Глава вторая. Жизнь на Раздельной в шестидесятые, семидесятые годы.
Следующее поколение раздельновских мальчишек и девчонок, более многочисленное, провело на станции не только детские годы, но и годы юности, взросления. Они основательно освоили окрестности станции, да и возможностей для этого у них было больше.
Один из них, Виталий Засухин, родился в 1955 году на станции Раздельная, жил на станции до 1979 года, вспоминает.
Мои отец Иван Петрович и мать Анна Ивановна, приехали из деревни Великополье, сразу после свадьбы, вернее будет сказать, после женитьбы, свадьбы-то и не было. В деревне для отца, вернувшегося с войны с боевыми орденами, работы не было, а мама попросту сбежала из колхоза, ибо за всю войну была сыта и трудоднями, и облигациями вместо зарплаты, да и работа трактористом на газогенераторном агрегате в МТС видать не очень нравилась.
А тут как раз был набор на службу в Вятлаг, вот так и была связана судьба всей нашей семьи с Вятлагом. Со слов родителей, а они приехали на Раздельную в 1946-м году, в то время еще можно было найти пустующую квартиру.
Отец работал до 1954 года в должности инспектора интендантского снабжения ОЛП 13. После закрытия лагеря он остался жить на Раздельной, перешел работать в железнодорожное отделение Вятлага, сначала кочегаром паровоза, потом кондуктором поездной бригады, далее помощником машиниста парового крана и машинистом парового крана на угольной экипировке станции, где он и доработал до пенсии.
Мать, как и отец, первое время работала в женской части ОЛП 13 надзирателем, а потом вместе с отцом перешла работать на железную дорогу.
Наша семья жила в большом рубленом бараке. Здание было приличных размеров, примерно 15 на 60 метров. В нем размещались две жилые квартиры, в одной жила наша семья, а в другой Карпова Антонина Александровна, бессменная учительница начальной школы станции Раздельная. В этом же бараке размещалась и начальная школа станции, к которой относились два больших учебных класса. Там же в бараке размещался и поселковый клуб, который временами был актовым залом школы. Перед дверьми входа в зал клуба было фойе, далее по центру барака шел коридор, по обе стороны которого были радиоузел, санчасть и еще комната, скорее всего там ранее была кухня.
Соседствовали мы с Карповой А.А. дружно, и она частенько забирала нас с братом с собой в школу под присмотр, когда родители попадали на работу в одну смену, а работали родители тогда на железной дороге. Обычно мы с братом сидели тихо в уголке, слушали урок, или рисовали. Как следствие, я уже в 5 лет читал детские книжки, которые мне дарила наша соседка. А в 6 лет читал бегло. Больше ничего не отложилось в памяти о школе, точнее об этом периоде.
В нашей семье было четверо детей, две сестры Лида и Валя, и брат Александр. Из жизни на Раздельной мне особенно запомнилась детские годы, пожалуй, самая светлая пора нашей жизни. Когда я пытаюсь мысленно сравнить свою пору детства с детством моих детей, сдается мне, что наше было как-то поярче, было более насыщено бескорыстием, романтикой, дружбой и приключениями. Хотя судить строго не могу, потому что свое прожил изнутри, а за детьми наблюдал со стороны.
Развлечений на станции было не так много, поэтому все новое, с чем мы сталкивались, было для нас приключением. Компания наша была не очень большой. Мои друзья детства это Красиков Витя, Свинарев Толя, Тенин Саша, Федин Витя, Новаш Саша, Засухин Саша - брат, Мельник Саша, Моисеева Надя, Олег Гельдт, Прелыгин Толик. С девчонками в детстве особо не дружили, мальчишеский кодекс не позволял, а вот в подростковом возрасте это Емельяновы Люда и Нина, Шестак Ольга и Таня, Красикова Нина, Клишина Татьяна. Попозже в нашу компанию влились подросшие Ненартович Пашка, Леня Трушников, Денисович Света. Возраст наш 8 - 11 лет Общение было каждодневным, причем с раннего утра и до темноты.
Утром, не успев открыть глаза, уже слышу голос Карася (Витька Карасёв) во дворе. Выхожу, а он рассказывает родителям, что на станционных путях стоит состав с машинами и тракторами. Ну, как тут устоять и не сбегать посмотреть? По пути на станцию к нам присоединяется еще кто-нибудь из друзей. И вот мы уже лазим по платформам, осматриваем лесовозы, в основном тогда это были старые МАЗы с зубром сбоку на моторе, или трелевочные тракторы, тогда мы их называли "сороковки" что поменьше, и "шестидесятки", что побольше. Иногда провозили паровозы, мотрисы и пассажирские вагоны для узкоколейной железной дороги на 19-й и 30-й ОЛПы.
Впечатления от осмотра и обследования составов потом были предметом обсуждений и споров на весь день, и предметом тайной зависти тех, кто не присутствовал при этом.
Конечно, в летнее время было намного больше развлечений, нежели зимой.
Зимой никакая погода не была нам помехой для катания с горок на лыжах и санках. Все горки были за "линией", так называлась часть поселка, расположенная по левую сторону от железной дороги по ходу на север. Горок было несколько. Просто горка. Длинная горка - это когда в конце склона лыжня попадала сразу на прямую просеку в лесу, и можно было ехать по ней ещё метров 100-150. Крутая горка - это горка, чтобы съехать с которой, нужно было ближе к концу склона проскочить межу двух сосен, что было достаточно опасно. И извилистая горка - ну, а эту можно было сравнить только с трассой слалома, с которой при неудаче просто улетаешь в кусты. Горки эти были все практически в одном месте, на расстоянии от 100 до 200 м одна от другой. В том месте начиналось большое болото, и по границе его был небольшой склон, который и был для нас всеми теми горками.
Сейчас вряд ли кто может похвастать такой игрой, как катание с крыши. Самая подходящая для этого занятия крыша - это крыша старой школы. Она имела и хороший уклон для этого и достаточную высоту. Катались мы с крыши только зимой, когда на ней лежал толстый слой снега. Мы по одному поднимались на конёк кровли, и сидя или спине скатывались вниз и падали в сугроб. Само собой это было или в январе, или в феврале, а может и в марте, когда снега было до метра, когда полутораметровые заборы торчали из снега только едва - едва.
В феврале - марте, когда снег был плотным и слежавшимся, нарезали из него блоки и из них пытались строить крепости. Обычно ничего не получалось, дальше стен дело у нас не шло. Помню, возле старой школы была сделана деревянная горка, которую обливали водой и катались с нее.
