Рыба и мясо испокон веков считались на Севере основными продуктами питания,
и если заготовкой мяса занимались только с наступлением холодов, то на ловлю
рыбы отводили всего один день, когда кета и лосось шли на нерест в верховья рек.
Рыба шла на нерест несколько дней сплошной стеной в несколько слоев, и на
перекатах, где было довольно мелко, спинки горбуши выглядывали из воды, и
создавалось впечатление, что вода на мелководье кипит от брызг двигающейся
против течения рыбы.
В течение всего лета колхозный пастух гонял стадо коров на противоположный
берег, где был большой луг с сочной травой, но во время нереста коровы боялись
даже приближаться к воде – настолько плотно двигалась рыбная стая.
Вот в один из таких дней в деревне устраивался «РЫБНЫЙ СУББОТНИК», когда все
трудоспособное население выходило к реке делать запасы рыбы на долгую и снежную
зиму. В этот день вся река перегораживалась забором из частокола, вбитого в дно
реки. В этом заборе лозы ивовых прутьев делалось несколько круглых, длинных
ловушек, называемых здесь «мордами», которые полностью набивались идущей на
нерест рыбой. Плотная масса рыбы могла бы снести эту загородку, поэтому у
другого от деревни берега оставляли небольшой проход, через который рыба могла
пройти в верховье реки, и тем самым ослаблялось давление на искусственную
запруду.
Каждая семья катила к берегу пустые бочки разного размера, мешки с солью,
вооружалась острыми ножами, и весь день от первого луча солнца до кромешной
темноты занималась разделкой и сортировкой рыбы. Несколько мужчин выбрасывали из
«морд» рыбу на берег, и каждый тащил ее к своим бочкам. Рыбы хватало всем и по
всему берегу в воздухе мелькали разделочные ножи и хвосты бросаемой в бочки
рыбы.
Сидеть в неловком положении на запруде и бросать на берег рыбу было довольно
тяжело, и «рыбаки» менялись каждые полчаса. Рыбы хватало всем и ее едва успевали
обрабатывать. Сначала рыбу очищали от внутренностей и бросали ее в самые большие
бочки, посыпая каждый слой крупной солью. В бочки чуть меньшего размера бросали
одни брюшки, и тоже посыпали солью. Оставшиеся спинки рыбы складывали в
отдельные кучи для последующего копчения балыков.
А в самые маленькие бочонки складывали икру, и у каждого жителя деревни был свой
рецепт соления этого деликатеса в зависимости от срока хранения икры.
Малосоленую икру, срок хранения которой был не очень большим, складывали в
небольшие стеклянные баночки, чтобы использовать их при первых же праздниках, а
остальную икру солили основательно, чтобы она не могла испортиться при
длительном хранении.
Мальчишки готовили для себя икру отдельно – они не снимали с нее довольно
плотной пленки, в которой она находится в утробе рыбины, а складывали эти
«упаковки с икрой в сторону, затем уже дома подвешивали ее на солнышке и сушили.
Икринки высыхали, и лучшей подкормки и наживы для ловли на удочку трудно было
найти – они легко насаживались на крючок, и с ними не было никакой возни.
Каждая семья заготавливала рыбы столько, сколько ее требовалось на всю долгую
зиму. Когда бочки заполнялись, заготовители приступали к следующему этапу – надо
было отобрать рыбу для копчения и для корма собакам, которые были основным
средством передвижения, и в каждой семье было по две-три упряжки, минимум по
шесть собак в каждой. Собаки, как правило, это были лайки, выносливые и
привыкшие к северным условиям, всю зиму проводили у дома хозяина, привязанные к
вбитым в землю колышкам так, чтобы они не могли соприкоснуться с соседом. Будок
для них не строили, и всю зиму они находились под открытым небом.
Во время снегопада собак заваливало снегом, и утром когда приходила пора
кормления, они как снеговики выбирались из сугробов и громким лаем
приветствовали своих хозяев. Обычно собак кормили отварной рыбой, а когда на них
выезжали на охоту или в какой-нибудь дальний "вояж", то всегда брали для собак
сушеную рыбу, называемую юколой. Вот для этой юколы рыбу откладывали отдельно и
никогда ее не солили – собакам соль вредна.
После того как все бочки были заполнены и достаточно рыбы было отложено для
копчения и вяления, оставшуюся рыбу, уже без всякой обработки и чистки,
отвозили в специальные ямы, которые были у каждой семьи, сваливали ее на
брошенную на дно ямы солому, сверху тоже накрывали соломой, чтобы рыба не
пачкалась, и после этого яму засыпали землей.
Получалась та же силосная яма, только вместо травы в ней была рыба, которая
через некоторое время протухала, но порче подвергался только самый верхний слой
– не более двух миллиметров, а остальная часть тушки рыбины прекрасно
сохранялась. Когда зимой собак кормили этой рыбой, зловонный запах разносился по
всей деревне, зато собачки получали от этой рыбы долю фосфора, который они
теряли за время долгой зимы.
Только с наступлением полной темноты закончился этот «РЫБНЫЙ СУББОТНИК» и
утомленные жители отправились по своим домам, оставив несколько охотников с
винчестерами сторожить сложенные на берегу запасы рыбы от непрошеных гостей и,
в первую очередь, от медведей, которые были большими любителями полакомиться
свежей рыбкой.
