Вислы; прикрыть Питер с моря, благо финны теперь наши – и дело в шляпе. А бороться с лютым врагом будем тихой сапой, каперством, блокадами и набегами; если уж воевать – на окраинах и понемногу. Проливы – вот первая цель. Затем Хива и Бухара с окрестностями, выход к Индии. Долго, конечно, все это, дорого и безумно трудно. А как иначе? В тень уйти, лечь в берлогу, сдаться? Нет уж… рискнем!
         А между тем императорская свита перевалила Монмартрские холмы и двигалась к городу. Уже виден был остров в излучине Сены, башни собора, громады Лувра и Консъержери. Блестели на солнце сланцевые крыши, старинные церкви, вода рек и каналов. Первые травинки, весна, теплый ветер. И очень хотелось верить, что кончается, наконец, эпоха жестоких революций и всеобщих войн, долгая и кровавая, и что жизнь в будущем станет, все – таки, легче и спокойней.

             Два моста
         Ротмистр Алексей Петрович Заверняев считался в генерал – губернаторстве лучшим знатоком левого террора. Москву и окрестности он знал досконально, так же как возможных противников и их приемы. Поэтому когда в Кашире задержан был человек, пытавшийся повредить мост через Оку Рязано – Уральской железной дороги, Заверняева вызвали на расследование. Предварительные данные указывали на связь арестованного с боевой организацией социалистов – революционеров, а делалось все это, по мнению местной полиции, в преддверии отъезда царской семьи в Крым в начале апреля. Обычно царский поезд пользовался Московско – Курской линией, но с того направления также шли тревожные вести. Возможно, террористы взялись за дело с размахом.
         Дело могло быть серьезным, и Заверняев поспешно оставил Москву. Была середина марта, быстро таял снег, но по ночам заметно морозило. Курьерский шел до Каширы почти два часа, и не имея точных данных, ротмистр старался не думать о деле. Любовался пейзажем, обдумывал разные мелочи, и вообще расслаблялся, как мог. Только спрыгнув на перрон, он преобразился.
         Из подробного и точного отчета о случившемся, составленного станционной полицией, следовало, что задержанный, уроженец Зарайска, окончил реальное и затем  прослушал два курса в московском Императорском техническом училище. Был отчислен, якобы за неуспешность, почти три года работал там же лаборантом на химическом факультете. Осенью переехал в Каширу, жил у родственников, устроился телеграфистом на станцию. Через некоторое время свел дружбу со сторожем Макеевым и часто ходил к нему на железнодорожный мост. Поболтать и выпить, объяснял он на допросе, уверяя что сторож о его «левизне» даже и не подозревал. Дознание склонилось к тому же мнению.
          Попойки с неграмотным сторожем и внезапный переезд в Каширу породили первые подозрения, благо в маленьком городке все на виду. Сомнения усилились, когда от зарайских коллег узнали (почти случайно), что отчислен был молодой человек по подозрению в распространении нелегальных прокламаций. Причем не только среди студентов, но и на Московско – Казанской железной дороге. Агент, пытавшийся «разговорить» бывшего студента, не преуспел, но подтвердил, что тот часто бывал в депо и вагонных мастерских, якобы для ознакомления с техникой и методами работы.
          Запросили транспортные службы. Ответ подозрения подтвердил, но и на службе, и дома, объект ничего противозаконного не делал. Тогда решили понаблюдать за встречами на мосту. Установили, что подозреваемый часто лазает по фермам и балкам – вроде бы, изучает необычную конструкцию. Часто возвращался на одни и те же места, подолгу там задерживался. Решили посмотреть построже – и вот результат.
         Разговор с местными чинами, допрос Макеева и прочих станционных работников, задержанного субъекта и его родственников добавили немного. Сторож и иже с ним, скорее всего, действительно ничего не ведали, а юный террорист действовал на свой страх и риск. Он, кстати, не отрицая своих революционных убеждений, отверг принадлежность к какой – либо партии. Но косвенные улики доказывали его связь с боевой организацией эсеров почти наверняка. Оставалось осмотреть место происшествия, в первую очередь мост, и решить, что делать далее.
           Из документов следовало, что телеграфист смачивал заклепки и болты медным купоросом, разъедавшим сталь в самом уязвимом месте. Так оно и было на деле. Очевидно, злоумышленник хотел настолько ослабить конструкцию, чтобы проходящий поезд обвалил ее. План казался удачным, и осмотр поврежденных мест как будто подтверждал опасения – даже сильно разъеденные места заметить было трудно. На всякий случай Заверняев осмотрел и второй мост, по которому поезда шли к Москве. Более старый, бетонный, он был заметно ниже стального, хоть и располагался рядом. Такая экзотическая компоновка была очень странной, но пока ротмистру было не до того. Он убедился, что второй мост не поврежден, что на квартире задержанного и на станции все проверено и осмотрено, и решил заняться возможными связями революционера.
           Купорос, скорее всего, был привезен из Москвы, раствор готовился в обычной винной бутылке, а намазывался  с помощью кисти и деревянной ложки. Очевидно, план диверсии был составлен заранее, и в Кашире никто ничего об этом не знал. Так что стоило поискать «московский след», не ослабляя, конечно, наблюдения на месте. Так и сделали – ротмистр по возвращении в первопрестольную занялся розысками, а местные молодцы продолжали наблюдение на станции и в городе.
          Но ничего путного найти не удавалось. Очевидно, подследственный играл в организации очень скромную роль, и мало кому был известен. Это и понятно – зачем посылать видных работников в такую глушь, когда есть места поважнее? В Кашире тоже все было тихо, город маленький, непромышленный, учебных заведений почти нет – не дворникам же в террористы идти! А между тем в Серпухове и Коломне положение стало куда хуже – там «наскоки» на железную дорогу в преддверии отправки царского поезда становились все чаще и серьезнее. Даже в Нарофоминске и Малоярославце появились бомбометатели, хотя Московско – Киевско – Воронежская линия не рассматривалась даже как запасной вариант. Очевидно, соратники Григория Гершуни взялись за дело с размахом. Теперь уже Рязано – Уральская дорога казалась наиболее безопасным вариантом. Так, по крайней мере, думали многие сослуживцы Заверняева.
         Но сам он никак не мог до конца в это поверить. Конечно, вариант очень трудный, но сдаваться после первой попытки было не в обычае его врагов. Да и для властей направление очень выгодное – в Ожерелье линия разветвляется, давая свободу маневра, крупных городов по пути нет и вокзал в Москве удобный и безопасный. А ежели высокие гости не захотят остановиться в белокаменной, можно вообще в город не въезжать, обогнув его по Окружной дороге. Ведь должны же господа эсеры и это учесть.
         Смущало Алексея Петровича и само дело. Чем больше он вспоминал подробности инцидента, тем фантастичнее казался ему выбранный метод. Конечно, на двух – трех заклепках можно и не заметить свежей ржавчины, подтеков, черноты. Но когда таких мест на мосту сотни… И потом – металл разъедается неравномерно, поймать нужный момент очень сложно. А если переборщить, какие-то крепления просто вывалятся, и тут уж все станет ясно. Подумав, он решил проконсультироваться со своим давним другом, профессором Петербургского технологического, одним из лучших в России специалистов по коррозии металлов и электрохимическим явлениям. Тот опасения Заверняева полностью подтвердил, утверждая вдобавок, что сам террорист, как-никак химик, это отлично понимал. Да и господин Гершуни, бывший провизор, такую нелепицу никогда бы не одобрил. Так что думай Алексей Петрович, тут явный подвох!
         Подвох, скорее всего, был в том, что дело должны были раскрыть. В лучшем случае, студенту потребовалось бы недели три активной работы на виду у всего города. Может быть, это все же был фанатик – одиночка? Нет, все данные говорили против. Следовательно, сие есть отвлекающий маневр, и очень серьезный. Но что он должен прикрыть и где?  Последний вопрос разрешился быстро – на Рязано - Уралке, и скорее всего, тут же, в Кашире. Какая-то хитрая диверсия, которой не помешают все минусы маленького городка и хорошо охраняемого объекта. Но почему именно здесь? АП уже понимал, что не разгадав этого, предотвратить покушение будет очень трудно. Пришлось ехать в Каширу надолго.
        Обстоятельное знакомство с городом и большой, в основном товарной, станцией, ничего не дало. Проверили окрестности, включая станцию и депо в Ожерелье, но и там все было тихо. Может быть, мина уже лежит под опорой моста, или где-то рядом? Облазили каждую кочку и ничего не нашли. Но все же собака была зарыта именно тут. С каждым днем наш герой все сильнее верил, что именно два таких странных, на разной высоте расположенных моста, и привлекли его недругов. Но почему?
         В правлении дороги Заверняеву объяснили, что высота старого моста была мала, и уклон к Кашире получился очень большой. Поезда с трудом взбирались на правый, высокий берег Оки. Вот когда строили второй путь, и решили новый мост сильно поднять. Конечно, крутой спуск тоже не сахар, но подъем гораздо хуже. Перевозки по линии очень неравномерны по сезонам и быстро растут, поэтому новый мост строили с большим запасом прочности. Бетонный получался очень тяжелым, да и возводить его долго. Вот и остановились на стальной конструкции – намного дороже, но гораздо лучше. Когда строили второй путь, в Кашире станция уже сложилась, поэтому ее не расширяли, а как бы пристроили рядом вторую, для южного направления (старая стала работать на Москву). Обе половины связаны лишь парой стрелок, и все переходы стараются делать в Ожерелье, там маневр проще. А местная станция теперь вроде отстойника с небольшой сортировкой. Здесь, кстати, собирают просроченные и переадресованные вагоны, да и все вообще, с которыми возникли проблемы. 
          Сильный изгиб линии между мостом и станцией объяснялся все той же крутизной склона - трассу провели по лощине, чтобы снизить глубину выемки. Заверняев побывал и на другом берегу, по насыпи среди сосняка прошел до Белопесоцкой. Кажется, осмотрел все до мелочей, но подозрения и факты никак не хотели свестись воедино. То есть вариантов было множество, но все ненадежные. Практически любое нападение охрана успевала отбить. А если фугас уже лежит где-то в укромном месте, то его силы явно недостаточно, чтобы серьезно повредить основной путь или вагоны на нем. Или ловушка гораздо хитрее, и их хотят убедить, что ехать через Москву опасно в любом случае? То есть поезд из Питера должен двигаться прямо на юг, огибая далеко с запада столичный узел. А это потребует огромных усилий и времени. Даже если боевики под шумок и не взорвут пол-Москвы, успех налицо – студент с бутылкой купороса насмерть испугал толпу жандармов. Какой шум поднимет нелегальная пресса!
           И все же, в очередной раз все продумав и взвесив, Алексей Петрович решил, что некая «бомба» на станции все же есть. На ее поиски после тщательного инструктажа был отправлен самый опытный и образованный розыскник, рьяно взявшийся за дело. Сперва безуспешно, но дня через три, поздно вечером, он явился к АП с докладом.
        - Интересные вагоны нашел, Алексей Петрович. На втором тупике к Москве, в дальнем конце.
        - А, это с лесом которые, шесть штук с зимы стоят? Там, кажется, какие-то проблемы с оплатой, вот их и задержали.
        - Да-да, те самые. Буковые кряжи из Тихорецкой для мебельной фабрики в Вишере. По бумагам ажур, а сами вагоны странные. Два с тормозными площадками, но тормоза сняты. Правда, снаружи не видно, коробки и все рычаги целы. А через сцепки проходит трубочка из гуттаперчи, тоненькая и совсем незаметная.
        - Ого! А внутри что?
        - Судя по всему, электропроводка. Проходит через все вагоны и выходит на площадку, которая на крайнем вагоне, вглубь тупика. И вот что интересно – путь самый дальний, а на основной можно попасть всего через четыре стрелки, которые с главного поста не видны. С пассажирской платформы, с мостов и с водокачки они тоже не просматриваются. И поезд будет виден только на основном пути, не раньше.
         Минут через пять Заверняев уже был в тупике. Опасения подтвердились, и утром полиция по всем правилам приступила к обыску. Здоровенные бревна оказались пустотелыми, с хорошо упакованной начинкой. Как потом выяснилось, это был желатин – динамит общим весом почти в две тысячи пудов. Нашлись и хорошо замаскированные гнезда под детонаторы – ввинтить их, видно, планировали в последний миг. И место для электрической машинки предусмотрено. Что же, операция подготовлена отлично. Вот только кто должен был ее осуществить? Поиски по-прежнему не давали результатов, и Алексей Петрович предпринял косвенную атаку. Теперь розыск вели днем и ночью, на глазах перепуганных обывателей, железная дорога все время патрулировалась, ежедневно прибывали новые силы. Ротмистр надеялся, что в такой ситуации, опасаясь провала, боевики сочтут переход на нелегальное положение наименьшим злом. А это выведет их из игры минимум на месяц, не говоря уж о потраченных силах и средствах.
           Но прошла неделя, прежде чем у революционеров сдали нервы. Удрали они на товарном поезде – тихо и быстро – в обычное время никто бы этого и не заметил. Видно, отступление было подготовлено заранее. Исчезли двое – машинист, работавший в местном депо со времени его основания, и дежурный по станции, тоже каширский старожил. Оптимальное сочетание для сложного и рискованного дела, в котором быстрота, скрытность и точный расчет играли огромную роль. АП, конечно, организовал поиск беглецов, информировал Москву и соседние губернии, но скорее для очистки совести. Не на таких напали. Когда-нибудь они, может быть, где-то себя и покажут, вот тогда и будем работать. А пока немного отдохнем.
          Попутно Заверняеву пришлось объяснять многие детали дела соратникам и собственному начальству. В первую очередь – как вагоны с «дровами» могли попасть на мост, особенно при такой охране, как у императорского поезда? Он подробно и убедительно показал, что, скорее всего, заговорщики и не собирались влезать на мост. Лучшее место для взрыва – путь на Москву перед Окой, где он скрыт от наблюдения склоном лощины и вторым мостом, более длинным (поскольку он выше первого). Причем здесь второй мост, по которому и поедет царский состав, легкий и открытый, ведь под ним не река, а склон долины. Но даже если бы он и уцелел, таким взрывом паровоз или пару вагонов скинуло бы вниз, а за ними и весь поезд. Тем более, что откос с другой стороны колеи отразил бы взрывную волну в нужную сторону. А высота падения даже выше, чем над рекой, внизу непролазное болото, вагоны тяжелые.
          От тупика до места взрыва езды менее двух минут, да еще надо сообразить, что это не обычные станционные маневры. Тем более на путях, с нужной колеей не соединенных. И охрана второго пути была бы не столь плотной, особенно вне моста. Но в любом случае, остановить за пару минут идущий на всех парах тяжелый поезд нереально. Летящие под уклон вагоны с динамитом – тем более. Взорвать их раньше времени сложно – «бревна» обложены стальным листом, его и трехлинейка не пробьет, не говоря уж о револьверах охраны. Защищен и пол площадки, где должен находиться подрывник, он практически неуязвим. Притом взрыв такого заряда наверняка выведет станцию из строя на несколько часов, а то и дней. А за это время второй террорист в тесноте и суматохе имел все шансы завершить дело. Не выпускать пассажиров из вагонов, вернуть состав в Москву? Позор на всю Европу.
         Смущала некоторых и самоубийственная жертвенность боевиков. Но примеров подобного фанатизма было много и ранее. Кстати, по мнению Заверняева, взрывать вагоны должен был дежурный, а машинист оставался на станции для подстраховки. Он был известен как опытный и решительный охотник, в Олонецкой губернии (в гостях у родственников) убивший когда-то двух медведей. Само собой, отличный стрелок и силач. В последнее время, по словам соседей, увлекался еще и метанием самодельного диска. Ну, а «македонки» -то бросать и легче, и удобней.
           Еще одно уязвимое место плана – стрелки, ведь перевести их можно мигом, лишь только кто-то что-то заподозрит. Но в подвале у дежурного обнаружили стальные клинья, кувалду, разводной ключ и ломик. А рычаги нужных стрелок при тщательном осмотре оказались ослабленными, отвинтить или сломать их - плевое дело. Потом заклинить перья – и дело в шляпе. Конечно, умелый слесарь с нужным инструментом все поправит, но никак не за две минуты. Вот как будто в общих чертах и все.
          Соратники шумно обсуждали успешный итог, но АП их быстро остудил. «Дрова» в Тихорецкой, как уже выяснилось, грузили по приказу управляющего одного карьера под Екатеринодаром. Он тоже исчез, с большим багажом и кассой всего карьера, наверняка обо всем знал и помогал. Так что динамит эсерам достался даром, на ручные бомбы он непригоден, следовательно, и потеря невелика. И студент с купоросом и кистями – добыча незавидная, да и под серьезную статью его не подведешь. А сил, времени и средств затрачено уйма, в Серпухове и Коломне ничего не добились, когда и где ждать новых сюрпризов – неизвестно. И самое главное – господин Гершуни и его боевики убедительно показали силу, настойчивость и умение, широкие связи в обществе, хорошую подготовку и большое мастерство по части нестандартных ходов. То есть, малой кровью выиграли психологическую дуэль, которая нам аукнется еще не раз.
          Конечно, у ротмистра поинтересовались, как бы он эти преимущества революци-онеров  мог бы нейтрализовать. В стратегическом, так сказать, плане. АП от ответа уклонился, хоть и подмывало сказать, что ответственное министерство и гражданские свободы – лучший путь успокоения публики. Ведь ни в Германии, ни в Австрии нет ничего подобного, да и левые партии там весьма смирны. Потом, в эмиграции, он часто думал, что если бы люди таких убеждений действовали активнее и упорнее, не было бы и революции. Сам он устроился «за бугром» неплохо, так же работал в полиции, хоть и у черта на рогах. В городе Пуэрто – Монт, на берегу Тихого океана. Но об этом потом.   
 
                Река Шлина
              (рассказ псковского туриста)
         Эту Шлину нам расхваливали лет десять, и москвичи, и питерцы. О тверских и не говорю – красивая у них область и интересная, что и говорить, но почему-то у многих не Селигер, ни Торжок, ни верхняя Волга, ни Старица со Ржевом или Торопец, а Вышний Волочек был на первом месте. Хотя если честно, болот там много, и места часто унылые, особенно вокруг разлива. Хотя везде леса, и что хорошо – сплошной песок, никакой грязи.
         Мы грешным делом поддакивали, но ехать не спешили – пока, думаем, Бежаницкие горы не облазим, всю Великую не пройдем, по озеру не поплаваем, в чужие края лезть не след. К тому же не век же в лесу торчать – хочется иногда и Изборск с Мальским озером навестить, и Печорский монастырь, и пушкинские края. А потом понесло нас по разобранной железке, от Гдова до Идрицы, через Ямм, Середку, Воронцово (там еще паровоз стоял как память), Михайловское и Опочку. Там кое-где и полотна-то почти не осталось, лезли порой по лесу. Почти весь отпуск шли. Хотя, конечно, было безумно интересно, погода хорошая, и снимали много.
         Ну вот, по поводу нового тысячелетия решили, наконец, проплыть и по Шлине. Наш капитан, Андрей, вы его знаете, как раз починил свой мотор, и мы решили плыть вверх, от Волочка, пока не надоест. Собрались втроем, так как брат его, Колька, был в тот год без отпуска. Ну, мы с Олегом этому только радовались, ведь он зашитый, при нем и не выпьешь толком. А втроем на двух надувнушках с «Салютом» - такой кайф!
         В те годы как раз вводили везде местные марки на спиртное, а Олегов двоюродный брат тогда подрабатывал в СЭС, определял крепость и что-то еще в вине и водке. В его конторе уже почти не платили, а тут хоть какой, а приварок, и на выпивку тратиться не надо. Да вы сами небось помните. Хорошие вещи он, конечно, домой тащил, но простой водки и нам досталось. Сделали самодельной перцовки, калгановки и зверобоя, как раз для похода. В общем, собирались весело, билеты даже достали на московский поезд, без пересадки. И в Волочке он 12 минут стоит, красота! Ехали, конечно, в сидячем вагоне, но это терпимо – всего-то несколько часов. Неудобно, правда, что приехали в три утра, еще темень, пришлось куковать на вокзале. Поезд вдобавок загнали на самый левый путь, аж за вокзал, ближе к Твери. Обычно там останавливаются поезда с длинной стоянкой со стороны Москвы, наш, новгородский или боровичский. Ну это еще ничего, потом было веселее.
          Только мы вылезли из вагона, вытащили вещи и думаем, как на вокзал пролезть, слышим – по путям, с той стороны кто-то идет. Как потом оказалось, изрядно подвыпившая парочка. Обходить поезд им было лень, услыхали нас и орут – эй, мужики, он долго стоит? Мы сдуру и говорим – еще минут десять осталось. Уу, зараз пролезем, давай Танька по настилу, тут ровно. Настил и вправду ровный был, но Танька под вагоном зацепилась изрядно. Этот болван стал ее вынимать, разодрал руку, воет как собака. И проводница орет, мне, мол, трогаться пора. И нам говорит – помогите им, ребята, а то они до утра под вагоном проторчат. Черта с два! Он нас пихает – не трожь моей бабы, а то убью. Танька, правда, от этой возни как-то отцепилась и выползла, наконец, на свет. Весь сарафан драный и в мазуте, хахаль ее тоже грязный и кровь с руки льется. Ну, перевязали его кое-как и поплелись они домой, вместо клуба, изрядно протрезвевшие. А мы на вокзал, ждать рассвета и пить зубровку.
         Скоро мне стало скучно, и пошел я бродить по улицам, посмотреть что и где, да и ночи в августе еще не темные. Красивый город, что и говорить. Цна ниже плотины широкая, спокойная такая, берега ровные – загляденье! В центре купеческие дома, да и вообще улицы неплохие. Зелени много, и заводы как-то в глаза не бросаются; да они частью и вовсе за городом.
         А самое интересное, конечно, каналы. С петровских времен, собаки, стоят и ведь целы! Особенно хорош Цнинский, он частью по насыпи идет, неширокий, правда. В общем, бродить по городу можно долго, и все мало будет. Но тут уже светало, поймали мы такси и на Красный май, поближе к устью реки – на разливе ветрено было, и мы решили не мокнуть зря. Собрались быстро, накачали лодки, приладили мотор. Расселись, Андрей дернул за шнур, «Салют» взревел, и мы поплыли.
        Но недалеко только – метров через двадцать мотор заглох. Андрей в него залез, все проверил, поломок не нашел. Все на месте и все цело. Собрал, завел, он поработал секунд десять и опять заглох. Ну и дела! Стали разбираться поглубже. Оказалось, наш капитан приладил к своему мотору бензонасос от какой-то мощной штуки, ее на казанки ставят. Ну и карбюратор захлебывался напрочь. Уж не помню как, но худо-бедно струю бензина ослабили наконец, и поплыли дальше. Прошли оба моста, выплыли на плес, пересекли его и попали, конечно, не туда – в глухой залив. Хорошо, хоть коса между этим заливом и главным руслом была маленькая и узкая, мы волоком ее преодолели и рванули дальше.
         Плывем себе, плывем, и тут Андрей заметил, что бензина убавилось много. Сначала ничего понять не могли – все работает как часы, а горючка куда-то уходит. Но тут ветер сменился, подул сзади, и на нас как пахнет вонью. Посмотрели вниз, а там … Оказалось, этот чертов насос как качал, так и качает, а поскольку в мотор идет мало, шланг раздулся, отошел и две трети льется за борт. И сколько не возились, ничего сделать не смогли.
        Пришлось срочно сокращать маршрут. Конечно, вниз можно и на веслах, но по плесам и разливам это тяжело, уж больно надувнушки неуклюжие. В общем, лимит горючего мы исчерпали в тот же день, и двадцати верст не прошли. Приметили удобный берег с полянкой, поставили палатки, развели костер и стали осваивать окрестности.
         Место и впрямь оказалось отличным. Высокой песчаный берег с прекрасным пляжем, вокруг старый бор, а подальше елки. На реке длинная старица, туда мы лодку прятали. На полянке сухо, и комаров немного сдувает, полно грибов вокруг и черники.  Дней пять мы балдели, мужики рыбу ловили; около нас жили выдры, и мы на них всласть насмотрелись. Забавные звери, только уж очень наглые. Чуть что не так – рычат, сволочи, зубы скалят, ну прямо львы. Пытались на веслах пройтись туда – сюда, но течение больно сильное. Поэтому делали так – пустую лодку тащим на веревке вверх, пока не надоест; отдыхаем, купаемся, рыбу ловим, ходим по лесу. Потом опять вверх сколько сможем, и так до вечера. А обратно сплавляемся до лагеря за час – полтора. Грибов нажарим, перцовки тяпнем, и спать. Красота!