Один или два года для детей делали карусель. Делали ее отец и сын Якубовские. Насыпалась куча снега примерно 1 метр высотой, в нее вертикально сверху вмораживали небольшой кусок трубы, на него насаживали колесо от телеги, к этому колесу привязывали горизонтально жердь и на конец жерди прикрепляли санки. Несколько человек крутят колесо, а один из нас пытается удержаться на несущихся по кругу санках. Это было очень не просто, и здорово веселило зрителей и участников. Иногда мы ходили на экипировку кататься с угольных гор на лыжах. Но после случая, когда Пашка Ненартович сильно ударился при падении, ведь угол наклона угольного террикона градусов 45, не меньше, нам категорически запретили приближаться к ним.
Летом, конечно, было большее раздолье. Одним из любимых занятий было купание. Открытой воды ни на станции, ни в относительной близости от неё, не было. Приходилось ходить или на кирпичный завод, точнее на его развалины, за 3 километра по железнодорожному пути в сторону соседней станции Има, или на лесную речку Сысолу за 5 километров. В эти походы мы уже позволяли девчонкам нашего возраста присутствовать в нашей компании, конечно с разрешения их родителей. Карьер кирпичного завода - это яма размером примерно 10 на 10 метров, вода прогревалась хорошо. После 5 минут бултыхания в этом озерце вода становилась мутной, ведь дно было глинистое, но нас это не останавливало. Разжигался костер, мы купались, и грелись у огня. Это всегда было весёлое и приятное приключение. Сидя у костра, мы ели корни водяного растения, похожего на камыш. Стебель вытаскивали, очищали верхний слой, оставался белый на цвет и совершенно без вкуса корень, внешне похожий на корень лука порея, вот его мы и ели.
Обратно гурьбой шли по рельсам, и было у нас еще одно развлечение. Наверное, присутствие девчонок провоцировало нас на это. По пути до Раздельной находилось несколько водопропускных лотков под линией железной дороги, для пропуска воды во время паводков, а над ними небольшие мосты на железнодорожной линии. Так вот, если мы слышали звук приближающегося состава, то почти всегда следовало предложение - кто под мост. Наша ватага сразу делилась на две группы - кто "за" и кто "против". У одних ребят хватало духу забраться под мостик, а другие отходили от железной дороги. Но что еще интересно, кто посмелее, старались пристроиться под мостом как можно поближе к колесам проходящего поезда, чтобы потом рассказать об ощущениях, а точнее, похвастаться перед девчонками. Конечно, не у всех мальчишек хватало смелости просидеть под мостиком при прохождении поезда, но и не все девчонки убегали к лесу, были и такие, которые вместе с нами проходили этот тест на смелость.
О кирпичном заводе - в 70-е годы мы с отцом ходили к нему выковыривать кирпич для печки, вот тогда он и рассказал мне о нем. В то время еще хорошо сохранился деревянный настил-площадка для подсушки кирпича - сырца, сами печи, своды печей, которые мы и разбирали, сохранилась одна вышка и часть забора. Построен он однозначно был в 40-е годы, а в 50-е закрыт.
Также мы бегали купаться и на речку Сысола. До речки ранее была проложена ветка железной дороги. За выходным семафором в сторону станции Октябрьской она отходила влево, плавно поворачивалась влево примерно на 120 градусов, шла прямо и упиралась в речку Сысола. Но уже после войны рельсы и шпалы были сняты, и от Раздельной прямо до реки по бывшей железнодорожной насыпи шла добротная дорога, по которой без всяких проблем ездили и на мотоцикле, и на лошади за сеном, и на велосипеде. В походы на реку собирались достаточно большой компанией, все-таки 5 километров от станции - это достаточно далеко для детворы нашего возраста. Да и встреча с медведем никогда не исключалась, поэтому собиралось 5-6 человек, как минимум, и вперед.
У многих из нас к тому времени уже были велосипеды. Мы рассаживались по двое, а иногда и по трое, на велосипеды, и, благо, что на всем протяжении дороги шел уклон в сторону реки, без труда доезжали до места. Примерно через километр дорога проходит через песчаный холм. Этот холм этот интересен тем, что дорога разрезает его примерно посередине, и получается два холма, слева и справа от дороги. Мы называли их пик Ленина - который справа по ходу на реку, и пик Сталина - который слева.
Слева у дороги от станции и до речки течет ручей. Примерно через 2-3 километра ручей пересекает дорогу и течет справа от неё. Через 150 метров ручей снова пересекает дорогу и возвращается опять на левую сторону, где и течет до Сысолы. В половодье этот ручей разливается так, что полотно дороги на протяжении доброй сотни метров оказывается под водой - это место мы называли "разлив". Слева от этого места было очень много не вывезенного леса, впоследствии сгнившего. Там были малинники, наверное, самые обильные.
На речке была лодка плоскодонка, она становилась и нашим кораблем, и нашей нырялкой. На ней мы, иногда, уплывали достаточно далеко или вниз по течению, или, наоборот, вверх. Уплыть совсем далеко мы не могли потому, что на этой лесной речке было много заторов из упавших деревьев, которые нам, детям, не по силам было преодолеть.
Интересный факт - по обоим берегам реки рос дремучий девственный лес, склоненные к реке деревья в иных местах полностью перекрывали доступ солнечного света, наверное, поэтому вода в верховьях речки была практически все лето прохладной. Много позже, учась в техникуме, я узнал, что существует запрет на разработку леса ближе 50 метров к границе водоемов, значит, в 40-х годах, когда в тех местах пилили лес - этот запрет действовал, и НКВД его выполнял. Но я был свидетелем повторной разработки леса в тех местах в 1978 году. Во времена «развитого» социализма природу не пощадили, на запреты внимания не обращали. Варварски были выпилены все деревья, река Сысола текла по совершенно открытой местности.
По приезду на речку разжигался костер, мы ныряли, плавали, резвились, как могли, благо глубина реки позволяла это делать, в самом глубоком месте она не превышала два с половиной метра. Нам это доставляло огромное удовольствие. Один раз на противоположный берег вышел лось с огромными рогами, спустился в воду, вот страху-то было. Лось напился воды и медленно удалился обратно в лес. До сих пор непонятно, почему столь осторожное животное проигнорировало наше присутствие. Нам даже обидно было. Медведя мы ни разу не встречали, но следов лап и экскрементов видели очень много. Это постоянно напоминало нам о том, что медведи где-то рядом. А вот охотники несколько раз встречали медведя в тех местах. Но нас это не останавливало, и наши походы на Сысолу были регулярными. Возвращение назад на станцию было намного труднее, все 5 километров шел подъём. Ехали на велосипедах уже только по двое, и постоянно подменяли друг друга. Один такой вояж до реки и обратно с купанием занимал, как минимум, полдня, и нам иногда попадало от родителей за столь долгое отсутствие.
