На станции Раздельная была только одна учительница и одна школа. Конечно, это была начальная школа. В 1960-м году я окончил 4-й класс на Раздельной. Продолжать учёбу можно было только в средней школе в столице Вятлага – довольно большом посёлке Лесном. И жить во время учёбы в этом же посёлке в интернате. Вот и мне, когда я учился в 5-м классе, пришлось испытать, что такое жизнь в интернате.
Прожил я в интернате всего один год с сентября 1960-го по май 1961-го года, но кое-что в памяти осталось на всю жизнь. Интернатов в посёлке было два, для девчонок и мальчишек отдельные здания. Да и не здания вовсе, а стоящие буквой Г совсем недалеко от школы длинные деревянные бараки. Живших в интернатах учеников из лагпунктов Вятлага набиралось много. Комната, где я жил, была человек на 10 и вся уставлена железными кроватями с пружинными сетками и тумбочками. Стол был один, но большой, как мы там жили, уже не помню.
Особенно поразила меня школа в Лесном. Трёхэтажное недавно построенное каменное здание, даже можно сказать белокаменное, ярко сверкало на солнце своими ослепительно белыми стенами. Просторные классы с высокими потолками, большими окнами, широкие пролёты каменных лестниц с перилами, большой спортивный зал и не менее просторный актовый зал, на который выходили из коридора балкончики, просторные коридоры, где можно было побегать на переменах – это мне очень понравилось. Запомнился еще директор школы, грузный дядька с очень строгим взглядом. Он прихрамывал и имел, я бы сказал, грозный голос. Школьники, да и я тоже, его побаивались. Звали его Игорь Иванович Широков.
В интернате мы жили только в учебные дни с понедельника до субботы. Выходные, праздничные дни и каникулы проводили дома. В субботу после окончания уроков вечерним пассажирским поездом я вместе с другими учениками добирался до станции Раздельной. С собой вёз постельное бельё со своей кровати для матери, чтобы постирала. Два вечера, две ночи и воскресный день наслаждался жизнью в родном доме. В понедельник рано утром, с комплектом чистого постельного белья в сумке, рано утром шёл на станцию к приходу с севера пассажирского поезда, который часов в 6 с небольшим отправлялся со станции Раздельной в Лесное. Мать или отец провожали меня. От Раздельной до Лесного было 32 километра. Это расстояние пассажирский поезд проходил за час – за час десять минут (с учётом времени на остановки на станциях). Примерно полвосьмого утром поезд приходил на станцию Лесная.
Год жизни в интернате оставил в моей памяти всего четыре зарубки, всё остальное стёрлось. Первый запомнившийся эпизод не связан непосредственно с жизнью в интернате. Это скорее поразившая меня и запомнившаяся картина из жизни Лесного тех времён, но видел я её по дороге от станции Лесной к интернату практически каждый понедельник. Особенно запомнились зимние морозные понедельники. От станции в центр посёлка вела улица Вокзальная. Улица длинная, километра полтора. Сама улица была довольно широкой и выложена деревянными брусьями – пластинами. Если идти от станции, с правой стороны улицы стояли жилые деревянные дома и вдоль улицы был устроен достаточно широкий деревянный тротуар. С левой стороны улицы тротуара не было, и тянулся высокий деревянный забор с колючей проволокой по верху. Зимой и тротуар и дорога чистились от снега и были окаймлены высокими сугробами. Примерно посередине улицы Вокзальной из огороженной высоким забором территории был выезд. И примерно в то время, когда мы шли от станции, из зоны, которая располагалась за высоким забором, выводили заключённых, как я теперь понимаю на строительные объекты в Лесном. В то время в Лесном строилось много домов.
Представьте себе такую картину. Зима, около восьми утра, ещё темно, вдоль левой стороны улицы над тротуаром качаются на столбах редкие электрические лампочки, у выхода из зоны мечутся лучи прожекторов, морозно (зимы в Вятлаге морозные, и морозы довольно крепкие). От нас, идущих толпой по тротуару, поднимаются вверх клубы замороженного пара. И в это время на дорогу начинают выгонять из зоны зеков (так мы называли заключённых). Выгоняют человек по двадцать – тридцать. Зеки в чёрных или темно-серых штанах, таких же телогрейках, чёрных шапках, белые пятна лиц. Они переминаются с ноги на ногу, видно, что им холодно, и они стараются укрыться от мороза. Над каждым зеком столб пара хорошо виден в лучах прожекторов. Строят их в прямоугольную «коробку» на дороге. Охранники – молодые солдаты в белых полушубках, отороченных мехом, у каждого автомат с круглым диском, бегают вокруг «коробки», громко кричат, собаки на поводках гавкают, жуть. Наконец «коробка» зеков в окружении автоматчиков и собак начинает двигаться по дороге в сторону посёлка, за ней другая.
Меня очень поражала и оставляла тяжёлый осадок в душе эта картина унижения людей, пусть даже это зэки. Понятно, что зэки не ангелы, но ведь это люди, обращение с ними было, как со стадом животных, и всё это на глазах большой толпы пассажиров с поезда, среди которых было много детей, это просто ужасно. Вот такая мрачная картина запомнилась и отложилась в моей памяти на всю жизнь
Как я узнал потом, вскоре после окончания строек в Лесном зону по улице Вокзальной закрыли и разместили на территории зоны склады.