          А потом немного все это приелось. Хочется чего-то еще, а как? Вернуться в Волочек, поменять бензопровод и снова плыть нереально – отпуска–то всего две недели. Проплыть вверх сколько можно, и дальше до железки на веревке тоже не сахар – успеем едва – едва, это не отдых, а каторга. Так мы прикидывали и спорили целый день и ничего не решили. А часов около пяти мимо проплывали местные, мы с ними разговорились, и узнали, что наше место очень утиное, в лесу рябчиков много, а охоту открывают через три дня. Это и решило дело – у Олега было ружье, корявая такая тульская пятизарядка, и нам, конечно, хотелось пострелять. Особенно ему. А уж три дня-то как-нибудь переживем, прогуляемся вглубь леса или еще поплаваем. Допили на радостях калгановку и стали жарить грибы. Потом их выбросили, потому что перегрели почти до углей  и опрокинули при жарке, а собрали с песком вместе. Ну это мелочи. По лесу бродя, нашли озерко, так километр в диаметре, чистое, спокойное. Там два дня и провели.
        И вот первое утро охоты. Палить начали часа в четыре, еще темень была. Хорошо, думаем, вся дичь к нам прилетит. Наконец, рассвело, и Олег засел в кустах, там где протока к основному руслу подходит. Часа три просидел – никого. Мы с Андреем пошли по пойме загоном, кто-то где-то взлетает, но не то и не туда. Олег пошел бродить сам, но попадалась все какая-то мелочь, кулики что ли. С воробья размером. Пытался он в них стрелять, извел две обоймы, но попасть не смог. Тогда пошли в лес. Палили этот день и следующий по очереди, как только не изгалялись, и с лодки, и с деревьев, и из шалаша. Наконец, кончились патроны, и мы последние дни немного отдохнули от этой канонады. Еще разок сходили на озеро, наелись грибов, черники и ухи, отоспались вволю. Потом собрались, доплыли до Красномайского моста, упаковались, поймали машину и на вокзал. В обед взяли билеты на 24-й питерский, он до Бологово домчал нас мигом, а там на кукушку успели. Утром уже дома были.
        И все бы неплохо, бывало гораздо хуже, вот как в северной Карелии, под Амбарным. Мы там на следующий год были с тем же мотором, но вчетвером. Вот где весело было, но это отдельный разговор, дня не хватит. Но вот что плохо – расспрашивают нас все про эту Шлину, а мы и видели то всего ничего. Ведь не будешь про бензонасос рассказывать, засмеют; охоту расписывать – так ведь ничего не привезли, тоже странно. Приходится на озеро напирать, на окрестности стоянки, на грибы – ягоды. А дальше вверх, мол, шли трудно, там мели, мотор не работал, течение быстрое, едва выгребали. Порой лодку тащили веревкой (вот что было, то было!), замаялись совсем, и мало чего видели и запомнили. Пока верят вроде, но чувствую, придется на эту реку идти еще раз, а то сраму не оберешься.   

                Аллергия
        Ольга Веретёхина, старший кассир Трансагенства  в старом городе, на Ленина, страдала редким видом аллергии – на винный спирт. Не очень сильная, пару рюмок вина или немного пива она могла осилить, но грамм сто водки повергали ее в сыпь, красноту и зуд. Началось это давно, когда она родила второго ребенка. Тогда ей не было и двадцати пяти.
        Замуж Ольга вышла рано, на втором курсе историко – архивного. Скоро родился сын, и институт закончить так и не удалось. Ее муж, инженер, долго работал оператором смены на втором блоке АЭС, а начинал трудовой путь в небольшом КБ. Был он из старинной интеллигентной семьи, дед и отец - физики, работали в Горьком и Саратове. Были заядлыми туристами и лыжниками, немного знали Тамма и Визбора и иных знаме-нитостей. Сам Константин закончил Физтех под Москвой и лишней скромностью не страдал.
         Родители ее отговаривали,  убеждали, что ничего серьезного у них нет, и распи-сывается она «из принципа», в пику бывшему поклоннику. Он и правда ее бросил внезапно, и Оля очень переживала. Но былого не воротишь, и стала Веретёхина молодой мамой – домохозяйкой. Она не прочь была бы и поработать, но у Кости в роду это, видите ли, было не принято. Работать и семью содержать должны мужики, а жена растит детей, хранит очаг и семейное счастье. Может, раньше так оно и было, но Ольгин муж получал до смешного мало. В КБ еще были загранкомандировки – знакомые предков помогали, и, экономя на всем, жуя советскую колбасу с чаем, она бегала по магазинам, пока муж заседал с буржуйскими учеными. Потом дома шмотки перепродавали друзьям и соседям. Но затем начальство сменилось, Костя с новым директором разругался и ушел на АЭС. Там платили побольше, но никуда уж не выпускали – режимный объект.
          Тут началась перестройка, Ольга хорошо освоила компьютер, дети подросли, и сидеть дома стало невмоготу. На площади у драмтеатра открылся шикарный магазин бытовой техники под названием «Эксперт». От дома недалеко, платили много, а сотрудников не хватало – новые автоматические кассы не каждый мог освоить. И когда она показала бумажку бухгалтерских курсов (по вечерам от скуки ходила), ее с радостью взяли кассиром. А через день сделали старшим смены. Народ подобрался хороший, начальство не докучало, и жить стало веселее и богаче.
          Только Костю это ужасно злило. Получает больше него, и куча мужиков рядом всю смену. Он оказался страшно ревнив и постоянно устраивал скандалы – ты, мол, и ходишь туда, чтобы мне изменять. Ольга пыталась маневрировать – при гостинице открылось казино «Зебра», там есть неплохая работа. Да ты с ума сошла, это гнездо разврата! Хорошо, в «Чайке» бухгалтер нужен, там на всю гостиницу два мужика, охранник и слесарь – электрик. А постояльцы?! А когда она сунулась в чистенькое модное кафе на улице акад. Жук, началось такое, что и не описать.
          Олю эти истерики жутко раздражали. Надоели друзья – физики, до утра пьющие спирт, невольно обостряя ее аллергию. К мужу она давно уж была равнодушна, и часто жалела о прошлом. Дети учились хорошо, проблем не предвиделось, и она порой подумывала о разводе. Но так, сразу, было страшновато. Нужен был последний толчок, и почти год прошел, прежде чем она решилась бесповоротно.
          В одном клоповнике, на Розы Люксембург, после капитального ремонта открыли  автошколу. Приделали крыльцо с греческими колоннами, все почистили и покрасили. Прямо шик-модерн. Через знакомых Ольга узнала, что им нужен бухгалтер. Она пришла, посмотрела, поговорила, поняла, что место стоящее и согласилась. Вечером опять начался крик, и тут она не выдержала. Я по другому не могу и не хочу, и вообще твои претензии глупы и нелепы. Не нравится – подаем на развод, и точка.
         Взбешенный муж из принципа сразу согласился, и они наутро подали документы. Потом были попытки примирения, но ничего не вышло, и через месяц они развелись. Некоторое время жили в одной квартире, терзаясь взаимной подозрительностью, но потом разменялись. Оля осталась в своем районе, а Костя поселился в центре, недалеко от горсовета и главной гостиницы. Он с детства увлекался горными лыжами, и чем дальше, тем больше. Потом и вовсе бросил основную работу, пошел детским тренером на базу в Змиевых горах, на другом берегу Волги. Жену тоже нашел себе из спортсменок, хоть и не сразу.
          А Веретёхина, переменив несколько поклонников, никак не могла определиться. Аллергия эта чертова тоже мешала, без выпивки контакты как-то хуже складываются. Одно время был подходящий мужик, они уж считали себя в гражданском браке. Но он сильно проштрафился на службе, был выгнан, остался без денег и без работы. Начались ссоры и Ольга его постепенно выжила из дому. Потом их автошколу поглотила более крупная, и свой бухгалтер стал не нужен. Тогда она и устроилась в Трансагенство. Вроде как с понижением, но деньги те же, организация солидная и опять же рядом с домом. Работалось там неплохо, жизнь текла спокойно и размеренно, и вскоре наша мадам начала скучать без поклонников.
          Но очередной ухажер был так необычен, что Ольга сперва растерялась. Это был полковник из учебного центра, срочно улетавший в Челябинск, в командировку. Но несмотря на спешку, симпатичную кассиршу он запомнил, и, вернувшись домой, зашел проведать. Как-то непринужденно узнал ее адрес, случайно встретил после работы, потом еще и еще. Пригласил в ресторан, в театр, потом предложил съездить отдохнуть – на выходные, а лучше на недельку, ведь уже март, тепло. Отказы его не смущали, и с редким упорством полковник продолжал осаду.
          Веретёхиной он не понравился сразу и навсегда. Пожилой, толстый, женатый и с двумя детьми. Через пару месяцев торжественно объявил о скором разводе, но и это не растопило Ольгину антипатию. Он, правда, был весьма богат, наверное, как и все интенданты, но от этого было не легче. По вечерам она иногда составляла ему компанию, но ненадолго. Опять же, товарищ был не дурак выпить, отчего становилось совсем тошно. Пару раз зашел в гости, болтал без умолку, развлекал детей и немного принял. Дочь отнеслась к нему равнодушно, а сын сразу невзлюбил и постоянно насмехался над маминым «дедфрендом».
          Однако время шло, ничего не менялось, и Ольге страшно надоело ее одиночество. Дедфренд развелся, снял квартиру в соседнем доме, и попадался на глаза все чаще. И она стала подумывать о браке. Он все же богат, часто в командировки ездит, приходит с работы поздно. А на выходные можно и к матери сбежать, как бы проведать. А попадется кто получше, станет любовником. Интересно и пикантно. И вот в августе она согласилась на выходных съездить в санаторий за Волгу – очень живописное и тихое местечко среди лесистых холмов.
           Обрадованный полковник долго собирался и наряжался, даже машину помыл. Вечером в пятницу они выехали, и уже в седьмом часу, разместившись в удобном номере, гуляли по окрестным горам. Но недолго. Дедфренду не терпелось отпраздновать поездку, и еще засветло они двинулись в ресторан - уютный и красивый. Но уставшая за день Ольга была невесела, да и дед, опустошавший бокал за бокалом, как-то ее не вдохновлял. Рядом сидела приличная на вид семья, они разговорились. Оказалось – соседи, живут за каналом, около порта. Танцевали, обменивались тостами, разговаривали. Время летело быстро, а наша дама все никак не могла свыкнуться со своей ролью, и с ужасом думала о ближайшей ночи.
            Наконец, она решила, что без допинга не обойтись. Обычная доза не действовала, и отчаявшись, Оля выпила стакан коньяка, потом еще один. Скоро стало очень плохо – аллергия разыгралась вовсю и мучила ее неделю. А уж первые дни были просто адом. И самое обидное – при виде стаканов дедфренд решил, что аллергия наконец прошла, и всю ночь обращался с ней как с нормальной здоровой женщиной.
          С рассветом наша мадам вышла на волю успокоить нервы. Тошнотворное состояние усугублялось похмельем, от которого она давно отвыкла. Что-то надо было делать, но что? Оставаться в санатории казалось немыслимым, и Ольга мучительно искала выход. Но ничего путного в голову не шло.   
          Вдруг она сообразила, что до станции пешком минут двадцать, ну чуть больше. А там останавливаются все поезда, начиная с местного Сенная – Пугачев. Однако, он проходит где-то полдесятого, уже не успеть. Потом московский, часа через полтора – два. Самое оно. Только… он ведь через день ходит, будет здесь завтра. Остается вечерний Анапа – Челябинск. Полдня ждать, ужас! А как иначе?
          Ничего не решив, Ольга вернулась в номер, собрала на всякий случай все ценное, и пошла прогуляться вокруг здания, пока дед спал. Сделала пару кругов, решила отдохнуть в скверике, возле автостоянки. Там было очень красиво и уютно, даже слегка полегчало на душе. Но никаких идей на ум не шло.
         Через несколько минут на стоянке послышались голоса, заревел мотор. Оля оглянулась и увидела вчерашних соседей по ресторану. Судя по обилию вещей, они собирались домой. Через пару секунд она уже летела к машине. Да, ее случайные знакомые ехали в город, было свободное место. Но ведь она не одна? Пустяки, он поедет вечером… тут попались какие-то сослуживцы, вот пусть и общаются. И вещи заберет, не беспокойтесь. Господи, а я паспорт не забыла? А деньги где? Черт, до чего же дурацкий ридикюль, ничего не пойму!
        Путаясь во внезапно похудевшем платье, Веретёхина лезла на сиденье, рылась в сумке, пытаясь вспомнить судьбу кошелька. Уже когда отъехали, вспомнила, что он в кармашке брюк. Точно. И документы нашлись, и косметика, и прочая мелочь. А машина уже проехала окраину города, приближаясь к плотине. Замелькали бетонные опоры, затворы и щиты, стены машинного зала. Вот и родные места, мост над шлюзами, уже до дома рукой подать. Боже мой, как хорошо!
         Потом, конечно, пришлось долго и нудно объясняться с дедом, с редкой изобретательностью продолжавшим свои атаки. Ольга даже дала ему ключи от квартиры - как некую надежду на будущее. Но это уже совсем другая история.
 
                Виктор
         Петр, перед июньским праздником приехав в Сортавалу, хотел сплавать на Валаам, где не был уже пару лет. Но «Ракета» шла очень поздно, а плыть на катере боязно –  сильный ветер, по заливу гуляли волны. То ли еще будет в море, подумал он, и решил прокатиться вдоль берега до Питкяранты, где никогда не бывал. А пока, в ожидании автобуса, отправился в маленький сквер недалеко от автостанции, рядом со знаменитым домом изящной и строгой конструкции, с колоннадой над аркой и ажурными башенками на крыше.
        На Ладоге при ветре всегда прохладно, и Петр купил в дорогу пол-литра лахденпохской хреновухи, в основном в расчете на попутчиков. Теперь она вроде была ни к чему, но грамм сто с домашней закуской выпить можно. Скамейки в сквере удобные, времени много, можно не торопиться.
        Не успел он опорожнить первый стаканчик, как вокруг запрыгали воробьи, подбирая крошки. Интересно, а чипсы они едят? Их был огромный пакет, одному съесть нереально. Оказалось, едят, и как – хватают целую блямбу и летят через сквер, не теряя скорости. Здорово! Приплелись голуби, но пока крутили головой, все было съедено. Так они и жили – Петр пил и закусывал, воробьи клевали чипсы. Минут через десять из кустов вышел гражданин помятого вида, но явно местный. Пичуги его не заинтересовали, в отличии от стакана. Дома это все равно пить не будут, подумал наш герой и предложил незнакомцу выпить, с условием, что тот будет развлекать его минут сорок.
          Собеседника звали Виктор, был он словоохотлив, и за какой-то час рассказал всю свою историю. После армии он остался на сверхсрочную, дослужился до прапорщика и стал кадровым военным. В юго – западной Карелии в советское время гарнизонов было полно, и он осел в Сортавале, женился, получил квартиру. Однокомнатную и тесную, но свою. Появились дети (сын и дочка), пошли в школу, потом техникум. Дочь в Петрозаводске выучилась на бухгалтера, распределилась на Кубань, вышла замуж и осела там навсегда. А сын после лестеха попал в Кемь, дослужился до мастера на местном заводе. Оба самостоятельные, и родителей навещали нечасто; а чем дальше, тем реже.
          И вот, уже в восьмидесятые, решил Виктор, с подачи ротного, податься в офицеры. Прошел все формальности, что-то выучил, сдал и сделал. Пошли документы в округ, началось ожидание. Но вот все позади, и наш герой уже лейтенант. Возраст, правда, уже капитанский, но черт с ним. Все же лучше, чем на старости в подмастерьях ходить.
         Прошло года три, и тут с Виктором случился казус. Перед первым маем, ему накануне старлея как раз присвоили, решили они с соседом, не дожидаясь общей пьянки, слегка потренироваться. Приняли в обед и разошлись по делам. Но настроение уже было праздничным, а тут замполит батальона какое-то замечание ему сделал. Слово за слово, чуть не до драки. А наш герой был при «Макарове» – то ли в наряд шел, то ли с дежурства вернулся, теперь уж не вспомнишь. И вот он спьяну и припугнул политрука пистолетом, причем принародно.
         Ну, если уж принародно – не выдержал Петр – то куда остальные смотрели? Что, растащить вас не могли? Да и дело-то пустяковое, свалили бы все на замполита, и хана. Их строевики не любят.
         - Да их никто не любит, но у нашего дядя в штабе округа служил, полковник. Мне и так помогли, особенно комполка и дивизионный зампотех, век не забуду. Хоть вылетел без шума, и пенсию военную получаю. А так , конечно, ужасно все было. Работы нет, с женой разругались, видеть ее не мог. А куда деваться? Дети тоже на меня взъелись, сам, говорят, виноват во всем, вот и выкручивайся. Как-то совсем стало невмоготу, все, решил, хватит. Пройду по железке за Хелюля, там такой поворот крутой, и за склоном пути не видно, машинист затормозить не успеет. И под товарный.   
         Заметив недоверчивый взгляд, Виктор разгорячился, рассказал, как обходил знакомых,  раздал вещички, поговорил со всеми. Завещал сберкнижку детям поровну, у близкого друга оставил письмо, приготовил водяры для смелости. Многие это помнят, да и письмо то сохранилось, все было честно. Осталось навестить одного человека, он на своем участке в тот день был. А сперва зайти к себе на огород, собрать всякие железки, все равно они родственникам не нужны. А тот мужик в земле копаться любил, ему бы пригодилось. Для него тоже записку оставил, до сих пор цела.
         И вот, продолжал бывший служака, пришел я на свою дачу. Конец июня, солнце почти не заходит, хоть и вечер был. Виктор сел под навесом между кухней и домом, налил водки, выпил. Налил еще, достал остатки огурцов и задумался. Под крышей стоял крепкий и ладный самодельный стол,  гордость хозяина. Теперь он пил и следил глазами, как тень от стола ползет за солнцем. Вот левые ножки стали в одну линию, ушли слегка в сторону. Потом разделились – дальняя тень левее, немного вытянулись. А солнце яркое, ветра нет, тепло и не жарко. Облаков мало, и небо такое ясное. Вот уже тень от стола заняла полнавеса, стена кухни осветилась вся. Пичуги почирикали у ручья, подул ветер, опять затих. Солнце медленно валилось за редколесье, темнела стена кухни, тень столешницы заслонила колени, табуретку и недопитый стакан.
         Когда, наконец, светлые сумерки прикрыли поселок, Виктор собрал мусор, закрыл дачу и поплелся домой. Квартира, как понял Петр, осталась жене, а наш герой получил кое-как, с трудом, обшарпанную комнату в двухквартирном бараке. Там и осел доныне. Пенсия маленькая, ну на водку хватает, а остальное ерунда. Вот так и живет. Вспомнил что-то еще, попросил налить на дорожку. Ну спасибо, друг, выручил, никогда не забуду. Счастливо тебе добраться, не поминай лихом, а мне уж пора до хаты. С тем и расстались.
      До автобуса еще было время, и Петр побродил по улицам, зашел в парк, полюбовался на окрестные горы, взъерошенный серый залив, лесистые дали. Но, увы, настроение не улучшалось. Вспомнилось ему, ни к селу, ни к городу, что скоро проедет Ляскеля, где который год уже бездействует бывшая финская ГЭС, в удобном месте на крутых порогах, с прекрасным зданием. А  чертовы высоковольтки каждый год то падают, то рвутся, то деревья на них валятся, рубить не успевают. И не мудрено – население редкое, а расстояния огромные. И винить некого, сами дураки, господи! В дороге он, конечно, малость остыл, но какая-то гадость все же осталась в душе.
 
                Дно залива
         Это так  в книгах пишут – дно залива, а по моему, все же правильней дно Ладоги – начал свой рассказ дядя Василий, невысокий, но очень крепкий и подвижный мужик, проживший в Лахденпохье почти всю жизнь, с 40-го года, когда к нам попали Ладожские шхеры после Зимней войны. До 64 лет работал он на фанерном, где и родители его трудились до самой пенсии. Вырастил троих детей, облазил все окрестности, знал, где и когда стояли хутора и избы, кто там жил и чем занимался. При этом очень любознательный человек, и поговорить любит; в общем, мы к ним в гости всегда с удовольствием ездим.
          - Так вот, дно Ладоги, видно раньше эта яма, где город стоит, была под водой. Ведь и правду наши холмы на берег похожи, и идут кругом так ровно. Самое красивое место, кстати, на всем море. Да нет, правда, это не мы придумали! Спросите любого, кто на Ладоге побывал. А я тут почти всю жизнь прожил, с сорокового года. В войну только были в эвакуации, вместе с «фанеркой». В Западной Сибири, город там есть такой – Тавда. Тяжело было, и климат зверский – зимой холоднее, чем у нас, а летом жара и пыль. Ну хоть увезли от войны и то хлеб. Наверное, из-за завода, он тогда был новеньким и очень мощным, а поди в такое время рабочих найди! Когда нас везли, финны уже на берегу сидели, пальба была страшная. Раненые были, и убитые, но нас не задело. В сорок четвертом вернулись, с жильем было худо и очень голодно, но ничего. Потом уже жили нормально.
          Тут после финнов осталось много интересного, все и не вспомнишь. Вот балиндер, куда все на пляж ходят, и никто не помнит, что это такое. А там стояла такая здоровая хрень, для перегрузки бревен. На воде деревянный плот, на нем  две рамы треугольником, поперек балка с лебедкой. Очень удобная штука. А на горе, там где раньше хутора стояли, были проложены рельсы. По ним канатом эти бревна к берегу таскали. А на хуторах были отличные погреба, каменные, просторные, со сводами. Да один из них, возле дороги, еще цел, зарос, правда, землей почти до верха. А на холме, где проселок к воде выходит, тоже кто-то жил. Хотя там камни сплошные, скала. Красивые виды их, что ли, прельстили?
         Водопад за мостом, у фанерного – это же бывшая плотина, там мельница была. Очень неплохая. И крепкая, вон стены стоят до сих пор. А выше по течению, от центра если к хуторам идти, была электростанция. Там прудик остался, очень уютное место и такое удобное – почти ущелье. И чего наши потом все забросили, не пойму. Ох, красиво там, горка вроде бы невеликая, а весь город видно. Ну, почти весь – церковь новую разглядеть можно, и залив, и вокруг все.
       Деревянный храм на берегу и правда виден издалека, мы на него не раз любовались. Построен он недавно, но по древнему чертежу, и выглядит очень красиво и пригоже. Особенно с окрестных гор, коих вокруг полно. Есть такие отвесные скалы, что и залезть трудно. На центральном холме раньше по праздникам салютовали из танковой пушки, на радость пацанам.
       Но самые красивые места на юго – запад от завода, как к балиндеру идти. Там в скалах есть родник, очень тихий такой, спокойный, вода как в болоте. Но страшно чистая, синяя – синяя в тихую погоду. Ручеек течет к морю по камням и опавшей хвое, почти его и не видно. И самые старые деревья растут на скалах, там видно их рубить труднее. Особенно хороши ели – прямые, темные, по два метра в обхвате. Так-то Карелия сосновая страна, ну, а у нас все поровну. Много лиственных, как и везде к югу от озерной Шуи и Водлы. Многих осины – ивы раздражают, но и без них скучновато. А земля везде песчаная, грязи почти нет. Ну, за городом, конечно.
        Якимварский залив на Ладоге самый глубокий, извилистый, с крутыми скалистыми берегами. Раньше тут подводников тренировали, подальше от вражьих глаз. Здесь же был штаб флотилии, да и вообще вояк служило в городе много. Девчушкам было раздолье, выбирай женихов на любой вкус. И у дяди Василия дочери так разбрелись по стране, одна в Подмосковье осела, а вторая вовсе на Кубань подалась.
         Впрочем, верно говорят, что раз увидеть всегда полезнее. Всего не перескажешь. Тем паче, места эти рядом, от Питера костомукшским поездом четыре часа. Было бы желание, а все иное приложится в лучшем виде.

           Исток
       В советском плену Альберт Штрейнер провел почти одиннадцать лет, и не только на стройке – он, как хороший радист (с детства паял приемники, все в доме чинил, и себе и соседям), устанавливал и налаживал аппаратуру в новых, только отстроенных, зданиях будущего НИИ с опытным заводом. Было это в рабочем поселке под Москвой, где еще до революции построили ткацкую фабрику. Перед войной протянули железнодорожную ветку, заложили механический завод. Вот на его базе пленные немцы и создавали первое в Союзе предприятие СВЧ – электроники.
       Сам Альберт кирпичи почти не таскал, но и по специальности приходилось работать по 12 часов в сутки, а то и больше. Но все закончилось неплохо – институт с заводом по-строили, оборудование наладили, появились и местные кадры. Уцелевшие немцы возвра-щались домой и в 54-м, одним из последних, покинул городок у мелкой речки, среди хвойного леса, и Штрейнер. Он не был убежденным нацистом, хотя, как и большинство кенигсбергцев, ценил твердую и сильную власть. Соединенная соцпартия Восточной Гер-мании показалась ему после войны наименьшим злом, и Альберт вступил в нее уже в сорок шестом, почти сразу после «символического рукопожатия».
