Абсурд – это реальность, доведённая до отчаяния
Леонид Шебаршин*
36.
Перед вами помост, деревянный, вышиною фута полтора, много два. На этот помост ведет короткая лестница, протяженностью в три ступеньки. А на помосте том располагается странное устройство, в виде деревянной рамы, чуть наклонной, по направлению от вас, внутри которой вращается на шарнирах еще одна. В чем-то это все отдаленно напоминает устройство школьной доски. Вот только шарниры эти, служащие для поворота, вернее, подъема вверх внутренней прямоугольной рамы, устроены не посередине, а почти что в самом низу. Сама же двойная рама несколько приподнята на специальных массивных стойках с поперечинами, примерно до уровня колена тех лиц, из числа пролов, представителей серой, «низшей» расы, тех, кто там, на помосте, сейчас обслуживает это бредовое устройство.
Да, кажется, смысл этой двойной рамы вовсе не в ней самой, хотя ты, поначалу, заметила именно ее, а совсем не то, что было центром композиции этой своеобразной живой картины – наверное, бред, который доходит извне, через органы чувств, как-то фильтруется сознанием и его восприятие-понимание дозируется по принципу «от малого к большему». Естественно, содержание изображения сего находится внутри, в самой сердцевине этой странной конструкции. Это содержание находится там, в центре деревянного обрамления, диагонально растянутое, как на косом кресте. Живое, стонущее и, периодически, истошно орущее.
Бред – бред – бред...
Такого не бывает.
Нет-нет, наверное, лучше сейчас о чем-нибудь... деревянном. Все-таки это будет как-то... не столь противоестественно, что ли...
Да, так вот. Насчет шарниров и их роли в подвижной системе. Вот эти самые шарниры, собственно, и позволяют внутренней части этого сооружения поворачиваться, поднимаясь на специальной системе блоков, через которые проходит толстая веревка, закрепленная на специальной стальной петле и тянущая верхнюю часть внутренней рамы верх, внутри конструкции, стоящей почти вертикально. Ну, почти что вертикально. С небольшим, совсем маленьким наклоном вперед.
Странно... Зачем неизвестный тебе инженер затеял изготовление именно такого... устройства? Ведь это же создает опрокидывающий момент, да еще такой... не слабый... Ну, с учетом веса всего того самого груза, что растянут там, внутри. Живого такого груза, дергающегося... Груза, который...
Ого! Ты, кажется, припоминаешь учебники физики! Те, что когда-то штудировала в одном из миров. Вот что бред животворящий с нашей памятью вытворяет! Словеса-то какие... точные! :-)
Нет-нет, инженеры этого бредового мира вовсе не выжили из ума. Массивное основание, явно утяжеленное металлом, и длинные-толстые продольные «лапы», на которые опирается вся эта конструкция, плюс две балки, соединяющие углы внешней части рамы и те самые «лапы» – все это вместе взятое эффективно противостоит тенденции к опрокидыванию, обеспечивая устойчивость всей системы. Даже с учетом хаотичных динамически переменных нагрузок в центре ее... К тому же, кажется, деревянные лапы привинчены к помосту несколькими болтами. Нет-нет, эта бредовая конструкция не опрокинется! А значит, время рассмотреть то, что внутри...
Нет, но ведь интересно, а как оно там, внутри оказалось? Ну, растянутое, в этом странном положении, обрамленное деревом, действительно как некая картина.
Наверняка, изначально оно лежало деревянной скамье – сейчас отставленной в сторону за временной ненадобностью. Там, чуть поодаль.
Да, конечно же! Ее – в смысле, не лавку-лежак утилитарного назначения, а женщину, ту, кто, собственно, и является живой сутью сей занятно-непонятной ситуации-картины – наверняка, сначала уложили ничком на деревянную плоскость отодвинутой скамейки...
Конечно, тогда эта самая скамейка была пододвинута особым образом. Так, чтобы оказаться в середине внутренней рамы. Ну, тогда, когда эта самая рама была опущена вниз и занимала горизонтальное положение. Наверное, те служители, что стоят так, скромненько, в стороне, сбоку помоста, обучены все это делать синхронно. Задвигать скамейку и опускать раму. Ты же знаешь, что координация движений у серых пролов очень даже приличная. И вообще, в определенной, специфической, разумности им не откажешь...
Так вот, эту самую женщину, наверняка, подвели к уже опущенной раме, заставили перешагнуть через деревянный брус и разложили вниз лицом на скамейке. Да-да, наверняка уже раздетую. Потом привязали к рукам и ногам жертвы особые ремни и растянули ее, специфически, косым крестом, используя специальные регулируемые блоки, закрепленные в углах внутренней части деревянной рамы.
А после этого... Ну, конечно! Просто задействовали систему подъемных блоков, соединяющую верх внутренней рамы и внешнюю часть конструкции, и подняли-оторвали растянутую-распятую от деревянной плоскости. Внутренняя рама повернулась на шарнирах и поднялась. Ее верхний край подтянулся к внешнему обрамлению этой занятной картины. Один из служителей, наверняка, тянул веревку, поднимая раму, а двое других аккуратно, синхронно с ним убирали скамью. Возможно, все это делалось быстро, умело-уверенно, весьма эффектно и эстетично... Но все это они проделали до того, как вы появились вот здесь вот, прямо у подножия сего... эшафота.