К наступлению темноты запруда была снята, и сплошной поток рыбы опять хлынул в
верховье реки, чтобы освободившись от икры и дав жизнь молодому поколению мирно
уснуть и превратиться в белесые серые тушки, плывущие по течению, которыми не
интересовались даже медведи.
Рано утром следующего дня работа на берегу возобновилась с новой силой, общими
усилиями бочки с рыбой были доставлены своим хозяевам, предназначенная для
копчения рыба была слегка посолена и отвезена к коптильням, которые имелись в то
время у каждого жителя деревни. Это сейчас балык является деликатесом, хотя по
качеству он далеко уступает той давней копченой рыбе, а в то время она была лишь
средством разбавления скудного рациона того времени.
Коптильни представляли собой простое сооружение, стоящее на четырех столбиках, с
конусовидной крышей, покрытой тонкой дранкой, настроганной из ольховых чурочек
на допотопном станке, сделанным местным кузнецом. Стены коптильни были
открытыми, а посредине тлел костер, дым которого поднимался наверх и заполнял
все пространство под ее крышей.
Под самой крышей от стены до стены лежали тонкие
жердочки, на которые парами развешивали слегка подсоленную рыбу. Здесь были
балыки из спинок кеты, брюшки и целые лососины – у каждого хозяина были свои
предпочтения, и он сам определял пропорцию копчения.
Процесс копчения длился много дней и, как правило, за поддержанием огня в
коптильне следили дети, а взрослые периодически навещали их и проверяли качество
копченой рыбы. У каждой коптильни был небольшой сарайчик, в котором спали дети,
и куда складывали готовую продукцию
В одной из коптилен за процессом наблюдали два брата, которые с ловкостью
акробатов взбирались на жердочки под крышей коптильни, на которых парами висели
начинающие приобретать золотистый оттенок тушки кеты, и периодически пробовали
мягкую, сочную рыбку, отрезая от нее маленькие кусочки так, чтобы это не было
особо заметно со стороны. На улице под навесом лежали заранее напиленные немного
сыроватые ольховые чурочки, которые надо было регулярно подбрасывать в костер –
они не давали пламя, как высушенные поленья, а долго тлели, и сладковатый дым от
них поднимался под крышу, обволакивая висящую на жердочках рыбу.
В один из дней братья сидели на жердочках и «проверяли» степень готовности
балыков. Вдруг они услышали какое-то странное шуршание, и посмотрели вниз. Прямо
под ними у самого костра топтался медведь, разгребая своими огромными лапами
кучу листьев, которые надо было подбрасывать в костер, чтобы заглушить
неожиданно появившееся пламя.
Не обнаружив ничего интересного, он направился в сторону сарайчика и случайно
задел боком один из столбов, на которых держалась крыша коптильни. Крыша
затряслась, жердочки начали трястись, казалось, что они сейчас свалятся вниз
вмести с рыбой и сидящими на них мальчишками.
Однако все закончилось благополучно, медведь даже не заметил, что чуть не снес
всю коптильню, и направился проверять содержимое полок, на которых лежали хлеб,
соль, мешочек с крупой и банка сгущенного молока. Сначала он заглянул в сарай,
но запах копченой рыбы ему не понравился, и он опять вернулся к полкам. Встав во
весь рост, он одним махом передней лапы смахнул с полки все, что там лежало, и
стал исследовать лежащие на земле продукты. Домашний хлеб ему понравился, и он
быстро расправился с ним.
Разорвав острыми когтями мешочек с крупой, он сначала понюхал ее, потом засунул
в мешочек свою морду и пытался закусить крупой, но этот продукт ему не очень
понравился. Когда он поднял голову и посмотрел в сторону коптильни, прятавшиеся
там ребята чуть не рассмеялись – вся его морда была облеплена крупинками, и он,
совсем как человек, начал громко чихать, видимо крупинки попали ему в нос.
Покатав по земле банку со сгущенкой и не найдя в ней ничего интересного, он
опять подошел к коптильне, встал на задние лапы и стал чесать спину о столб, на
котором лежала крыша и жердочки с рыбой и сидящими на них ребятишками. Медведь
приседал и наклонялся, чтобы почесать спину и бок, а крыша ходила ходуном вместе
с замершими от страха ребятишками. Жерди не были прибиты гвоздями, а просто
положены на поперечные балки и от «упражнений мишки готовы были сорваться вниз
вместе с рыбой и ребятами.
Наконец медведь встал на четыре лапы и, ворочая во все стороны своей косматой
головой, направился в сторону березовой рощи, расположенной вдоль реки. У
соседней коптильни он остановился около двух бочек с рыбой, приготовленной для
копчения, смахнул лапой крышку, подцепил когтями рыбину, понюхал, бросил ее на
землю – соленую рыбу медведи не едят, и продолжил свой путь.
Убедившись, что хозяин тайги отошел на приличное расстояние, мальчишки
осторожно спустились вниз и хотели бежать к охотникам, которые охраняли этот
небольшой лагерь, но увидели, что костер под рыбой почти прогорел, и они
кинулись за дровами. Пока они возились с костром, прошло уже довольно много
времени и они решили оставить медведя в покое, тем более что он не причинил им
никакого вреда.