       По возвращению на родину наш герой обосновался в маленьком старинном городке Пренцлау на юго – востоке округа Нейбранденбург. Местность походила на Восточную Пруссию, да и Балтика недалеко, кое-где по округе осели переселенцы из родных мест. Работал в ремонтной мастерской, чинил все подряд – от граммофонов и радиол до корыт и табуреток, не отказываясь от черной работы. Зато всегда были деньги и уважение окру-жающих, да и у начальства Альберт был на хорошем счету. В конце 56-го он женился на беженке из Данцига двадцатипятилетней Берте Райс. Она с родителями жила на соседней улице и часто таскала на починку к Штрейнеру разное барахло. Он добросовестно чинил самые сложные поломки, понимая, что у соседей с деньгами совсем плохо. Мать Берты страдала от последствий контузии, переломов и ожогов, а инвалид – отец совсем работать не мог. Во время войны они, на свою беду, жили недалеко от верфей, строивших подводные лодки, и при очередном налете попали под английскую фугаску. Тысяче-фунтовый заряд пробил ветхие перекрытия, и взорвавшись в подвале, сложил все три этажа в кучу щебня. Хорошо еще, что спасатели были рядом, и пятерых жильцов удалось откачать…
        Кое-кто в городе ворчал по поводу неравного брака – мол, воспользовался мужик чужими трудностями, и отхватил лучшую невесту в округе, да еще на одиннадцать лет мо-ложе себя. Но в Германии и в середине пятидесятых с женихами было туго, да и Альберт был не последним парнем в городе. И все сложилось неплохо – постепенно обзавелись жильем, нормальной мебелью, купили «Трабант», вырастили двоих детей. Дочь работала медсестрой в местной больнице, а сын устроился в Заснице, диспетчером на паромной переправе. Жили Штрейнеры довольно замкнуто, родни у них не осталось, и друзей почти не было. Зато много путешествовали, и не только по родной стране.
         Вернувшись из плена с хорошими рекомендациями, Альберт всегда был примерным партийцем, хотя общественной работой не увлекался. Берта, после долгого членства в Союзе свободной немецкой молодежи, также вступила в «передовой отряд общества» и вскоре была избрана в горком партии, где и работала много лет. Супруги состояли в Обществе германо – советской дружбы, по праздникам навещали «воинов – освободи-телей» - на самой окраине города, у Берлинерштрассе, был небольшой гарнизон ГСВГ. Там, в неказистом солдатском клубе возле трехэтажной казармы, поздравляли отличников боевой и политической, вручали подарки, значки и открытки. Регулярно принимали дру-зей с востока и сами не раз ездили в Союз.
         И вот будучи как-то в Москве, уже в начале перестройки, Альберт решил проведать невольные места своей давней юности. Город формально был закрытым, как и пол России, но интуристовцы старого, проверенного клиента особо не опекали, расписание поездов он узнал заранее, а билет можно взять в автомате. Да и по русски Штрейнер говорил неплохо. В крайнем случае сойду за казахского немца, подумал он, и после очередной встречи за обеденным столом двинулся на Транссибирский вокзал, откуда поезда уходили на БАМ, в Забайкалье и на Дальний Восток.
        Был конец мая, день ветреный и прохладный, но без дождя. Временами солнце раскрашивало грязный вокзал, платформы, шершавые бока электричек, но ненадолго. До Истока, цели поездки, поезда ходили редко, так как находился он на отвилке от ветки, но все прошло гладко. Ехать предстояло со всеми остановками, более часа, но Альберт о том не жалел. Интересно все же посмотреть жизнь изнутри, а не только на официозных встре-чах. Вагон был полон, усталые жители Подмосковья возвращались с работы домой. Про-давленные скамьи, проход, забитый сумками и авоськами, споры и перебранки. На мелких остановках – у товарной станции, в депо, за рекой – народ почти не двигался, но на Сорти-ровочной влезло еще человек десять. Потом у Заповедника и сразу за кольцевой дорогой еще столько же. Теперь и дышать стало трудно. Втиснулся каким-то чудом контролер, но попав под чемодан, щипцы спрятал и ограничился беглым осмотром. Альберт небрежно махнул билетом перед лицом власти, и все обошлось.
        Наконец, добрались до Перекрестка – огромной станции, от которой по всем направ-лениям отходили ветки. Большой город, где сходила куча народу, но и вошло немало. Опять суета, крики, кто-то что-то забыл, у кого-то лопнул мешок, и по полу катались ка-ртофелины. Наконец, тронулись направо, по основной ветке – к Подберезовке, очень сек-ретному городу, где клепали и проектировали космические аппараты. Все про это знали, но официально в городке кроме механико – технологического техникума и дома – музея Ленина ничего не было. Тут тоже вышла масса пассажиров, а навстречу уже лезли рабо-тники институтов и заводов, живущие на дальних остановках. Проехав станцию, элект-ричка со скрипом ушла на правый путь, дабы нырнуть в тоннель под главной линией. Следующая – Развилка, где от основной ветки отходила колея на Исток. Собственно, пути раздваивались еще до остановки, и в Развилке было две платформы, хотя на схемах и планах обозначалась одна. Штрейнера всегда удивляла эта неуклюжая конспирация. Вот и за Развилкой построенная на живую нитку дорога петляла между бугров и построек, ваго-ны, раскачиваясь и дребезжа, еле ползли по стыкам, а на картах сия ветка изображалась ровной идеальной дугой.
       После Развилки народу сильно убавилось, стало тише и спокойнее. Альберт с интересом прислушивался к разговорам попутчиков. Студентки жаловались друг другу на преподавателей и преподавательниц, несправедливых и строгих. Особенно доставалось некой даме, что читала сопромат. И так предмет трудный, а она еще и придирается. Не-бось дома все плохо, решила одна девушка, но ей возразили, что училка вроде бы старая дева, и там всегда все плохо, могла бы привыкнуть. Легко сказать, возразила соседка, не-довольство с годами накапливается, и льется на наши головы. Против этиого никто не возражал.
       Впереди полная тетка средних лет ругалась, правда беззлобно, с двумя мужиками, достававшими пробку из бутылки портвейна. Где же они ее достали, при нынешних-то строгостях, удивился Альберт. Настоящее сокровище. Очевидно, то были муж дамы и его коллега по работе. Они вяло отнекивались, что завтра суббота, отоспимся мол, в вагоне жарко, и вообще, через две остановки войдет Кирилыч, и с ним придется поделиться. Так что надо спешить. Кирилыч и впрямь сел в этот вагон, но к тому моменту прграмма была выполнена, и ему досталась напоследок утешительная порция.
       Слева, через проход, ехали в Истоковский клуб коллекционеры, один даже из белокаменной. Они оживленно обсуждали какого-то парня, собиравшего монеты по непонятной системе. Сидевший у прохода нумизмат из Подберезовки долго крепился, но потом поведал, что раскрыл секрет. Парень берет только красные деньги. Ха, да у меня простой царской меди полно, ща впарим. Не впаришь, они у тебя все потускневшие да потемневшие, он такие не берет. Ну Димыч, вези азотку, чистить будем – обратился кто-то к москвичу, видно химику по профессии. Да запросто… вот только свои отмою. Вот зараза! Да ладно, пацан не бедный, всем хватит. Потом обсудили какого-то «бородатого», у которого есть хорошие вещи, но и цены высокие. Хотя и в обмен он берет многое по очень приличному курсу. Интересно, а сегодня приедет?
        Электричка постояла на остановке со странным названием – платформа завода имени Великого октября – и потащилась далее. Прогрохотала по мосту через мутную речку, и по крутой дуге ушла на восток. Перелески, поля, поселки дачные и сельские. Замедляя ход, втянулись на большую станцию, Сосновый бор. Здесь минут пять ждали встречный поезд. По путям сновал маневровый тепловоз, подвозя вагоны к огромному элеватору, вдоль длинного товарного состава бегали сцепщики. Диспетчер что-то орал в мегафон, вызывая поездную бригаду. Вот встречная электричка подкатила к платформе, открыла двери, и их поезду зажгли зеленый.
       Следущая остановка, платформа в редком пригородном лесу была близко, минуты три – четыре езды. Раньше ее звали по какому-то километру, а потом ближайший город, Алек-сеевка, разросся, и стала наша платформа Алексеевка-2. Тут вагон опустел уже наполови-ну. А раньше поезд заходил прямо в город, где осталась товарная станция – рассказывал один нумизмат, заметно старше других – и обратно ехал задом на основной путь. Минут пятнадцать на все уходило. Даа, и так едва едем по кривулям, да еще в тупики заходить. Зато горожанам было удобнее. Ничего, вся Алексеевка три версты длиной, пешком недолго. А ты в ихнем питомнике был? Да, там в основном лесные сорта, правда, кедр есть, орешники всякие. А плодовых мало. И к нему удобнее ехать от Достоевской, на главной линии – электричек много, а от станции регулярный автобус. Ну нам-то с кучей пересадок получится так на так. Это верно…
         Электропоезд тем временем пересек речушку, зажатую между фабричными дворами, и подкатил к Алексеевке первой. Тут сошло мало, и не сел никто. До конца оставалось три остановки – Школьная, тихая платформа у дачного поселка, Исток-товарный и конечная. И вот наконец-то поезд влез в тупик, разъехались двери, и Альберт Штрейнер вышел на платформу. Огляделся, и неторопливо пошел в город, в котором не был целую вечность.
       Слева, недалеко от станции, за колючкой стояли корпуса предприятия, которое сорок лет назад строил Альберт. Прошелся вдоль проходных, поглазел на знакомые места, вернулся к станционной площади. Вокзальная улица с низкими домами привела его к опрятному клубу, куда свернули коллекционеры. За зданием виднелась ложбина, видно то было русло ручья, что протекал и мимо «их» объекта. Дождя все не было, Солнце немного прогрело воздух, идти было легко. Альберт свернул в переулок, прошелся по соседней улице, неторопливо дошел до окраины. Тут недалеко, у большого странного пруда с островом посередине, была известная усадьба, парк и крестообразная церковь. Но туда он уже не успевал, до отправления электрички осталось 40 минут. Как раз спокойным шагом дойти. А следующая уходила слишком поздно, его хватились бы наверняка. На вершине той церкви раньше стоял с крестом медный ангел, сохранился ли он? Штрейнер так и не смог разглядеть.
       Когда он пришел на перрон, на левом пути уже стоял состав. Наверное, ждет встреч-ного, подумал Альберт. Он прошел вперед, дабы на вокзале не мешкать, и уселся в пер-вый вагон у окна, благо пятничным вечером в столицу мало кто ехал. Московский нумиз-мат и его пожилой друг возвращались в том же вагоне. Штрейнер внутренне напрягся, но видно по дороге «туда» его никто не запомнил. Коллекционеры с жаром обсуждали медную копейку 1766 года, купленную молодым за трешку. Его товарищ считал цену великоватой, хоть и приемлемой, а москвич доказывал, что копейки у «Катьки» самый редкий номинал, и найти их в лучшем состоянии очень трудно. Да и пока найдешь, цены еще взлетят. В общем, покупку сочли удачной.
        Наконец, встречный состав прогромыхал по правому пути, и с трехминутным опозданием наш герой тронулся в обратный путь. Опять электричка неспеша петляла по старым рельсам, скрипели скамейки, на остановках что-то бормотали по матюгальнику. Редкие пассажиры дремали, читали газеты, обсуждали бытовые проблемы. Вроде все уда-лось, и день был неплохой, но Альберту было как-то неловко и грустно. Вспомнил он дет-ство, недолгие дни войны, родственников, бежавших весной сорок пятого на Запад, да так нигде и не объявившихся. Думал он и про страну, по которой ехал, сравнив ее с электрич-кой, такой же большой и медленной. Приходили на ум всевозможные заботы, проблемы, сомнения… Ушло за облака Солнце, понемногу прибавлялся народ в вагоне и ехать осталось немного. А Штрейнер все никак не мог заставить себя думать о чем-то хорошем или приятном.

               Подруги
         В советское время, в одном новосибирском «ящике» работали две подруги – Света и Лена. Попали они туда почти случайно. После школы поступали в Университет, на естественный факультет, но не прошли. Надо было где-то работать, а тут рядом с домом – 5 минут на автобусе – подходящее заведение. Платят неплохо, работа непыльная и вроде бы «по профилю». Да и лучше все равно ничего найти не удалось.
         Контора называлась НИИ «Тантал», разрабатывали там новые модели и типы СВЧ приборов и ламп. Впрочем, не столько разрабатывали, сколь выпускали, порой почти серийно. На предприятии был опытный завод, но он осваивал новые технологии туго, а иные особо тонкие операции и вовсе осилить не мог. А стране нужны были узлы, приборы и лампы. Поэтому каждый инженер, особенно ведущий или старший, вел по две – три темы, собирая с подчиненными монтажницами и испытателями иной раз по паре десятков узлов в месяц.
          Наши героини работали в катодном отделе, в лаборатории подогревателей. Сначала лаборантками, потом перешли в испытатели ЭВП, слегка прибавив в окладе и получив право на премии. Года через три поступили в томский ИАСУиРЭ на вечерний, благо его новосибирский филиал размещался на их предприятии. Работы было немного, не считая авралов в конце года и квартала. На проходной стояли огромные вертушки, охраняемые злобными дамами в форме; запрещалось проносить на территорию и обратно еду, питье, радио, фото-, кино- и звукоаппаратуру и многое другое. С запретами считались мало, особенно перед праздниками, кого-то регулярно ловили, но сделать почти ничего не могли. Сильно опаздывавших и убегавших раньше срока порой лишали десятки в премию, но очень редко. В общем, жизнь брала свое, а отдел режима при поддержке парткома и профкома всегда был при деле.
         Заведующий лабораторией - пожилой кандидат наук, любитель разговоров, застолий и женского пола. Жил он в Толмачево, почти у аэропорта, и ежедневные поездки в электричках порой доводили его до исступления. Правда, ненадолго, ибо был отходчив, и характер имел неплохой. Вначале он казался остроумным и интересным, потом постепенно приелся. Ожидание от звонка до звонка скрашивали вязание и чтение, обеденные вылазки в город, болтовня с подругами в курилке, лабораторки и контрольные. Конечно, это вам не институт катализа в Академгородке, да и их директор, бесцветный чиновник, - не Боресков или Лаврентьев. Но жить можно.
         Зимой по выходным мотались на водохранилище, бегали на коньках и лыжах, если не было морозов и сильного ветра. Летом развлечений было поболе, особенно на природе. Много времени уходило на магазины и часто попусту – их район торговыми точками был беден. Иногда даже не успевали отоварить талоны на всякие пустяки. Хотя и здесь был светлый момент – «Тантал» имел прочные связи с Бердским радиозаводом, и среди сотрудников регулярно распределяли очень приличную электронику по госцене. С этого все и началось.
         При внешнем анкетном сходстве Света и Лена сильно отличались характерами и темпераментом. Светлана была общительнее и бесшабашнее, охотно ходила на вечеринки и дискотеки. На работу внимания почти не обращала, и училась кое-как, благо вылететь с вечернего было нереально. Могла часами обсуждать сплетни, новости, моды и знакомых. Елена была сдержанней и серьезней, больше внимания уделяла карьере, хотя и «сильный пол» ее, конечно, интересовал. Особой разговорчивостью она не отличалась, друзей и подруг имела немного. Даже и внешне они были очень разные, несмотря на схожий рост, вес, цвет волос и глаз. Лена была стройнее и изящней, с правильными чертами лица и большими глазами. Походка плавная, взгляд скорее задумчивый, но твердый. И все бы хорошо, но была в ней какая-то бесцветность, смазанность, какая-то серость что ли, мешавшая трезво оценить ее облик.
          Света при беглом взгляде казалась круглее и полнее, чем была в жизни. Однако пышная грудь и приятные формы быстро меняли ситуацию. Маленькие глаза и нос картошкой делали круглую мордашку скорее страшненькой, чем приятной. Но как-то никто этого не замечал, даже наоборот – большинство мужчин считало ее симпатичной или даже красивой. И, естественно, ужасно обаятельной, при таком-то характере. Ну и поклонников было множество, не в пример иным подругам. Увы, лишь пара из них были хоть чуточку симпатичны, а прочие – вовсе неинтересны.
        Как-то весной из Бердска вдруг сообщили, что большая часть товара задерживается, но маленькую партию надо забирать срочно, причем самовывозом. Институт машину не дал, и пришлось собирать желающих покататься с коробками в рабочее время. На все про все хватило восьми человек, вполне терпимо. И как уже догадались читатели, наша Света попала в их число.   
        Народ собрался незнакомый, тридцати – сорока лет, из них трое мужиков. Разговорились лишь на подходе к Бердску; шестеро оказались производственниками, и лишь самый молодой из парней был из соседнего отдела, занимавшегося электронной оптикой. С ним в основном и общались. На заводе пришлось долго оформлять пропуска, искать нужный склад и готовить разрешение на вынос. Молодой человек все делал быстро и умело, помогал другим и успевал еще и барышню развлекать. На обратной дороге они болтали без умолку, вместе тащили коробки и оформляли все бумаги. Обменялись телефонами и адресами и расстались, довольные друг другом.
        Через неделю свиданок Николай напросился в гости, хоть и знал про родителей и младшего брата. За столом выяснилось, что прописан он в соседнем подъезде, у бабушки (чтобы квартира не пропала), и этот  район знает хорошо, хотя и живет черти где. Светина мама не поверила - он показал паспорт. Украдкой заглянули в семейное положение – там было чисто. В общем, впечатление было прекрасным, и родители усиленно намекали дочери, чтоб не упустила прекрасного жениха.
        Молодые люди стали встречаться часто и регулярно. У Коли была дача прямо за городом, не доезжая Сокура, и они часто пропадали там по выходным. Света кое-что знала и умела и раньше, но по легкомыслию никогда особо не предохранялась. Да и партнер был такой положительный, с серьезными намерениями. И попав в положение, девушка не особо огорчилась, скорее наоборот – теперь, мол, и в загс пора.
        Но через пару недель выяснилось, что у Николая есть официальная жена, только что вернувшаяся из почти годовой командировки в Подмосковье. Она на оловянном заводе помогала внедрять новую технологию, уже освоенную в Новосибирске. С заданием справилась отлично, и ее звали на постоянную работу в Подольск, намекнув, что и мужу можно подыскать место в сугубо научном институте, без всякой секретности. Это было очень кстати – новые методы планировали внедрять в братских странах, и проблемы с работой мужа были совсем ни к чему.
        Наверное, про Свету Колина супруга что-то знала или догадывалась, хотя он старался встречаться с подругой скрытно. Квартиру обменяли дней за десять, правда, на маленькую и плохую, но почти в столице. Перевод оформили быстро, и даже Николая уволили без месячной отработки – он на испытаниях сжег очень сложный узел, сильно озлобив начальство. Возможно, даже намеренно – что такое потеря премиальной тридцатки по сравнению с блестящими перспективами? А чистый паспорт якобы сделали по ошибке, взамен потерянного. А потом и старый нашелся, и про новый забыли. А уж как там было на самом деле, осталось тайной.
          Никто и ахнуть не успел, как все было в шляпе. Света с родителями пытались что-то делать, звонили и интриговали, но тщетно. Даже скандала не вышло. Новый год встречали в кругу семьи, настроение у всех было поганым. Будущая мама выпила с горя и, доев салаты, пошла к Ленке, жаловаться на жизнь. Подруга отнеслась к ней с вниманием, хотя и упрекнула пару раз – я, мол, тоже давно не девочка, но обхожусь без проблем. Но потом Лена проявила себя прекрасно – помогала, как могла, всегда утешала и подбодряла, торчала в роддоме, ругаясь с сонным персоналом, достала удобную коляску, кучу шмоток, и у родственников выпросила за так почти новую кроватку. Сама заказала такси и привезла подругу домой.
         Роды были непростые, но кончилось все хорошо. Затем Свету предупредили, что больше детей у нее скорее всего не будет, по крайней мере без курса лечения. Лена, удивившись такой путаной фразе, стала выяснять - так могут быть или как? Только после курса или все же нет? И что за лечение такое? Увы, ничего толком ей не сказали, а скоро и вовсе выпроводили, не до этого, мол, сейчас. Свете и правда было совсем не до того, и спор прекратился.
          Потекли обычные будни. Кормежка, стирка, кухня, консультация, магазины, прогулки с коляской. Через полтора года на работу, но Николай – младший еще больше двух лет сидел дома с прадедушкой, пока тот совсем не одряхлел. Кроме вечных простуд, ребенок рос здоровым, на работе все было в норме, и постепенно эта история стала забываться. Правда,  мужчины стали ей не столь желанны после такого дела. Но долго так продолжаться не могло, и как-то осенью Света заметила, что в автобусе с ней постоянно ездит некий юнец. Оказалось – тоже из «Тантала», молодой специалист из отдела  керамических изоляторов.
         Сергей, химик, только что окончил университет, и, будучи двоечником, попал в ящик, хотя имел знакомых в Академгородке. Его, впрочем, это особо не огорчало, - так,  мелочи жизни. Жил он от работы на четыре остановки дальше, чем Света, отличался на редкость спокойным, даже равнодушным, характером. Были они ровесники, но Сергей, конечно, сильно уступал в жизненном опыте. Это его тоже не огорчало, мол, прожил пять лет в тишине и покое за казенный счет, в армию не попал – и ладно. А остальное приложится, вся жизнь впереди. Светлану такой подход сперва раздражал, потом она как-то привыкла.    
         Сближение шло медленно, напуганная Света была осмотрительна и осторожна, как никогда. Но на этот раз все было проще и серьезнее, все «шло путем». Через год их уже считали мужем и женой. Колька к новому папе привык, и с родственниками жены он ладил неплохо. Лена тому способствовала, и искренне радовалась успехам молодых. Но скоро она заметила, что Сергей и ей с каждым днем все более интересен. Это было неожиданно и неприятно. Пробовала забыть или отвлечься – не вышло. Выходить замуж или кого-то охмурять она не собиралась, но рано или поздно что-то должно было случиться.
         Света, как ни странно, к «шведским планам» отнеслась спокойно. Она почему-то боялась за свое семейное будущее, и лишняя зацепка ей казалась кстати. Ну, переспят пару раз в неделю, нас не убудет. Лена семьи, быта и детей категорически не желала, и роли распределились сами собой. Сергея, кстати, такой казус совсем не обрадовал, он долго чувствовал себя не в своей тарелке. Потом привык, но никогда не хвалился своим положением, столь лакомым для многих.
         Теперь уже трудно сказать, как разворачивались события дальше. То ли Светлана и впрямь подлечилась, то ли просто пришло время, но факт свершился. Они спешно расписались, потом пошли приятные хлопоты. А Елене все чаще приходилось работать за двоих, подруга чувствовала себя неважно и полсрока провела на сохранении. Однако прошло все легко, хотя девочка получилась здоровой – 53 см и почти четыре кило весом.
          Началась обычная каждодневная суета. А недель через шесть выяснилось, что Лена тоже на пятом месяце. То ли вид пузатой, радостной Светы подействовал, то ли еще что, но ее фобии за пару месяцев растаяли без следа. Какие-то опасения, конечно, остались, но это нормально. В первый раз все боятся.
          Свету такая сенсация раздосадовала, выбила из колеи. Подруга клялась и божилась, что все будет по-старому, что формальности ей не нужны, но все равно было боязно. Лена, видя всеобщее смятение, тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Но хуже всех пришлось Сергею. Он-то надеялся, что Ленка от них рано или поздно отстанет, найдет себе кого-нибудь. Пора бы уж ей остепениться, стать нормальной бабой. Втайне он надеялся, что их пример – простой обывательской семьи, устроившей, в конце концов, свое счастье, несмотря ни на что, подскажет Елене правильный путь. А она, зараза, все перевернула по – своему. И что теперь? И если женщины, занятые реальными и будущими детьми, как-то поддерживали в семье мир, их супруг ходил чернее тучи.
          Но вот, наконец, то, чего ждали с надеждой и страхом, позади, и Лена с мальчиком, неделю провалявшись в роддоме, уже дома. Назвали его Павлом, в честь первого пророка – его мама и в советское время была не чужда православию. Впрочем, Света, которую по совету родственника саму наименовали в честь знаменитого крейсера Балтийского флота, такую ерунду просто не замечала. Оба живы, здоровы, и хрен с ними. Ее гораздо сильнее беспокоил собственный муж. Он, правда, в первые дни после Ленкиных родов слегка оклемался, но некая тревога все равно осталась.
           Затем какое-то время все шло нормально, народ успокоился и притих. Прошло больше месяца, и тут Света с Сергеем подхватили простуду. Не сильную, но старались на улицу не выходить. А еды дома не было, и Лена ныла, что Пашка орет второй день, от кровати не отойдешь. Пришлось молодому отцу побегать по городу, хорошенько выпив для согрева. А тут приперлись родители, начался скандал. Настроение у Сереги было поганейшим, и плюнув на все, он с обеда удрал в центр, к другу. Там выпил еще, домой возвращался затемно, в плачевном виде. И когда он перебегал широченный  Красный проспект, столкновения с трамваем избежать не удалось. Последствия были самые печальные.