Да, ты только сейчас начала осознавать, что эта странная проводница привела тебя сюда, сквозь толпу, или даже в обход ее, каким-то своим хитрым способом. Так, что вы с нею сейчас оказались впереди тех, кто столпились поглазеть на истязание и, несколько мгновений тому назад, не вполне стройным хором вели счет ударам при начале экзекуции.
Кстати, о тех, кто на помосте. Эти существа сейчас согнулись перед вами в почтительном поклоне. Наверняка, они первыми узрели с высоты ваше внезапное появление. Прочие же сельские жители, похоже, вот только сейчас, через несколько секунд томительной паузы, обозначившей для исполнителей экзекуции присутствие непрошенных гостей, заметили вас.
Странно. То ли их внимание всецело занимало лишь то, что происходило там, на помосте, то ли та, кто ведет тебя по этому аляповато-бредовому миру явила им вас не всем и не сразу. Ты откуда-то знаешь, что и такое для нее вовсе не проблема.
И вот сейчас, вот эта самая толпа негромко ахнула, подалась назад, расступилась, освободив дополнительное место для вашей пары, а потом дружным, почти что синхронным движением опустила свои головы в поклоне, адресованном твоей спутнице.
Что-то тебе это очень даже напомнило. Особливо тем, как судорожно сдергивали со своих голов шапки-шляпы-колпаки и прочее головоуборное все присутствовавшие лица мужеска полу. Ну, кроме тех, кто стоял на помосте. Наверняка, находиться в присутствии хозяйки этого мира в головном уборе, это было их особой, «элитарной» привилегией.
- Повелительница! Мы, рабы твои, счастливы тем, что можем приветствовать тебя и твою гостью! – обратился к твоей спутнице один из них.
Повелительница... Ну да...
Как бы ты рискнула назвать ее, учитывая отсутствие имени? По функционалу? Но это прозвучит более чем странно... Сопровождающая-компаньонка-коллега... Нет, все не то.
В общем, не ошибся в своем обращении к ней, тот самый субъект, что стоял на помосте. Это было лицо явно мужского полу, одетое в нечто вроде пурпурной тоги – судя по всему, такая одежда, в античном стиле, ниспадающая, драпированная складками, суть принадлежность местной знати, неких «элитариев низшей расы». Ибо прочие местные пейзане одеты куда как менее вычурно и, кстати, вполне рационально, в чем-то даже ожидаемо, в привычную одежду обычных селян. Мужчины в холщовых, отбеленных штанах, рубахах той же материи, навыпуск, подпоясанных цветными кушаками, и в черных тупоносых башмаках. Платье здешних женщин, явно по традиции, изготовлено-пошито ниспадающим. Юбки, наверняка, многослойные, с нижним бельем, и блузки, тоже навыпуск. Пояса у них вышиты бисером, да и прочее в их одежде было куда как более украшено, чем у особей мужеска пола.
Ну, в общем-то, ничего такого особенного. Подобные наряды обитателей самых разных деревень, и прочих селений, ты встречала во множестве иных миров...
Стоп! Опять это множество миров! То, которое нелепо, нереально, невозможно для тебя. Для тебя нынешней.
Или же нет?
Совсем недавно, ты даже и не знала, что такое понятие вообще существует. Вернее сказать, ты просто не помнила об этом своем знании...
С чего бы это, а?
Непонятно.
Впрочем, сейчас это просто спутанные мысли, которые отчего-то мелькают в твоей голове. Наверное, это просто компенсация шока от того зрелища, которое ты сейчас видишь, и которое все никак не хочешь обозначить для себя словесно.
А вот сейчас ты заставила себя рассмотреть центральный элемент всего этого действа. То, что расположено, вернее, растянуто косым крестом внутри двойной деревянной рамы. Просто, вот так вот сходу, признать это человеком ты не можешь. Это просто тело. Хотя, конечно, у него явственно видны признаки пола.
Да, наверное, объект твоего внимания следует обозначить именно этим точным и емким словом.
Тело.
Ты сразу отметила для себя, что эта самая двойная рама немного наклонена вперед. Так, самую малость, не более чем на пару румбов**. Возможно, для специфического удобства работы кнутобойца, того, который только что, вот прямо перед вашим прибытием, достал до закрепленного-распятого в раме тела ременным языком своего «орудия палаческого труда». Выбив из него тот крик, что привлек твое внимание. И, судя по всему, он намерен сделать это снова и не единожды.
Истошный вопль, услышанный тобою, явно издала женщина. Та самая, на которую тебе так долго не хотелось глядеть... Впрочем, кажется, твой разум уже почти готов принять то, что является эпицентром всеобщего внимания.