Мы, мальчишки, очень любили ходить летом за ягодами и грибами. И я до сих пор фанат тихой охоты. Могу не вылазить из леса сутками. Грибных мест вокруг Раздельной было не так много, и, чтобы насобирать грибов, нужно было походить по лесу достаточно долго. У меня есть с чем сравнивать. Сбор грибов на тридцатом ОЛП и сбор грибов на Раздельной - это два разных действа, на тридцатом их хоть косой коси. По грибы мы ходили на Гидаевскую ветку, это с 1-го и по 4-й километр. Там росли красноголовики, обабки (так на Раздельной называли подберёзовики), ближе к осени - волнушки. На шестом километре этой же ветки я знал обалденное место, где в сезон груздей – хоть косой коси. Но тащить потом полные корзины 6 километров – занятие не лёгкое и совсем не привлекательное. За красноголовиками и обабками ходили и в сторону Октябрьской. Достаточно много грибов было и в районе, который мы называли "за вышкой". Там росли и красноголовики, и обабки, встречался и белый гриб, к осени было очень много волнушек, встречалось и немного груздей. Иногда урожайный год приносил очень много лисичек. В это время, как говаривали родители, день год кормит. Поэтому нас, детей, и посылали в лес по грибы, приучая, таким образом, к полезному делу, а для нас это было еще и приключение.
Интересный факт - район леса "за вышкой" - это самое высокое место на местности в районе станции. Поэтому там и построили в середине 60-х годов геодезическую, по научному, триангуляционную, вышку. Точнее старую вышку заменили на новую. На том месте стояла старая вышка, но срок ее службы истек. Старую вышку просто завалили и распилили на дрова, а на ее месте возвели новую. Новую вышку собирали на земле, мы, пацаны, ходили смотреть на ее постройку. Поднимали вышку обыкновенными воротами, какими в колодцах поднимают вёдра с водой. Процесса подъёма, к сожалению, мы не видели.
Лазание на вышку - тоже часть наших приключений. Залезть на высоту 31 метр, по лестницам, закрепленным почти вертикально, а их было три, и три этажа вышки, когда детская ручонка и толком обхватить ступеньку лестницы не может - это и для взрослого человека смелый поступок. Пытались лазать все ребята из нашей компании, но многих хватало только до первого этажа, некоторые добирались до второго, но зато какое зрелище открывалось для тех, кто оказывался на верхней площадке. До сих пор помню, какие необыкновенные эмоции и чувства охватили и переполнили меня, когда я первый раз добрался до верхней площадки вышки. Зрелище было просто потрясающее, а ощущения не передаваемые.
Одним из моих ярких воспоминаний детства остается и пора заготовки сена, сенокос. Как сейчас вижу - раннее июльское утро, мама поднимает отца. Мама вставала раньше, готовила пойло для скота, доила корову и выгоняла ее на пастбище. Солнце в наших широтах летом встает очень рано, в 3 часа ночи начинает светать, а в 4.30 уже достаточно светло, примерно в это время мама и просыпалась. Сквозь сон слышу разговор между родителями – «Детей пора поднимать?» Секундная пауза, и ответ – «Да». Все, сегодня на сенокос. Самое трудное было подняться в такую рань. Мы поднимаемся, мы - это сестра, старше меня на 5 лет, я и брат, младше меня на 2 года. Быстро что-то поели, взяли поклажу и в лес.
В 60-е годы мы заготавливали сено в районе 12-го лагпункта вблизи станции Има, это 7 километров пешком. Дорога все время идет лесом, хорошо утоптана ногами сидельцев в то время, когда пилили лес. Настроения нет, и тут отец говорит - "Лида, запевай". Сестра начинает - "Дан приказ, ему на запад, ей в другую сторону ...". Отец поет вместе с нами. Так и доходим до места, перебрав все революционные песни. По дороге собираем немного грибов, мы любили их печь на костре и съедать, как добавку к обеду.
Брали родители нас, детей, в основном, когда нужно было сгребать подсушенное сено в копны, и когда нужно было стоговать. Косили отец и мама вдвоем, работа очень тяжелая и утомительная для мужчины, но мама, выросшая в деревне, мало в чем уступала отцу. На косьбу иногда брали и меня, я разжигал костер, кипятил чай и помогал, чем мог. Но, когда мне исполнилось лет 11 - 12, отец сделал мне косу. Он называл косу "литовкой пятый номер", и я обкашивал этой косой легкие участки.
Когда на покосе выпадало свободное время, бродил по окрестным лесам. Отходить было не страшно, лес еще не подрос после вырубки и был очень редким. Вот тогда родители и показали мне место, где было кладбище. В бытность 12-го ОЛПа там находились практически одни немцы, не пленные, а немцы Поволжья, мобилизованные в «трудовую армию». Могильные холмики еще можно было как-то рассмотреть, если заведомо знать, что ты на кладбище, но ни крестов, ни столбиков никаких уже не было. Честно говоря, я бы и сейчас свободно нашел это место, хоть и прошло уж 35 лет.
Покос наш находился на заливных лугах. Там протекала речка Има, точнее не речка, в этом течении она представляла собой ручей, от 2-х до 5 метров ширины. Весной он сильно разливался, затапливая достаточно большую площадь, вот эти места мы и выкашивали, трава там была и густая, и высокая. Недалеко от сенокоса на болотце мама показала мне небольшую плантацию редкой даже в наших местах ягоды, под названием – княжка (княженика или поляника, научное название «полярная малина»). Нам довелось попробовать необыкновенно вкусные ягоды с редким ароматом.
Там же, недалеко, осталась не выпиленной часть леса, которую называли "реквизит" При разработке леса по правилам должны были оставаться такие "реквизиты", чтобы дать жизнь следующему поколению леса. Но какой это был лес. Ели и сосны, которые я не мог обхватить детскими руками, нога проваливается по колено в мох и в слой из упавших, и сгнивших ранее стволов, лучи солнца не пробиваются к земле совершенно, и непередаваемый, густой запах хвои окружает вас со всех сторон.
По берегам речки, точнее будет назвать ручья, было очень много дикой смородины. Собирали мы и ее, но самое главное - мы из листьев ее заваривали чай. Такой чай очень любили родители, и эта любовь передалась мне на всю жизнь. Для меня и сейчас самым любимым является не вишневый, не малиновый, и никакой другой чай, а только заваренный на смородиновых листочках.