         Прошло сорок дней, спало отчаяние и первый шок. Как жить дальше? Они не знали. Медленно, очень медленно, девушки приходили в себя. Были какие-то увлечения, но, увы, ничего серьезного. Они окончили институт, дети росли, родители постепенно превратились в пенсионеров. Уже шла перестройка, и многие смутно чувствовали, что скоро их отрасль станет не шибко нужной, а то и хуже того.
         И тут, отдадим им должное, Лена и Света не пали духом. Отбросив, хоть и не сразу, свое оцепенение, начали действовать. Сменили кучу работ и профессий, окончили нужные и не очень курсы. Одно время даже жили вместе, сдавая вторую квартиру внаем, пока не выросли дети. Было трудно и очень противно, когда какой-нибудь придурок, ни черта не смыслящий в деле, командовал ими почем зря. Бывали и срывы, и бессонные ночи, и обманывали порой на пустом месте. Прибавилось за эти годы морщин и болячек, а нервных клеток стало много меньше.
         Они и сейчас живут в сибирской столице, в большом и красивом городе, который в юности казался им скучным и провинциальным. Да нет, просто тогда было не до того. А сейчас можно порой пройтись по улицам, выйти к реке, съездить за город. Постарели, конечно - скоро уж пятьдесят! – но выглядят неплохо, работают, пока силы есть. Пару раз были в Китае, летали в Таиланд и в Индию. Побывали на Байкале и в Тункинской степи, пили Аршан и Ямаровку, плескались зимой в теплых ваннах и серных ключах. Но больше всего любят Алтай – и степь с сосняками и горькими озерами, и горячие воды Белокурихи среди лесистых холмов, лед и скалы высоких гор, озерную синь Бии, пороги и водопады Чулышмана. Любят посидеть с друзьями, поболтать, вспомнить былое, выпить чего-нибудь легкого. Но никогда не жалуются. Ни на жизнь, ни на детей, ни на работу. С того самого случая на Красном проспекте.
 
              Практика
         Раз в конце мая в Завеличье собрались школьные приятели – былое вспомнить, планы на лето обсудить. Хотели в летнем кафе посидеть да было ветрено и прохладно. Посему на семнадцатом маршруте двинулись они в «Арсенал» на крепостной стене. Тут было куда уютней и разговоры пошли веселее.
         Стали вспоминать свои классы и кто-то спросил про Сашку Репейникова, умный мол, малый был, как он сейчас? А Борис, мастер из гостиницы, где теперь княгиня Ольга стоит (он там всей вентиляцией заведует, большой человек!), с ним вместе учился, связи сохранил, и рассказал за пару часов почти всю Сашкину жизнь. А рассказывает он хорошо, заслушаешься.
         Так вот, Репейников наш после школы поехал в Москву, поступил в университет на химфак с первого раза, и отучился почти без проблем. Правда, двоечник был изрядный, стипендию лишь полгода получал, и на последнем курсе аж попал в стенгазету – их с «хвостами» на дипломе было всего двое в МГУ. И распределили его в питерский «Пластполимер», на Охте, в маленькую лабораторию. Хотя он в каком-то солидном институте, в Москве, договорился, и даже заявку на него прислали. Но тут уж замдекана по учебной работе стал в позу – таким, мол, в Академии наук не место, костьми лягу, но отправлю на завод. Ну и ладно. Потом Сашка ушел в электронное НПП, ох забыл в какое, их в Питере много. Там, в общем, разрабатывали приборы для анализа воды и почвы, а он им делал химическую часть, после перестройки почти один, многие разбежались. Бывало и ему плохо, но ничего, выжил. Однажды попалась ему левая работа – определять состав газа для фирмы AGA, они этот газ закачивали в нарезку, чтоб дольше хранилась. Затем еще, им понравилось, и в общем он сейчас в питерском филиале этой фирмы отдел возглавляет. Из трех человек, правда, но от добра как говорится… да и платят о-го-го!
          Жену он себе тоже по этим мясным делам нашел. То есть у него с «Пластполимера» раньше была какая-то подруга. Она жила там рядом, на проспекте Наставников. Но с ней как-то они быстро разошлись, а потом появилась эта Оля. Совершенно легендарная женщина. Она в девятнадцать лет поехала в Армавир, к тетке, отдохнуть на югах. Там увидела на пьянке мужа теткиной подруги, 36-и лет, и за полчаса влюбилась по уши. Он поначалу и внимания не обратил, так она рыдала полдня, не хотела уезжать домой и через день письма писала. Часто приезжала, особенно в  отпуск, и так надоела родственникам, что они с ней переругались.
         Муж подруги особо не соблазнялся, но на письма отвечал, иногда с Ольгой на море ездил, на разные экскурсии. А подруга была жутко ревнива, и, в конце концов, они разбежались. Затем развод, квартиру разменяли и разошлись навсегда. Правда, здороваться не перестали и потом виделись нормально. А Оля, узнав о разводе, взяла две недели за свой счет (в те годы!) и покатила на юг. И опять тщетно, так ничего у них и не вышло. Потом, конечно, она остыла малость, но забыть его не могла, и ни от кого это не скрывала. Года три прожила с соседом по дому, но потом он вернулся к жене. Эта мамзель работала в универсаме кассиром, после техникума, а когда сосед удрал, решила делать карьеру. Закончила пищевой на вечернем, поменяла много работ и попала в питерский филиал Микояновского комбината.
         Там она стала завом отдела, который как раз занимался консервами и нарезками. А Санек часто мотался по предприятиям, показывал, рассказывал и проверял, как они там ихние смеси используют. Так они и познакомились. Ну а там пошло – поехало. Что говоришь? Аа, видел я ее, очень приятная женщина. Такая, знаете, типичная петербуржка, тут словами не опишешь, но всегда всем ясно. Да нет, ты что, очень скромная, тихая, приветливая. Если не знать, ни за что не поверишь. На день рождения и на Новый год по бокалу вина выпьет, и все. И курит немного. У них вроде двое детей, но я только старшую видел. Приятная такая девчушка, сейчас уже в институте пашет.
         Вот как он первые годы в Питере жил, уже не помню. Да там особо ничего и не было. Сашка рассказывал мало, и в основном так, о быте. Совсем неинтересно. А вот как они на практике в Дзержинске работали, до сих пор помню. Забыли? Да вы что! Это ж целая поэма, особенно теперь. Советские времена уже подзабыли, а то был год 81-ый. Они там все лето провели, жара была дикая, хорошо еще, что без дождя. Жили в общаге возле завода, до города две версты. Домик такой ветхий, когда поезда мимо проходили, все качалось и тряслось. Думали, спать не смогут, но ничего – через неделю дрыхли, как барсуки.
         Больше всего студентов поразило яблочное крепкое – за трехлитровую банку четыре с хвостиком или даже три девяносто, крохи. Но на него и смотреть-то было страшно, а уж пить… Они сгоряча попробовали, потом думали, куда остатки деть. Вылили ночью на  котов, оравших под окнами – не попали, но потом там даже воробьи   перестали прыгать. И у местных алкашей была вечная проблема – ждать, когда выбросят водку или портвейн, или эту дрянь пить – потом все болит, жуть живая. А если не привезут? Ну, яблоко всегда купим, чего спешить. Так душа горит! Ну пей, пей, потом сам гореть будешь.
          В городе тогда все было в дефиците, и хлеб, и водка. Зато на Чернореченском комбинате, где они работали, даже пиво бутылочное давали. А обеды – за 60 копеек, а за 80 - с двумя вторыми! И так везде. Все комбинаты полусекретные, что выпускают и чем занимаются - не ясно. Один завод пластмасс во всех газетах. Он и стоял как-то отдельно, туда тралик ездил. А остальные вдоль железки на Нижний - ЧХК, потом «Капролактам» с «Оргстеклом», а совсем военные ближе к лесу. Кроме электрички, еще трамвай из города через пустырь, мимо депо, ходил вдоль линии почти до леса. И заметьте, вагоны были нормальные, уральские, с раздвижными дверьми, а не с гармошками вонючими. Тогда таких и в Москве не было.
         Когда мотались в Нижний, на товарной станции, в Игумново, насмотрелись всласть. Аммиак, хлор, серная кислота – это фигня, целыми составами стояли. А иногда видели фосген, синильную кислоту – под охраной, конечно, и в особых вагонах, но все равно жутко. А на их заводе в цехе цианистых солей прочли соцобязательство – снизить выброс этих солей на 60 кг в сутки. Да, в сутки! Они тоже не верили, все ошибку искали, а им говорят – что вы волнуетесь, до города далеко, труба высоченная и соли разлагаются быстро. Оно конечно так, но как-то страшно.
        Был там цех по сжиганию серы, и Сашка решил набрать ее немного для огорода, на шпалах валялось этой серы полно. Вдруг из цеха вылетает работяга, ты что это, мол, тут?! Он струхнул, да вот говорит, деревья опылять. Понятно, что деревья, сам садовод, что в грязи - то роешься? Иди в цех, возьми сколько надо. Да мне пары кило хватит, и она чистая, дождей – то нет. Тот так придирчиво посмотрел, ну ладно, пойдет, но если что, заходи, не обидим. Набрал он в итоге кило десять, пол рюкзака, раздал многим, у меня до сих пор немного лежит. Радовались мы как дети - тогда купить ее почти невозможно было, даже в Питере, а тут задаром принесли!
         Лазили они в одном цехе на колонну синтеза. Ступени сварены из уголка, сверху сетка, она давно сгнила, карабкались кое-как. А наверху одной девушке стало плохо – высота-то немерянная, а площадка верхняя тоже вся в дырах. Ну развернули ее лицом к стене и стала она потихоньку спускаться задом вперед. Минут за сорок дошла, остальные  за это время все заклепки на колонне изучили. А в другом цеху одному ихнему отличнику понадобилось устройство чего-то там узнать поподробнее. Бригадир с ним ругаться устал, и начал издеваться – вот крышка из стали 12Х18Н10, а вот болт, он деталь более ответственная, и сталь получше – 08Х18Н10Т; на нем гайка из стали… вот второй болт и вторая гайка из стали… все из одной и той же, конечно. Но тот парень все слушал и даже записывал. Тогда завел их бригадир куда-то в угол, нырнул под трубу и пропал. А студенты потом минут десять на свет выбирались.
         Да, правда, хватит про химию. В выходные четверо практикантов собрались в поход. На какое-то озеро, от станции Ильино к Фролищам, по ветке. А тут к одной девушке приехал муж из Москвы с настоящим киевским тортом, никто такого и не видал! А жена в походе. Сашка примерно знал куда ехать, и они с одним парнем вызвались муженька проводить. Думали, озеро известное и найти его – раз плюнуть. Приехали в Ильино – кукушка по ветке ходит два раза в сутки, и озер вдоль линии несколько. Ерунда, подумали наши герои, обойдем пешком.
          А озер там оказалось десятка два, большинство мелких, но были и ничего. И вокруг сплошные гарнизоны, там как раз рядом Мулино, но они его прошли стороной. Идут лесом – стоит транспортер с ракетой; их шугают, приходится в обход лезть. Часам к двум вымотались вдрызг, торт тает, пить охота. А тут хутор, колодец с журавлем и прекрасная лавка. Умылись, покромсали торт перочинным ножом, и запили колодезной водичкой из того же ведра. Потом вышли к поселку Центральный, станция Великое озеро – она и впрямь была местным центром. И сразу вояк видно – на путях сплошь цистерны, не просто нефть – бензин, а бензин такой – сякой, дизтопливо трех сортов, керосин авиационный и обычный. Как в музее.
          Полюбовались они на горючку и пошли осматривать озеро, оно и точно было  самым большим в округе. Но никаких туристов и там не оказалось. Зато по южному берегу шла железнодорожная ветка со странными ответвлениями. Одно взбиралось на крутую горку метров в пять и падало обратно, другое совершенно невозможной петлей шло – там и «Запорожец» не развернется. Потом была восьмерка поперек себя, и совсем странный путь – с разрывом посреди сантиметров в тридцать. А вокруг полотна валялись вагоны в живописных позах. То ли их испытывали на прочность, то ли стреляли как по мишеням - черт знает. И везде таблички «Опасная зона». Наши ребята облазили весь берег, но так ничего и не поняли. И вот сколько лет уже свобода и гласность, а о тех краях мы так и не читали, не смотрели и не слышали.
         Тут уже время к ночи шло, никаких озер в округе не осталось, и пришлось путешественникам ждать обратной кукушки. Пока ждали, отдохнули немного и съели чебуреков из местной палатки. А в Ильино приехали поздно, электричек не было, пришлось ехать на дальнем, в сидячем вагоне. Едва денег хватило. Потом час добирались от вокзала до общаги – из электрички они бы вылезли у завода, на Калининской, а так от вокзала брели. Потом весь день спали.
         А вечером вернулись туристы, и оказалось, что их по дороге отговорили на озера идти, и посоветовали ехать во Фролищи, где река Лух, очень красивая. Они, правда, особой красоты не заметили, и поселок им не понравился. А одна барышня так на Сашку за торт обиделась, что до сих пор помнит. На какой – то встрече даже его порцию съела для компенсации. Хотя по такой жаре торт все равно бы протух.
        А еще Санек там вел неисправный трамвай. Он как-то в выходной один поперся в город, чего-то купить. Мотался полдня, ничего не нашел и сел в трамвай, злой, как черт – домой ехать. Доехали они до развилки, и вожатая вылезла стрелку перевести. Вообще-то они были автоматические, но постоянно не работали, и возле каждой в ямке с крышкой лежала специальная кочерга. Дама прижала перья в нужную сторону, села за рычаги, а тронуться не может. Что-то заело. Полезла чинить, только хуже стало – совсем вагон не едет. Хорошо, к развилке подошел другой трамвай и взял поломанный на буксир. Только пассажиры рано обрадовались – выяснилось, что в заднем вагоне нужно постоянно тормоз держать, чтобы он не включался, и переводить режимы в странном ритме, который никто не знал. Передняя пыталась кричать, что и когда делать, ее никто не слышит. Тогда они так сделали – ведущая показывает знаками второй, которая сзади сидит, что делать, а та кричит в кабину заднего вагона, где самый толковый пассажир ее команды и выполняет. Ну, кто оказался самым толковым, вы уже поняли. Сперва ничего не получалось, но минут через десять работа наладилась, и за час они этот драндулет дотащили до депо. А там от силы было километров шесть. С тех пор Сашка шоферское дело и не любит.
         Ффу, ну вроде бы все. Он еще про сборы много интересного рассказывал, особенно, как на учениях они не ту деревню атаковали, и потом их найти не могли всю ночь. Да, и еще стройотряд на севере, просто песня. Но я эти дела  уже подзабыл. Вот Санек приедет как-нибудь, сам и расскажет, а я уж устал как черт. Да и вы тоже.

                Малиновка
         Раньше платформы тут не было, и дачники ходили со следующей остановки. А когда не успевали на дальнюю электричку, вылезали в Токсово, и минут сорок пилили по проселку. У кого было авто, тем проще – дорога была вполне проезжая, только пыльная очень и вся в ухабах. Лишь в начале семидесятых у старых дач, которые давали военным, построили новый остановочный пункт. Назвали его Малиновкой.
          К тому времени кроме послевоенных участков, между железкой и ручьем, прибавились два товарищества на другом берегу - НИИ электронного машиностроения и каких-то авиастроителей. А за дорогой строился Электросвет, ближе к речке, и Химмаш, так что платформа была очень кстати. Место было удобное, возвышенное, два ручья пересекали поселок, впадая в речку Нахабинку, местами годную для купанья. Правда, была она узка и холодна, но кто хотел комфорта, добирался до Хепоярви или лесных озер, там всегда было хорошо и привольно. Только далеко, версты четыре.
        У нашего одноклассника, Пети Шишигова, бабуся была родом из Ириновки, и ее сестра работала на «Электросвете». У сестры был сын, но совсем слабый и больной, вроде бы даже и псих. А участок восемь соток мелколесья, и строить тогда было непросто. Так что Петькины родители, бабка и прадед торчали в этой Малиновке, сколько могли. И его, естественно, вывозили туда на все лето. Ранние годы он помнит смутно, но лет с семи, как раз когда платформу строили, уже многое отложилось. Ну и потом чем дальше, тем больше. Мужик он у нас наблюдательный, образованный, память хорошая; прадед его тоже на «Электросвете» работал и полпоселка знал. И когда ходил помогать знакомым, или железки какие менял, брал с собой правнука, чтоб не скучно было. Так наш Петр стал, можно сказать, местным летописцем.
         В те годы как раз шел фильм «Свадьба в Малиновке», и стоило Петьке упомянуть название, как все интересовались – не про вас ли это снимали? И так ему надоели, что он этот фильм возненавидел всей душой, ни разу не посмотрев. И до сих пор, кстати, его так и не видел. Он вообще кино не очень любил, даже в детстве. Зато на участке возился с удовольствием, особенно когда надо было что-то пилить, колоть, строгать или забивать.
        Шишигов – старший был чисто гуманитарный человек, и прадед, Федор Васильевич, в Петьке души не чаял. Кадровый рабочий, неплохо образованный, энергичный и моложавый, он был всему «Электросвету» известен как дед Федор. Постоянно мотал какие-то моторы, в основном на продажу, построил сарай, расширял  и ремонтировал дом, сначала очень тесный и холодный. Пытался сделать ветряк, но не вышло, а когда провели свет, оборудовал весь дом за пару дней. У знакомых соседей были чайники и плитки на 110 вольт, увезенные в свое время из Германии. Сперва пытались включить их на 127, но кончилось это плохо. Стали приставать к деду – достань трансформатор. Тот долго отнекивался, но потом, озверев, за пару бутылок выменял огромный сварочный агрегат, едва его на тачке допер. Лет через пять последний трофей начисто сгорел, и соседи приперли чудовище обратно. Так оно до сих пор и стоит в сарае.
         А через два дома от Шишиговых жил один ненормальный, он не выключая электроплитки, брал ее и швырял в угол. Вилка, мол, сама выдернется. И выдиралась года три. Затем что-то случилось не так, и через часик из окон дым повалил. А хозяин уже был на платформе. Его отыскали, но он ничему не поверил и укатил в город. Потом строился заново. Тогда где-то в Девяткино или в Мурино ломали бараки с кирпичным фундаментом и двумя венцами бревен понизу. Ну, он и договорился с шоферами, и те возили бревна и кирпичи прямо на его участок, пока весь не завалили, в сортир было не пройти. Хватило и на фундамент, и на приличный дом, и еще осталось. А туалет он сколотил из дранки, ободранной с бревен. К осени он развалился, но к старому уже проложили тропу.
        Все бы хорошо, но взбрело этому психу в голову из остальной дранки сделать сарай. Возился все лето, но сооружение вышло таким хрупким, что осенние дожди его размыли. Остатки бревен и кирпича он сложил за забором, на краю поля, и ревностно охранял. Петька с товарищами вечерами воровал кирпичи, хозяин орал, жаловался деду и грозил воров пострелять. А на бревна он даже присесть прохожим не давал, из-за чего постоянно вспыхивали скандалы.
         Раз на Первомай чуть до драки не дошло, псих побежал за топором, насилу его уняли. Но стоило родственникам расслабится, он проскользнул на поле и опять орать. А гулявших было много, молодых и здоровых, да и формально они были правы. Пришлось звать соседей, разошлись за полночь. Шишиговы тоже пострадали – вдоль околицы шел пьяный, увидел такое дело и полез помогать, оторвав слегу с кучей досок от забора. Упереть он ее, конечно, не смог, но чинить пришлось долго.
         Дом у неврастеника вышел чересчур просторный, и он решил разводить в нем кур. Соседи узнали об этом весной, когда хозяин из окон вывалил на участок огромную кучу вонючей подстилки. Правда, осенью энтузиазм иссяк, и куры были проданы, к радости всего поселка. Потом он еще чудил не раз, но уже по мелочам.
         Кстати, столкновений по поводу границ было полно и между соседями. Впрочем, это в каждом дачном поселке не редкость. Но у них был один тип, кегебешник (жена его на «Электросвете» работала инженером), который всех перещеголял. Он долго бился с соседями, но доказать, что его обделили, не смог. Подумал, и стал доказывать, что у него участок «неправильной формы», так что все равно надо границы менять. В правлении его спросили, а как он собирается неправильную форму доказать? Ведь это дело ответственное, судебное где-то. У вас, что, есть пятиметровый транспортир, что бы углы участка мерить?  Нет, говорит, но у меня диагонали разной длины, то есть участок не прямоугольный. А это неправильно. А в правлении был заводской метролог, он этого козла и спрашивает – а чем вы мерили? Веревкой?! А какова погрешность этого прибора, класс точности? А методику выполнения измерений вы соблюли? Да вы не стесняйтесь, говорите. Там еще что-то про геодезию надо учесть, про погоду. И вообще, ваши средства измерений гостированы? Ну хоть ТУ или МУ на них указаны? Аа, молчишь, сука! Так иди домой, и не выпендривайся.
          Но он все же выпендрился. Достал за бешеные деньги геодезическую рулетку, нормированные колышки, гостированный отвес и пошел мерить. А участок зарос кустами, рулетка тяжелая, холодно и дождь идет. Одному натянуть невозможно. Пытался лебедкой, выдернул кол, кувалды нет. Пока выпросил ее у соседей, пока топор дали, уже стемнело. Переночевал он в недостроенном сарае, без пола, и утром продолжил работу. К вечеру было твердо установлено, что участок немного кривой. В пределах метра. Но тут в правлении обнаружили, что в документах только площадь зафиксирована, и общий план, а вот форма отдельных участков учету и контролю не подлежит.
         Наш географ обиделся страшно и пошел подавать в суд на правление, и на соседей, его обделивших, тоже. Но в суде сказали, что аргументы несерьезные, и шансов у него никаких. Хоть бы замер был официальный. Он мерил еще, бегал и интриговал все лето. Но зимой серьезно заболел, и больше на дачу не ездил, к радости соседей и правления. А родственники в сарае с треснувшей крышей жить не хотят, так участок восемь лет и стоит заброшен. Ивы уже большие стали, соседи их на колья рубят. Правда, дрова плохие, но скоро березы подрастут под провода, вот и погреемся.
         Электроплитки у Шишиговых были старые, с открытой спиралью и маломощные. В основном все делалось на керосинках. Как-то керосин не возили всю весну и июнь, и когда бочка пришла, сгоряча заполнили все емкости, включая ведра и лейку. Дед вышел после обеда, смотрит – стоит лейка на солнце. Он потрогал, вода теплая, и полил морковку от души. Потом на этой грядке полтора года ничего не росло. Бабки на него ругались, мол, ты что не учуял ничего? А он им резонно ответил, что керосином весь участок провонял, и понять что-то было трудно. Впрочем, у них полпоселка таких было – куча народу, на участке неразбериха, все делают не то, сажают много и бестолково, работают от зари до зари, а урожай плохой. Да еще крыши текут, дров не достать, все гниет и заборы падают.
         Заборы у нас в стране вообще как заколдованные. Легче перекрыть Енисей и термояд укротить, чем построить хороший забор. Есть такая мода обертывать столбы пленкой, рубероидом или подобной фигней. Мол, влага не попадет и они гнить не будут. Ну вода все равно попадает – зимой, замерзая, земля любую пленку порвет, а летом, когда столб от жары треснет, тоже никакая обмотка не выдержит. А вот просохнуть в таком одеянии столбы точно не могут, и гниют гораздо быстрее. Но никто этому не верит, пока сам не нарвется. Или еще любят у нас бетонировать столбы. Сверху сделают ямку, зальют и радуются. Осенью земля замерзнет и бетон слегка поднимет. Потом оттепель, но обратно столб не садится – вес мал, а площадь большая. Снова мороз, поднялись еще, смотришь, весной вся бетонная блямба уже выше земли торчит.
          Петькина бабуся была очень энергичная и не в меру деятельная, а сестра ее иногда  копаться в огороде ленилась. И порой, увидев аккуратную грядку, сажала на нее свои семена. Потом все удивлялись – почему морковь, свекла, а то и картошка растут кучей? Но было и наоборот – приехала она как-то ранней весной и ткнула среди владимирки войлочную вишню. Народ на май собрался, гадает – что за сорняк такой? Петька, как бывший ботаник (он у нас в Пскове дендрологией увлекался), решил, что это вяз. Ну и выкинули его за забор, к рябинам и елкам. Потом пересадили обратно, но забыли колья воткнуть, и летом скосили вместе с травой.
         Колья тоже не всегда помогали – тонкие, бывало, дед в ажиотаже косой срубал запросто. А раз бабуся выполола какой-то настырный сорняк, прямо меж кольев угнездившийся. А это был маньчжурский орех, его Петр весной из дома привез. Вот крику-то было! Яблони у них тоже сперва росли плохо – лет восемь, десять от силы, и начинают сохнуть. А потом какие-то остались, и уже надолго. Может быть привыкли, а может быть, дед их перекапывал чересчур усердно, пока жив был. Владимирка, та обмерзала через три года, как по часам, они даже оставляли поросль на замену. А потом вдруг перестала. И теперь пол участка заняла, вперемешку с малиной, справиться с ней не могут. Петьку раз чуть удар не хватил – собирает он вишню, и видит на ней малиновые ягоды. Ничего понять не может, лысенковщина какая-то! Потом нашел тонюсенькую малиновую ветку, длинную, почти без листьев, в середине вишневого куста.
