Воспоминания о жизненном пути, который начинался в Вятлаге.
В марте 1949 года на севере Кировской области на маленькой железнодорожной станции Има Вятского исправительного-трудового лагеря, коротко Вятлаг, родился мальчик, которого назвали Валерий. Глухая и почти ненаселённая, богатая лесом местность в районе верхнего течения двух больших рек Вятки и Камы - вот что такое Вятлаг. Связующей нитью в нём стала железная дорога, принадлежавшая НКВД, названная Гайно-Кайской железной дорогой. Вдоль неё размещались лагерные пункты и небольшие посёлки или железнодорожные станции при них. Отец Валерия был репрессирован в 1937 году, сослан в Вятлаг на 10 лет. Освободившись из лагеря, он был оставлен на поселение там же. Женился на такой же обездоленной женщине, как и он сам, Валерий был первенцем в семье. Отец работал машинистом паровоза, а мама была домохозяйкой.
Через год семья переехала на соседнюю станцию Раздельная, построили дом, разные хозяйственные постройки для коз, кур, разбили огороды – в добывании продовольствия надо было надеяться только на себя. Одна за другой родились сестрёнки Надежда и Татьяна. Как вы понимаете, Валерий – это я. Станция раздельная начиналась с ОЛП (отдельного лагерного пункта) № 13. Потом, в начале пятидесятых годов, после того, как лес в округе был вырублен, ОЛП закрыли, постройки разобрали. О его существовании во время жизни на Раздельной, я даже и не подозревал. Отец старался оградить нас, своих детей, от такой информации. Я узнал об этом уже будучи взрослым. А вот число 13 так и продолжало сопровождать меня по жизни, но как число, приносящее удачу, как ни странно.
О жизни на станции Раздельной у меня сохранились самые добрые и радостные воспоминания, хотя жизнь в то время была нелёгкая. Все трудности жизни проходили мимо нас, детей, а в памяти остались только светлые и радостные воспоминания. В первые годы жизни мы с сестрёнками вертелись возле мамы, она была главным человеком в нашей жизни.
В то время к нам из Тюмени приехала Леля, двоюродная сестра мамы, и с ней мы тоже много общались. Запомнился один случай – Лёля повезла меня к себе в гости, жили они с мужем, лихим воякой Сашей Барбосовым, севернее Раздельной километрах в десяти, и потом ещё надо было ехать по лесной дороге километра два или три. Отец подвез Лелю и меня на паровозе до лесной дороги, а там встретил её муж. Он был на лошади и посадил меня перед собой на седло, Лёля поехала на телеге. Мы с ним лихо доскакали до дома, но когда он снял меня с лошади, я не смог идти – кожа на внутренней поверхности ног была стерта, сразу появилась боль. Я пролежал в постели пару дней, потом походил несколько дней в раскорячку. Этот первый опыт верховой езды запомнился на всю жизнь и навсегда отбил у меня охоту от езды на лошадях.
Когда я немного подрос, отец стал покупать книги для нас, читал их нам по вечерам, иногда при свете керосиновой лампы. Свет давали на ограниченное время от дизель-генератора, работавшего на станции, и у нас в доме всегда наготове стояли две керосиновые лампы. Когда был свет, вечером отец включал диапроектор, показывал нам сказки, фильмы о разных интересных историях. Позже я с удовольствием читал книжки сам, ещё мне нравилось делать из картона модели различных машин, автобусов и раскрашивать их. Начальную школу на станции Раздельная я ничем не запомнил, больше мне запомнились рассказы отца.