Пекли мы и грибы на костре. Для этого нами на сенокос был принесен обломок чугунной плиты от печи. Этот обломок пристраивали на угли костра, ждали, когда он нагреется, после чего на нагретую поверхность выкладывали шляпки грибов со срезанной ножкой, это важно. Когда в углублении около ножки сначала появлялся, а потом закипал грибной сок, гриб нужно было присолить и перевернуть. Еще пару минут, и кушанье готово. Гриб получался полусырой, но в этом и была прелесть. Лучше всего для этого подходил обабок, но не молоденький, а среднего размера. А из осенних грибов - волнушка. Некоторые раздельновские называли это блюдо варварским. Но мы, и родители, и дети, его очень любили и, при случае, готовили. Позднее, когда я жил на Украине и приезжал в гости на родину, по приезде в Лесной обязательно звонил на Раздельную и просил приготовить мне это блюдо.
Вечером, уставшие, но довольные, мы возвращались домой с сенокоса. Опять же с песней, и подгоняемые чувством голода. Мама в такие дни старалась приготовить нам что-нибудь вкусное, испечь что-то, или купить в магазине что-то сладенькое.
В один из таких походов мы встретили медведя. Точнее, медведя мы встречали два раза, один раз видели его метров за сто - он просто шел по другому берегу речки, долго шел, и все на нас посматривал. Потом повернул в заросли. А вот второй раз мы оказались почти нос к носу с ним. Как это было. Мы шли как обычно трое детей и батя, мимо покоса Шипилкиных, это тоже у 12-го лагпункта. Рядом с дорогой было стоговище, место, где в прошлом году был стог сена, но его зимой вывезли. На этом месте всегда оставляли нижний слой сена, потому что оно замокало от земли и коровы его не ели. Хоть под стог и подкладывали жерди, ветки, всё равно нижний слой сена намокал. На следующий год в этом сене заводились муравьи. Вот ими и лакомился наш мишка. Медведь был небольшой, из прошлогоднего сена торчала только его задняя часть. Отец шел первым, первым его увидел. Он остановился и сказал - "Медведь". Мы из-за спины выглядываем - "Где - где". До медведя было метров 5 - 10, и он нас не слышал. Секундное замешательство, и отец закричал - "Эй, мишка, уходи". Да еще чем-то металлическим стучать стал. Медведь аж подпрыгнул, и рванул от нас по косогору. А бегает он интересно, голова вроде как стелется у земли, а зад колышется вверх-вниз, вверх-вниз. Вот так мы, дети, впервые увидели живого медведя.
Сено из леса вывозили зимой, по санному пути. Причем, нужно было успеть это сделать, когда мороз хорошо сковал верхний слой земли и присыпал его снежком, но до обильных снегопадов. Иначе сани полозьями скребут по грунту и лошади очень тяжело тащить груз. Для поселковых лошадок были два периода в году, когда им приходилось очень тяжело - это период вывозки сена из леса, и вспашка огородов весной. Все это приходилось делать в очень сжатые сроки и всему поселку сразу. За сеном выезжали затемно, все-таки 7 километров туда и обратно. Если все делали споро, успевали сделать две ходки в день. Что интересно, когда едешь на лошади по лесу, очень часто встречались тетерева, кормящиеся, или, по народному, на жировке. Можно было проехать прямо под деревом и косачи, так у нас называли тетеревов, не улетали. А просто путнику невозможно было подойти к ним и добрую сотню метров - снимались и улетали.
С конца 60-х годов стали косить сено и на 16-м лагпункте. Это в 10 километрах от Раздельной по Гидаевской ветке. К этому времени лагерь был давно расформирован, и вся его территория отлично подходила для заготовки сена. На 16-м было интереснее. Во первых, ездили туда по железной дороге, в основном на "пионерке". Железнодорожники знают, что "пионерка" - это обыкновенная мотодрезина, используется для перевозки небольших грузов, ремонтных бригад по железной дороге. На Раздельной пионерка была у Якова Гельдт, старшего мастера пути. Он и соглашался по утрам подвозить сенокосников от Раздельной и до 172-го поста на гидаевской ветке. К пионерке прицепляли два прицепа, обыкновенные вагонетки, на них рассаживалось временами до тридцати человек с поклажей, взрослых и детей, для разгона немного подталкивали вручную этот поезд и вперед. Нужно учесть, что двигатель на пионерке был от обыкновенного мотоцикла. Так мы доезжали до 172 поста, выгружались и 3 километра шли пешком, и вот мы на месте.
Наш участок сенокоса был в очень интересном месте, около бывшего главного корпуса больницы ОЛПа. Это было двухэтажное рубленое здание приличных размеров, примерно метров 15 на 30. На конец 60-х и начало 70-х годов оно было в неплохом состоянии, была целой кровля, полы сгнившие, существовало перекрытие между этажами, что и позволяло нам с братом подниматься на второй этаж для осмотра окрестностей. Но интересно другое, вся территория между корпусами, а их там несколько, была разбита на дорожки, палисадники и клумбы. В свое время, все это было засажено цветами, в частности гвоздикой. К описываемому времени все это одичало, расселилось, смешалось - и вот это разнотравье, а точнее, можно сказать, разноцветье, мы выкашивали. Честно говоря - было жаль губить такую красоту. Интересно еще и то, что коровы не очень охотно поедали это великолепие зимой.
Иногда приходилось оставаться на ночевку, ночевали в помещении, не поверите, бывшего штрафного изолятора. Это тоже отец рассказал, ему часто приходилось бывать в этом лагере по делам интендантского снабжения. Дело в том, что ночью на открытом месте заедали комары, а общая камера изолятора была без окон и дверей, и потом там сохранились одноэтажные сплошные нары вдоль одной из стен, вот на них мы и спали все вместе. Перед сном в помещение подпускали немного дыма, выгоняли комаров, и ложились спать кто где. Но хватало этого на полночи, потом вставали и опять заносили дым, опять выгоняли комаров - так и мучились до утра. Ну, а на улице спать было просто невозможно. Утром, помятые, искусанные, не выспавшиеся, шли косить по первой росе, что при косьбе, конечно, очень важно. Вечером все приехавшие, цепочкой, с разных сторон сходились к гидаевской ветке у 172 поста. К этому времени из 19-го лагпункта на Раздельную шел мотовоз за пассажирами вечернего поезда из Лесной. Домой везли целые охапки цветов, не букеты, а охапки. Все, день закончен, а завтра снова на косьбу, и так две, а то и три недели, пока сено не будет застоговано.