           Ну, сливы от соседей в смородине прорастали, это дело обычное. Раз у них на такой сливе ягод было больше, чем у хозяев, так те ее потом спилили из зависти – мол, раз от нашего корня, то наша, имеем право. А чтоб смородину (чужую!) не задеть, отогнули ее проволокой, и сливу привязали – не дай бог, упадет, поломает чего. В общем, вдвоем они часа два возились. А Шишиговы особо и не расстроились, все равно в тех краях слива растет плохо, и толку от нее нет.
          С агротехникой там вообще была беда. Народ городской, никто ничего не знает, земли мало, а хочется того, сего и пятого – десятого. Тыкали все подряд, кучей, потом удивлялись – что это клубника под елками не растет, облепиха в тени сохнет, картошка озимая не взошла? С картошкой было и хуже – как-то жаркой весной сажали ее все на день Победы, и Петькин сосед тоже. На другой день приехал отец соседа, ветеран (девятого он на праздник ходил), и стал орать – ты что наделал, кто так сажает? Ругались часа четыре, потом молодой не вынес, выкопал к полуночи все подчистую, и сложил обратно в погреб. Сажай, мол, сам, как знаешь, а я еду домой, завтра на работу.
          Одни умельцы копали колодец и решили сделать его пошире – вода, мол, быстрее поступать будет. Достали два кольца по четыре метра в диаметре и бухнули вниз. А чтобы место на участке не пропадало, на эти кольца положили плиты с маленькой дыркой, и наверх вывели полуметровую трубу, чуть шире ведра. Когда участок продавали, пытались цену удвоить – тут ведь воды залейся, на полпоселка! А новые хозяева отвечают – нас двое пенсионеров, у детей дом под Копорьем, у Теглицкого озера, и нам ведра в день за глаза хватит. Да вы что, вот будет сухое лето, а у вас и сад полит, и огород. Да не нужен нам огород, господи, мы лучше другой участок купим, попроще. Потом прежние владельцы полгода жаловались, какой гнусный народ пошел, ни черта не понимает.
          С хорошей краской в советское время были проблемы, и народ изголялся как мог. На соседней улице брус для сарая решили пропитать по всем правилам – сперва фтористым натрием, потом купоросом и под конец карболкой. Причем не кистью мазали, а вырыли яму, обложили рубероидом, и мочили в ней древесину по целому дню. Вышло замечательно, только лесины так затвердели, что дырки под гвозди приходилось сверлить. Да и карболкой в сарае воняло года три, не продохнуть.
          Петька и еще много чего помнит, но все не расскажешь. Впору книгу писать. А у его знакомых в Пскове тот поселок стал легендой. Как у кого что на участке не выходит – Малиновка, тудыть ее в качель! 

                К-12
          Вообще - то ее звали Светой, но для секретности – тогда она была замужем – Жора придумал шифр. Буква К от Красноармейской улицы – жила наша дама в Бутырках. А цифра… назвать первой – больно явно, вторая была ее подруга из соседнего дома, тоже Светлана. А так число складное и посторонним непонятно. Опять же на подводную лодку похоже, а наш конспиратор любил всякие морские рассказы читать. По первому мужу была она Снегирёвская, да так и осталась, девичью фамилию все забыли.
         Познакомились они случайно - после работы вечером, в пятницу, ехали домой в одном автобусе. Разговорились, выяснилось, что учились в одной школе и жили когда-то рядом. Вечер был предпраздничный, оба поддатые, и решили еще добавить. Только во дворе, предупредила Света, дома муж, а он ужасно ревнив. Ну и ладно, в мае уже тепло. Потом подошли друзья, К-2, и муж спустился, две водки уговорили часам к четырем утра. Украдкой записали телефоны и пошло – поехало.
         К-12  к супругу особых чувств не испытывала, не раз уличив в прегрешениях и решив, видно платить тем же. Благо, способности были, и опыт немалый, только официальных мужей четверо. Но так, сразу, разбежаться после трех лет непросто, что-то уладить надо было, что-то разделить. И Жоржик почти год ходил в любовниках. Его это устраивало, тем более что и самому надо было кое-что уладить.
         Потом сошлись почти официально. Света была девушкой интересной и неглупой, хотя шумной и очень безалаберной. Сгоряча на пьянке могла перепить иных мужиков, а потом пару дней стонала и плевалась, матеря все вокруг. Очень переживала за работу, когда она не ладилась, причитала что скоро их всех разгонят, и с деньгами будет плохо.   Но обычно все улаживалось. Когда бывало нехорошо, пускалась в самокритику, долгую и нудную – старая шлюха, пьяная дура, самой мол стыдно, и когда это кончится, и все в таком роде. Иногда они ругались серьезно, но без последствий. Дети у К-12 учились в старших классах, хлопот с ними почти не было. Болели часто, но что тут сделать. Их новый отчим сам вечно маялся простудами, зубами или животом, и к чужим хворям относился с вниманием.
          Как-то осенью решили наши герои смотаться на выходные в Питер. Для компании взяли друзей, главного лесничего области с женой, она долго работала с К-12 и хорошо ее знала. Заказали номера в уютной частной гостинице на ул. Марата, почти в центре. Правда, с билетами было туго, взяли на тридцать шестой, очень дорогой и помпезный. И прибывал он почему-то на Московский вокзал. Зато лесник, как человек состоятельный, обещал всех сводить в вагон – ресторан, хотя в стоимость билета входил какой-то ужин. И вот вечер пятницы, вокзал, уютное купе и радостное ожидание праздника.
         Сначала все шло хорошо. Открыли шампанское, потом коньяк, съели принесенный проводниками ужин. Поболтали, добавили, запили чайком, и тут друзья вспомнили про ресторан. Жорке идти не хотелось, но он поддался на уговоры, ожидая хорошего кофе с пирожными. Но кофе было так себе, сладости противные, с горя заказали еще коньячку. Подруге пить не хотелось, она мрачнела с каждой минутой, а К-12 становилась все развязней. Громко жаловалась что жизнь пропала, она никому не нужная б…., пропойца и вообще конченный человек.  После очередной тирады молодой человек за соседним столиком встал и, подойдя к другу, поинтересовался, не отпустят ли они эту даму с ним. Кавалер ее, мол спит на ходу, ей скучно, а у них полное купе мужиков. Не беспокойтесь, мы заплатим, все будет отлично. За такую красотку ничего не жалко.
        Это предложение наших туристов сильно развеселило, но потом они поняли, что парень не шутит, он и счет был готов оплатить. От настырной публики еле отбились, хорошо ресторан рядом был. Залезая на полку, Жорж упал и сильно расшиб себе бок. Заснули с трудом, уже где-то за Сиверской. Утром едва поднялись, поезд уже прибыл, а девушки все не могли собраться. Наконец, вышли, проехали остановку на метро, и от Владимирской плелись минут двадцать. Жора подшучивал над друзьями и К-12, но и сам был не в своей тарелке.
         Наконец, поместились по номерам. Не успели распаковаться, как побледневшая Света, ворча и матерясь, бросилась перетряхивать вещи. Туфли, где мои туфли? Дорогие, красивые и удобные, состряпанные знаменитой фирмой, они пропали – видно остались в поезде. Сонные и помятые попутчики на вопли не реагировали, пришлось переться на вокзал одному. Состав от перрона уже отогнали, склад забытых вещей нашелся нескоро; но и там ничего не было. Зато дали ценный совет - на Обводном, дом 32, отдыхают бригады проводников, может там что известно. Ладно, зайдем.
        Идти оказалось изрядно – от поворота с Лиговки еще минут 20. Дома сменились заборами и бараками, набережная – подгнившими бревнами и грязной травой. На Волковке зашел по нужде в кусты, слегка ободравшись о колючку на ограде. Перешел очередные рельсы, тропа свернула вправо, к уютному деревянному дому. Однако, кроме диспетчерской, тут ничего не было. Ремонт, другие службы раскидали по всей дистанции. Правда, местные тетки оказались отзывчивы, быстро выяснили что поезд мойку прошел и стоит в РЭД-е. Наш герой, злой и усталый, взбодрился и стал выяснять дорогу. Пожилая дама заявила, что с больными ногами идет минут сорок, а ему – вообще раз плюнуть. Можно и доехать остановку, но тогда придется пройти назад. Ну, это он на Навалочной разберется, а до нее совсем близко. Направо, налево вдоль цеха, через пути и вперед направо. А если электрички не будет, так и идти дальше по ходу поезда. Сначала мойка, а за ней через полверсты, между путей, экипировочная дистанция. 92 путь, это не в самом здании, а слегка левее.
          Проход между путей, зданий и заборов петлял весьма прихотливо, гнилые шпалы  скрипели, щебенка летела из под ног. Приходилось прыгать через канавы и стрелки, пропускать тепловозы и обходить местных собак, рьяно охранявших свою добычу. На Навалочной до электрички оставалось минут 15, а по времени все уже было рядом. И слегка отдохнув, Жорочка продолжил поход.
         То ли местные были отменные ходоки, то ли научились летать, то ли просто привыкли, но добравшись через полчаса до мойки, бравый ходок отдыхал почти столько же. Конечно, сказались и бессонная ночь, и выпивка, и ругань, да и бок продолжал болеть. Но  вот еще километр – другой, и оранжевые вагоны тридцать шестого уже видны на путях. Увы, штабного, с антенной среди них не было, а остальные были заперты и пусты. Ничего узнать не удалось.
         Коллеги по путешествию, сидевшие в кафе, часто звонили, усиливая злость и раздражение. Изрядно поплутав по станции, он встретил, наконец, местную барышню, которая вывела его в складской переулок и показала, как добраться до Елизаровской. На это ушло еще полчаса. В метро было жарко и душно, поезд шел страшно медленно. Свернув на Марата, он почувствовал сильную боль и долго сидел на бордюре, потный и бледный. Но вот, наконец, и гостиница. Соратников еще не было. Пока отдохну, решил наш скиталец и открыл тунисское вино, очень хотелось пить. Неплохое, но лучше от него не стало. Страшная усталость давила все тело, но заснуть так и не удалось.
          Вернулись собутыльники, злые и осунувшиеся. К-12 ныла и причитала, требуя ношпу, анальгин или аллохол. Друзья переругивались из-за неудачной покупки, стоившей уйму денег. Когда подруга вновь вспомнила про тапки, Жоржик не вынес и влез в перепалку. А зря. Совершенно озверев, они заперлись в номере и часа два бессвязно матерились. Света глотала тунисское, Жорж решил его допить, но не успел. Стало совсем плохо и его увезли на скорой в ближайшую больницу. В Псков он уже не вернулся.
        К-12 проторчала в Питере две недели, кого-то утешала, бегала по конторам и службам. В отчаянии думала не раз, что свихнется, прыгнет в Неву или под трамвай. Но выжила, все обошлось. Друзья пытались помогать, но от них было больше суеты и нервотрепки, пришлось отправить обоих домой. Потом вернулась сама, но долго, еще очень долго, стояли перед глазами тридцать шестой поезд, улица Марата и стаканы с остатками вина в номере.

                Последний трамвай
         Нарофоминск город ткачей, это всему свету известно. Вот и у Беллы родители работали на шелковом комбинате, и после школы поехала она в Москву, поступать на текстильный. Отучилась три года и на вечеринке познакомилась с парнем из МИФИ. Студент был Обнинский, из их краев, и сдружились они быстро. Распределили Олега в ИАЭ, а Усову хотели отправить в Киржач. Но они расписались и, получив дипломы, осели в Обнинске, в кирпичной хрущобе на пр. Ленина, рядом с вокзалом. Две маленькие комнатушки, полы из досок, и мужу до работы далековато. Зато все свое, город зеленый, уютный, и электричка под боком. За углом, на Комсомольской, летом купались в пруду, невзирая на соседство железнодорожной ветки и перегнойных куч на садовых участках. Сами вскоре тоже прикупили домик с четырьмя сотками, правда далековато, по местным меркам – на Варшавке, за Белоусово в большом и бестолковом дачном поселке.
         Родились дети, муж перешел в Карповку, перестройка плавно переросла в распад Союза и создание какой-то новой России. Дочь подросла, и Усовой пора было выходить на службу, да их контора тихо отошла в мир иной. Супруг получал немного, и оставаться домашней хозяйкой как-то не хотелось. Но куда идти, и что где искать? В конце девяностых с работой вообще было плохо, да еще вьетнамцы на каждом шагу, берутся за все подряд. И решила Белла Антоновна попытать счастья в столице. У двоюродной тетки в квартире на Шаболовке была свободная комната, там она и осела на время. Ничего умственного найти не удалось и здесь, посему Белла, с детства водившая машину и имевшая права, решила обучиться троллейбусному мастерству. Но оно оказалось весьма сложным, особенно в огромном городе с вечными пробками и происшествиями. Пришлось удовлетвориться трамваем. Учеба прошло успешно, и вскоре наша героиня устроилась работать в Октябрьское депо, недалеко от Птичьего рынка. Его тогда как раз переводили в Капотню на Верхние Поля, поближе к МКАДу.
         Ездить на работу было не очень близко, но терпимо. Часто приходилось принимать новые уральские трамваи, что на платформах прибывали с окружной железной дороги, и развозить по городу. Перегоняли в основном ночью, да и вести пустую машину всегда проще, так что это дело Усовой нравилось. Постепенно ее мастерство росло, и Белла с каждым днем ездила все увереннее и спокойнее. Незаметно настало лето, москвичи разбрелись по дачам и отпускам, и улицы стали свободнее. Только погода, влажная и душная, не давала жить спокойно.
         В августе стало прохладней, и хотя дожди не отступали, стало полегче. Все же раз в пятницу, после тяжелого рейса, она приехала на поворотную петлю вся взмокшая. К счастью, время шло к обеду, и до конца смены остались две ездки. Белла расслабилась и временами клевала носом, благо улица была пустынна. Из переулка вылезла иномарка спортивного вида, и переехав пути, задержалась, пропуская огромную фуру. Усова при-тормозила, скорее на всякий случай. Тут грузовик вильнул, и легковушка вдруг рванула назад. Электрические тормоза не спасли – сцепка трамвая влетела в бампер, изрядно покорежив корму иномарки. Фура за это время скрылась, да и вина ее водителя была спорной. Началось разбирательство.
          Водитель легковушки показался Белле спокойным и интеллигентным, но скоро она поняла, что все не так просто. Он и в суд звонил каким-то друзьям, и в прокуратуру, и в городское ГАИ, якобы тестю – генералу. Конечно, большинство его угроз звучало неправдоподобно, но все же… Через полчаса Антоновне хотелось бросить свой трамвай и бежать куда попало, лишь бы подальше.
         А почему и нет? Все ценное у нее с собой, у тетки смена белья, какие-то старые шмотки и прочая чушь. Все это можно и потом забрать. На работе и вовсе нет ничего, даже трудовая с собой – когда она оформлялась, в кадрах шел ремонт, меняли шкафы и сейфы, так что книжку и положить было некуда. А запись об увольнении можно и потом сделать, если придется. А так за свой счет отгуляем… И Белла после тяжких раздумий решила смыться. Даже не зайдя в депо (вечером, мол, звякну), переулками выбежала на параллельную улицу, добралась до метро и на вокзал. Как раз в три с хвостиком отправ-лялась малоярославская электричка. Пока брала билет, все чего-то боялась, а стоять у кассы пришлось долго – лето все же, дачный сезон.
        Зато когда села в поезд, не прошло и минуты, как он тронулся. Пассажиры немного походили из вагона в вагон, какие-то люди искали попутчиков, соседи через проход слег-ка побранились из-за мест, сумок и рюкзаков. А так все было тихо. Белла расслабилась и мертвецки заснула почти на час. Очнулась уже в Рассудово. Пожалела, что не позвонила тетке, но потом решила, что так безопаснее. Поговорить и из дома можно. А за окном уже мельтешили родные места.
        Странно все же устроен человек. Усова не была у родителей лет восемь, но чем бли-же подъезжала к Наре, тем ровнее становилось в душе. Вот Ожиговские ельники, когда-то  родители сюда любили осенью за груздями и чернушками ездить. Попрыгав на стрелках, проехали Бекасовские развилки, замелькали сосняки за Зосимой, разгрузочные площадки, бараки и склады вдоль полотна. Вокзал, город, высотки, старый храм вдалеке. Вот электричка уже за рекой, набирает высоту потихоньку, крутой петлей огибая холмы. Промелькнули неказистые кирпичные дома со следами осколков и пуль на стенах еще с Отечественной войны. Показались фабричные трубы, котельная на склоне и пешеходный мостик над выемкой.
        Когда проехали новостройки у пруда, и город скрылся за лесом, она вздохнула свободно. Полчаса до Обнинска. Черт с ними с трамваями, пойду в «Тайфун» лаборан-ткой. Там в погодном отделе есть место. Или к спектральщикам, они приборы делают для геологоразведки и получают неплохо. Как ни крути, а дома все же спокойней.
    
                Эшелон концентрата
        Много в огромной Сибири заводов и фабрик, рудников и пристаней, гостиниц и магазинов, и изрядная часть их касается нашего рассказа. Не напрямую, правда, а боком – владела ими Изольда Александровна Бабакина, чья фантазия и породила на свет всю эту заваруху. Формально, конечно, ей и трети того не принадлежало, что-то «записано» на детей да на иных родственников, что-то раскидано по разным компаниям, одна другой мельче. Но народ шибко не обманешь, и многие знали, что за дамочка такая сидит в скромном офисе на улице Сурикова в краевом центре.
        Контора и впрямь размерами не выделялась, да и все здание было невелико. Раз, обманутый внешностью, даже забрел в него бомжеватый гражданин, изображавший то ли дьячка, то ли монаха, собиравшего деньги на построение церквей в Тункинской степи.  Ну, ему в предбаннике охрана все быстро объяснила, культурно так и негромко. Но вылетел он чуть не бегом и со страху родную маму забыл, не то что Тункинскую степь.
        В Сибирь Изольда попала поздно, уже после техникума. Родилась она на Брянщине, под Трубчевском, в большом селе Ольшанка. В семье уже было двое детей, но младшая, как часто бывает, оказалась самой неугомонной и резвой. То на танцы в чужую деревню сбежит, то какой – нибудь обмен устроит, а то решит на «козле» покататься. Раз, поругавшись с соседкой, увела у нее козу, которую два дня найти не могли. Разозлившись, отец Бабакину – младшую хотел выдрать примерно, но она спряталась за печкой и сутки не выходила, пока народ не остыл.
       Училась Изольда хорошо, и после техникума попала в одно из лучших Сибирских стройуправлений, возводивших для минцветмета заводы, карьеры, причалы и ремонтные базы. Двигалась по службе, окончила заочно институт, а с перестройкой начала слегка заниматься коммерцией. Потом все больше, многое правда не получалось, но барышня была упорная, и постепенно дело ее крепло и ширилось.
        Когда заварилась вся эта каша, Бабакиной было под пятьдесят, но энергии ничуть не убавилось, да и выглядела она неплохо – стройная, длинноногая, пышногрудая. Не зря, видно, на природе росла. Правда, «Нос островат, глаза не очень, да между бюстом и попой где-нибудь талию бы пристроить», как отметил однажды некий поклонник. Но увы, чего нет, того нет. С мужем она разошлась, еще когда сыну было пятнадцать, ухажеров с тех пор было много, но как-то ничего серьезного не вышло. Да ее это особо и не огорчало - что выйдет, то и будет, а нет - и так проживем. «Коли совсем прижмет, и нанять можно» - так она однажды оценила ситуацию на какой-то пьянке.
         Вечеринки и возлияния Изольда, кстати, любила, и в ее офисе не один праздник не проходил без отмечания. Будучи дамой общительной, она охотно тусовалась с «народом», а за стаканом вина и подавно. Однако, лишнего себе не позволяла, и болтала хоть и много, но ни о чем. Эта доступность и внешняя простота не раз подводили ее конкурентов, о чем хорошо знали более искушенные граждане. «Так дура дурой, а глазами похлопает – и нет комбината. Не вообще, а у бывших хозяев». Сумбурная мысль, но в общем верная.
         Шушукались, правда, что видели ее как-то пару раз нетвердо стоящей на ногах, и вроде бы говорившей не очень внятно, но сплетни и слухи очень уж были смутны. А  желающих все это проверить и уточнить как-то не наблюдалось. Да если что-то и было, на «делах фирмы» эти шалости никак не отражались.
        В Бабакинском хозяйстве было два алюминиевых завода, не очень крупных, но вполне исправно работавших. Изольде этот бизнес нравился, и она не раз пыталась его расширить, да все как-то неудачно. Честно говоря, это никого не удивляло – в Сибири дюраль на каждом углу плавят и конкурентов тьма. Но хозяйку почему-то особенно раздражал титано – магниевый комбинат в далеком Горнокаменске, аж за Байкалом.  Она в студенческие годы работала в стройуправлении будущего завода, видела все сложности капризного многостадийного производства и никак не могла поверить, что такой монстр может работать, да еще и с прибылью.
        «Раньше вояки денег не считали, ясный перец – не раз она ругалась среди своих – а теперь?! Кому этот титан нужен, зачем? Алюминий дешевле, легче и прочнее. Подкупили, небось, сволочи, всех генералов, или субсидий наворовали, а народ страдает!». Себя, особенно в подпитии, она охотно причисляла к народу, страдающему от Горнокаменских магнатов. А тут еще один случай подлил масла в огонь.
        Титано – магниевый выиграл тендер на какие-то космические дела и работал с утра до ночи. Своего сырья не хватало, и они заказали на Урале, на знакомом руднике, более шести тыщ тонн концентрата – огромный эшелон, на неделю работы. Как раз доделать заказ и оставить небольшую заначку. Когда наша фабрикантша случайно узнала все это, сперва разворчалась, а потом задумалась – нельзя ли в такой кутерьме насолить недругам? Например, заказать похожий состав для своего предприятия (чем западнее оно будет, тем лучше), и послать навстречу концентрату. По дороге оба поезда встретятся, и можно будет их подменить. Пока разберутся, пока найдут потерю, пока доставят на место – пару недель как не бывало! А это срыв сроков, неустойка и подмоченная репутация.
        Дело, конечно, скользкое и опасное, но если хорошенько все продумать, вполне сойдет за обычное разгильдяйство. Правда, исполнителей попрут с работы, придется им хорошо заплатить. Впрочем, на железке квалифицированных рабочих всегда нехватает, вернут через пару месяцев. Подобрать идентичный эшелон и рассчитать встречу очень сложно, но реально. И хорошенько все обдумав, Изольда решила рискнуть. Выбрала надежных людей, и под благовидным предлогом созвала военный совет.
        Посвященных было немного: Юрий Сергеевич – личный референт Изольды; затем начальник транспортного цеха одного из Бабакинских заводов - он хорошо знал местность вдоль Транссиба и ее обитателей, так как был заядлым и разносторонним охотником. Имел три ружья, среди них и весьма ценное – Зауэровский тройник с мощным нарезным стволом 9,3;74R. Патроны, кстати, были дорогие и редкие, но не с трехлинейкой же на сибирских лосей и медведей ходить – если и убьешь, то не остановишь, а что задрал тебя  из последних сил смертельно раненный зверь - утешение слабое. Вот только гладкие стволы у «немца» слабоваты, 16 калибра, потому наш герой и не расставался со старыми, но надежными ИЖ – 54 и 12. Тем более, что вертикалка была с двумя парами стволов, почти универсальное оружие.
         Еще в деле участвовали: престарелый, но весьма расторопный, говорливый и хлебосольный плановик (за глаза его все звали Папаша), его зам Михаил, молодой, но очень неглупый человек и директор Уральского металлургического Иван Витольдович Ахов, благо его завод был дальше всех от района будущей драмы. Когда все собрались, наконец, в главном офисе (контакты  предполагались только личные, никакой связи не доверяли), решили уточнить план кампании.
         Поначалу многие усомнились в предложенном варианте и начали предлагать свои идеи. Но вскоре убедились, что проникнуть на рудник нереально, на комбинат тем более. А если уж что-то нахимичить в дороге, то проект начальницы был наилучшим. Постепенно все с этим согласились и стали обсуждать детали, в первую очередь место диверсии. Хотелось поменять маршруты как можно западнее, подальше от станции назначения. Ведь чем больше он после подмены проедет в новом качестве, тем труднее докопаться до истины, да и времени спрятать настоящий эшелон больше. Но на первой перецепке это опасно, да и на второй тоже. Тем более, там поселок совсем маленький, все на виду. Значит, третья.
        «Третьим» был большой город Чапинск, с населением почти на полтораста тыщ. Оживленный железнодорожный узел, от него отходили ветки на север, к Среднетунгузску на Великой реке, и на юг – в степи Алассии, к алюминиевому заводу и электростанциям на Великой, в ущельях Западного Дархана. Кстати, завод в Дарханогорске принадлежал Бабакиной, а недалеко от Чапинска, в Синегорье на реке Тея-Анхар, работал нефелиновый рудник, снабжавший завод бокситами. Так что свои люди были под боком, что, конечно, дело упрощало.