Действительно, тело, которое здесь выхлестывают, явно женское. Это четко видно, поскольку в такой позиции - ну, его, тела - ноги разведены в стороны. И за счет этого художественно-конструктивного решения то, что находится между ними, явлено взорам толпы, стоящей у подножия помоста-подиума, самым бесстыжим образом. В растянутом-отверстом виде. Наверное, чтобы никто не сомневался в том, какого именно оно пола, это самое тело...
Кстати, это самое нечто... Ну, то, что обозначено тобою как тело... Оно все-таки «кто» или «что»? Как будет правильно?
- Занятное сооружение, правда? – каким-то неестественно оживленным тоном поинтересовалась у тебя хозяйка местного пространства. И тут же добавила-проинформировала эдаким доверительным тоном:
- Я распорядилась поставить такие... э-э-э... устройства во всех селениях. Специально для внушения низшей расе зримого образа правосудия. Надо же хоть как-то поддерживать дисциплину среди черни!
Ты не ответила ей, ибо только сейчас твой застенчивый разум позволил тебе сообразить-заметить, вернее, рассмотреть в подробностях то, что было, пожалуй, самым безумным, отвратительным, даже в этом, полном какого-то карикатурного садизма, зрелище.
Может ли нагое женское тело вызывать отвращение? Теперь ты знаешь, что да. И не важно, каких оно физических кондиций – дряблое-изнеженное или же подтянутое и стройное, изящно-хрупкое или плотное, крепкое и мускулистое. Любое тело, распятое-растянутое столь бесстыдным образом и выставленное напоказ перед толпой, перестает быть живым. Терзаемый кусок мяса в деревянной раме, своеобразный манекен-тренажер, для демонстрации образцового истязания живой плоти. И ничего иного.
Теперь до тебя дошло, что же именно показалось тебе таким нелепым, вплоть до ощущения бреда. Что выглядело как нечто совершенно противоестественное, даже посреди всей этой вульгарной карикатуры, пародии на обычный обитаемый мир.
Тело, то, что было столь бесстыдно подвешено там, внутри деревянной конструкции, соответствовало обычному человеческому своему аналогу лишь условными формами, которые, кстати, можно было бы признать и весьма недурными. А вот цвет этого самого тела... был очень специфичен.
Привязанная жертва была какого-то совершенно неестественного цвета. Вернее, цветов. Основной тон ее кожи был бледно-бледно бежевым, почти белым, ну, самую чуточку с розовым оттенком. И она вовсе не походила ни на тех, кто стоял на помосте, рядом с вышеописанной конструкцией, ни на тех толпарей, из числа местных «пейзан», что стояли у подножия того самого помоста.
Цвет кожи той Повелительницы, кто, судя по всему, здесь распоряжается всем и вся, кстати, вполне соответствует твоему. А вот основной тон кожи жертвы, он хотя и очень близок, но все же отличается от твоего. Что же, такой цвет, он тоже выглядит вполне эстетично, хотя, лично тебе, все равно кажется чуточку неестественным. Но вот у жертвы, привязанной внутри деревянной конструкции, на этом, в общем-то, нормальном фоне, разбросаны темные пятна. И кажется, что женское тело, повисшее-растянутое на ремнях, покрыто не нормальной человеческой кожей, а шкурой, вроде собачьей или же коровьей.
Нет, все не то. Наверное, в точности так выглядела бы собачья или коровья шкура, если бы с нее сбрили все волоски...
И наивысшей бредовости всему этому зрелищу придает кровь, та, которая сочится из полосы, проявившейся темным на светлой коже, чуть выше лопаток, на правой стороне спины, наискосок, сверху вниз... Теряясь в темной кляксе пятна, вернее, обозначая свое продолжение по ней капельками крови... другого цвета. В верхней части рубца кровавые капли ярко-красные, а вот дорожка следа, идущая ниже, была обозначена по темному фону зелеными каплями.
- Ты удивлена? – спрашивает тебя твоя проводница по этому миру. – Тебя смущают эти пятна? Но это нормально. Просто, она, - имелась в виду выставленная напоказ жертва истязания, - сейчас метаморфирует. Кожа изменяется, приходит в соответствие ее нынешнему положению. Еще один месяц, и она станет в точности такой же, как и прочие пролы. Ее кожа станет менее чувствительной, ну, к подобным... секуциям.
Крайнее слово в своей речи, та, кто ведет тебя безумными тропами этого бредового мира, произносит как-то странно, почти сконфуженным тоном. Как будто и впрямь... стесняется. Нет, вовсе не самого зрелища, которое она, наверняка, может в любую секунду прекратить. Хозяйка этого безумного пространства как бы стесняется обозначить происходящее словесно. Такая, своеобразная... стыдливость...
- А что это... зрелище, - ты тоже делаешь многозначительную паузу, а после обозначаешь это слово самой едкой и иронической интонацией на какую ты только способна, - здесь бывает часто?
- Конечно! – отвечает тебе вовсе не та, кому адресован этот вопрос, а тот местный элитарий в фиолетовой тоге, что стоит на помосте и распоряжается истязанием. Он шагнул ближе, на самый край помоста, и, кажется, сейчас собирается дать вам все необходимые пояснения в части того, что здесь происходит.