О станции Раздельная. Население станции в шестидесятые - семидесятые годы составляло человек 200. Небольшое станционное здание размещалось примерно по центру станционных путей, в нём сидел дежурный по станции, была билетная касса и небольшой зал ожидания. В нём стоял бачек с водой и кружка на цепочке, всегда можно было утолить жажду. На въезде со стороны Октябрьской располагался стрелочный пост №1, со стороны Имы стрелочный пост №2. Движением по Гайно-Кайской железной дороге руководил поездной диспетчер, который находился в Лесном, и имел телефонную связь с дежурным по станции Раздельная, который и руководил движением по станции и прилегающими к ней перегонам. Это Раздельная – Има, Раздельная – Октябрьская и гидаевская ветка. Все грузоперевозки по Гайно-Кайской железной дороге до 70-х годов производились паровозами. В начале 60-х годов к станции Раздельная был приписан один паровоз, а в лучшие времена - три паровоза. Обслуживали каждый паровоз четыре смены поездных бригад со станции Октябрьская, станции Има и станции Раздельная. А это ни много, ни мало 4 машиниста, 4 помощника машиниста, 4 кочегара, 4 главных кондуктора и 4 старших кондуктора на каждый паровоз.
Помню на Раздельной жили и работали:
• машинистами паровоза – Шапша Фёдор, Катаев (наверное из машинистов самый старый), Макаров Григорий, Митейко Владимир, Пона Андрей, Глок Андрей;
• помощниками машиниста паровоза – Сорокин Анатолий, Пичугин Юрий, Баранов Владимир, Ненартович Петр, Бобылев Сергей;
• кочегарами паровоза - Колосков Виктор, Красиков Виктор, Свинарев Николай, Бобылев Виктор, Шестак Анатолий;
• кондукторами - Емельянов Михаил, Морозов Степан, Генинг Андрей, Федин Иван, Рахманин Владимир, Легостаев Андрей, Злыднев Виктор;
• Начальник станции - Перелыгин Иван, потом непродолжительно - Галушко Владимир, Морозов Степан;
• Мастер пути: Гельдт Яков;
• Бригадир путевой бригады, позже тоже мастер пути - Пасютин Дмитрий.
• Путеобходчики: Ташкинова Зоя и Братчиков Андрей, на стыке 60-70-х эту должность сократили.
• Крановщики на кране склада экипировки - Юшков Степан, Лекомцев Егор, Мельник Степан, Засухин Иван, Жигунов Григорий.
До начала 70-х годов в составе пассажирского поезда Лесная - Бадья был прицепной вагон до 19-го ОЛП, посёлок Сосновка, что на гидаевской ветке. Ходил он в составе под № 12. При остановке пассажирского на Раздельной, "сосновский" вагон отцеплялся, его зацеплял раздельновский паровоз, и тащили на 19-й ОЛП, а к возвращавшемуся утром пассажирскому поезду привозил прицепной вагон обратно на Раздельную. Что интересно, все передвижения до 19-го ОЛП производились "вагонами вперед", то есть паровоз толкал, будь то вагон с пассажирами, или состав с порожняком. Для этого в первый вагон садился кондуктор, и он стоп-краном должен был остановить состав при возникновении препятствий.
Проблема эта существовала до начала 70-х годов, когда на 19-м построили обгонный путь, по которому можно было объезжать состав. Примерно в это же время 19-му лагпункту выделили дрезину, и отпала потребность в паровозе для перевозки пассажиров. Кроме этого, в шестидесятые годы паровоз, примерно раз в сутки подавал порожняк (пустые вагоны) на гидаевскую ветку, и раз в сутки делал выводку загруженных лесом вагонов на Раздельную. А в семидесятые годы работы для паровоза прибавилось.
Для нас, мальчишек и девчонок, живущих на Раздельной, железнодорожники были главными людьми в нашей жизни. Мы все, и девчонки, и мальчишки, в детстве хотели стать машинистами, как папа, или дежурными по станции, как мама. В связи с этим вспоминается немного комичный случай. В начальной школе было задание, написать сочинение на тему "Кем я хочу стать, когда вырасту". Учеников в классе было немного, человек 10-12. Написали мы, отдали на проверку, и тут учительница объявляет, что практически все мальчики хотят работать на железной дороге машинистами паровозов, а девчонки врачами и дежурными по станции. Она спрашивает нас – “Неужели никто из вас не хочет стать космонавтом, летчиком, капитаном дальнего плавания, актрисой". Мы молчим. Она и говорит - "Так, Засухин будет капитаном корабля, Мельник - космонавтом, Моисеева - актрисой. Все, переписывайте сочинения". Сейчас, оглянувшись назад, случай этот кажется комичным, но, может, и права была учительница в том, что как-то хотела нас вырвать из обыденности и заставить нас мечтать.
В клубе по праздникам, силами раздельновской художественной самодеятельности устраивались небольшие концерты, и ставились сцены из спектаклей. Мои сестры принимали участие в самодеятельности, и один раз даже мне досталась роль матроса с репликой - "А мы в трюм, машинистами!". Это был пик моей карьеры актера. После концерта были танцы под радиолу. Сдвигались стулья и вперед. Еще мне врезалась в память песня, помнится, она называется "Песня о машинисте"
День и ночь, день и ночь, день и ночь летят составы,
И гудят провода.
А колёса на стыках стучать не устали:
"А куда вы, куда?.."
Припев:
Машинист, твои маршруты -
Только вперёд!
Машинист, твои минуты -
Расстояния в год.
Исполнял ее Саша Гельдт. Заведующей клубом тогда была Рая Рахманина. Иногда в клубе крутили фильмы. На магазине вывешивалась афиша с названием, и к 6 часам вечера народ стекался к клубу. Билет для взрослого тогда стоил 15 коп, а для детей 5 коп. Экран для демонстрации был не на стене, а вывешивался примерно в том месте, где начиналась сама сцена, а она была чуть выше уровня пола в зале. Что делали мы, дети? Деньги за фильм собирал киномеханик после первой или второй части. Мы, перед фильмом, забирались на сцену и смотрели кино с другой стороны экрана. Соответственно, сидели все вместе гурьбой на полу и денег не платили. Киномеханик был из заключенных, скорее всего поселенец, их тогда называли "пропускники". Чтобы крутить фильм, он приезжал со станции Кажимка. Имя его было Паша, за глаза Пашка-киномеханик. Мы, дети, иногда его подкармливали, то пирожки принесем из дома, то оладушки.
Еще кинофильмы демонстрировали в вагон-клубе. Был и такой. Он прибывал на станцию, стоял несколько дней на запасном пути. Точно также вывешивалось объявление, и вечером народ набивался в вагон смотреть фильм. В детской памяти остались наиболее запомнившиеся фильмы - это "Александр Невский", "Чапаев", "Тишина" и "Мы - русские люди".