Я любил ходить с отцом в лес. За домами были огороды, за огородами метров через пятьдесят начинался лес. Вдоль леса шла хорошо натоптанная тропинка, за ней небольшая полоска молодого березняка. За молодыми берёзками стоял большой остров дремучей еловой тайги. Громадные, как казалось мальчишкам, мрачные ели стояли, тесно прижавшись друг к другу. Даже днём в лесу было сумеречно, на земле только рыжая опавшая хвоя. Грибы, трава и кусты не росли в этом мрачном лесу. Ребята боялись в него заходить, считалось, что в нём живут волки, но с отцом было не страшно. Тропинка шла вдоль елового леса. Там, где еловый лес заканчивался, тропинка раздваивалась, одна шла прямо, а другая уходила вправо вдоль кромки елового леса и вела в болотистые места, где можно было найти черничные кусты и ягоды. Отец рассказывал и показывал мне, какие грибы съёдобные, а какие нет, и как грибы называются, какие ягоды можно собирать и есть, а какие даже в руки брать не надо. Его уроки я хорошо запомнил.
Я с отцом любил ходить в лес за грибами на место, которое называлось «у вышки». Мы шли по тропинке вдоль леса, доходили до развилки и дальше шли прямо. Еловый лес оставался позади, тропинка шла через светлый лес, где перемежались берёзы, осины, под ногами трава – мурава. На солнечных полянках и в траве встречалась яркая сладкая земляника, мимо которой пройти было ну невозможно. Встречались в траве под берёзами, а иногда и рядом с тропинкой, крепенькие подберёзовики. Через некоторое время лес начинал меняться, берёзы и осины становились всё выше и выше. Между ними появлялись иногда молодые ёлочки, высокие ели, стоявшие в одиночестве, и высоченные одинокие сосны с курчавой макушкой. Вдоль тропинки и под соснами курчавились стелющиеся по земле кустики брусники, покрывающиеся к осени вкуснющими ярко-красными кисло-сладкими ягодами. И вот минут через сорок хода сбоку от тропинки среди деревьев показывается высоченная деревянная вышка.
Каждый раз, когда я подходил к ней, она поражала моё воображение. Если огромные сосны с неохватными стволами, которые встречались в лесу, казались невообразимо высокими, то вышка была выше самых высоких деревьев раза в три и, казалось, доставала своим шпилем до самого неба. Она была громадной и сделана из толстенных огромных брёвен. Она опиралась на четыре огроменных опорных бревна и поднималась вверх четырьмя линиями брёвен, скреплённых между собой на разных уровнях и постепенно сближающихся к вершине вышки. Трудно было представить, кто смог ее построить в этом глухом лесу, поднимая огромные бревна на большую высоту. На вышке было сделано 8 площадок из более тонких брёвен, покрытых настилами из досок. Между площадками были закреплены деревянные лестницы, по ним можно было подняться на самую верхнюю площадку вышки. Не было лестницы только от земли до первой площадки, которая была довольно высоко. Все брёвна вышки, настилы площадок и лестницы почернели от времени, и как говорил отец, были не такими уж прочными. Поэтому лестницу от земли на первую площадку сняли и отнесли на дрова, чтобы мальчишки не пробовали лазить на вышку.
Придя к вышке, я первым делом искал грибы под самой вышкой, между её опор. Там росли берёзки и ёлки, и между ними всегда можно было найти с десяток крепеньких молоденьких красноголовиков. Вокруг вышки на довольно большое расстояние простирался смешанный, не густой лес. Высокие берёзы и осины перемежались с ещё более высокими соснами. Здесь можно было найти восхитительные по красоте белые грибы. С трёх сторон лес окружали болота. На подходе к болотам появлялось больше ельника. На границе с болотами было много ярких, крепких красноголовиков, которые я любил собирать. На окраине болот можно было найти ягоду морошку, которая так и таяла во рту. В конце лета вокруг вышки можно было собрать много волнушек, и даже настоящих груздей. Вкуснющие грибы, если их засолить. Перекликаясь между собой, мы с отцом прочёсывали лес и с полными корзинами возвращались к вышке. Здесь делали привал, и отец доставал из сумки что-нибудь вкусненькое.