– Это такая традиция! – говорит он важным тоном, обращаясь, скорее, к тебе, как к гостье. – Те, кто виновен, подвергаются наказанию по приговору старейшин и по одобрению мира. И весь мир считает удары наказания, следя за тем, чтобы не было поблажек. Все справедливо. Провинилась – получи. Таковы общие правила. Наказание одинаковое для всех. Перед всем миром, для примера другим. Каждый знает, что такое секуция. И каждый может оказаться здесь, в «окне вразумления».
- Мир, это все местные селяне! – уточняет твоя проводница. – Они считаются как бы единым целым, и все вместе объявляют каждый удар.
- То есть, их считать никто не принуждает? – ты усмехаешься, но улыбка твоя совсем не веселая.
- Нет-нет, как же можно кого-то принудить? – кажется, местный элитарий удивлен твоим предположением. – Мир считает, если находит нужным кого-либо наказать. При секуции я даю знак всем присутствующим. И они объявляют счет.
- А если они промолчат? – ты ощущаешь все возрастающее омерзение всем этим бредовым раскладом этого мира. – Удара не последует?
- Разумеется, нет! – кажется, твой «элитарный» собеседник почти обижен на твои слова. – Если они промолчат, или же не произнесут счет сколь-нибудь внятно, наказание будет считаться оконченным.
- И им все это нравится? – сарказм каждого твоего слова почти физически ощутим, но, похоже, такие оттенки эмоций твоему собеседнику недоступны совершенно.
- Это традиция, скрепляющая мир! – произносит он весьма велеречивым тоном. И не факт, что этот деятель в фиолетовой тоге сейчас шутит, совсем не факт! – Каждый мирянин, по долгу совести, расскажет о каждом нам, старейшинам. И если провинившийся не повинится сам, то все равно, его провинность не останется безнаказанной! Все справедливо! Ибо каждый член мира знает, кто, как и за что был наказан. Поскольку сам участвовал в определении меры этого наказания.
- Тем, что считал? – твой голос звучит как... не твой. Как голос существа не от мира сего, ибо мерзость сия не позволяет тебе считать этот мир «своим» хоть в малейшей степени. – Или же тем, что промолчал?
- Если провинность определена Старейшинами как существенная, - твой «элитарный» собеседник явно не шутит! Хотя его логика, с твоей точки зрения, уже давно вышла за грань бреда! – то наказания не избежать. Секуция проводится публично, чтобы каждый, кто включен в мир, знал, что провинившийся был наказан. И каждый мирянин, считая удар, участвует в этом наказании, имея возможность продолжить счет или же просто промолчать. Это право каждого мирянина, и каждый из присутствующих может воспользоваться им, так или же иначе.
На этих словах толпа мирян, находившаяся позади вас, одобрительно зашумела-загомонила. Ты оглянулась, встретилась с глазами всех этих невнятных толпарей, и... поняла, что все присутствующие пролы с ним совершенно согласны. Мужчины ухмылялись и говорили нечто вроде «Вестимо!», «А то как же!» или же «Конечно!» Женщины-пролы были не столь многословны, и выражали свое одобрение витиеватым словесам местного «элитария» лишь кивками и несколько... скабрезными улыбками.
От этого мерзкого зрелища единения «народа и власти» тебя замутило. И в чувство тебя привела лишь странная мысль о том, что позволить себе такую слабость будет просто недостойно тебя.
- По-моему, ты чрезмерно эмоциональна! – вступается за адресатов твоих неприязненных эмоций та, кто привела тебя в это место. – В конце концов, тела у моих созданий достаточно сильные. И секуция серьезных проблем со здоровьем у них не вызывает. Конечно, тела оптиматов несколько более чувствительны. Но поверь мне, даже для них в этом нет ничего опасного. Такова традиция, ничего более!
- А унижение их достоинства, - произнеся это слово, ты позволила себе презрительную усмешку, - весь этот позор...
Эти слова были встречены дружным смехом, распространившимся эдакой волной, от эшафота и далее на всю площадь. И лишь та, кто была крестообразно растянута внутри двойной деревянной рамы, задергалась, безуспешно пытаясь сдвинуть свои ноги, скрыть бесстыдно отверстое взорам толпы срамное место. Но она вызвала этими своими судорожными движениями лишь дополнительную волну язвительного смеха. Кстати, твоя проводница тоже улыбнулась. Два раза.
- Излишняя стыдливость это свойство высшей расы. Для пролов оно смотрелось бы излишним. А эта... – твоя проводница как-то снисходительно махнула рукою в сторону помоста. – Пускай привыкает! Не бойся, с нее не убудет. Продолжайте!
Это обращение-разрешение было обращено к тем, кто стоял на помосте. «Элитарий» в пурпурной тоге поклонился в ответ и кивнул палачу.