В начале шестидесятых годов семья Генинг переехала в Лесной и освободила большой дом возле школы. В этот дом переехала наша семья и Бобылевы. И вовремя, здание школы, где мы до этого жили, обветшало и было решено построить новое помещение для школы в поселке. А вот несколько жилых домов, построенных одновременно со школой, служили еще по 20 и более лет. Место для новой школы было выбрано рядом со старой. Не знаю почему, но возводить школу стали не традиционно из дерева, а из литого шлакобетона, благо шлака, после чистки паровозных топок, в районе второго стрелочного поста скопилось много. Для этого на Раздельную была привезена автомашина, помню угловатую фанерную кабину, скорее всего это была полуторка. Это был 1963 год.
Детворы в то время на Раздельной было очень много, и для всех нас это был праздник. Мы с утра собирались возле строящегося здания школы и ждали. Шофер заводил машину, мы, дети, залазили в кузов, садились, и он вез нас в сторону второго стрелочного поста. Иногда, места всем не хватало и приходилось кататься по очереди. Машину загружали шлаком. Делал это кран, он специально подъезжал со склада экипировки. Загруженная машина ехала к школе. Мы всей гурьбой бежали позади, чтобы прокатиться следующим рейсом. Возле школы строители, а они были из Лесного, замешивали раствор со шлаком, получался шлакобетон - это и была основа строительства. Углы здания поднимали из красного кирпича, потом устанавливали опалубку и лили шлакобетон. Когда стены поднялись достаточно высоко, были сделаны два помоста с двух сторон и раствор ведрами рабочие носили по ним. Построили школу быстро, за один сезон, начали весной, и 1-го сентября этого же года я пошел в 1-й класс в новую школу.
Один раз автомашина застряла в грязи, и ее пришлось вытаскивать. Принесли длинный трос, метров до 30 длиной, привязали к крану - так и вытащили. В школе было два больших классных помещения, учительская и большой коридор. Отопление печное. В коридоре в зимнее время проводили уроки физкультуры, к новому году силами родителей устанавливали небольшую елку. Тут же проходили школьные утренники, которые устраивались под руководством Карповой Антонины Александровны, нашей учительницы. В этой школе я учился с 1-го и по 4-й класс.
В коридоре, наверное, точнее будет сказать в вестибюле, был своеобразный стенд успеваемости. На листе фанеры были наклеены пять цветных фотографий: ракеты, самолета, поезда, лошади и рака. Они соответствовали оценкам - 5,4,3,2 и 1. Около картинок были карманчики для карточек с фамилиями учеников. Каждое утро перед занятиями учительница размещала эти карточки, в зависимости от оценок за предыдущий день. Я учился в начальной школе очень хорошо и ниже самолета никогда не опускался.
Одно время в школе преподавала еще и молодая учительница, Тоня, но поработала она не долго, скорее всего, один учебный год и уехала. Бессменной учительницей в нашей школе была Карпова А. А.. В начале 90-х годов в школе было всего лишь два ученика, а позже и обучать стало некого, с Раздельной все начали уезжать, уехала и Антонина Александровна. Уехала она в Кемерово, к своей дочери. Карпова А. А. была очень дружна с моей мамой, несколько раз писала письма из Кемерово, передавала мне приветы. Всю жизнь я был благодарен этой женщине с нелегкой судьбой. В раннем детстве она научила меня и читать и писать, это когда мои ровесники и не знали, что это такое. В юношеском возрасте она не раз предостерегала меня от неправильных шагов, за что еще одна благодарность ей.
Был период, когда старый клуб разобрали, а новый не построили, и некоторое время жители Раздельной без храма культуры существовали. Телевизоров тогда и в помине не было, а вагон-клуб с кино приезжал редко. Вечерами мы, ребята и девчонки, приходили сами домой к нашей учительнице, Антонине Александровне Карповой, и просили показать нам кино. Был у нее единственный фильмоскоп на Раздельной, и достаточно много пленок с диафильмами. Мы проводили у нее долгие вечера за их просмотром. Самый понравившийся фильм - это "Боевик". Так назывался фильм о действиях отряда партизан где-то в Сибири во времена гражданской войны. Мы просматривали все диафильмы и расходились по домам. Несколько дней спустя, опять приходили к ней с такой же просьбой, отказа нам ни разу не было. Она жила одна, и, может быть, вот такое общение с нами ей было необходимо.
У нас дома по вечерам иногда проходили литературные чтения. В нашей семье любили читать все. Родители привили нам, своим детям, любовь к книгам. И отец, и мама читали, при случае, по вечерам. Но иногда отец говорил - "Так, Лида, бери книгу". Это означало, что весь вечер сегодня посвящался чтению вслух. Читали все по очереди, то мама, то сестра, то я. Любимое произведение отца было "Тарас Бульба". Перечитывали мы его множество раз. И все время в тот момент, когда Тарас Бульба произносил слова о том, что где-то потерял свою люльку, батя так искренне расстраивался, что мог, если был слегка навеселе, и слезу обронить. "Такого человека, гады, загубили" - был его комментарий, и чтение продолжалось.
Об этих чтениях знали мои друзья, Красиков Витька и Мельник Сашка. И они иногда просились прийти к нам и тоже послушать. Еще вспомнилось. Наша семья много лет выписывала газеты "Гудок", "Красная звезда" и "Пионерская правда". Так вот в "Пионерской правде", а был это год примерно 1964-й или 1965-й, печаталась повесть "Ночной орел". Повесть о действиях наших советских разведчиков-диверсантов где-то, то ли в Польше, то ли в Чехословакии. Повесть фантастическая, герой-разведчик там летал и громил немцев. Каждый день в школе я пересказывал на память события предыдущего номера. А после школы все желающие шли ко мне домой, чтобы вслух прочесть и прослушать этот отрывок из газетного номера. Любовь к чтению мы так и сохранили на всю жизнь. И сейчас я частенько сажусь за книгу.
Война не так давно закончилась, и воинственный дух ещё был в нашей детской крови. У каждого из нашей компании были деревянные ружья, мечи, сабли и, в зависимости от игры, мы выбирали оружие, удалялись на большую или маленькую поляны, что около взводного огорода, там и устраивали сражения. Нас было не так много, человек 10 - 12, делились на команды, расходились в разные концы поселка, а потом пытались выследить друг друга и напасть.
После боев в лесу разжигали костер. Если к тому времени на огородах уже созрел картофель, ползли от леса на чей-нибудь огород, делать это надо было незаметно, нарывали картофель и уползали обратно. Там картошку пекли на углях, полусырую съедали и, довольные, шли домой.