Такие походы в лес мне очень нравились. Были и другие заветные грибные места, но они были дальше и туда мы ходили реже. Частенько ходили мы с сестрёнками и отцом в лес за вениками для коз. Отец рассказывал нам о различных деревьях, кустах, резал ветки деревьев, предпочитал горькую осину, рябину и конечно берёзу. Отец формировал из веток вязанки, мне побольше, сестрёнкам поменьше, ну а себе совсем большую и, нагруженные, мы шли домой.
В конце пятидесятых годов мать поехала на свою родину в село Девятково, где-то между Нижним Тагилом и Тюменью, повидаться с родственниками, и взяла меня и сестрёнок с собой. Я помню двухэтажный просторный деревянный дом из толстенных брёвен, длинная лестница на 2-й этаж, которые поразили меня тогда. Помню большой двор, глубокий овраг за огородом, который наступал на усадьбу. По песчаным стенкам оврага было удобно скатываться вниз. Помню широкую и стремительную реку Тавду. И прабабушку тоже помню. Она была очень старой, почти не ходила, нас, своих правнуков, вспоминала с трудом, так много их у неё было. Одаривала нас мятыми конфетами-подушечками, были такие. Мы её побаивались немножко.
Мама решила окрестить меня и сестёр. Её тётка, сестра её матери, жила в Тюмени, и муж тётки был старостой в главном церковном соборе Тюмени. Помню их частный дом в Тюмени за высоким забором, кругом по углам иконы с лампадками, сумеречно, пахнет ладаном. Мать договорилась окрестить нас, своих детей, в соборе (отец был против крещения, но его рядом не было). Привели нас в собор, приступили к церемонии, начали со средней сестры. Когда крестили мою сестру Надежду, младшая Татьяна испугалась и расплакалась, я взял её за руку и повёл на улицу, так и остались мы с ней не крещёные.
Когда я немного подрос, появились мальчишеские интересы. Мы, и ещё примерно 10 семей, жили с одной стороны железной дороги, как говорили «за линией», а большая часть посёлка на станции Раздельной - школа, железнодорожная станция, магазин и большая часть домов была на другой стороне железной дороги. У нас «за линией» была своя компания мальчишек одногодок, человека 4. Мы собирались вместе и часто играли «в войну», только вот «немцами» никто играть не хотел. Чтобы игра не срывалась, приходилось играть «немцами» по очереди. Ещё любили метать «балаболки». Это такие зелёные очень крупные ягоды, которые вызревали на кустах картошки ближе к осени. Их насаживали на заостренный металлический прут и, резко размахиваясь, метали далеко вперёд, соревнуясь, кто дальше метнёт.
Велосипедов у нас не было, да мы в то время и не слышали о них, а вот подшипники были, и мы сами делали самокаты и лихо на них гоняли. Обручи от бочек катали по дорожкам, поправляя их «правилкой», чтобы не падали. В то время был очень популярен футбол, по радио часто передавали репортажи футбольных матчей, которые мы потом обсуждали взахлёб. Уж не знаю откуда, но у нас, мальчишек, бытовало мнение, что у Стрельцова «мёртвый» удар, если попадёт мячом в человека, зашибёт до смерти, а если попадёт в штангу, штанга ломается пополам. Поэтому Стрельцову повязывают на правую ногу красную повязку, как предупреждение, что нужно бить в полсилы. Мы с мальчишками собирались на поляне между домами у двух столбов, удачно стоявших метрах в двух с половиной друг от друга, это были ворота. Один из нас становился в ворота, а другие объявляли себя знаменитыми в то время футболистами и били мячом по воротам. Объявлялось – бьет Виктор Понедельник, и следовал удар, далее – бьёт Слава Метревели, и удар. Вечером собирались на станции встречать пассажирский поезд из Лесного, отмахиваясь от комаров берёзовыми ветками. Вот так мы проводили время.