Кнутобоец, одетый в нелепую рубаху желтого цвета, с малиновыми обшлагами на рукавах, осклабился так, что зубы сверкнули беловатым контрастом на темно-серой морде его лица. Было в этой омерзительной эмоции нечто от животного. Даже не от волка. Это скорее был оскал гиены или же шакала. Истязание беззащитного всегда сродни поеданию падали... или же человечины.
Палач развернул свой... то ли кнут, то ли плеть... Нечто плетеное в основании, от короткой деревянной рукояти, сужающееся дальше середины и заканчивающееся кольцом, к которому прикреплен толстый и узкий ремешок-язык, предназначенный жалить-кусать тело жертвы, этой самой женщины с изящным телом и отвратительно пятнистой кожей. Та, кому предназначались воздействия при помощи предъявленного миру изделия шорного искусства, краем глаза заметив все эти приготовления, снова задергалась в своих путах, не в силах уклониться от грядущей боли, и судорожно всхлипнула. Кнутобоец отвел руку в сторону, приготовившись нанести очередной удар. Он так и замер, в ожидании...
В ожидании распоряжения.
Чьего?
Увидав, что кнутобоец находится в полной готовности, «элитарий» сделал особый жест, протянув руку в сторону толпы, как бы призывая ее высказаться. И махнул ладонью, обозначая этим знаком возможность для рядовых мирян вести счет. Четкое и недвусмысленное, внятно-понятное и громкое «Три!» было ему ответом.
Тогда «элитарий» кивнул палачу еще раз. Тот снова плотоядно усмехнулся и неуловимо быстрым движением выбросил руку, вооруженную орудием истязания, вперед, в направлении помоста. Короткий свист, режущий слух, и хлест-хлопок по обнаженным ягодицам привязанной, чуточку ниже самой мякотки.
Наказываемая истошно завопила. А толпа, даже не ожидая жеста «элитария», распоряжавшегося экзекуцией, удовлетворенно выдохнула многоголосым хором: «Четыре!»
Тебя передернуло от омерзения этим проявлением единства серых недочеловеков, наслаждающихся чужими страданиями. И где-то там, в глубине твоей души, начал просыпаться тяжелый гнев. Истинно благородная ярость, ненависть того самого рода, что крушит миры.
Тем временем, «элитарий», командовавший всем этим омерзительным спектаклем, подошел и внимательнейшим образом осмотрел след на коже женщины, полосу от выданного ей удара. Растянутая жертва всхлипывала и судорожно дергалась в путах. На ее заду, чуть ниже средней линии, вспухла красная с синевою полоса. Ягодицы привязанной были еще белыми, без этих отвратительных темно-серых пятен, обозначавших метаморфозу, превращение этой женщины в существо низшей расы. И на них ярко алым выступили крохотные капельки крови - там, в конце этой полосы. Там, где кончик жалящего ремня с размаху захлестнул боковую поверхность ягодицы.
Судя по всему, это зрелище полным образом удовлетворило распорядителя жуткого действа сего. И он, отойдя обратно, чуть поодаль, в сторону, сызнова кивнул палачу, одобряя этим жестом чуть ранее вынесенный приговор-требование толпы мирян.
Твое сердце почти остановилось. И ты, замерев, наблюдала за тем, как дрожащая женщина, привязанная в раме, дергалась, в ужасе - при этом, жертва истязания даже не пыталась молить этих нелюдей о пощаде...
Ты видела, как палач снова ухмыльнулся и отвел руку с кнутом для очередного замаха. И снова слышала короткий свист и жесткий, режущий звук хлеста ремня по коже, обжигающий твой слух. И дикий вопль этой несчастной, буквально заходящейся в крике.
Кричала она неспроста. Ведь на этот раз гибкий кончик орудия наказания ужалил ее в весьма чувствительное место. Свежая полоса легла в точности по той линии, где ягодицы той, кто подвергается этому мучительному наказанию, переходят в бедра.
Удар, кстати, действительно получился очень сильным, поскольку просечка от кончика кнута с боку, под напряженной округлостью правой ягодицы, сразу же обильно закровоточила. Зеленым, а вовсе не алым, поскольку жаляще-режущий ремень в этот раз задел темное пятно. А судорожные дергания висяще-вопящей женщины заставили эти зеленые капли исполнить странный танец-побег по коже обнаженной жертвы истязания. Вниз, оставляя за собою странную, ломаную, нелепо-цветную дорожку.
Ярость внутри тебя переполнила чашу. Ты повернулась к своей проводнице и посмотрела ей прямо в глаза. Кажется, это ее несколько смутило.
- Прекрати это, - произнесла ты. И повторила, почти спокойно, не торопясь, раздельно произнося каждое слово, почти что по слогам, но весьма утвердительным тоном. Точно зная, что ты - и только ты! – здесь и сейчас имеешь право говорить с нею именно так. – Прекрати. Это. Немедленно.
