МАЛЬЧИК, ТЫ КТО?
Шла война.
Ночи в Уральске были удивительно темными – нигде ни огонька, ни света в окнах, ни уличного освещения. Только полыхают зарницы над территорией эвакуированного в наш город Ленинградского военного завода. Вся дворовая детвора вечером собиралась смотреть, как мерцают там огни сварочных работ и высоко в небо взлетают искры. Чтобы подольше наслаждаться этим зрелищем, мы вскарабкались на крышу нашей мазанки и оттуда вели наблюдение. А потом и вовсе облюбовали крышу для посиделок и летних ночевок, обустроив свое лежбище обрывками кошмы, старыми половиками, какими-то подушками и рваными одеялами.
Перед нашими взорами небо открывало свою черную бездну, усыпанную звездами. Мы уверенно узнавали некоторые созвездия – Большую и Малую Медведицу, находили Полярную звезду. Мой двоюродный брат Анатолий приносил с собой маленькую круглую стеклянную коробочку, внутри ее покрытая фосфором стрелка, светясь неживым зеленым светом, упорно показывала на север. Наступавшая после нестерпимой жары прохлада, свежий ветерок, запах травы, обильно растущей на крыше, огромные мерцающие звезды настраивали нас на мечтательный, а иногда и на мистический лад. Мы рассказывали припомнившиеся волшебные сказки, придумывали кошмарные истории, пересказывали фильмы. Перепуганные нашими байками о мертвецах, привидениях и оборотнях, малыши жались друг к дружке, спрятавшись под одеяло. Изредка вскрикивали ночные птицы, истошно орали коты, тявкали собаки, громко гудя, пролетал майский жук, пиликали сверчки… Дрема охватывала нас… Небо озарялось всполохами холодного огня – это на заводе шла неустанная работа.
«Кажись, угомонились!» - громко произнесла бабушка, но ее уже никто из нас не слышал.
Однажды над городом среди белого дня пролетел фашистский самолет. Не спеша, сделав несколько кругов, он улетел, но мы были напуганы наглым появлением реального врага. Опасаясь бомбежки, никто не захотел больше ночевать на крыше.
Как-то вечером мама вышла за калитку – «подышать воздухом» и взяла меня с собой.
«Тяжелая у них работа», - ни к кому не обращаясь, прошептала мама, прислушиваясь к тяжелому уханью огромных молотов, скрежету железа, грохоту падающих тяжестей, доносившимся с территории завода. Увидев летящие в темную мглу искры, я испугалась, и, дергая маму за подол, тихонько и нудно канючила: «Ма-а-м-а-а! Пойдем домой; пой-д-е-о-ом домой, ма-а-м!»
Из темноты появилась массивная фигура – это была тетя Дуся. Что-то меня смутило в ее появлении: «Наверное, опять о чем-нибудь будет просить маму»…
«Случайно не знаешь, что там делается?»- кивнула в сторону завода мама.
«Кто ж может об энтом знать! Завод-то секретный, военный; ясно, что не пирожки пякут», - отозвалась тетя Дуся.
Голос у нее, как всегда, осел. Разогнав внутри себя некий механизм, пройдя все необходимые стадии, она зашептала с глубоким придыханием: «Маня, хочу тебя попросить… Страшно мне одной ночью в детсаду, отпусти Инку со мной ночевать, хоть и ребенок, а все живой человечек, хоть какая ни на есть душа рядом…А?...Отпусти…», - произнесла она заискивающе. Наступила тяжелая пауза.
В душе у мамы шла внутренняя борьба – она не хотела отпускать меня, но и не могла отказать в нелепой просьбе. Подумав, она мрачно и неохотно выдавила наконец: «Ладно».
Для меня это было полной неожиданностью. Я думала, что мама рассердится на сторожиху за такое предложение и откажет ей, сказав: «Ты что, Дуня, с ума сошла? Как я ребенка отпущу, смотри, как все беспокойно; самолет недавно чужой пролетал, а ты - «отпусти!» - Нет и нет!» А вместо этого она согласилась».
Я не знала, что мне предпринять: «А вдруг немец нагрянет, пока я с чужой теткой ночую.… А если мама с бабушкой уедут и меня не заберут, так я с ней и останусь? - Не нужна она мне совсем».
Лихорадочно соображая, как избежать ненавистной повинности, я потихоньку отпустила подол мамы, намереваясь проскользнуть в калитку, не вызывая подозрения у беседующих.