Одно было плохо, на станции Раздельная не было ни речки, ни озера, ни пруда. Купаться нам было негде. Иногда, когда уж особенно хотелось искупнуться, мы ходили к северному выходному семафору станции. Там, рядом с железной дорогой, была выкопана яма метров 8 длиной и метра 2 шириной. После хорошего дождя туда стекалась вода с окрестностей, и получался небольшой бассейн глубиной нам примерно по пояс. Почва была глинистая и вода в землю не уходила и долго сохранялась. Один был недостаток - после первой минуты плавания в яме вода приобретала густой желтый цвет и мы, после купания там, приобретали такую же жёлтую окраску, приходилось идти домой, выслушивать нотации матери и обмываться в корыте чистой колодезной водой.
Вообще-то речка была, но до неё надо было пройти километров 5. За станцией Раздельной влево, разворачиваясь примерно на 120 градусов, отходила старая железнодорожная ветка для вывоза леса, примерно через 5 километров она упиралась в небольшую лесную речку. Во время войны для фронта срочно понадобились рельсы и шпалы, и чтобы помочь фронту 6 километров рельсов и шпал железной дороги, которая уходила налево от станции к речке, разобрали и отвезли на фронт. А насыпь осталась и была она в относительно хорошем состоянии. Заготовленный к вывозке лес, который лежал на берегу речки в штабелях, вывезти не успели, так он там и остался. Это место всегда привлекало мальчишек со станции – там росло много лесных ягод – смородины чёрной и красной, а вокруг штабелей леса были заросли малины. Но родители запрещали нам так далеко уходить в лес. В этих местах водились дикие звери - волки, рыси, медведи. Были случаи, когда рысь нападала на охотника в лесу. А летом бродили убежавшие из колоний заключённые.
Пару раз я с отцом ходил на речку. Мы шли по песчаной насыпи разобранной железной дороги. Вокруг было много интересного, вдоль насыпи бежал ручей с чистой прозрачной водой, в ручье, как искорки, быстро плавали небольшие рыбки размером с палец с ярким красным оперением – краснопёрки. Лес вдоль дороги был вырублен и подросли молодые деревья. Шли не спеша, долго, почти два часа. Наконец стали подходить к лесной бирже. С одной стороны биржи подрос молодой лес на месте вырубки, а с другой стоял тёмной стеной, вырубить не успели. Вдоль дороги лежали большие штабели из распиленных стволов деревьев, высоченные, приходилось сильно задирать голову, чтобы увидеть макушку штабеля. Стволы деревьев в штабелях наполовину сгнили и на них выросли кусты малины, вокруг тоже был густой малинник. Прошли дальше к речке, но подойти к ней было не просто, берега были заболочены. Пробравшись сквозь осоку, добрались до извилистой, узкой, метров 6 шириной, полоски чистой воды. Вдоль неё были заросли кустов чёрной и красной смородины, высокий ельник подальше. В речке я увидел тучи, чёрные тучи маленьких рыбок – мальков. При нашем приближении они заметались от одного берега к другому. Такого количества мальков в одном месте я больше не встречал. У одного из жителей Раздельной был трёхколёсный мотоцикл, и он приезжал на речку и ловил мальков сачком, домой привозил полное ведро мальков. Их, не потроша, жарили на сковородке, получалось вкусно. Мы с отцом собирали ягоды и шли домой.
Когда я подрос, тайком, с ребятами, ходил ловить краснопёрок в ручье. К литровой банке привязывал верёвку, насыпал в банку немного хлеба и укладывал банку на дно ручья. Там было неглубоко, и вода еле-еле покрывала банку. Сам прятался поблизости и замирал, чтобы не пугать рыбок. Ждать приходилось долго, пока рыбки не успокаивались и не заплывали в банку. Тут я дёргал за верёвку, горлышко банки поднималось над водой, и зазевавшиеся рыбки метались в банке. Я приносил их домой и, несколько дней у нас был аквариум с красивыми рыбками.