Наверное, твой взгляд в этот миг был более чем красноречив. И его, как ни странно, то ли заметили, то ли просто почувствовали те, кто стояли на помосте. Они все – и палач, и распорядитель экзекуции, и служители-помощники, стоя в стороне, ожидавшие приказов – все замерли в полной растерянности. Вероятно, та, кто посмела обращаться к их хозяйке в столь непочтительном тоне, показалась им в высшей степени значимой персоной. Или же просто, подобное обращение к ней было для них несколько сродни святотатству, и внушало почтительный страх. Кстати, вполне обоснованный.
В эти мгновения молчаливого вызова-противостояния той, кто правит этим карикатурными мирком – «eye to eye», «глаза-в-глаза»! – ты ощущала, вернее, откуда-то точно знала, что способна убить их всех. Ты могла уничтожить всю эту серую нежить, что столпилась на площади, причем несколькими способами, на выбор. Испепелить их волной-вспышкой света. Или же заставить их корчиться под каплями огненного дождя, который ты была готова пролить с небес на это омерзительное селение. Или просто, разверзнуть пропасть и низвергнуть все это стадо нелюдей в адское пламя.
Тебя останавливало только одно. Бессмысленность подобного, внешне весьма эффектного, деяния.
Эффектность не равнозначна эффективности. Так говорил тебе твой разум, остававшийся на удивление холодным и трезвым, невзирая на волну ярости, кипевшую в твоем сердце. Бессмысленно пытаться умерщвлять то, что и так изначально мертво по своей сути...
Это знала ты. Это знала и адресат твоих мыслей и эмоций. Это же, кстати, и почувствовали все те человекоподобные серые организмы, что стояли на этой площади. Они знали, что находятся на волосок от гибели, и замерли в напряженном ожидании развязки.
Странная тишина повисла над этим местом. Кажется, даже та истерзанная женщина затихла, не смея обозначить даже факт своего страдания.
Все они ждали, что же случится. А ты ждала ответа от той, кто привела тебя на эту самую площадь.
И этот ответ оказался совершенно неожиданным. Адресат твоего агрессивного демарша... улыбнулась тебе! Нет, вовсе не растерянно, и не испуганно. А, скорее, некой... удовлетворенной улыбкой.
Как будто бы ты только что сделала-совершила в точности то, чего она ожидала от тебя очень долго и, наконец-то, добилась своего.
- Какая ты у меня... чувствительная! – твоя собеседница, властвующая над этим безумно-бредовым миром недочеловеков, произносит эти самые слова без малейшего гнева или же раздражения, зато при всем при этом сдабривает их изряднейшей долей иронии. – И всюду норовишь выстроить все по-своему.
- Я прошу для этой несчастной милосердия, - слово «прошу» прозвучало в твоих устах, скорее, в тоне приказа. Но это все вызвало у твоей собеседницы лишь очередную удовлетворенную улыбку. А после этого...
Адресат твоих гневно-требовательных слов сменила тон своей улыбки. Это эмоциональное мимическое движение – адресованное лично тебе, и никому более! – теперь обозначало некое сочувствие.
- Милосердие не самая надежная опора для основания нового мира, - заявила она тебе несколько покровительственным тоном. – Страх подвластных тебе, замешанный на их крови, куда как более традиционный и надежный материал. Но ты еще молода, у тебя полно времени, чтобы убедиться в моей правоте. И, кстати, - в этом месте ее улыбка стала почти иронической! – ты не сказала еще традиционного волшебного слова!
- Пожалуйста! – произнесла ты, и почувствовала, как гневное напряжение, уже переполнившее было тебя, понемногу спадает. Ты успокаиваешься и...
О чудо! Одновременно с этим, в окружающем тебя бредовом пространстве сызнова возникают-появляются звуки. Вот, даже эта толпа уже шумит. Но как-то вполголоса, осторожно. И даже наказываемая, растянутая внутри нелепой деревянной конструкции, расположенной на помосте-эшафоте, позволила себе осторожный стон...
Ты почувствовала их всеобщее облегчение от того, что ты позволила и дальше им существовать. Во всей этой мерзости, что составляет неотъемлемую часть их духовного мира. Так уж вышло...
А твоя собеседница, одобрительно усмехнувшись, хлопнула в ладоши.
- За-ради нашей гостьи, я постановляю! – провозгласила она громко, во всеуслышание. Голос ее прозвучал с удивительной силой и убедительностью и был воспринят каждым, кто был на площади. – Ныне же, немедленно освободить эту женщину и простить ее. Да исполнится просьба нашей гостьи незамедлительно!
И снова это самое слово, «гостья», пренеприятнейше царапнуло твой слух. И опять-сызнова ты остановила то возмущенное возражение на него, что зародилось где-то там, у тебя внутри. Усилием воли, ты даже заставила себя улыбнуться, в знак одобрения решения, принятого во исполнение этой твоей... просьбы. Хотя улыбка вышла у тебя не слишком-то естественная. Однако собеседнице эта твоя натужная эмоция, выраженная «в позитив», неожиданно понравилась. Она усмехнулась, почти торжествующе (с чего бы это, а?) и снова хлопнула в ладоши, призывая своих служителей на помосте поспешить с исполнением ее приказа.
