Первый раз я родился 16 мая 1956 года. А второй летом 1994 года.
Вот, что было со мной после первого рождения.
В 1973 году закончил 39 английскую спецшколу и успешно сдал вступительные экзамены во 2-ой Московский мединститут имени Н.И. Пирогова.
В июле 1980 года получил диплом, удостоверяющий, что могу работать по специальности врача-биофизика. Однако до сих пор затрудняюсь ответить на вопрос, в чем же конкретно заключается работа по этой специальности?
После окончания вуза работал научным сотрудником в разных московских НИИ, связанных тем или иным образом с медициной и биологией. В результате своих научных скитаний защитил две медицинские диссертации — кандидатскую (1985 год) и докторскую (1992 год) по специальностям "биохимия" и "авиационная, космическая и морская медицина".
Можно с глубоким чувством удовлетворения отметить, что обе диссертации действительно не имеют никакого отношения к биофизике.
До начавшегося в 1993 году коллапса российской биомедицинской науки, я успел опубликовать около семи десятков статей в открытой и закрытой научной периодике, поучаствовать в создании двух изобретений, подтвержденных авторскими свидетельствами, и выиграть независимую стипендию для работы в Университете им. братьев Гумбольдт (Берлин).
После возвращения в Москву моя активная научная карьера завершилась. Столкнувшись с неразрешимыми трудностями при реализации научных идей, я занялся педагогической деятельностью и с 1993 года по настоящее время работаю профессором на кафедре экологической и экстремальной медицины при Факультете фундаментальной медицины МГУ имени Ломоносова.
С 2000 года дополнительно веду административную работу в качестве заместителя декана по международному сотрудничеству. В том же году был принят в члены Московской городской организации писателей. С 2007 года по совместительству возглавляю кафедру при МВТУ имени Н.Э. Баумана. В 2008 году избран действительным членом Международной академии астронавтики. Это сейчас, а тогда, в далеком 1994 году, я метался в поисках… Итак…
Вот что предшествовало моему второму рождению.
Зимой 1994 года, прочитав объявление в журнале «Москва», я по почте отправил свои литературные упражнения в Литинститут. Сделал это просто так, поддавшись природному авантюризму. Я ничего не знал о Литературном институте имени М. Горького, кроме того, что там существует творческий конкурс, и второе высшее образование бесплатно для творческих специальностей.
И каково же было мое удивление, когда в мае месяце, как раз ко дню рождения, я получил уведомление о том, что мои работы прошли по конкурсу. Делать нечего, отступать было уже поздно, и я поехал на Тверской бульвар.
Во дворе Литературного института было тихо и безлюдно. Где-то рядом шумели троллейбусы, сигналили автомобили, а здесь было патриархально спокойно. Лишь ветер лениво шевелил кроны деревьев, и пахло Макдональдсом.
Куда идти, что надо делать? И, главное, зачем вообще сюда пришел?
Эти вопросы лениво шевелились в голове, пока я шагал по выщербленному асфальту и влажной рукой шуршал приглашением в кармане.
У одного из корпусов во дворе Литинститута спиной ко мне стоял человек. Больше вокруг никого не было. Незнакомец внимательно читал что-то на застекленном, пыльном стенде. Он был одет в изящное светло-коричневое пальто.
Я подошел ближе.
«Ха, незнакомец в чесучовом пальто. Или не в чесуче? Надо будет почитать, какая она, чесуча? Похож на ангела-привратника в пальто. Вот сейчас изящным движением скинет пальто, а там два лебединых крыла. И взмахнет ими, и взлетит, и растворится в пасмурном небе, а два перышка с его крыл будут еще долго кружить в воздухе, впитывая прогорклый запах вчерашних гамбургеров».
- Добрый день!
- Здравствуйте, - приветливо ответил незнакомец, повернувшись ко мне.