Зимой конечно лыжи, санки. Станция маленькая, кругом лес и только в одном месте на окраине леса, не так далеко от нашего дома, был длинный пологий спуск, по которому мы катались на лыжах и санках. Первые метров 40 горка была шириной метров 10 и проходила по поляне в светлом берёзовом лесу, с небольшими ёлочками. А дальше горка сужалась и переходила в тропинку шириной примерно метр между высокими, тесно стоящими ёлками, и терялась в темной глубине глухого леса. Мы точно знали, что в лесу водятся волки. Иногда, морозными зимними ночами волки приходили из леса на станцию, и их следы утром я видел под окнами нашего дома. Поэтому девчонки, когда катались с горки на санках и лыжах, боялись заезжать в тёмный еловый лес, всюду за толстыми елями чудились волки. На полном ходу подкатывая к темному лесу девчонки визжали и валились на бок, чтобы в лес не въезжать. А отчаянные мальчишки, и я тоже, с громким криком въезжали на тропинку между ёлками и катились ещё метров 30. Это было приятнее, чем упасть на бок. И никаких волков мы не видели. Днём они близко к людям не подходили, только ночью, тайком.
Вспомнил ещё одну историю из детства на станции Раздельная. Когда я подрос, мог ходить в лес без отца, правда, не очень далеко. Мы с ребятами ходили в лес ломать веники для коз на зиму и любили при этом развлекаться - парашютировали с деревьев. Выбираешь подходящую берёзу, высокую, но не слишком толстую и не слишком тонкую. Забираешься на дерево почти до макушки, крепко держишься за ствол руками, а ногами начинаешь размахивать. Берёза медленно наклоняется, сгибается дугой, и ты спускаешься с небес на землю как бы на парашюте, ощущение превосходное. Но если береза слишком тонкая, опускаешься вниз слишком быстро, иногда она ломается, тогда летишь кувырком на землю. А если берёза слишком толстая, веса тела не хватает, чтобы согнуть её до земли, и болтаешься в воздухе, как сосиска, пока друзья не помогут.
Так вот, я выбрал подходящую берёзу, забрался на макушку и спарашютировал, но слишком быстро приземлился, пытаюсь встать с земли и не могу, как будто моя нога прикована к земле. Нога не болела, и я ничего не мог понять. Несколько раз попытался встать и не смог. Подошли ребята, посмотрели. Оказывается, я приземлился на длинный сучёк, который торчал из земли. Он глубоко вошёл в икру моей ноги, и приковал к земле. Ребята посмотрели направление, по которому сучёк вошёл в ногу, и аккуратно сняли ногу с сучка. Он был острый, диаметром миллиметров 7 и вошёл в ногу сантиметров на 5. Удивительно, но нога не болела, и я пошёл из леса домой. Доктор наложил повязку. Рана быстро зажила. А через год нога в том месте начала болеть и воспаляться, кожа лопнула и из раны стала выходить кора с этого сучка. Она целый год сидела во мне и потом трубочкой вышла. Вот какая история.
Когда я учился в начальной школе, заболел корью. Я благодарен маме за то, что она сделала всё, чтобы зрение у меня сохранилось. Но болезнь отразилась всё-таки на зрении, я стал практически постоянно носить очки с толстыми стёклами. Это конечно немного осложнило мне жизнь, но не очень. Далее я напишу, как я вылечил свои глаза, случай тоже курьёзный.
Отдельно вспоминаются поездки на паровозе с отцом. Когда я учился в классе третьем, он научил меня управлять паровозом. Оказывается, это постоянно фыркающее, громадное, прожорливое, механическое чудовище подчиняется легкому движению рукоятки контроллера, послушно начинает движение в нужном мне направлении и ещё тянет за собой целую вереницу гружёных вагонов, и останавливается где мне надо, когда я поворачиваю другую рукоятку. Это приводило меня в восторг. Вот так я и жил на станции Раздельной.