        Усложняло же его то, что на восток от Чапинска дорога питалась переменным током, а к западу – постоянным, по более древней системе. А поперечная линия, как не шибко нагруженная, ездила на тепловозах. Посему перецепка была сложной и долгой, да и народу на ней толкалось больше чем надо. Но тут уж ничего не попишешь. Придется план разработать поточнее, и исполнять весьма тщательно. Хорошо хоть основная станция узла была на окраине города, рядом с большой пристанью, среди частной застройки. Река Аглым выше Чапинска делала огромную петлю, огибая крутой и лесистый хребет Ирга, там левый берег везде был низким и сильно распаханным, а на живописных отрогах ютились дачи, лагеря и дома отдыха. В общем, как и везде на юге Сибири – здоровый климат, лесостепь на равнине и кедрачи в горах, солнечная сухая зима и жаркое лето, высокие плотины на реках и огромные отвалы золы у электростанций, работавших на буром угле.
       И вот закипела работа. Подбирали людей, готовили, инструктировали, закупали нужные вещи, подбирали знакомства и «наводили мосты». Работы было по горло, и на каждом шагу возникали неожиданности. Очень трудно оказалось найти заменитель концентрата – ведь он был сине – черным, тяжелым и твердым камнем, размолотым до кондиции крупного песка. В окрестностях Чапинска ничего не нашли, полезли дальше. Наконец, как-то под вечер, к Бабакиной ввалился возбужденный начальник транспортного цеха Дарханогорского завода. Он поведал, что недалеко в горах, у поселка Вершина Маи, в отвалах местного рудника, нашел классную вещь.
       Там добывали железную руду для заводов Кузбасса, но изрядная ее часть содержала вредные примеси, от которых застывали шлаки, а чугун растрескивался. Вот эту дрянь, да еще и размолотую до нужных размеров, и ссыпали в отвалы. Из-за обилия железа она была даже тяжелее концентрата, правда немного мягче, но заметить это было нелегко. Вот только часть отвала была буро – рыжей, но ее можно было пустить на дно, а верх вагонов оформить как надо. А большой процент железа оправдывал и цель закупок – как сырье для уральского сталеплавильного, где давно хотели избавиться от дорогого казахского импорта. По собранным сведениям, вредные примеси вполне можно было отделить, правда, дело это хлопотное и дороговатое. Кузнецким заводам хватало и хорошей руды, им возиться со всякой фигней пока ни к спеху. Ну а нам не до жиру, сырье почти дармовое, и попытать счастья сам бог велел.
         Изольда проект одобрила сразу, даже велела поторопиться. Сделку оформили быстро, пригнали технику и жилые вагончики, подготовили «плацдарм». И вот началась погрузка вагонов. Дело тоже оказалось тонкое, грузить ведь надо было не абы как, а максимально похоже на «оригинал». Да еще и проблем по горло – то экскаваторы ломаются, то пустые вагоны не подают, а то хотят увезти нагруженные и подцепить к чужому поезду. Так, мол, быстрее и дешевле будет. Приходилось объяснять, что завод – не базар или кузница, поставки должны идти по графику и в определенном объеме, а иначе склад не справится, будут сплошные убытки. Разумней  послать один большой маршрут, путейцам переплатим, зато у себя куда больше выгадаем. Ублажали начальство, поили недовольных, лечили грипповавшего машиниста и подгоняли гастарбайтеров. А однажды запчасти пришлось перебрасывать аж на вертолете. Но, в конце концов, все вышло отлично.
        К тому времени на станции был полный порядок, вражеский эшелон уже шел на восток, оставалось только рассчитать время встречи. Тут пришлось попотеть, ибо линия от Вершины Маи была изрядно загружена, поезда неожиданно загоняли в отстойники, и также резко перемещали порой черти куда. Но вот, наконец, вагоны с железняком уже в Чапинске. Попрыгав по стрелкам, эшелон встал на нужный путь, за полчаса до прибытия с запада своего двойника. Смена локомотивов проходила около трех ночи, что было очень кстати, так как некие различия все же остались и днем их могли заметить. К хвосту поезда сразу подогнали мощный ВЛ-80, которому по графику предстояло везти концентрат на восток. Локомотив, доставивший отвалы, сразу отправили в депо, благо он давно требовал мелкого ремонта. А с запада уже стояла свежая «десятка», готовая тащить настоящий титан с глаз долой на Урал.
         А он пока и не думал появляться. Опоздал, зараза, и пришлось пропускать Улан - Баторский скорый, из Москвы. Прошло еще минут двадцать, и вот, наконец-то, скрипя и замедляя ход, вагоны с крупой чернильного цвета втащились на свой путь. Электровоз отцепили, отправили на смазку, как положено. С другой стороны подошла застоявшаяся «десятка», и так как на запад колея была свободна, концентрат двинулся в обратный путь. На восток вслед за скорым ушла электричка, а потом загорелся зеленый и для наших друзей. И вот бурда из Майских отвалов поехала на титано - магниевый комбинат.
         Участники действа так измаялись, что даже порадоваться успеху у них не было сил. Первые сутки дрыхли как сурки, потом изрядно выпили за победу, и опять в койку. Наконец, «концентрат» доставили по адресу. Настоящий эшелон уже сутки стоял за оградой Уральского завода, но Бабакина велела его пока не разгружать. Вдруг все прояснится сразу, тогда спокойней вернуть, оплатив «железке» все расходы и не требуя ничего взамен. Все равно десять дней выиграли при любом раскладе, лучше и не придумаешь. Но конкуренты молчали, и дней через пять начали разгрузку. К счастью, в концентрате оказалось почти треть железа, и кое-как он пошел в дело. Народ, правда, ругался страшно – вот дура – баба, такое говно купила! Начальству решительно заявили, что работать с этим дерьмом невозможно, кузбасские металлурги абсолютно правы. Так что надо искать руду в иных местах. Хорошо хоть, никто ничего не заподозрил.
         А «враги» вели себя очень странно. Было известно, что они нажгли кучу лишней энергии, срочно закупали внеплановый кокс за бешеные деньги и работали в три смены. Но никаких претензий, ни поставщикам, ни железной дороге. Титана плавили меньше чем обычно, но вроде бы сроки сильно не нарушали. Все терялись в догадках, пока на одной тусовке Папаша случайно не оказался возле главного технолога ТМК и его зама. Они его в толпе не заметили и продолжали что-то горячо обсуждать.
- Ужасная дрянь, Николай Иванович, просто даже не верится. Полно железа, а двуокиси четверть от силы. Будто помойку раскопали!
- Да, странно, никогда на них жалоб не было ни у нас, ни у других. А все проверили?
- Да сто раз, и в Иркутск отдавали, и в SDS, и в «Красноярскгеолсъемку», и еще куда-то, уж не помню. Все сходится. Официальные протоколы получили, хоть в суд подавай.
- Ну, теперь уж неактуально, как – нибудь справимся, да и объемы смешные. Но на будущее  - учтем. Больше веры им никакой!
           Разговор продолжался, но Папаша уже все понял. Закруглив дела, он через пару часов покинул сборище, благо было оно неинтересным и мелким, и вечером, на срочном совещании, уже докладывал о своем открытии. Когда он закончил, все долго молчали, как побитые псы. Наконец, начальница повернулась к своему референту:
- А все же этот титан из отвалов им, Сергеич, поди обошелся дороже обычного?
- Минимум в два раза, Изольда Александровна. И заплатили им не полностью, ведь в срок они не уложились. Правда, совсем чуть – чуть.
- А мы на эту фигню много угрохали? Больше них?
- Да что вы, гораздо меньше! Вот доменщиков жалко, столько они с этой дрянью маялись, и все зазря.
- Ну не совсем зря, Юрий Сергеич, – вдруг вмешался директор сталеплавильного – наши ребята тут поработали, и выяснили, что в Майских отвалах вредная примесь – как раз двуокись титана, которой в концентрате полно. Так что нам этого говна даром не надо.
- Ну, с паршивой овцы… - и Изольда от души расхохоталась на весь зал – только вам все равно придется руду где-то искать, тут мы ничего не добились.
- Да нет, господа, не придется – все с удивлением оглянулись на Папашиного зама, который вел переговоры на станции – я тут в Чапинске поговорил с одним машинистом -  бывший геолог, много в наших краях работал. Так вот он рассказал, что в Солонгойском кряже, между Аглымом и Великой, есть такая речка – Серая Метель. А в ее верховьях, прямо под дерном, они обнаружили отличную руду. Чистый магнетит, две трети железа и серы почти нет. Фосфора много, но он при переделе легко в шлак уходит, еще и на удобрениях разживемся. По самым скромным прикидкам лет на сорок хватит.
        Тут неторопливое повествование было прервано градом вопросов:
- Да врет, небось, твой машинист, как его проверить?
- А отчеты какие – нибудь по той работе остались?
- А почему никто еще эту благодать не раскопал?
- Может быть, там тоже всякой дряни полно, вроде того титана? Потом все волосы на себе вырвем.
- Во – во, я где-то слышал, что на этой Метели каких-то редких металлов полно. Они нам все домны засрут!
         Тихо! – Бабакина треснула степлером по пустой чернильнице, и овладев вниманием, продолжала – смешай господи наше с вашим! Давайте хоть одно дело закончим. - Все молчали. - В общем, сочтем за ничью, ничего не потеряли, и слава богу. Но уж в другой раз проверяйте досконально, что за дрянь берете. Анализ что ли какой проведите. Теперь второй пункт – она повернулась к заму – ты, Миша, вопросы из зала запомнил? Ну вот и отвечай.
       - Отвечу по всем пунктам. Официальный отчет по геологоразведке есть, и очень подробный, мы его позавчера купили. Сейчас это можно вполне законно сделать. Они, по-моему, забыли себе копию оставить, но это не наши проблемы. Так даже лучше, шуму меньше будет. Качество руды отменное, ну, конечно, в советское время брали высшие цифры, но я на четверть все показатели убавил. И все равно хорошо. Титана там полтора процента от силы, тяжелых металлов в сумме не больше. А рядом действительно есть залежи апатитов, там всякой дряни полно. Только это верховья другой реки, хотя название похожее – Синяя Метель. На равнине они сливаются, там просто Метель течет, вот кто-то из начальства видать и спутал. У тех же геологов.
         Я почему так уверен – сперва этот отчет был ДСП, решили что там все в одной куче. Ну а редкие металлы разглашать было нельзя. Потом разобрались, секретность сняли, но только в начале девяностых. Про геологию уже все забыли, надолго и всерьез. Вот потому про эту Серую Метель никто ничего и не знает, нам можно сказать, повезло. Вроде все?
        - Ага, у матросов нет вопросов – нервно хохотнул Сергеич – но если все так здорово, надо с заявкой поспешить. И так уж везет, как дуракам.
       - Ну, так или как… - задумчиво изрекла Изольда, и, тряхнув головой, продолжила – Михаил молодец, слов нет! Но – Иван Витольдыч, как лицо заинтересованное и бывший геолог, пожалуйста, проверь, что сможешь. И если все путем – завтра с утра заявка должна лежать в Комитете. И все подготовить, чтоб ее там не мурыжили. Понятно?! И она обвела помощников весьма долгим и колючим взглядом.
         Назавтра, около трех часов дня, Земельный комитет заявку утвердил.

             Серый квадрат
          (часть этого текста утеряна, но основной смысл понять можно)
       Если забежать вперед, то наверное есть смысл начать с диалога, который сразу многое прояснит. А впрочем, основное и так ясно, по названию. Четверо граждан что-то не поделили в жизни, или что-то не так сложилось, или кто-то друг другу помешал, напортил «и ваще» сделал не так. И пересекались между собой долго и предметно, иначе и смысла не было бы про то писать. Хотя сие зависит от оценки и вкуса, а они у всех разные. Да и диалог тот был не последний, и лучше начать не с него.
       Некая барышня, с хорошим голосом и музыкально образованная, любила петь в дру-жеских компаниях, на рабочих вечеринках и домашних застольях. В основном бардов, или что-то старое, общепривычное, порой сочиняла сама, но не очень удачно. Постепенно ее способности узнал весь город, стали приглашать на юбилеи, корпоративы и свадьбы. Пла-тили не много и порой не вовремя, но лишний доход всегда приятен, особливо за любимое дело. Да и выступала она чаще всего по вечерам и субботам, не в ущерб службе. Только вот репертуар прогрессировал медленно, старые песни приелись, а свои сочинялись плохо. Слушатели пока были довольны, со временем довелось выступать по радио, нес-колько раз ездила в соседние города и области. Но наша героиня, будучи человеком само-критичным и объективным, понимала, что для дальнейших успехов надо что-то менять, если уж всерьез заниматься «эстрадой».
      Тем более, что на работе был застой, компания не развивалась, зарплату прибавляли мало и редко, а «карьерный рост» не предвиделся вовсе. Годы перевалили за 35, с мужем они после 14 лет не очень счастливого брака окончательно разошлись. Сын рос спокой-ным и смышленым, особых хлопот с ним не было, и как-то очень не хотелось уходить в домохозяйки. Почти полтора года ушло на мучительные поиски, но ничего путного не сочинялось, любимая классика не озвучивалась, а к другой не лежала душа. Современни-ки тоже не радовали, все достойное и не заезженное конкурентами было уже использо-вано. Хорошо хоть, за это время научилась хорошо сочинять музыку, в основном правда, по готовым образцам. Кое-что она умела и ранее, но очень слабо и нетвердо. Пару раз ездила на Урал, народ принял новые вещи неплохо, но без восторга. Дома, правда, она уже считалась лучшей певицей города, но это особо не радовало – просто другие были еще хуже. А что будет лет через пять – шесть?
     Где-то в конце сентября, уже ранние заморозки начались, пригласили ее в небольшой уютный город недалеко от краевого центра. Там была огромная электростанция, несколь-ко небольших фабрик, музей с памятником первопроходцам и институт работников лесной и деревообрабатывающей промышленности. Вот его-то сотрудники и позвали знакомую миловидную вокалистку – выступить на полувековом юбилее города. Планиро-вались экскурсии по живописным горам и скалам окрест городка, какие-то интересные встречи, и несмотря на совсем символический гонорар, предложение было принято. Да и просто хотелось развеяться. И вот 15 часов плацкартного вагона позади, пересадка в при-городную электричку, и через час она уже в маленьком номере единственной гостиницы города. А вечером начались скромные торжества.
      Все шло хорошо, но на второй день на нее обратил внимание редактор краевой газеты, и весьма настойчиво. Сперва сие просто веселило – он был старше лет на восемь, приятной внешности и хорошего характера, но не более. Но как-то случайно выяснилось, что мужик пишет стихи, и как оказалось, очень неплохие. Она пришла в восторг, тем более, что многое само просилось на музыку. Автор не возражал, но поначалу просил ограничиться парой – тройкой текстов – вдруг публике не понравится? Наша дама спорила, доказывала, что знает вкусы своих слушателей, но безуспешно. Торжества кон-чились, они разъехались, обменявшись телефонами, в каком-то возбужденном состоянии, и не очень довольные друг другом.
     Музыка к новым песням сочинилась быстро, приняли их на ура, хотелось развить успех и двигаться далее. Но ей с трудом удалось выклянчить еще пяток стихов, через полгода еще четыре. Автор ворчал, что сперва надо бы их опубликовать, но издатели не находи-лись, а время шло. Обновленный репертуар поднял доходы и популярность, но постепен-но этот процесс затих. Она злилась на незадачливого ухажера, и порой по неделе не отвечала на звонки, избегала выступать в крайцентре и однажды даже уклонилась от встречи, когда редактор по делам службы приехал в соседний город. Озвученные тексты, как бы неприкаянные, расползались по стране, теряя новизну, а издать нормальную книгу все никак не удавалось. Шли месяцы и наша героиня уже отчаялась что-то понять, но тут нечаянный случай многое прояснил.
      В краевой центр приехала на гастроли рок – группа из-под Ставрополя. Четыре музыканта – гитарист, барабанщик, трубач и аккордеон – и певица, молодая, но очень способная и энергичная. Сама писала тексты, простенькие, правда, и не всегда удачные, сама подбирала музыку, охотно пела классику, но только русскоязычную. За ней закре-пилось прозвище латышка, ибо родители жили в Даугавпилсе, но смылись оттуда в начале перестройки. На самом же деле было в ее облике что-то восточное – узкие глаза, малень-кий нос, длинные черные косы. Она закончила педвуз по классу музыки и любила повто-рять шутя, что если сценическая карьера не сложится, то всегда можно пойти в какую-нибудь местную консерваторию, студентов учить. Имела двоих детей, а гитарист был ее мужем. Жить со столь энергичной и самостоятельной дамой было нелегко, но он стойко переносил все превратности судьбы. И вот теперь сия группа, называвшаяся весьма вычурно – Гнездо президента, решила освоить отдаленные места.
     Наш редактор, как оказалось, немного знал гастролеров – когда-то, лет двенадцать назад, он работал в Новороссийске, куда «гнездовики» не раз приезжали с концертами. И все эти годы он пытался убедить латышку включить в репертуар несколько его песен. Но та, обладая хорошим вкусом, почему-то не жаловала нашего героя, хотя ей предлагались стоящие вещи. Может из самолюбия – трудно ведь признать, что мелкий редактор где-то у черта на рогах пишет лучше ее, а может не нравились темы, стиль или что-то еще. А тут, проведя пару дней в чужом городе, она вдруг обратила внимание на самого автора. Он отнесся к тому благосклонно, хотя ни возрастом, ни темпераментом, ни складом ума и образом жизни совершенно латышке не подходил. Надеялся, наверное, таким путем про-толкнуть свои творения в большой свет. И вроде бы не ошибся – та, наконец, исполнила одну короткую песенку, потом еще пару. Успех был, но скромный, видно те вещи и впрямь не вписывались в стиль группы. А потом наша героиня, возмущенная преда-тельством, устроила автору скандал, и все пошло наперекосяк. А тот постепенно вошел во вкус, с латышкой он чувствовал себя молодым и востребованным, и снисходительное увлечение как-то незаметно перешло в искреннее чувство, а потом и вовсе …
…Новый друг был умен и образован, отлично водил машину и часто даже в дальние командировки ездил на казенном микроавтобусе. Отличался прекрасным характером и от-носился к ней с искренним обожанием. Он возглавлял филиал маленькой тюменской фирмы в небольшом городке, всего в трехстах верстах от ее дома, и они встречались часто и регулярно. Она уже радовалась будущему и злорадно мечтала, как отвергнутый рано или поздно редактор приедет, или напишет покаянное письмо, но получит презрительный отказ.
      Вот только друг, коренной питерец, в детстве много живший под Псковом, в деревне у родственников, никак не мог привыкнуть к жаркому лету и морозным, солнечно – прозрачным зимам, да и край этот был для него глухим захолустьем. А она боялась новых мест с незнакомой публикой, и Европейская Россия казалась ей маленькой, тесной и шум-ной, где города и поселки лепятся друг к другу на голой равнине. Борьба амбиций шла долго, и кончилось тем, что друга за постоянные отлучки вежливо попросили с работы. Он с горя устроился дальнобойщиком, выбрав базой псковскую деревушку, и утешал ее, что теперь-то сможет приезжать еще чаще, просто по долгу службы. Но их фирма в основном возила грузы из Польши в западные российские области, да и проселки вокруг Транссиба при тех расстояниях не могли конкурировать с железкой.
       Встречи теперь были редкими, она, подавив гордость, ездила на Псковщину, много общалась с его приветливыми и хлебосольными родственниками. Но навечно осесть в тех краях… это было глупо и недостойно. Друг пытался ее переубедить, проявлял чудеса кра-сноречия, потом, после долгих споров, вроде бы сам согласился переселяться на Восток. Но только не сейчас, а попозже, а пока просил чуток обождать. Это ведь серьезное дело, надо все обдумать, подготовить и обсудить. И как-то решить дело с родственниками, они ведь тут одни останутся. Говорилось всё разумно и верно, но время шло, а дело не двига-лось. А потом, во второй приезд, смущенные родичи поведали ей ужасную новость.
      Однажды поздно вечером, в Белоруссии, на старой Варшавке между Пропойском и Кричевым, когда он ужинал в придорожном кафе, в машину залезли бестолковые подрост-ки. Их быстро спугнули, и унесли они лишь ненужную, но обязательную мелочь – огнету-шитель и аптечку. В магазине на заправке их не было, и пришлось ехать в Краснополье, большой тихий поселок на речке Турья. Там он задержался на трое суток, ибо местная милиция, проявив ненужную прыть, занялась поисками, и пришлось блюсти все формаль-ности. … Работала в ЖКХ начальницей службы или отдела, а жила в центре, на улице Пушкина, в большом уютном доме. Несмотря на преклонный возраст, была стройна, привлекательна и очень сговорчива. Ну, а остальное и так ясно.
      На четвертый день, когда у родственников иссякли сочувственные слова, сидеть в избе стало невмоготу. И ехать домой не хотелось, ее же полгорода знает. А потом весть дойдет до крайцентра… Машинально петляя по лесистым холмам, она вышла к небольшому монастырю на берегу быстрой холодной реки. Вид был красив, а крутые холмы с огром-ными соснами, известковые скалы у речки и острые камни порогов напоминали родину. А вокруг монастыря кто-то насадил кедров и лиственниц – ей вспомнилось детство, дацан в Тункинской степи, белые кручи гольцов и бесподобная вода Аршана…
     Рядом с монастырем была деревушка, скорее даже хутор с десятком изб. Большая их часть выглядела необитаемыми, но вполне жилыми на вид. Никаких следов закона и власти не нашлось, но небритый селянин посоветовал зайти в монастырь, к матушке. Она у нас одна надежда и опора, все знает и умеет. И она пошла на прием к настоятельнице. Та была свободна, и через пару минут приняла нежданную гостью.
    - Матушка, я бы поселилась возле вашего монастыря, если можно. Наверное, на хуторе есть пустующие дома, и их можно купить или обменять? Да, конечно, вот скажем в середине улицы, если вы заметили, один дом стоит как бы в огородах, почти у нашей ограды. Очень добротная изба, и просят недорого. Она помолчала, и пристально поглядев на посетительницу, продолжила – я вижу, у вас что-то случилось, большое горе, вы хотите уйти от прошлого и забыть его. Обратитесь к Богу, и он не оставит вас. У нас есть послушница, у нее дети погибли в пожаре, она хотела наложить на себя руки, а другая не могла забыть ушедшего мужа, чуть не лишилась ума. Все мы поддержим вас, а помогая другим, и вы быстрее забудете свою боль. Она объяснила матушке, что всю жизнь была равнодушна к вере, не чувствует Бога и не готова к встрече с ним. Может быть потом, со временем… А пока хотелось бы жить рядом с обителью и помогать ее насельникам по мере сил. На том и порешили.
      Домик был маленький и тесный, но уютный, теплый, надо было лишь сменить крышу и починить крыльцо. Через пару месяцев она переехала на Псковщину и зажила простой и тихой жизнью «монастырской крестьянки». Много работала, ходила на службу, часто беседовала с настоятельницей. Но боль не проходила, превращаясь с годами в тупое отчаяние. Редактор через пару лет начал слать ей покаянные письма, не очень ясные, но видно там тоже все было непросто. И не только у него. Она не отвечала, и все чаще заду-мывалась о смысле такого существования. Но где-то там, на Большой земле, все менялось постепенно, и однажды странное событие помогло ей справиться со своим горем. …
   …Сперва все было неплохо, но потом появились опасные симптомы. Он держался, почти не пил и бросил курить, но и это не помогло. В группе начался разлад, музыканты шушукались, что вот, мол, загибается парень из-за этой шлюхи. Потом были еще две операции, вторую, по словам самих врачей, устроили уже для очистки совести. Последние месяцы Гитарист прожил на родине деда, недалеко от Никольска, на окраине большого села у слияния Шорженьги и Юга. Там его и похоронили.
      Жена постоянно приезжала к нему на Вологодчину, но больной отлеживался в избе, говорил мало и старался поскорее закруглить встречи. Только в последний раз он вышел во двор и часа полтора они сидели на грубой скамье. Не обращая внимания на мелкий дождик и снующих кругом родственников, говорили долго и откровенно. Была поздняя осень, темные тучи и промозглая сырость окрест, река несла старые доски, коряги, смытые дождями и ветром кусты. Гитарист посмотрел на широкую пойму, на темные ельники за рекой, где в детстве собирал с дедом ранние рыжики, и усмехнувшись заметил, что весной помирать было бы куда хуже. Не мучь себя – сказал он ей – ты ни в чем не повинна. Я был ниже тебя, ты искала достойного… и не нашла. И нет тут ничьей вины. И вновь усмехнувшись, вдруг добавил – самая желанная девушка – легкая смерть. Они еще просидели молча минут двадцать, но тут хлынул ливень, потом пошел мокрый снег. Сосед по разбитой дороге с трудом довез ее до Никольска. Через три недели его не стало. На похороны собралось много друзей и поклонников, но коллег по группе не было. У  рабо-чей кукушки, на которой они из далекого ставропольского села добирались до узловой станции, напрочь отказал мотовоз. А нормальные поезда давно уже не ходили по старой узкоколейке. Двое суток сидели они вчетвером в холодном бараке, пили молча беслан-скую водку, порой забываясь во сне.      