В нашей компании мальчишки стреляли из "поджиг", это тоже было обязательной программой. Делали их сами. Стрелять было довольно-таки страшно, но не выстрелил - ты слабак. Вот и берешь в руки этот самодельный пистолет, набиваешь трубку серой от спичечных головок, вставляешь в запальное отверстие спичку и поджигаешь. Главное было не попасть, а просто выстрелить. Был случай, когда "поджигу" разорвало в руке, по-моему, у кого-то из Баевых. У следующего поколения, более младших детей, «поджиг» я уже не видел. Наверное, это хорошо.
Каждый вечер, особенно летом, мы собирались на станции к прибытию пассажирского поезда из Лесного. Одним из развлечений у нас были прыжки с подножек вагонов на ходу поезда. По прибытии пассажирского, мы заходили на другую, от станции, сторону вагонов и взбирались на подножки, чтобы только не заметил ни проводник, ни кондуктор. Ждали отправления поезда. Когда поезд начинал набирать ход, это в самом конце станции, нужно было спрыгнуть последним и не упасть.
Эта наука не пропала даром. Когда мы учились в средней школе в Лесном, жили всю неделю в интернате, и, каждую субботу, вечером, возвращались домой на Раздельную на пассажирском поезде. Некоторые ребята, и я в том числе, чтобы попасть домой на два – три часа раньше, не ждали пассажирского, а шли на железнодорожную станцию Лесной, пристраивались на порожняк, доезжали до 58-го километра, это в двух километрах перед Раздельной, там затяжной подъём и поезд немного замедляет ход, и прыгали. А потом хвастались перед теми, кто приехал пассажирским.
Однажды, один из нашей компании, Новаш Саня, с нами не спрыгнул. Порожняк по Раздельной прошел напроход, также напроход он прошел и станцию Октябрьскую, и уехал он аж до станции Мень, а это 25 километров дальше на север. Но мы не знали об этом. Мать начала искать Саню только тогда, когда его не оказалось среди приехавших пассажирским поездом. Вот тогда мы и рассказали, что, возможно, он проехал дальше.
Позвонили на Октябрьскую, потом на Мень - и только тогда узнали, что он идет пешком на Раздельную по железной дороге. Хорошо, что поезд остановился на станции Мень, а то бы и дальше мог уехать. Предупредили дежурную и стрелочников на Октябрьской, чтобы они его остановили и отправили домой. Но к тому времени уже стемнело и он прошел по Октябрьской незамеченным, и отправился пешком дальше до Раздельной. Прошел он тогда 25 километров за 7 часов. А было нам всем тогда по 12 - 13 лет. Потом были санкции, предупреждения от родителей, узнали в школе, но нас это не остановило - как ездили, так и продолжали ездить.
Однажды я и Карась (Красиков Витька), на станции Лесной незаметно забрались на переднюю площадку паровоза, ни кто нас не заметил, и мы поехали на паровозе домой. Доехали только до станции Брусничной, там, на стрелочном посту нас заметили, сообщили дежурному на станцию. На Брусничной паровоз остановился и к нам подошел кондуктор. Представляю, каково было его изумление, когда он подошел и увидел нас, чумазых, грязных, но довольных - домой едем. Отругал, узнал фамилии, пообещал куда-то сообщить, но не выгнал, привел в кабину паровоза, так мы и доехали до Раздельной.
Вот тогда в детстве была у нас мечта, чтобы мы могли ездить на чем угодно и куда угодно, и нас не могли бы выгнать. И надо же такому случиться, у меня она воплотилась в жизнь. Когда, после службы в армии, я устроился работать на Гайно-Кайскую железную дорогу электромехаником на Раздельной, мне было выдано служебное удостоверение, на котором по диагонали стоял гриф - "Разрешается проезд на всех движущихся единицах ГКЖД" - вот тогда я и вспомнил нашу мечту.
Вспоминаю один случай. На железной дороге все знали друг друга, и во времена моей работы электромехаником проблем с проездом никогда не возникало, но один раз мне пришлось доказывать свое право на проезд. Было это летом 1977 года. На станции Мень пропала связь, меня вызывают, нужно ехать, устранять неисправность. Узнаю, в том направлении идет, так называемый, "литерный" поезд. Этот поезд, как правило, состоял из одного пассажирского вагона и локомотива. Так возили по нашей железной дороге ну очень высокое руководство, или каких-нибудь проверяющих чинов. Поезд обычно шел без остановки в пункт назначения, а тут вдруг остановка на Раздельной. Да и остановки-то не было, так, поезд притормозил, и, на малом ходу, я запрыгнул на подножку и зашёл в тамбур вагона. Тут из вагона выходит офицер, звания не помню, и строго спрашивает - кто такой, зачем, документы. Взял мое удостоверение, я тогда только начал работать и всегда носил его с собой, и ушел в вагон. Мне стало интересно – что же будет? Через пару минут офицер вернулся, и уже более миролюбиво сказал - "Как останавливать будешь, мы до 30-го без остановок". Я говорю - "Ничего, остановим". Тепловозники были предупреждены обо мне, для этого в жезл, который они получили на Раздельной, было вставлено сообщение в виде записки, и с остановкой на станции Мень проблем не было.
Году в 1965-м, может в 1966-м на Раздельную пригнали вагон-клуб, сняли с него колёса и установили недалеко от старой пожарки. Он стал нашим новым клубом. В нем был небольшой зал, где смотрели кино, в одном купе был радиоузел, еще в одном библиотека.
Еще в то же время по железной дороге курсировала вагон - лавка. Это был передвижной магазин. На боку его так и было написано - "Вагон - лавка". Ассортимент товаров в нем был, конечно, шире, чем в поселковом магазине, а поэтому, при известии о прибытии на станцию вагон – лавки, возле него сразу образовывалась очередь. Он торговал до того момента, пока шли покупатели. Когда поток покупателей иссякал, его прицепляли к какому-нибудь попутному составу и перевозили на другую станцию. Снабжение нашего раздельновского магазина производилось с торговой базы, которая находилась в Лесном. Хлеб ежевечерне подвозился в хлебном вагоне пассажирского поезда, а все остальные товары подвозилось регулярно в так называемых "раздатчиках". Это обыкновенный вагон, в него загружали товары и везли по станциям, где и разгружали предназначенную для станционного магазина часть товаров, после разгрузки раздатчик перевозили на другую станцию.
