ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Больница. Специфический запах хлорки и лекарств, высокий, давно не беленый потолок, блеклые зеленые стены и частые двери с номерами палат. Я лежу под казенным одеялом на скрипучей металлической кровати. У моих ног, положив руки на никелированную спинку, стоит полная, смуглая молодая женщина с красиво уложенными черными волосами. Она в упор разглядывает меня. После попытки улыбнуться я говорю слабым голосом:
– Лена, ты так смотришь, словно ничего интереснее в жизни не видела!
– Да вот, думаю о том, Гриша, что ты парень хороший, но почти всегда создаешь мне проблемы. А теперь валяешься тут с ужасно хворым лицом, и напрашивается вывод, что заболел ты надолго, – она говорит не с упреком, а как бы для себя, задумчиво.
– Лена, если тебе нетрудно, поищи, пожалуйста! – пытаюсь я пошутить.
– Что? – подняв брови, спрашивает она.
– Мою память, пропала куда-то!– говорю я, и издаю нечто похожее на смешок.
– Гриша, твои остроты обычно не смешны, и эта еще и глупа!– вместо ожидаемой улыбки, говорит Лена.
– Жена друга, я знаю, что отношения у нас не очень, но зачем ты обо мне так, и на всю палату! Я всего-навсего решил переменить тему!
– Это не палата, а коридор. В палатах для таких выдающихся личностей, как ты, мест нет! – не без иронии произносит Лена.
Сбитый с толку, я осматриваюсь лучше. Действительно, коридор, а вернее, холл для просмотра телепрограмм. Однако телевизора нет, вместо него стоят кровати с больными. Моя койка последняя в ряду, от соседа меня отделяет проход к окну и тумбочка. Что ж, окно – это хорошо! Свежий воздух, светло!
Наконец я вспоминаю, как оказался в больнице, и задаю вопросы:
– Лена, а моя машина где? А Сашка?
– Твоя машина возле нашей избы стоит. Сашка поехал в Москву за лекарством для маленькой. Приедет, придет сюда. У нас дети болеют, а муж возле тебя вторую ночь сидеть собирается. Такие дела! Ладно, извини, я не попрекать тебя пришла, а поесть принесла. Кушай и выздоравливай! Мне пора! – стараясь быть ласковой, говорит она, кладет на мою тумбочку полиэтиленовый пакет и уходит.
Я смотрю, как она исчезает в полутьме коридора. Лена очень хорошая женщина, и прекрасная жена Сашке, но меня на дух не переносит. Наверное, потому, что Саша весьма охоч до сторонних развлечений, а подставляет под гнев Лены обычно меня, сочиняя различные фантастические истории.
Я хочу выглянуть в окно, и пытаюсь для этого подняться. Но со мною происходит нечто плохое: легкие сжимаются, и я, похожий на умирающую от удушья рыбу, падаю обратно. Мой вид настолько красноречив, что больной с соседней койки, едва глянув на меня, вскакивает со своей кровати и бежит к двери с надписью «процедурная».
Мне становится легче после кислородной подушки. Со мною возится уже знакомый мне, «хмурый» врач. Он делает внутривенные уколы и ругает больничное начальство. Говорит, что таким тяжелым больным нужно лежать в больнице города Обнинска, а не здесь, в сельской терапии.
– Какой у меня диагноз?– с хрипом дыша, спрашиваю я.
– Тяжелая форма аллергии при… имеющейся бронхиальной астме?– врач вопросительно смотрит на меня. Я согласно киваю. Он не ошибся, от астмы я страдаю с детства.
Через несколько минут приступ окончательно проходит. От лекарств с усыпляющим эффектом мои глаза закрываются, и я вижу новый для меня сон. Звездной ночью я стою пред входом в разрушенную временем церковь. Сквозь пустые оконные проемы видны отблески горящих в храме свечей, слышится тихое чтение псалтири. Я осеняю себя крестным знамением, и, перепрыгнув яму перед входом, иду внутрь храма. Здесь холодно так же, как и снаружи, злой ветер гуляет в дырявой крыше, но я ничуть не удивляюсь, увидев нескольких прихожан и батюшку, который их исповедует. На столике лежат свечи. Я хочу взять одну, ищу карман с деньгами, однако обнаруживаю, что в больничной пижаме карманов нет. Я думаю, что без денег брать свечку – нужно спросить у священника. Только он пока занят, и я, перекрестившись, разглядываю фрески с изображениями святых.
Неожиданно священник зовет меня по имени. Удивившись этому, я иду, спотыкаясь о битый кирпич.
– Что это, батюшка, церковь у вас такая... не отремонтированная?– с недоумением спрашиваю я у старца.
Священник удивленно осматривается, словно сам видит церковь впервые, а затем, искрясь духовным весельем, говорит:
– Это она не у меня, а у тебя такая не отремонтированная! Ничего, с божьей помощью справишься! Грешен?
– Да...– я теряюсь от вопроса,– я, отче, не готовился к исповеди. Не знаю, с чего начать! Грешен, разумеется, грешен! И очень...
Я вспоминаю про свою несуразную жизнь, грусть и раскаяние подступают к сердцу, хочется заплакать. Батюшка гладит меня по голове, как отец в детстве, отпускает грехи и благословляет. Мне становится легче дышать, и на этом сон прерывается..