«Странно, не улетел. А лицо-то симпатичное. Правильные черты. Ухожен, гладко выбрит. Характерный нос. Трагические, внимательные глаза. Наверное, он пользуется успехом у женщин. Пахнет дорогим одеколоном. В нем есть что-то восточное».
- Скажите, а как узнать об условиях приема?
- Сначала посмотрите в списках тех, кто прошел творческий конкурс, - «чесучовый» ангел-привратник не исчез, как ожидалось, а простер длань в сторону и показал на стенд, - меня зовут Самид Агаев, а вас?
Я представился с надеждой, что такой фамилии нет в списках. Но, увы!
- А, есть такой. Номер двадцать три, - голос Самида потеплел, - поздравляю! Мы с вами коллеги. Теперь вам надо пройти к Зое. Вон туда.
И он показал мне дверь в приемную комиссию.
Дверь распахнулась, и вышел человек, очень похожий на дьяка. Борода, длинные волосы, темные одежды. Пахнуло портвейном.
- Николай Толстиков, - густым басом, сильно окая, сказал «дьяк», протягивая руку, - из Тотьмы, что под Вологдой.
- Логинов, - совершенно обалдев, я машинально пожал мозолистую, мужицкую руку.
- Про наши места еще Петр, посмотрев карту, сказал, что, мол, туда не поеду, то тьма и мрак, - родной для меня еще с институтской скамьи запах портвейна упорно пробивался сквозь басовые рулады, - так и назвали городок Тотьма. И там тьма, и здесь, в Москве, тож тьма. Меж тем, мою повесть Василий Белов хвалил неоднократно.
И гордо взмахнув бородой, Николай размашисто зашагал по направлению к Бронной.
«Ого! Сначала ангел в чесучовом, потом слегка пьяный, почти черный, монах, с ходу помянувший имя классика советской литературы. А может вся эта мистика неспроста? Здесь комфортно, тепло и сыро, пахнет родным портвейном и дорогим одеколоном… Хотя, куда ты, Вася, с суконным рылом в калашный ряд?».
И с этой мыслью я переступил порог Литинститута…
В приемной комиссии любезная женщина Зоя объяснила, что я прошел по творческому конкурсу на заочное отделение, показала какие-то голубоватые мятые бумажки, исчирканные малоразборчивыми каракулями, уточнила, правда ли, что я доктор наук? А в конце беседы нанесла нокаутирующий удар: «Вам предстоит сдать общеобразовательные экзамены».
Какие экзамены в 38 лет? Позор на мою седую голову!
Я про школу забыл еще в 1973. Двадцать один год назад…
Уже заканчивают гимназию дочери, сын-филолог на второй курс перешел, а тут экзамены за курс средней школы! Тоже мне абитуриент-переросток!
В общем, я отобрал у несчастных детей их учебники и уехал в отпуск в Карелию.
А отпуск у меня тогда был большой, 56 дней. Но, конечно же, за все эти дни я ни разу не притронулся ни к учебнику по истории, ни к учебнику по русскому языку. Природа, рыбалка, красоты северного берега Ладоги. То есть, вернулся из Карелии в том же интеллектуальном состоянии, что и до отпуска, только сильно покусанный комарами.
Как уж я эти экзамены сдал, не помню. Из-за стресса все как в тумане. Почти все памятные экзаменационные файлы того периода в моем мозговом компьютере оказались стерты. Вирус, что ли, какой-то подцепил литинститутский? Не знаю…
Из всех испытаний только процедура написания изложения сохранилась в деталях.
Помню, что дело происходило в аудитории на первом этаже здания, где размещались Высшие литературные курсы. Старые, обшарпанные стены, которые впитали в себя выдохи Андрея Платонова, работавшего здесь дворником.
Пахло сыростью и дезинфекцией…
Стоп! Тут я должен сделать одну ремарку.