Сказано – сделано. Трое серых нелюдей – обслуга палача, доселе стоявшая, незанятая, в стороне – подскочили, чтобы исполнить свою работу. Двое тут же подхватили скамейку, а третий точными выверенными движениями высвободил запоры, удерживавшие внутреннюю часть деревянной рамы в верхнем положении. А потом этот третий прислужник начал аккуратно, придерживая ее руками и страхуя веревкой на блоках, опускать ту самую внутреннюю часть рамы, где была крестообразно растянута пятнистая обнаженная женщина. Причем, его товарищи по пыточному ремеслу, одновременно с тем продвигали скамью по деревянному настилу так, что когда эта часть рамы была повернута в горизонтальное положение, жертва, подвергнутая этой отвратительной экзекуции, оказалась лежащей на вовремя пододвинутой плоскости, вверх спиной, вниз лицом. Усердные служители местной палаческой фемиды живо освободили наказанную от пут, помогли ей подняться и вылезти из рамы, поддержали, когда она перешагивала через деревянный брус. Видная собою, по своему даже красивая женщина – ну, если абстрагироваться от ее странной пятнистости – вышла со склоненной головою, так, что волосы падали ей на лицо. Она дошла почти до края эшафота и там медленно опустилась на колени, почти что опала вниз, на деревянный настил, безмолвным призраком чужой воли. И далее склонилась ниц, в сторону своей повелительницы.
- Поднимись! – отдала ей приказ твоя проводница, и ее распоряжение было незамедлительно исполнено. Обнаженная женская фигура вытянулась-выпрямилась, оставшись, впрочем, на коленях. Судя по удовлетворенному кивку головы хозяйки этого мира, она поступила совершенно правильно.
- Поднимись на ноги и поблагодари нашу гостью за ее безграничную милость, оказанную тебе! – последовал следующий приказ.
Коленопреклоненная жертва истязания испуганно встрепенулась, обратив свой взор в твою сторону. И судорожно кивнула, обозначая этим самым некий условный благодарственный поклон в адрес своей благодетельницы. Потом поправила волосы, убрав их с лица, и снова исполнила этот нервный поклон.
Лучше бы она этого не делала. Лицо этой женщины...
Оно вызвало у тебя необъяснимый приступ отвращения. Почти всю левую половину лица жертвы истязания занимало темно-серое пятно, определенно свидетельствовавшее о том, что метаморфоза бывшей представительницы привилегированной расы зашла очень далеко. Ее лицо казалось эдакой уродливой маской, своеобразной игровой принадлежностью костюма для некоего «карнавала прокаженных».
Ты вздрогнула, увидев этот ужасный облик внешне вполне человекообразного существа и судорожно выдохнула. По счастию та, кто поблагодарила тебя этим безмолвным поклоном, оказалась столь милосердной, что опустила голову, скрыв свое лицо сызнова, спрятав его в несколько более глубоком поклоне-склонении. Ты просто молча кивнула ей в ответ и отвернулась от живого – или же условно живого – объекта твоей внезапной неприязни.
Впрочем, ты отметила, что пятнистую женщину, избавленную тобою от наказания, члены-участники местного палачества аккуратно подняли, взяв за подмышки, с двух сторон. При этом твоя проводница подала знак рукой местному «элитарию» в фиолетовой тоге. И когда этот распорядитель прерванной тобою экзекуции резво спустился-сбежал вниз по ступенькам, она шепнула ему на ухо какое-то распоряжение, смысл которого, по его реакции, определить было невозможно. Он просто многозначительно кивнул в ответ на отданный ему приказ, обозначив свое понимание и произнес: «Будет исполнено!» И все. Что они имели в виду, что же именно он собирался исполнять – это все было совершенно непонятно. Впрочем, тебе это было не столь уж интересно...
Тебя мутило от всей этой истории. Нет-нет, ты ни секунды не жалела о том, что вмешалась и освободила от страданий человекообразное существо. Просто, степень человекоподобия жертвы оказалась много ниже, чем ты поначалу предположила.
Отпустив «элитария» в фиолетовом, твоя проводница вернула тебе свое внимание.
- Тебе нехорошо? – произнесла она вполне себе сочувственным тоном. – Ты хочешь уйти?
- Да, я хочу уйти отсюда, - отвечаешь ей ты, чувствуя внутри себя, как нарастает внутри тебя отвращение ко всему, что ты здесь увидела. – Немедленно и... как можно дальше.
- Нет ничего проще! – улыбнулась тебе эта странная женщина, повелевающая странным миром недочеловеков. – Сейчас я отведу тебя туда, где мы сможем отдохнуть и поговорить о наших общих планах на дальнейшее!
Твое раздраженное отвращение к этому месту было в этот миг столь велико, что ты даже не стала оспаривать это ее финальное утверждение. Только тяжело вздохнула.