Особой любовью у мужской половины станционного населения пользовалась охота, Охота была и хорошим подспорьем к столу. Мужская половина жителей практически вся ходила в лес добыть зайца или боровую дичь. Охотничьи ружья были почти у всех. Кто хотел, мог без проблем приобрести ружье, тогда это можно было сделать свободно, без всяких разрешений и справок. Не миновала эта страсть и нас, подростков. У всех отцов моих друзей были охотничьи ружья, и мы, лет с двенадцати, уже разбирались и в калибрах, и в номерах дроби, и знали, чем отличается капсюль "жевело" от капсюля "центробой". Мы все умели стрелять из ружья, умели сами снаряжать патроны, и родители без всякой боязни, отпускали нас в лес со своими ружьями.
Личное ружье у меня появилось в 13 лет. Ижевская двустволка, подержанная, но в хорошем состоянии. Да разве я смотрел на ее состояние, когда мне подарили ее на тринадцатый день рождения. Кстати, она и сейчас лежит рядом со мной дома в шкафу, и навевает теплые воспоминания о прошедших временах. Это ружье подарили мне сестра с мужем. Дороже и милее подарка в то время я и представить себе не мог. Вот с того момента и начались наши с друзьями походы на охоту. Где мы только не бывали. В 1978 году, помню, дошли до реки Порыш, а это от Раздельной километров за тридцать.
По Гидаевской ветке уходили до 22-го лагпункта - это тоже километров 30. Компания наша была - Коля Свинарев, он постарше нас, Витька Красиков, Пашка Ненартович и я. Уходили и на день, и на два. Обычно отправлялись в лес рано утром, если на день - приходили поздно вечером. А когда уходили на двое суток, ночевали в лесу и приходили на следующий день поздно вечером. Охотились на зайца из-под собаки, и, с подхода, на боровую птицу, тетеревов, рябчиков. Бывали дни и удачные, и неудачные. Не ради красного словца могу сказать, что в 1977 - 1978 годах я охотился достаточно профессионально, и уже свободно ходил по лесу один. Мог один забираться в настоящие дебри, и мясо дичи в рационе семьи не переводилось.
Очень любил ходить на тетеревиный ток. Это когда взрослые тетерева весной, примерно с 10 апреля и по 10 мая, рано утром устраивают настоящие бои за любовь тетерок. О токах можно писать много, но скажу одно, в разгар токования они с такой яростью бьются, что это похоже на настоящее побоище, они даже не пугаются произведенного охотником выстрела. Иногда, было очень жаль нажимать на курок, но ...
Рябчика били с подхода. Странная птица - она после взлета практически никогда не отлетала прочь, а садилась на ближайшее дерево, где и попадала под выстрел. Главное, если ты не готов к выстрелу, надо очень медленно и без резких движений снять ружье, и прицелиться. Бывало у меня такое, что все медленно делаешь, но при снятии с плеча спадает ремень ружья, и это пугает птицу.
В 1979 году я расстался со станцией Раздельной. Пока родственники жили на станции, иногда приезжал в гости. Теплые, яркие и приятные воспоминания о годах жизни, проведенных на Раздельной, сохранилась навсегда в моей душе и сердце.
Людмила Емельянова, в замужестве Шигалева вспоминает.
Наша семья приехала на Раздельную в 1960 году. Мне было тогда 6 месяцев, сестре Нине 2 года, а сестре Тане 3 года. Мои родители, мама Екатерина Игнатьевна и отец Михаил Герасимович, приехали из колхоза деревни Лёзиб Кировской области. Работы в колхозе не было, вот они и уехали. Мама сначала работала на экипировке, а потом, много лет, в поселковом магазине. Отец работал в паровозной бригаде кондуктором, а потом на поселковой электростанции.
Помню мы, раздельновские мальчишки и девчонки, жили дружно, конфликтов не было. Играли в лапту, в казаков - разбойников, в прятки, делали качели и летали на них. Был у нас летом на Раздельной пионерский лагерь. Помню, мы, когда были в лагере, в походы ходили и искали клад, было очень интересно. Старый клуб сгорел и нам поставили вагон-клуб, недалеко от старой пожарки. В клубе Коля Жигунов крутил нам кино. Когда мы стали постарше, ходили на танцы в клуб и танцевали под радиолу почти до утра. В карты резались, в волейбол играли, аж руки болели. Ещё в чехарду играли - это что-то.
Вечером мы, ребятня, обязательно встречали пассажирский поезд из Лесного, шли на почту и в магазин, вдруг что интересное привезли. Все поселковые новости знали. Любили собирать грибы и ягоды, потом в интернат возили всякую лесную вкусноту - весело было. На каждый праздник участвовали в самодеятельности, готовили и ставили концерты в нашем клубе, шили костюмы. И ещё, в клуб привезли небольшой бильярдный стол с железными шарами, играли с удовольствием и азартом. Есть что вспомнить о нашей раздельновской жизни. Когда подросли, мальчишек своих провожали на службу в Армию, и встречали потом.
Гуляли по рельсам на станции. Летом ходили купаться на Кирпичку (речка Има), так мы называли небольшую речку между станциями Раздельная и Има, вода в ней была рыжего болотного цвета. По дороге ели малину, которая в изобилии росла вдоль железной дороги. И ещё на Кирпичке рос камыш, мы его выдирали, очищали и ели сердцевину.
Я с отцом на охоту и на рыбалку хаживала на Раздельной, но не часто. Зато теперь заядлая рыбачка, поймала сазана, и не одного. А один попался на восемь с половиной килограмм, я аж прыгала и песни пела от счастья - супер.
Моя сестра Татьяна вышла в замуж за Гельдт Владимира Яковлевича, родила сына Сашу. Сестра Нина вышла замуж за Олега Гельдт, брата Владимира.
Помню, в поселковом магазине продавали сгущённое молоко, какао в маленьких пачках – наше любимое лакомство, мы его ели с большим удовольствием. Иногда бывали конфеты ромашка, кара-кум, радий, белочка, подушечки, драже, а так же повидло и халва. Колбаса бывала только копчёная – армавирская, такая толстая, в натуральной оболочке. Часто бывали знаменитые баранки, их связками брали, пряники, печенье. Рыбу привозили - пикшу, скумбрию, хек, камбалу и мойву. Ситец привозили рулонами. Ковры только по записи, и другие вещи тоже по записи.
Хлеба жители Раздельной брали помногу, не только для себя, но и для скота. Если товара приходило мало, мама, когда работала в магазине, всегда делила продукты, и отпускала по числу людей в семье.
Прожила я на Раздельной до 1983 года. Потом приезжала в отпуск почти каждое лето. Воспоминания о нашей жизни на Раздельной навсегда остались со мной.