Дорогой Владимир Викторович! Если Вы прочитаете эти строки, то знайте, что Ваша фотография, 2/3 оборота на темном фоне, подаренная Ирой Полищук, стоит у меня на рабочем столе в кабинете на факультете фундаментальной медицины МГУ. Часто я смотрю на нее, и где-то за грудиной поднимается теплая волна, и тогда уходит гнев, и не хочется кричать на сотрудников, расстраиваться от нелепых ответов студентов, в сердцах швырять мобильный телефон после бессмысленных разговоров, а хочется писать и думать, думать и писать. Других фотографий там у меня нет. Вот…
Итак, нас всех рассадили в аудитории по одному за парту. И, конечно же, на плоскости стола я тут же обнаружил бессмертное, русское слово из трех букв. Полустертое это слово как бы приободряющее подмигивало мне закорючкой последней буквы.
«Это хорошая примета. Признак стабильности и востребованности данного учреждения», - подумал я тогда и огляделся.
Все уже расселись.
Как позже оказалось, среди нас были представители следующих профессий и слоев населения: балерина, летчик, бизнесмен, инкассатор, бомж, священнослужитель, журналист, сторож, строитель, доктор наук и много-много симпатичных девушек, генез коих до сих пор мне неясен, но еще волнует…
Да-да, вокруг было много блондинок, число которых на курсе год за годом неуклонно уменьшалось по мере приближения к госэкзаменам. О, где вы, девы молодые, с крутыми бедрами, пышными бюстами и зачитанными до бессмыслия взорами? Рассеялись во времени и пространстве…
Так вот, сидим мы все, разношерстная компания, дышим сыростью и хлоркой, блондинки аппетитно вздымают бюсты, но все, без исключения, со страха нахохлились, словно воробушки на проводах перед бурей.
Точно, тогда за окном начал накрапывать дождик. Мы еще не знали друг друга, и поэтому практически не общались. И атмосфера в зале была какая-то напряженная, недружественная. И молодые блондинки такие холодные, неприступные…
Ждали долго, минут 30-40, за окном моросящий дождик уже перешел в ливень.
Но вот в аудиторию вошел седой низкорослый человек. Неспешно прошел между партами и сел за стол преподавателя. Походка его напоминала качение по земле приспущенного теннисного мячика. Прямолинейная, но прерывистая и немного скособоченная.
«Господи! Шаркающая походка есть, а где же собака и белый плащ с кровавым подбоем?» - подумал я тогда, однако спросил у всезнающего Самида другое.
- Кто это?
- Орлов, - лаконично сложил Самид четыре согласные и два «о» в фамилию, и добавил: «Альтист Данилов». Читал?
Самид знал все, а Орлов был мэтр. Впрочем, «Альтиста» я читал еще в журнальном варианте.
Позже один из наших семинаристов окрестил нашего руководителя Шеврикуккой, так Владимира Викторовича за глаза частенько и называли, «где там наша Шеврикукка?» - тоскливо взывали мы в глубину литинститутского двора, нервно куря под вывеской, когда он задерживался к началу занятий. Подозреваю, что опаздывал он тогда, когда позволял пропустить себе лишнюю кружечку хорошего пивка, ведь шел он пешком на занятия, жил близко, соблазнов по дороге много. Но, возможно, я и ошибаюсь. Не пивко то было…
Но тогда, летом 94-го, для большинства из абитуриентов он был лишь автором «Альтиста Данилова». И по аудитории пронесся шепоток: «аль-тти-сст, даа-нии-ллоофф, сааам».
Но, ни одна мышца не дрогнула на лице нашего будущего руководителя. Ровным голосом он объявил темы изложений, регламент написания и предложил начать работу.
Лично мне совсем не хотелось тогда писать. Гораздо интереснее было украдкой наблюдать за Орловым.
«Так вот ты какой, писатель во плоти, ядрена корень! Нет, не таким я тебя представлял. Уж больно ты не кармадонистый! Набычившийся, конечно, но не хватает синевы. Кто там еще был? Ах, да! Сам Данилов. Нет, тоже не похож».