Твоя проводница в очередной раз удовлетворенно улыбнулась, протянула руку и дальше, развернув тебя к помосту спиной, она повела тебя по площади. Толпа перед вами торопливо расступалась. Все зеваки-филистеры поспешно склоняли головы в торопливом поклоне. То ли перед своей повелительницей, то ли перед тобою. Но, как бы быстро ни прятали они свои серые лица в этом почтительно-приниженном положении, ты успевала все же заметить на них выражения двоякого рода. В смысле, обозначавшие преимущественно две искренние эмоции. Одни селяне были явно огорчены. То ли тем, что экзекуция пятнистой женщины, из-за твоего непрошеного вмешательства, все же не была доведена до конца, то ли тем, что некая «гостья», посмевшая прервать это истязание и, между прочим, говорившая с их хозяйкой на грани дерзости, так и не понесла заслуженного наказания за столь неподобающее поведение. На лицах других пролов-толпарей можно было прочесть явное облегчение. От того, что эта самая «гостья» уже уходит. Впрочем, даже без точного знания физиогномики, можно было понять, что большинство этих серых недочеловеков испытывали обе эти эмоции, сразу же и одновременно.
Да, все они тебя боялись. И не зря.
Вот это ты знаешь совершенно точно, как факт. Неизвестно откуда, но твоя уверенность в этом знании и абсолютна, и несомненна. И, откровенно говоря, все эти судорожные страхи невзрачных и духовно ничтожных существ тебя только радуют!
Но радость эта... она оставляет по себе это странное ощущение, одновременно вонючей грязи и затхлой пыли. Это странное чувство – сродни дрянному запаху и тут же сразу осязаемой мерзости, сразу же и одновременно! – возникло где-то там, внутри, и мучительно томит-утомляет тебя этим ощущением духовной дряни, противным исходной сути твоей. И сейчас тебе хочется оказаться как можно дальше от этой серой толпы.
Удивительно, но факт. Твоя проводница каким-то своим загадочным способом умудряется прочувствовать внутри себя эти твои неприятные ощущения. И сейчас тебе кажется, что она разделяет их чуть ли не полностью. Во всяком случае, улыбка ее вполне-вполне сочувствующая. И сейчас она тянет тебя за руку, заставляя непроизвольно ускорять шаги. Но тебе это нравится, поскольку с каждым шагом эта серая масса остается позади, и тебе становится легче...
Легче...
Легче...
*Леонид Владимирович Шебаршин служил в годы «советско-постсоветской власти» в пресловутых «органах». Дослужился до генерал-лейтенанта «Ка-Гэ-Бэ», причем, в 1991 году возглавлял это специфическое советское ведомство. Возглавлял он его ровно 48 часов, как раз между Крючковым и Бакатиным. По странному – и, конечно же, совершенно случайному! – стечению обстоятельств, в тот же самый период пресловутые «комитетчики» активно «зачищали хвосты». «Зачищали» аж до массового вылета из окон ключевых функционеров, предположительно знавших ответ на вопрос: «Где деньги, Зин?» Сам вопрос содержится в известной песне Высоцкого и прозвучал, естественно, несколько ранее, но стал нарицательным обозначением для сути любой-каждой очередной очевидно-невероятной ситуации на 1/6 части суши. Так же, как и вошедшие уже в традицию ответы на него, в виде развлекательных прыжков без парашюта либо «суицид-пострелушек» боевыми патронами очередного «слишком-много-знавшего» персонажа, связанного с очередной «правящей» партией «этой страны».
Ширнармассам генерал Шебаршин известен изящнейшими и точнейшими афоризмами. Его «бон мо» были ничуть не менее впечатляющими, чем в свое время у герцога де Леви-Лерана. И эти его занимательные шутки в высшей степени соответствовали объективной реальности «расеянии» времен пресловутых «лихих 90-х» и последующих, не менее «занятных» годов, когда «этой страной» формально управляло существо, известное под кличкой «Моль».
Правда, о том, что некий генерал-лейтенант «Ка-Гэ-Бэ» имел прямое отношение к созиданию всего того шизоидного бреда, что восторжествовал в умах и бытии населения 1/6 части суши, сам Шебаршин всегда предпочитал умалчивать. Возможно, из соображений скромности.
К сожалению, самый последний афоризм генерала Шебаршина засекречен. Предполагается, что он содержится в предсмертной записке, которую Леонид Шебаршин оставил перед тем, как застрелился 20 марта 2012 года из своего наградного пистолета. Уж не знаю, что было написано в наградной надписи, но, возможно, в этом тоже был какой-то оттенок иронии. Под стать обычным изящнейшим шуткам фигуранта очередной волны элитарных «суицид-пострелушек». В конце концов, именно его перу принадлежит фраза «Эпитафия — скончавшийся эпиграф».
Полагаю, причины для самоубийства у генерала «Ка-Гэ-Бэ» были. И афоризм, который, почти наверняка, сопровождал его уход, был максимально четким и емким. И неотразимым.
Потому и засекречен.
Желающие иных афоризмов от генерал-лейтенанта «Ка-Гэ-Бэ» Леонида Владимировича Шебаршина, могут прочесть их в Сети, благо они достаточно популярны.
**Румб это 1/32 часть полной картушки компаса. То есть, примерно 11,25 градуса.