      Латышка извелась, страдая, во всем винила себя, хотя и другим досталось. Стала очень замкнутой, почти не выступала, месяцами отсиживалась в станице под Тихорецком, где ее тетка с детьми и мужем хозяйствовала на кубанском черноземе. Как-то стала читать рассказы нашего автора и поразилась выразительности и краткости многих вещиц. Собрала все его стихи, долго перечитывала, отобрала неизвестные публике. Сочинила к ним музыку и решила возобновить концерты. Увы, бывшие коллеги уже как-то где-то пристроились, и не хотели ворошить прошлое. Нашла трех студентов, ленивых и не очень толковых, с ними и пришлось выступать. Публика ее помнила, были некие успехи, но даже былых высот достичь не удалось, да и силы были уже не те. Постепенно группа распалась, новую создать не удалось, и она решилась. Приехала в Москву, села на сибирский поезд, и через 60 часов вошла в старый хилый домишко на окраине краевого центра, где жил бывший редактор.
     Здравствуй – удивленно ответил он на ее приветствие – ты ко мне? Да, к тебе. Что мы будем делать? Не знаю – задумчиво протянул он – доживать жизнь… Ты хочешь вместе? Да, и не доживать, а жить! Пиши, я сочиню музыку, буду петь… тут есть хорошие музы-канты, почти без работы, я все узнала. Создадим группу, ничего еще не потеряно. Да, трудно будет, очень, я понимаю! Почти невозможно. Но нельзя же так… если ты можешь меня простить… да, я виновата во всем. Но я была во Пскове, видела ее, вот письмо. Я… мы… в общем, все забыто и прощено. Она будет искренне рада, если у нас получится. Не смейся! Я была у нее два дня, молилась… на коленях стояла, умоляла простить!
      Он долго читал письмо, искоса поглядывая на свою гостью. Она перестала красить волосы, совсем исхудала – только кожа да кости, глубокие морщины на старом не по го-дам лице. Ничего не осталось от той, которую страстно, безумно он любил, терял, потом, ворча и проклиная, пытался забыть. Да, целый роман… жалко описать некому. И это она? Да, она – остались и сила, и воля, и живой острый ум. И она по-прежнему обаятельна, даже симпатична… непонятно чем. Может латышка права, и еще есть надежда? Может он что-то забыл, не понял, не учел ее сил, таланта, страстной воли к жизни?
      Молчание длилось минут двадцать, потом он улыбнулся и покачал головой. Ничего не выйдет, прости. Нет ни сил, ни желания. И потом ты не права, виноват во всем я. Не полез бы к вам, смирился, и все было бы отлично. Ну, нормально. Лучше, чем сейчас, уж это точно. Я не смогу помогать тебе… я вижу Гитариста и ее перед глазами, постоянно… а если рядом будешь еще и ты, я свихнусь, или повешусь. И так уже… почти. Да, вы всё простили друг другу и мне, но я себя простить не могу. Я надеялся, что ты когда-нибудь приедешь, вот – он протянул ей пачку бумаг – ты теперь официально моя наследница. Делай с текстами что хочешь, и если получится я… мы будем искренне рады. Я ведь ей много писал на Псковщину, но лишь на последнее письмо ответ получил. Видно, уже после твоей поездки, я сразу понял – что-то ушло и забылось, изменилось к лучшему, и за нее уже не боялся. Господи, я даже представить себе не могу, как ты там, у нее… Ну все прошло, слава богу. Мы еще услышим тебя, надеюсь.
    Нет, одна я не потяну – медленно, после долгой паузы, ответила она – прощай. Поеду в Смоленск, там есть место в консерватории. И знаешь, давай не будем терзать себя – все же все мы многого добились, и жизнь прошла не зря. Что было, того не вернуть, а чего не смогли – уж теперь и не жалко. Вот мой новый адрес, она его знает, будем переписывать-ся, приезжать к ней в гости порой… и друг к другу тоже. И твои кошмары пройдут… уже завтра, вот увидишь. И ты не прав, моя вина не меньше твоей, но я же смогла ее пере-бороть. И ты сможешь, я знаю… кстати, у этих музыкантов, что я расспрашивала, есть знакомый в мелком издательстве, им корректор нужен. На той же бумажке данные, где мой адрес. Платят мало и работы много, но ничего, справишься. Не сидеть же вечно в этой халупе. Ты проводишь меня на вокзал?
      Купив билет, они долго стояли, обнявшись, на платформе, потом посадка, и наконец, поезд ушел на запад. Он молча смотрел вслед, радуясь и удивляясь мужеству этой хруп-кой женщины, которая, не в силах изменить судьбу, все же спасла и их, и себя от самого  страшного и, казалось бы, неизбежного.

          Воспоминания и размышления.
             О пользе происшествий
         Где же я эту девку видел, - думал Митяй стоя на остановке, - потом вспомнил. В троллейбусе того же маршрута, дней пять назад. Хорошо, живет рядом. Плохо, что знакомится трудно – в тот раз так и не заговорила, и сейчас вся надутая стоит. Подошел тралик, влезли в салон, Митяй опять клеится начал, да все без толку. Решил он отдохнуть – обнял поручень и устроился поудобнее. Даже задремал, но ненадолго. Вдруг рявкнуло над ухом, заскрежетало, и пассажиры полетели вперед. И не просто, а винтом, по спирали. Кто-то в кого-то врезался.
         Митяй испугался сперва, хоть и держался крепко. Но тут его избранница, взвизгнув, уронила пакет и собралась шлепнуться. Он ее подхватил. И пакет, и ушибленную руку. Доковылять до дому помог, позвонил на работу, врача вызвал. Барышня потом плакала, подругам жаловалась – мол, мужа своего она представляла совсем другим. Да, нескладно вышло. А с другой стороны – другой-то, небось, так бы с ней не цацкался. Вот она и успокоилась понемногу, и довольно быстро.
                Чай и кофе
          Сижу в гостях у друга. Время отпускное, летнее. Попили вина, перешли на чай, болтаем о всяких пустяках. К хозяйке пришла сестра с подругой, читают в гостиной самиздатовскую эпопею неизвестно о чем. Через часок сестра к нам пришла, горло промочить. Заварка у вас свежая, крепкая? Ну еще бы! Чай и впрямь был отличный – Нилгири, крупнолистовой индийский. Но дама все же изъян в нем нашла – заварочный чайник остыл малость. Вот в эту кастрюльку, говорит, насыпь две ложки молотого и воды до края, вскипяти, нам хватит. Ладно, пусть жидкий кофе пьют, нам больше чая останется. Сидим дальше, пирог с брусникой едим.
         Минут через сорок прибегает она опять. Хотят еще кофе. Хорошо, ща сварганим. Да нет, отвечает, новый варить не надо, сюда воды долейте и вскипятите. Я удивился, совсем, говорю, фигня получится. Нет, им нормально. И точно, пили эту жижу весь вечер. А чай у нас, видите ли, плохой, им не подходит. Не шибко горячий.
             Парник
       В устье Печоры, где городок Нарьян-Мар приютился, леса совсем мало. Вдоль реки ивняк метра по три, а то и меньше, а где повыше - корявые лиственницы. На городских улицах посадки есть, а так осока, карликовые кусты да грибы среди мха. В распадках гуще, по сопкам пореже.
         И на огородах кроме картошки и репы ничего не растет. И все строят парники, побольше да пошире. Особенно у нас на окраине, в поселке Искателей, где места много. Мы на работу как раз ходили мимо большого, ухоженного огорода. С материалом было плохо и хозяин, напилив лиственничного сухостоя, тесал из него перекладины.
         Возвращаемся вечером со стройки, а он ту же жердину шкурит, что и утром. Я не стерпел, высказался – вот, мол, для себя строит и то спустя рукава. Хозяин услышал, ну иди сюда, говорит. Сам попробуй, коль такой умный. Смотрю топор острый, удобный, насажен прочно. На стволе три сучка рядом приметил, одним замахом можно срезать. Размахнулся, вдарил. Палка прогнулась со звоном, как стальная, и назад. Топор отлетел обухом в лоб, а на жерди зазубрина маленькая осталась, в пол – сучка. Просто царапина. Ого, как крепка, зараза. Такую и впрямь неделю тесать придется. Ну поменьше, возразил хозяин, но долго. Зато стоять такой парник триста лет будет, не меньше. Понял теперь? Ага. Ну иди на базу, иодом протрись, а то всю голову разодрал.
         Расквашенный лоб и впрямь выглядел дико, болел три дня. Наш бригадир даже выдал для дезинфекции и подкрепления сил стакан спирта и банку тушенки «вне плана». Но зажило все быстро, как на собаке, через день уже на работу пошел.
           Про воду
        Ангара впадает в Енисей, а выпадает из Байкала. Волга впадает в Каспийское море. Дождь выпадает из облаков, впадает на землю, на крыши, на прохожих – на все, что плохо лежит. А вот Волга выпадает из болота. Мелкое, грязное болото, не на всякой карте его разглядишь. Несолидно. А Нева из Ладоги выпадает прямо в Финский залив, и ста верст не будет. Но хуже всего с Океаном – столько рек впадает, полноводных и знаменитых, а выпадает одна грязь. На дно. Ежедневно и ежечасно, выпадает уже миллионы лет, кое-где на три версты навалило. Просто ужас какой-то. Как в канализации – чем больше воды, тем больше грязи.
          Про канализацию
       Есть такой анекдот. Плывут два лимона по канализации, весенним утром, и поют – Мы лимоны, мы лимоны, мы лимоны! А волны щебечут, светит Солнце, вокруг тепло и радостно. Выплывают из боковых труб на стрежень огрызки, окурки, ржавые гвозди, кости и ночные горшки, и все поют хором – мы лимоны, мы лимоны, мы лимоны… А из одного проулка выплыла Жопа и тоже поет про лимонов. Шуршит бумага, пробки хлюпают, всем хорошо и приятно. Вдруг одна железяка поворачивается и говорит – слушай, а ты же Жопа, а не лимон! Жопа обиделась и утонула.
         Позвольте, а как же они плыли? Вед жопы тяжелее воды, и горшки, и кости. А про гвозди, гайки и сковородки и говорить нечего. А в том все дело, что в канализации материя все время бродит. Ученые в тех местах даже водород находили, а уж других газов полным – полно. Вот местная публика ими напитывается и плавает в свое удовольствие.
        А как же она тогда утонула, с такими-то поплавками? Просто Жопа, в отличии от иных, умеет все газы выпускать за раз, быстро и резко. А надоест на дне лежать, набухнет и опять поплывет. А другие местные жители так не могут. Так что зря они ее обидели. Остальные-то самые обычные люди, вроде нас с вами.
             Кошачьи мысли
        Так всегда – уйдут на весь день и оставят блокадную норму. А сами за день трех таких, как я, съедят. А скучища то какая, боже мой! Сами вон парами ходят, и котят наплодили бесхвостых и облезлых, а ты терпи. И всего дел то – подняться на два этажа раз в месяц, взять кота у соседа на вечер. Здоровый такой кот, пушистый, важный. Ленивый, правда, очень, но уж это моя забота. Справимся.
         А еще бездельем попрекают. Заведите мышей,  мы только рады будем. В подвале, мол, крыс полно, вот и ловите. Как там ловить, одна грязь и воды по колено. Я же вам не  Pantera aqwaparkus L. Впрочем, у них и в доме грязи полно. Одни подъезды и чердаки чего стоят. А пыль такая, на диван не влезешь.
        Ну вот, пришли со службы. Теперь гляделку врубят, и весь вечер будут на кухне торчать. Обжоры. Мяяуу ааа уууу! Аааааа! Коотааа хооочууууу! Хаачу кооота!
          Про военных
        Генералов живьем видел редко, а адмиралов никогда. Но кое-что сказать можно. Солдаты, те сразу в маршалы норовят попасть. Жезлы на толкучке скупают, золоченые кортики, ордена. И все напрасно. В маршалы попадают только генералы, и то не все. А как генералом стать? Никто толком не знает. Редко какой офицер в генералы пробьется, да и то случайно. А ведь есть надежные методы. Итак, рассказываю.
         Генералис по латыни значит общий или главный. А общий – в первую очередь общительный. Итак, первое правило: чем кортики скупать, учи каламбуры и анекдоты, дабы при случае начальство развлечь. Только с умом и в меру, тут галантность нужна, а не тяп-ляп. Это второе. В третьих, и подчиненными не пренебрегай, их мнение иногда важно. Особенно тех, кто начальство обслуживает.
         Теперь «главный». Главным надо быть не по субординации, а по незаменимости. Вот зимой дров не хватает, мерзнут господа офицеры. А ты взял и привез. То же с питанием. Организуй доставку выпивки, но сам не бегай – ее много надо, не хватит времени. Тем паче ее ща везде полно. Жезлы и побрякушки тоже порой нужны, но для презентов. Как увидишь интересующихся, предложи. «Товарищ майор, тут вот орден нашелся, хозяева пропали давно. Красивый такой, как новенький. Разрешите принести?» И дело в шляпе.
         А как же стратегия, тактика, управление войсками? Ерунда все это. Чем выше чин, тем больше штаб, им и карты в руки. Главное, заставить работать. Да и не знает никто толком этой военной науки, только прикидываются. Вон буржуи – учатся всю жизнь в Вест – Пойнте, Сен – Сире и Вульвичской академии, и все их бьют. И чем образованнее, тем бьют чаще. Так что дерзайте, граждане! Следуйте вышеописанным правилам, и слава ваша затмит Македонского и Буонапарте. А то и самого Чингисхана.
           Кто был первым
        Считается, что ремесло проституток самое древнее. Может быть, но только среди свободных профессий. А так все же древнейшая специальность – охотник. Он же и рыболов, и собиратель орехов и ягод. С первой обдуманной охоты начался прогресс и родилась цивилизация. Это только кажется, что оленя там или кабана убить просто. Часто не то что с двустволкой, с карабином люди секача одолеть не могут. Хорошо, когда на дерево можно залезть, а то бывают раненые и весьма тяжко. А уж медведь, лось или дикий бык не всякому профессионалу по плечу. Это сейчас, а раньше?
        Лук, конечно, оружие мощное, в умелых руках не хуже ружья. А кто его придумал? Охотники! Так же как и пращу, и копье и щит. От копья пошли палки – копалки и стойки для шалаша, а покрывали их сперва теми же щитами, постепенно улучшенными. Ну а  частоколы, заборы, стены домов – наследники древних ловушек. В общем, технический прогресс начался с охоты. И нравственный тоже – пещерные росписи и резные фигуры, костяные ли, деревянные, первые божества и покровители рода – все пошло от охоты и  рыбалки. Да и позже так бывало. Еще в девятнадцатом веке все новшества в стрелковом оружии отрабатывались охотниками и лишь потом перенимались военными.
         Говорят, что нынче все изменилось, и охота более не нужна. А чтобы дичь не плодилась чрезмерно, достаточно хищников развести. В совсем диких областях, может быть, это реально. Но много ли на Земле мест, где на пространстве двух – трех губерний нет ни селений, ни пашен, ни сенокосных лугов? А коль они есть, то кабанам и оленям куда проще на полях промышлять, а волкам и лисам таскать кур и овец. Да и лесные посадки лоси могут сожрать в два счета, что не раз бывало. А уж медведи – шатуны, «стервятники» и людоеды без отстрела полпланеты сожрут, благо никаких естественных врагов у них нет и быть не может.
        К тому же, охотничий пресс самый разумный и гибкий. Объем добычи и ее сезоны  можно менять постоянно, смотря по обстановке. Селекционный отстрел, подкормка в голодные годы, восстановление ареала и переселение из опасных зон – тоже часть охотничьего хозяйства. В общем, лучшие экологи – это охотники. А что они к тому же здоровее многих (не только физически, но и морально), выносливы, наблюдательны и глазомер хороший имеют, давно известно. В общем, древняя профессия и посейчас одна из важнейших, да и в будущем останется ею.
            Глушь
         Спустились с отцом в метро на платформу, мать отстала, зашла в магазин. Докупить подарков, все ж в гости собрались. Стоим, ждем. Бабулька одна подошла и спрашивает, с какой стороны ей в Москву ехать. Отвечаю, что слева. Ой спасибо, а то я слепая стала, ни одного указателя не вижу, а район незнакомый. Да тут конечная станция, говорю, дальше все равно не уедете, выгонят из вагона. Господи, ужаснулась она, в какую я глушь попала. Как тут люди живут.
          Мы уж решили, что бабуля из Парижа или Лондона, приехала родственников навестить. Ан нет, из Волгограда. Там железка вдоль всего города тянется и расходится по пригородам во все стороны. И скоростной трамвай ездит, очень удобный. Да еще у нее и льготный билет есть. А тут, понимаешь, люди в автобусах давятся каждый день. И впрямь глухомань какая-то.
            Мнимый треугольник
         Бывает не только в конструкции минометов. У Коляна подруга жила на берегу Вол-ги, недалеко от Нагорной стороны. Возле огромного и бестолкового завода, откуда вечно везут цистерны с горючкой и всякой дрянью. Спокойная приятная дама, с отдельной квар-тирой, и ездить недалеко. В той же хрущобе жил и ее бывший поклонник, лет пять как обженившийся, про него все уже и забыли. А тут он с супругой разругался, и не порывая совсем, решил проведать прежние связи. А там мужик какой-то. Познакомились, Кирилл был человек культурный и Николаю его общество даже понравилось. А служил он после пединститута на Востоке, в штабе дальней авиации переводчиком, и поговорить было о чем. Колян, к примеру, даже не знал, что в Хабаровске под Амуром есть огромный тон-нель, а Кирюха его проезжал не раз, когда мотался с бумагами и отчетами в штаб округа. Однажды барышня даже обиделась – мужики открыли пакет вина, сели на кухне, и обсуж-дают всякие железяки. Как будто ее и нет на свете. Вскоре, однако, Кирилл с женой поми-рился, и еще поклонницу завел, так что ему стало не до визитов. А технические проблемы, и историю с географией, они с тех пор обсуждали на нейтральной земле, обычно в уютной кафешке недалеко от Печёр.
            Про Колю и Дашу
       Наши частушки порой очень хороши. Про дерущихся цыганок, например: «Отдавай мне колбасу, или в рот тебе нассу!» Хотя они верткие, черти, фиг попадешь. «Возле острова Буяна мы поймали атамана, взяли злато – серебро, в море кинули его». Так ему и надо, бродяге. «Вышел Коля в огород и засунул Даше в рот» - тьфу на вас. Как всегда, не могут без порнографии. А может быть, там конфетка была или пирожок? «Чтоб она не сбилась с ног, дал ей Коля пирожок» - вроде как заключительная строка. Устала баба граблями махать, подкормить надо, дабы не захирела.
       Правда, неубедительно это. Вот гораздо лучше – «В огороде Коля Даше сунул в рот немного каши». Настоящий мужик. Хотя… «Даша в поле много лет Коле делала минет». Черти что. Правда, это поле далеко, за лесом, никто и не увидит. «В огород ушел наш Ко-ля – сунуть Даше в рот на воле» - опять двусмысленность. Зная про кашу, будем надеяться на лучшее. Тем более, что «Рыбу, мясо и пирог Коля Даше приволок. В огороде, под кустом, был готов ей “стол и дом”». Ну и прекрасно. На сей торжественной ноте и завершим нашу повесть.
              Кондор
         Далеко на юге, в горах, живет такая птица. Здоровая, сволочь, с пол - коровы. Да, впрочем, ее и так все знают. И вот решили как-то правители тамошних стран (не всех, правда) ввести у себя новые деньги, золотые и полновесные. А как назвать? Это же вам не пезо там или сентаво. Ну и порешили – пусть будет кондор. Солидно, престижно, и всем понятно, от индейцев до гринго. Ладно. Начеканили они этих монет раз, другой, третий… Соседи с хромой валютой завидуют, а панамцы, у которых и вовсе своих денег нет, прямо изошли злостью. Хотели даже канал взорвать, но пиндосы не дали.
        Бразилия и Аргентина, сговорившись с Сингапуром и Беталеном, пошли на кондо-ристов войной. Но те не растерялись, накупили у косоглазых кораблей, боевых слонов и ракет (денег то много!) и сто сорок два года вели партизанскую войну в степях и болотах. И победили. Все прогрессивное человечество им помогало. М. Шемякин и Ш. Де Голль, П. Романов и А. Октавиан там бывали не раз, прошли с отважными бойцами всю Америку, от Аршана до Кейптауна. Но главное – все знали про кондор, видели силу и мощь гордой птицы из желтого металла.
         А у нас нет кондоров, только червонцы двадцатых годов, и тех с гулькин нос. Кто из вас видел золотой червонец? То-то же. А за бумажки боевых слонов нам никто не продаст. Так что подумайте, граждане, пока не попали под Аргентино – Бразильское иго. Сингапура, к счастью, давно уж нет, но древние вожди Беталена, хитрые и коварные, явно что-то затевают. Вот так-то.
            Степь
          Из нашего языка заимствований нимало, но все какие-то тенденциозные. Лагерь и точка в японском, казак и нагайка в остальных; ну еще совет, ГУЛАГ и все такое прочее. Но два слова – степь и тундра, прочно вошедшие в аглицкие наречия, приятно радуют слух. Все ж это треть страны, как минимум.
         В детстве я степь не любил, и когда ехали с юга, с Азовского моря, домой, с Нетер-пением ждал леса, даже хилых посадок. А когда под Тулой начинались настоящие дубра-вы, прыгал по вагону от радости. А потом нет, проникся. Все же степь не хуже других, есть в этом огромном просторе и красота, и обаяние, и польза. А сколько великих роди-лось в степи, от Чингизхана до Чехова! Поневоле вспомнишь их всех, выйдя ясным осен-ним утром на берег Матыры или Байгоры. А саратовские дали? Под Баландой холмы, речушки, рощи на песках, а за Волгой – ровный, как паркет, прочерченный каналами и лесополосами простор от Балаково до Урбаха. И далеко за ними – еще на тыщи верст.
        Но все же милее всех сибирские степи, особенно бурятские и забайкальские. Где еще видано, что лиственничная тайга торчит по скалам среди сухой, невзрачной травы? А чуть дальше снеговые горы, родники с горькой водой, сосны… А за хребтом – опять равнина, полынь выше пояса, далекие травяные холмы. Нет, как хотите, а мне те места, от Черемхово через Слюдянку до Краснокаменска, как-то милее всех других. Там, правда, и гор много, и лес, и море, но без степей все это было бы как-то не то. Грубо говоря, степи южной Сибири оттеняют и подсвечивают нашу тайгу, дополняя и обогащая ее. Ну, а с севера «ледяное ожерелье» тундры обрамляет те же леса, не давая нам забыться зеленью дикого урмана. Такая симметрия снежной равнины не всякому народу дана, беречь ее надо и всегда о том помнить.
           Арабатская стрелка   
        В Геническе, небольшом уютном городе на стыке Азовского моря и гнилого соленого озера, мы отдыхали не раз. В августе, поскольку июль слишком жарок, да и отец, заядлый охотник, норовил застать открытие сезона. Они с хозяином, бригадиром местных рыбаков Егорычем, с вечера на фелюге уплывали в бескрайние тростники по берегам залива. А потом начиналось пиршество. Мне не так нравились нырки и лысухи, как покупные маринованные помидоры. Они во множестве стояли во всех магазинах, но кто же, хоть местный, хоть курортник, польстится на эту дрянь, когда свежих полно и у хозяев, и на рынке? И меня упорно кормили свежатиной, а так хотелось остренького, до слез!
       Но вот вернулись охотники, и мечта стала явью. Четыре вечера уплетали мы всякие маринады, и еще на обед оставалось. Наелся на год вперед, да и дичи сперва было море. А потом, когда пернатых изрядно распугали, поездки все больше превращались в пляжно – развлекательные. А Арабатская стрелка местами очень узкая, трехсот метров не будет. И там было очень интересно – с одной стороны жутко соленый, стоячий залив, совершенно мелкий – сколько не идешь, все ниже колена. На дне ил, вязкий, но неглубокий, корка соли по берегам. Рассол теплый и удивительно стоячий, даже при ветре. А с другой стороны – море, прозрачное, с хорошим песчаным дном и прохладной свежей водой. Волны шумят, и за полсотни шагов глубина уже по грудь, метра полтора. Сама стрелка была пустынна, кое-где торчали редкие кустики, жесткая трава, а в основном песок, ракушки с какими-то обломками, да глинистые такыры, местами прямо солончаки.