Это сейчас я понимаю, что отождествлять автора с произведением - занятие глупое, тупое и безнадежное. Автор - это проводник, а произведение его создается зачастую по законам неведомым никому в этом мире. В том числе и самому автору. Конечно, если это настоящее произведение настоящего автора. А тогда я был другой, охмуренный ядовитыми парами псевдонаучных биомедицинских статей, и, безуспешно анализируя, тщетно искал в облике князя-автора черты его дружины-романа…
Между тем, я заметил, что глаза Орлова живут отдельной жизнью от тела.
Все вокруг истово писали, а его тело неподвижно и расслаблено покоилось на стуле, левая рука прикрывала рот, а глазные яблоки совершали периодические движения.
Он нас сканировал!
Ну, примерно так, как сканируют помещение глаза спецназовца. Только спецназовец ищет источник опасности, а Орлов, телом покоясь в неге, интеллектом изучал, типировал и классифицировал.
Как Кювье, Ламарк, Левенгук. Великие систематики природных объектов!
Эх, Владимир Викторович, пропал в Вас ученый! Загубили Вы свой талант естествоиспытателя!
Впрочем, почему загубили? Ведь мы тоже своего рода природные объекты. Феномены для исследования. Ведь недаром Вы спросили меня на одном из семинаров: «А зачем тебе это надо?». В смысле литература, писание текстов. Тогда я не ответил Вам, стушевался. Считайте, что этот текст и есть ответ на тот давний вопрос.
Однако вернемся в аудиторию Высших литературных курсов.
Орлов переводил свой взгляд с одного абитуриента на другого, вглядывался в лица, словно пытаясь определить, кто чего стоит, чего ждать от каждого в отдельности, и от всей группы в целом.
И так продолжалось все время, отведенное на изложение. Впрочем, нет, так продолжалось все время нашего обучения в Литинституте.
И теперь понятно мне, почему наша мудрая Шеврикукка отобрала в свой семинар абитуриентов не только по литературным критериям, но и по широте профессий и занятий. Чем больше разнообразных объектов наблюдения, тем интересней исследователю.
Мы не учились литературе, мы пытались понять Орлова, а Владимир Викторович изучал нас.
Это был интеллектуальный симбиоз, неведомая еще науке игра, надеюсь, что она была полезна и для нашей глубокоуважаемой Шеврикукки, а уж нам такой способ общения дал очень многое.
Что же было во время семинаров?
Нос как высшее проявление души; шикарный Кадиллак для младшего брата; дачник, поющий перед смертью песнь вальдшнепа; инкассатор-рыбак, убивающий приятеля за рыболовный ящик; переписанный заново и поменявший пол станционный смотритель; совершенно непонятный седьмой несовершенный; кости негодяя, догорающие угольками в печке сауны; колодки патриарха, которые попытались украсть; изящные и лаконичные мантры мая; ну, очень, очень умная пьеса о первооткрывателях планет; питерские криминальные малявы; малиновые пиджаки в православном храме…
Узнаете? Вспоминаете? Значит, вы посвященные.
Не узнаете? Не вспоминаете? Я завидую вам. У каждого из вас все это впереди.
А тогда мы, посвященные, спорили, потели, доказывали, отстаивали принципы, а Шеврикукка молча слушала и сканировала, сканировала, сканировала…
Нет случайностей в жизни. И учеба в Литинституте началась для меня мистически закономерно. А в итоге мой характер безболезненно изменился, а жизненные критерии пересмотрены.
Я никогда не рассматривал и не рассматриваю свои занятия литературой как источник средств к существованию или обогащению.
Я не хочу удовлетворять свои амбиции литературным творчеством.
Я просто свободен благодаря литературе. Она для меня способ познать этот сложный мир.
Я считаю себя счастливым человеком, поскольку испытал второе рождение собственного духа. В жизни это счастье испытать удается не каждому.
Спасибо жизни!
Ни о чем не жалею, за исключением одного.
Эх, еще бы раз увидеть тех молодых блондинок на вступительных испытаниях в Литинституте!
Так, исключительно ради эстетики…