Вторую отметину в памяти оставило общение с местной приблатнённой шпаной. К нашему интернату подходил иногда местный парнишка, года на три постарше меня, развинченный в движениях. Уж не знаю, по собственной инициативе, или «паханы» присылали. В одежде и разговорах он видимо копировал уголовных авторитетов. Подходил этот парнишка к деревянному забору, окружавшему интернат, и подзывал нас, мальчишек лет двенадцати, к себе. Обычно подбегало человек 5 – 8 и повисали на заборе. Приблатнённый парнишка начинал завязывать разговоры с нами, рассказывал, как здорово живут блатные ребята, рассказывал разные истории. А мы, развесив уши и раскрыв рты, слушали всё это.
И вот однажды, после рассказа очередной уголовной байки, парнишка обращается ко мне и спрашивает – «У вас хлеб есть, пожевать хочется». Я отвечаю – «Да, лежит в столовой на столах». Он спрашивает – «Можешь принести мне горбушку». «Конечно» - отвечаю я, прыгаю с забора и бегу в столовую. Беру со стола кусочек серого хлеба (у нас в то время не было чёрного хлеба) и довольный, что быстро выполнил поручение авторитетного для нас, мальчишек, парня, бегу к нему и протягиваю ему кусочек хлеба. А он, совсем неожиданно для меня, оттолкнул мою руку с хлебом и начал истерично орать – «Ты что принёс? Я просил горбушку, а это «карябушка», ты что принёс мне?»
Я опешил от такого наскока. У нас дома на станции Раздельной не принято было делить порезанный хлеб на горбушки и не горбушки, а слово «карябушка» я и вовсе не знал. Ели тот хлеб, который мама даст. А у Лесновской шпаны оказывается хлеб делился на горбушки и карябушки, причём горбушки ценились больше.
Неожиданный наскок паренька показался мне несправедливым и глубоко обидел меня. В душе возникла неприязнь к приблатнённой шпане. А в память врезалось новое слово «карябушка», которое запомнилось на всю жизнь.
И третью отметину в памяти оставило общение с местной приблатнённой шпаной. Уже другой местный мальчишка постарше, лет шестнадцати, но шпана шпаной, и он этого не скрывал, стал приходить к нам, просил подойти к забору. А там заливался, как хорошо живёт местная шпана. Однажды он спросил нас, мальчишек, которые его слушали, разинув рот – «У вас есть наручные часы»? Конечно у нас часов не было. Да и откуда у двенадцатилетних пацанов с лагпунктов могли быть часы. Мы о них даже не мечтали. А парень показывает часы на своей руке и спрашивает – «Хотите такие же»? У нас глаза загорелись. Конечно, мы все хотели иметь такие часы. Паренёк говорит – я знаю где часы можно достать, но мне нужно помочь, ничего сложного, я вам покажу, что нужно делать.
Было нас, мальчишек, человек десять и мы все толпой пошли за нашим «вожаком» в поселковый универмаг. Он был совсем рядом, через дорогу от девичьего интерната. Универмаг, кстати, очень даже неплохой. Там было всё, от детских игрушек до ювелирки. В правом крыле универмага среди других витрин была и витрина с наручными часами. Их там было много. Витрина горизонтальная, закрыта тяжёлым стеклом в деревянной окантовке. Поднималась эта крышка со стороны продавца. Со стороны покупателей открыть её было очень тяжело. Для этого надо было вытянуться сбоку от витрины и попытаться приподнять крышку как бы со стороны продавца.
Парнишка «вожак» оставил при себе двух ребят покрепче, а остальных толпой отправил к дальней витрине отвлекать продавца и прикрывать витрину с часами от взгляда продавца. Но продавец была женщина опытная. Увидев наши перемещения, она громким голосом потребовала, чтобы мы убирались из магазина. И нам ничего не оставалось, как уйти к себе в интернат.
А вечером и ночью, обдумывая, что же мы делали, я вдруг с ужасом осознал, что меня и других мальчишек хотели втянуть в обыкновенную кражу. Такое открытие меня основательно потрясло и испугало. Моя мама выросла в сибирской деревне и христианские заповеди крепко засели в её душе. И нам, своим детям, она с младых лет внушила - не своё без разрешения брать нельзя. А тут такое! Этот случай запомнился мне на всю жизнь и после него возникло устойчивое отвращение к приблатнённой шпане. Больше к забору интерната общаться со шпаной я не подходил.
Четвёртое событие из жизни интерната, которое мне запомнилось, случилось в апреле 1961-го года. В один из апрельских дней после окончания уроков в школе все население нашей интернатской комнаты было в сборе и занималось кто чем. Вдруг чёрная тарелка под потолком комнаты зашипела, затрещала, и диктор объявил, что будут передавать сообщение ТАСС. Мы насторожились и навострили уши. И вдруг нам сообщают, что в космосе гражданин Советского Союза майор Юрий Гагарин.
Это было для меня как волшебство, как сказка, как воплощение несбыточной мечты. Думаю и для других мальчишек тоже. Радость за наших учёных, за нашу страну била через край. Все мы пришли в страшное возбуждение. Принялись бегать по комнате, что-то кричали, подпрыгивали. А потом кто-то прыгнул на кровать и стал подпрыгивать на панцирной сетке, стараясь повыше взлететь. Увидев это, все остальные, и я тоже, стали прыгать на своих кроватях, изображая, что мы летим в космос, что-то орали и отчаянно бросали друг в друга подушками. Наша душа требовала этого. Долго мы так бесились в страшном радостном возбуждении, пока не угомонились. Теперь я понимаю, что такое могло случиться только в интернате, где мальчишки были предоставлены сами себе. Этот случай сохранился в памяти на всю жизнь.
Вот в сущности и всё, что сохранилось в моей памяти об одном годе жизни в интернате при средней школе № 2 в столице Вятлага посёлке Лесное.
30.03.2015 г.