       Но по всей стрелке, с юга на север, шла железная дорога, по которой изредка возили вагоны с солью. Паровоз шел очень медленно, путь был старый, рельсы ржавые, шпалы рассохлись. К тому же осенние штормы ежегодно сносили то здесь, то там, большие куски полотна, а латали их кое-как. Местами на длине одного рельса путь изгибался туда – сюда почти на полметра. А в одном месте, видно после особо сильного шторма, метров двести смыло прямо в залив, засыпав всякой дрянью. Так их и доставать не стали.
        Кроме товарных, по ветке пару раз в сутки ходило два – три пассажирских вагона, постройки еще 1915 – 18 годов, если верить табличкам. Давно не чиненные, пропитанные угольной пылью, в жару раскаленные как печка… Да в них никто и не ездил – пассажиры сидели на крыше, где хоть ветерком обдувало. А при черепашьей скорости это было впо-лне безопасно. Местные шутили, что это у вагонов аура такая – как их увидишь, вспоми-нается гражданская война, мешочники и еле ползущие переполненные составы. Но дру-гого транспорта на стрелке не было, так что увы…
        С другой стороны от Геническа была коса Бирючий остров. С камышами и болотами, набитыми дичью. Но то были места заповедные, и охрана не давала даже к берегу по-дойти. Ну и черт с ними, и так отдохнули вволю. Ну а купание там было обычное – теплая вода, песчаный пляж, чем-то похожий на Анапу, только море мелководнее. И еще вдоль берега всегда болтались старые водоросли и иная грязь, выходить из воды было противно. Но в общем это мелочи.
              Десятка пик
          В Петровске – Саратовском, где по мысли Гоголя приключилась история с псевдо- ревизором, задумали актеры местного театра озвучить «Пиковую даму», на манер современный и неожиданный. С реальной карточной игрой по всем правилам. В преферанс – в дурака или буру несолидно, а более хитрые игры знали не все. Игра, правда, долгая, на пол-спектакля, но с разговорами, пуншем, хлопаньем пробок и мизансценами в глубине зала получалось занятно. Решили попробовать.
         Театр небольшой и сцена низенькая, всему залу видна. Зрители быстро поняли, что актеры играют серьезно, и стали приглядываться. Пошли реплики, комментарии, советы. Народ оживился, все довольны. Уже половину «двадцатки» сыграли, Герман закрылся, а публика следит с интересом и недовольства не проявляет.
        Но тут князь заказал сомнительный мизер, а в прикупе к его дыркам (П 10 и К 7,8,Д) прибавились пиковые восьмерка и туз. Тут народ оживился. «Хана парню, три пики не сбросишь». «Ну, восьмерка не всегда ловится». «Даа, теоретически и дама проскочить может, но вряд ли». «А может и вывернется». «Не фига, у гусара длинная буба, у Германа черви классные. Пронесут хоть пол – колоды». «Верно!» «Сдавайся, князь, - орали с галерки, - согласись на пару, а то пять влепят!». Возбуждение в зале росло.
        Князь, однако, решил стоять насмерть. И не ошибся – сперва вистующие, сбитые с толку криками публики, перепутали карты, потом сцепились из-за последовательности ходов. Засим запись игры облили вином, и хоть что-то понять стало трудно. А князь вдобавок и снес остроумно – восьмерку и туза в пиках. И когда, отобрав десятку, гусар, наконец, кинул семерку пик, в ответ легла крестовая дама. Ошеломленные партнеры не успели и глазом моргнуть, как зал взорвался.
        «Поздняк метаться, - кричали Герману из партера, - сдавайся, шляпа! Такую игру просрал!». Многие восхищались князем, его выдержкой и умелыми ходами. Но большинство обрушилось на гусара, главного виновника провала. «Козел, скотина, -  бушевала галерка, - считать не умеешь! С шестерок ходи, лошадью! В дворники его, в говновозы! Обосрался, дристократ хренов! В карты смотреть надо! Зачем, они все равно двоятся! Да, пунш-то лакать проще! Глаза залил, хоть карты не мажь!» - и еще много чего интересного узнали про себя незадачливые игроки.
        Наконец, страсти улеглись, князь закрылся, скоро и игра кончилась. Подсчитали очки, поспорили, народ в зале обсудил результат. А дальше что? Никто не помнит. Пришлось спектакль закруглить. Впрочем, публика была довольна. Только строгие ревнители классики возмущались до глубины души, но им угодить очень трудно.
            Глинтвейн с пузырями
         Днем Митяй халтурил на стройплощадке, рассыпал геологам пробы в мешки, таскал их в машину, а на работу попал уже вечером. Там, правда, и дел было мало, но все же на завтра оставлять их не хотелось – со дня на день ожидался аврал, надобно подготовится и все проверить. Тем более, что эту комнату неделю не отпирали. Зашел и обмер – батареи холодные, на градуснике 12,1 по Цельсию. Хорошо еду взял, а в шкафу должна быть зубровка, грамм сто – для согрева хватит. Полез Митяй в шкаф – пусто, правда записка лежит, от шефа. Извини, пишет, я тут был недавно, замерз, зубровку допил, но оставил шампанское, знаю, ты его любишь. Целую бутылку. Ладно, а где оно? Оказалось, в холодильнике, ледяное, едва открыл. Хоть в магазин беги, да он далеко, время жалко. Надо греть. Плитки нет, газа тем более; остается масляный радиатор. Для ускорения процесса сполоснул кипятком пару стаканов, отлил в них немного, и вернул на ребра электрокамина. Согрелось быстро, но теплая газировка как-то не вдохновляла. Хорошо, Митяй в шкафу нашел гвоздику и зерна укропа, потом сухую петрушку и немного лаврового листа. Все пошло в дело. Получился то ли глинтвейн, то ли пунш, сильно газированный и вкуса странного. Впрочем, тут не до вкуса – согрелся, весы установил, все проверил, столы протер и пол подмел. Теперь и домой можно.
                Столичный житель
    - Эээ, девушка, дайте мне на трамвай билетик. Чего? Как так нету?! А вон что это по рельсе елозит, не трамвай?
- Это электричка, молодой человек! Вы что, электричек никогда не видели?
- Да? Ммм… ну и ладно, билет давайте. А то уйдет на фиг, а там народ набежит, не сядешь. И так стоять надоело.
- Она через полчаса поедет, успеете. И места в это время всегда есть, народ-то днем на службе. Вон расписание на стене у кассы висит, видите?
- Эээ, то есть… ну в каком смысле? Так оно поедет или нет?
- Когда время придет, поедет. У вас часы есть?
- Ну то есть… положим, да. Это што же, теперь по часам жить? Ну, дерёвня. Не проехать, ни пройти. Часы им подавай!
- А у вас не так?
- Не, ты что! У нас в столице все проще. Вот метро, да? Залезешь в ейную дыру, там рек-лама. И вот прочесть не успеешь, а оно уже едет. И ждать не надо. Ну трамвай вот, стоишь конечно… ну минут пять. И все, поехали.
- А на трамвае, может замечали, разные цифры стоят? Маршрут называется, можно ведь уехать не туда.
- Аааа, ну да… там чиселки какие-то есть, как же. Да мне ехать три остановки, как от мет-ро. И все путем. Ха, да как он вбок поедет, там рельсов нету. Да вы тут шутники!
- Ну, где нет, а где есть, не все же трамваи по одному маршруту ходят. Значит, где-то есть развилки, запасные пути на конечной станции опять же должны быть.
- Ннну не знаю, не видел. Там у нас все просто. Да, вот тут у вас рельсов полно, куда столько? Домов не видно, путя да путя. Наклепали, почем зря. И всё жалуются, что денег нет. А железа наворотили – во!
- Так тут же узловая станция, четыре линии сходятся. Областной центр рядом, в час пик электрички через 20 минут ходят. А на другой линии товарняков много, там большой карьер, с него щебенку и гравий везут на двести верст окрест. А вам, кстати, куда ехать? А то укатите в соседнюю область, как раз скоро экспресс пойдет, с ближайшего пути.
- То есть, в каком смысле?!
- Да в прямом. Электрички в разные места едут, воон табличка, видите? Там конечная станция написана, а по схеме, ну на стене вокзала, можно посмотреть, какие места эта электричка проедет. Если не подходит, ищите другую.
- Не, ну ваще! Мозги свернешь, пока разберешься. Вот вы, барышня, по всему видать умная, роман читаете и в очках. Вот мне сюда надо… хорошо записал, черт, на бумажку, а то пропал бы тут почем зря. Это типа реально?
- Да запросто, вам как раз на экспрессе удобнее всего. Первая остановка, минут двадцать ехать. А там справа от станции по второй улице, идти недолго. Ну а какой дом спросите… может в переулках, но они рядом, не заплутаете. Ох, касса закрылась… ну она скоро вернется, успеете.
- Да в вагоне заплатите, чего время терять. В экспрессах всегда проводники есть, покажете им название станции, и все. Билет напечатают и скажут, когда выходить.
- Во блин, отлично! Так сюда лезть, да? Ну спасибо вам огромное, счастливо, так сказать. Во дядя, а ты пугал… экспресс, в область уедет… гравий еще мол везут. Мастерство не пропьешь! Ладно, всем привет, пойду стул займу поудобнее. Пока!
                Три столицы
          Вообще-то их поболе, в каждом регионе своя. Екатеринбург на Урале, Самара в Среднем Поволжье, Новосибирск в Сибири. Это в целом, а еще есть Омск – столица Сибири западной, Красноярск – центральной и Иркутск восточной. И по стране в целом их тоже больше двух. Минин и Пожарский правили из Ярославля, Советы в сорок первом из Куйбышева; Колчак предпочел Омск, а Директория Уфу. Но даже без этих частностей в России все же три столицы – вначале был Владимир на Клязьме, и долгое время Великое Владимирское княжение было главным титулом московских правителей.
          Понятно, что ныне это не аргумент, но и Москва с Питером не многим лучше. Романовский абсолютизм, суздальская и советская эпохи – уже в прошлом. А вне их эти города не смотрятся. Даже Вышний Волочек предпочтительнее. Он расположен посредине именитых соперников, со своим морем и каналами, а церкви и купеческие особняки не хуже московских. Да еще самый древний у нас вокзал, сохранившийся в первозданном виде. Те же Ярославль и Омск, Иркутск или Самара, Новосибирск… Нижний Новгород – оплот страны в годы смутного времени и главная ярмарка России, или Чита – ворота Дальнего Востока. Знаменитый Екатеринбург, Новороссийск – наш главный порт, Великий Новгород или древний Псков, Архангельск – символ Севера и волжская жемчужина Астрахань. Поселок Бор на Енисее, в конце концов, – он ближе всех к геометрическому центру страны.
         Мне же лично больше всего нравится Томск. Красивый культурный город, не слишком крупный, но и не мелкий, да и по сибирским меркам древний. Опять же почти в центре страны и севернее Транссиба, поближе к тундре с ее газом, никелем и платиной. Да и просто хороший город, все хвалят, кто хоть раз побывал.
         Но, конечно, разумней всего создать новый город на пустом месте, по примеру канадцев, австралийцев или бразильцев. Там же, в Сибири, на Обь – Енисейском канале или на самом Енисее между Лесосибирском и Бором. Или возродить Пит – Городок, символ золота, соболей, сибирской удали и дикой тайги. Все же лучше, чем в сотый раз спорить о двух столицах.
                Березовый сок 
             Постоянно продавался в киоске на пересечении основных коридоров главного корпуса нашего ящика. И покупали его охотно, причем не только работники соседнего «горячего» цеха, но и прочий народ. Наши дамочки попробовали из интереса – ничего особенного, как в магазине, только чуть дороже. Так никто ничего понять и не смог. Потом выяснилось, что продавщица гнала самогон и под видом сока продавала заинтересованным лицам. Качеством он казенной водке не уступал, но был покрепче и заметно дешевле. Так что многие горевали, когда изобретательную тетку с работы выперли. Хорошо хоть прямых доказательств ее уголовных деяний не наскребли, выгнали за нарушение трудовой дисциплины. Хотя уж кто-кто, а она на трудовом посту торчала бессменно, с утра до ночи, и обслуживала всех прекрасно. Ни одной жалобы не было.
            Два моря
         Говорят, Петр Великий слишком близко к заливу свой город заложил. Отнести бы его к Смольному монастырю, где повыше и болот менее. Наверное, да; но теперь-то уж все едино. За три века столько настроили, не передвинуть. Опять же кое-где люди и ниже моря живут, и ничего.
         Каналы и знаменитые музеи, прямые проспекты и красивые площади. Белые ночи, Медный всадник, река Оккервиль… Все это здорово, но не очень понятно, как так на пус-том месте бесплодном, где и убогий чухонец не всякий год зимовал, так споро и выпукло сложился живой образ Столицы. Стольного града Российской Империи, а не царя – ба-тюшки или Совдепии. И город-то в общем русский, хоть и по итальянским проектам построен немцами на финских болотах. Что-то, видно, сказалось тут от природы места, от его своеобычия или скрещения каких-то сил.
         Эге, возразят многие, сие уж давно известно. Нева, градостроительная ось города, и его сырость как главных фактор характера и привычек обитателей. Наводнения. Близость моря, хоть и мелкого, но связавшего нас с миром. Но ведь не только в этом суть.
        Нева ведь не река, а протока. Полноводная и широкая, но все же протока. У любой реки своя жизнь, сложная и переменчивая, зависящая от сотен причин и влияющая на окрестные земли. А Нева – лишь отражение большого озера с востока и Балтики с другой стороны. И у нее нет истории. Не только летописной, людской истории, но и геологи-ческой нет. Совсем недавно переполнилась Ладога талой водой и пробила себе путь на запад. Так и город на невских водах – его пейзажи лишь тени балтийского ветра и ладож-ских закатов, блики весенних льдин и осенних штормов. Но влияние это по большей части косвенное, и Нева – тот посредник, через которого великие воды Севера играют людскими страстями и желаниями, всем нашим миром. Иногда это влияние кажется прямым и грубым, но на самом деле все сложнее и тоньше. Так что привыкайте, граждане.
           Родная двустволка
         В конце зимы еду в электричке из Шелехова в Усолье. Время час дня, народу мало,  тепло. Кондукторши проверили вошедших в Гончарово и ушли дремать в первый вагон до иркутского вокзала. Пассажиры в полусне развалились по лавкам, кто-то пиво сосет, иные газеты почитывают или в окна глядят. А там Солнце весеннее, тени на ярком снегу, справа горы маячат, слегка дымкой прикрытые. И электричка такая тихая, не дребезжит особо и по стыкам не прыгает.
        Вдруг в вагон входит дядя с гитарой и начинает распевать песню. Как будто он где-то под Тверью или в Калуге проезжих дачников развлекает, или в предместьях Питера после работы народ веселит. Но мужик успел свою арию исполнить до вокзала, и даже денег  немного собрал. Текст, наверно его собственный, я запомнил и записал, а уж мелодию подобрать при желании нетрудно. Так вот:
Вот шумит по камням Ангасолка,
За плечами родная двустволка,
Электричка на склоне по скалам
Извиваясь, уходит к Байкалу.
Через день я уже возле моря,
Проберусь на заветное взгорье,
Где в распадке стоит у ручья
Небольшая избушка моя.
Затоплю я печурку в зимовье,
Не спеша соберусь на белковье,
Чтоб по первому снегу пройти
Бесконечное море тайги.
Похитрее расставлю капканы,
Приготовлю на лося жаканы,
Напилю себе дров про запас,
Подновлю под сосною лабаз.
И зима пролетит незаметно,
А задуют весенние ветры – 
Каменистой приречной тропой
Я вернусь ненадолго домой.
Разберу и почищу двустволку,
За черникой по сопкам пройду.
Соберу все грибы на проселках,
Бочку клюквы, и меда бадью.
А завьюжит зима – Ангасолка
Вновь заманит надолго в тайгу.
И опять из родного поселка
Я в лесную избушку уйду.
         Странная девушка
       (диалог для прочтения со сцены при минимальных декорациях)
; Девушка, давайте я вам помогу, что же вы такую сумку одна прете!
; Ой, спасибо. А вы ее не своруете? Мама говорит, что щас плохих людей много, и все воруют.
; Да куда же я с такой ношей убегу, нереально это.
; Чего – чего?
; Ну… трудно такие тяжести воровать.
; Ааа, правда. А я вот сильная, всегда все таскаю. И дома, и на работе. Папа всегда говорит – сила есть а… забыла вот.
; А ума не надо?
; Уууу, точно!
; А чего это он так? Вы вроде нормальная девушка.
; Ой, да, я тихая и спокойная. Мама говорила, что я… это… ну, одеяльный ребенок. Только я слабоумная… Ну не совсем, а так..., немножко.
; Ну, а читать – писать умеете?
; Дааа, еще как! Я даже могу буковки набирать, и на компьютере, и на пишущей машинке.
; Ого! А считать?
; Ууууу, запросто, даже деньги, и железные, и бумажные. Но только вот не больше трех тыщ, а… пять я даже и не видала. Мне говорят дома, что такие деньги нам только во вред, нечего это... девушек баловать.
; Во-во, архиверное решение! Нет, вы положительно прекрасны, и душой и телом.
; Да нуууу, что тут за тело... одна задница.
; Да ладно, прекрасная грудь, и талия.
; Хихихи, хаха, ой грудь! Вот у Машки с третьего этажа, вот это грудь! Во такая!
; Ну это уже сиськи, а не грудь. Или вымя, как у коровы.
; Ой, правда. Ой спасибо, вы меня просто утешили. Я наверно и впрямь… это
; Недурна собой?
; Ой, точно. Но вот некоторые слова путаю. Такая вот штука... в ней всякую мелочь носят, типа сумочки…
; Портмоне?
; Тооочно! А я ее все время зову пролине.
; Ну не портфолио же.
; Неее, портфолио я знаю, это такая фотка.
; Чудесно!
; А еще есть такое дело… таисие – ну... когда трахаются.
; Да нет, это называется соитие, а Таисия – женское имя.
; Ну вооот, опять я все перепутала, а ведь учила, запоминала... тыщу раз.
; Ну, несколько слов спутать – это нестрашно.
; Правда? Ой, вы меня... просто утешаете.
; Да нет, я вполне искренне.
; Да? Ну лааадно. А вообще-то я аккуратная... вот всегда сразу мою посуду, и пол подметаю через день. И пылесосю. Вот соседка говорит, что все слабоумные грязнули и неряхи, а мне так обидно. У нее самой тарелки по три дня лежат немытые. И сама ходит, это... как лахудра.
; Да это она от зависти, небось сама лентяйка и бездельница.
; Ой точно, она как что-то делает – все ноет, как ей трудно и сложно. Даже когда ест или чай пьет с кофеем.
; А вы что есть – пить любите?
; Уууу, я все подряд лопаю, мне так нравится есть! Всю жизнь бы кушала… и мне очень вино нравится, когда оно сладкое.
; А пиво?
; Нееее, оно какое-то горькое, противное. А крепкие напитки мне нельзя, так все говорят. И папа, и мама.
; Да, это точно, лучше не рисковать.
; Ну и ладно. Вот еще плохо – все время хожу с открытым ртом, как корова. Небось, вам смотреть неприятно… и смешно.
; Да ничуть, в этом даже есть своя прелесть. Вот была такая королева, ее звали Виктория, она всегда ходила с открытым ртом, и всем нравилось.
; Ой, да они наверно притворялись… чтобы премию получить.
; Ну у нее муж был, дети, родители – им-то чего притворяться?
; Дааа… наверное. Ну и правильно, подумаешь рот какой-то. Ой спасибо вам, вы просто меня так... утешили. Мне так хорошо с вами говорить! А сделайте мне ребеночка, ладно? Мне так хочется маленькую девочку… или мальчика. Я их буду кормить и ласкать. Ну правда, вы такой добрый и умный… а я вам буду обед готовить и белье стирать.
; Ну с детьми же море хлопот, и одевать их надо, и кормить, да еще коляски, кроватки, игрушки.
; Уууу, я же работаю, у меня деньги есть. И мама с папой помогут, они у меня хорошие. И вам ребеночек понравится, правда! Вы ему будете это... подарки приносить.
; И что, вот мы сейчас придем к маме с папой и объявим – у нас ребенок будет! И они обрадуются?
; Ой, конечно, пойдемте. Здесь недалеко.
; Нет, ну надо все обдумать, это же ответственное решение! Нельзя так с бухты – барахты, это же сложный вопрос.
; Ой, да чтооо вы! Ничего тут сложного, все очень просто! Вы иногда такой смешной бываете, хихихи… просто весело. Но все равно вы мне нравитесь. Ой, наверно у вас есть жена, она будет ругаться? А мы ей ничего не скажем. Бабушка моя говорила, что так бывает – ветром это... надуло, хаха-хихи. И все дела.
; Да нет, знаете, жены нет, но как-то странно, так вот сразу.
; А вы не бойтесь. Говорят, это не больно. Мне мама сказала, что этот… таз широкий, выскочит, как у кошки. Ну, ребеночек наверно, я не все поняла, что она там сказала. Ну и ладно... зато вы такой умный, все поймете и сделаете как надо. Правда ведь?
; Правда!!! Где тут у вас магазин?
; А вот, за углом. А что вы хотели?
; Ну, подарок какой – нибудь, и к столу что-то, просто так неудобно в гости идти. Особенно первый раз.
; Ууууу а что это?
; Водка, очень хорошая, вашему папе.
; Ой, он столько не выпьет.
; Ничего, я помогу.
; Дааа, правда? Как интересно. Он такой смешной бывает, когда выпьет, а вы?
; Скоро увидите. А это вам с мамой – кагор, рислинг и шампанское.
; Ой как здорово, я люблю шампанское, она так за язык щиплет. Только голова сразу кружится. И спать охота.
; Ничего, мы вам много не нальем, впереди ответственное дело.
; Ой, что вы? Какое?
; Ребеночка делать!
; Ууууу, правда, бабушка говорила, что детей надо делать на… это… как там...
; Трезвую голову?
; Дааа, точно! А то вот мама с папой поругались, потом выпили, помирились, и я получилась глупая.
; Да не, нормально, вас как зовут?
; Свееета, а что?
; Так вот Света, расслабьтесь и ни о чем не думайте, все будет прекрасно.
; Ура, здорово. Хорошо-то как. А много думать это... вредно, правда ведь?
; Правда, абсолютная правда. А нам еще идти долго?
; Да нет, вот наш дом. Вооон тот подъезд, с самого краю. Мы живем на втором этаже.
; Отлично, и коляску таскать проще.
; Ой какой вы смешной, у нас же лифт есть!
; Действительно. Видел бы кто, живот надорвал.
; А почемууу?
; Да нет, это я так, к слову. Светик, открой дверь, а то руки заняты.
                Прошло два года.
; Вы погуляйте тут, в садике, а я схожу в магазин, время есть еще.
; Да я бы сама сходила, милый. А то тебя с работы прогонят, и нам будет кушать нечего.
; Не прогонят, я теперь известная личность.
; Ой, как здорово. А в кино тебя покажут?
; Вряд ли, там своих хватает.
; Не понялааа...
; Ладно, это я так. А вон и соседка сверху. Привет Мария, что-то вы такая хмурая? Поговорить надо? Так давайте. В сторонку отойти? Вообще-то у нас с женой секретов нет.
; Ой, да отойди это... за куст. Может Маша тоже ребеночка хочет, хихихи. А она стеснительная.
; Так что у вас за дело? Вода? Да, текла от вас весь день, теперь кухню чинить придется. Ну ремонтировать, один хрен. Да никто и не ругается! И супруга моя тут ни при чем. Кто нахватался, у каких дебилов? От таких и слышу. И на брудершафт мы с вами, глубокоуважаемая, не пили, нечего тыкать. Ах так? Ладно, суд разберет. Все, мне на работу пора.
; Ой, Пашенька, ты так ругался, что с тобой?
; Да нет, все нормально.
; А Машенька?
; А что Машенька?
; Ты ее это... не обидел?
; Нет, все прекрасно.
; Прааавда?
; Правда! Да черт с ней, в конце-то концов. Набитая дура, и глупа как пробка.
; Ой, правда, глупее меня?
; Намного.
; И ребеночка не хочет?
; Совершенно не хочет.
; Ой, и правда дура. Ну и ладно, мы своего родим. А доктор сказал, что у меня опять будет двойня, представляешь? Нет?! Глупенький, чего же тут сложного – тогда были девочка и мальчик, а теперь будут это... мальчик и девочка. Ты согласен?
; Нет, подождем еще немного.
; А почему? Я буду старая, а старым родить плохо.
; Ничего, за пару лет не состаришься.
; Ой, правда? Ну хорошо. Только ты не забудь, ладно?
; Ни за что!
; Ой, Пашенька, какой ты молодец. Ты лучше всех, правда? А Анна Петровна с первого этажа говорит, что я тоже хорошая. Повезло, говорит, Пашке с женой – не пьет это... не курит и денег не просит.
; Да, ты у меня просто прелесть, и характер преобалденный.
; Какой это… характер?
; Прекрасный. В общем, и ты лучше всех.
; Ой, спасибо милый. Ты так ко мне хорошо относишься, просто сказка. Ой, Васька проснулся, есть хочет. А ты беги на работу это... пора уже.
; Пока, радость моя!
; Пока милый... до вечера!