А как проскользнешь незаметно, если петли у калитки скрипят, ведь их никто не смазывает! Вдруг меня осенило: «Чем скрипеть калиткой с несмазанными петлями, лучше проползу под ней». Я так и сделала: юркнула в дыру и через мгновение уже бежала домой, чтобы скорее забраться в спасительную постель и спрятаться, закутавшись в покрывало. Из-за забора мне вслед слышалось: «Ну, спасибо тебе, Маня, так спасибо». Не веря в свою удачу, тетя Дуся заторопилась: «Ну, так я забираю Инку? Мы пойдем?» И пообещала: «А я тебе, Маня, завтра картошку помогу почистить».
И тут они обнаружили мое исчезновение.
В комнату вбежала встревоженная мама.
«Куда Инка делась?» – спросила она у бабушки. Та, недовольная, что ее разбудили, ничего не понимая спросонок, приподняла голову от подушки:
«Покоя от вас нет.… На ночь глядя.…Зачем она понадобилась?»
«Тетя Дуся боится одна, ждет ее на ночевку», - начала было мама.
Сердце у меня колотилось, дыхание перехватывало, я затаилась в ожидании приговора. Бабаня встрепенулась: «Надо же!? Боится она – кобыла этакая. Да она десятерых мужиков враз прибьет, а тут ей спасительница понадобилась – дите несмышленое. Ишь чего придумали! Спит ребенок», - бабушка была настроена решительно. – «Никуда я ее не отпущу. Все, кончен разговор», - отрезала моя защитница и напомнила: «Откуда ты знаешь, что этой дурище в башку взбредет? Или забыла про Саньку?!»
После напоминания о Саньке мама даже не пыталась противоречить, окончательное слово осталось за бабаней. Незыблемым принципом, установленным ею в семье, было и то, чтобы никто из нас никогда не уходил на ночевку в чужой дом.
«Ты что, хочешь стать подворяшницей», - строго спрашивала она меня, если я клянчила и просила разрешения заночевать у своей любимой подруги детства – Нины Юдиной, но получала неизменный отказ.
***
Про Саньку мы помнили все.
Санька – сын Фамаиды Петровны, детсадовской уборщицы, был драчун и заводила всех рискованных и опасных игр. Если мальчишки из старшей группы полезли на дерево, значит, среди ветвей, на самой верхушке, нужно было искать их предводителя – Саньку. Если вдруг в прохожих стреляли из рогатки, или бросали в них пакет с пылью – значит, главным действующим лицом был опять же он – смуглый, стриженый наголо, мальчишка с рысьими глазами.
Всякий раз после очередного его подвига мать обещала: "Вот напишу отцу на фронт, чаво ты тут вытворяшь, вот уж порадую родимого, каков сынок у нас растет! А уж как вернется, - ремнем-то тебя исполосует!" Заведующая грозилась отчислить Саньку из детсада, но к ней приходила Фамаида Петровна, слезно умоляя простить ее единственное чадо, росшее без отца. Мария Мироновна смягчалась, отменяла свое решение и Санька на некоторое время становился степенным и послушным.
Так и на сей раз после обеда, в «тихий час», он даже покорно лег спать.
Дети или притворялись, зажмурив глаза, что спят, или потихоньку шептались.
«Дайте человеку отдохнуть», - раздался злой Санькин голос. Шушуканье на время прекратилось, но вскоре возобновилось с новой силой.
Наконец, объявили подъем. Все только того и ждали: дружно вскочили, наскоро свернули постели и побежали играть. Затем наступил полдник, за малышами пришли родители, а взрослые дети сами разбежались по домам.
Санька, поджидая конца рабочего дня матери, пристроился в самом дальнем уголке на сложенных кучкой матрацах. Убаюканный гомоном и гулом детских голосов, не выспавшись днем, он заснул сном праведника – безмятежно и крепко.
Дома мать хватилась его поздно вечером, думая, что сын заигрался с друзьями на соседней улице. Она не раз выходила на крыльцо, громко взывая в темноту: «Са-а-а-ньк, а Са-аньк! Иди-и дом-о-ой, а то уши –те на-де-ру-у-у!»
В вечерней тишине ее крик слышался далеко по всей окрестности, но сын не появился. Тогда мать забеспокоилась, забегала в панике – никто из соседей его не видел. Уже со слезой в голосе, растерявшись, она все кликала сына. Ей не хотелось верить, что ее Санька, никогда и никому не дававший спуску, мог вот так бесследно исчезнуть. Мать была в отчаянье.
* * *
А в это время, прямо через дорогу, напротив дома Фамаиды Петровны, в детсаду происходила другая сцена.
Тете Дусе, панически боявшейся темноты, всюду мерещились воры, привидения, покойники, оборотни, - словом – нечистая сила. Она забиралась в отведенный ей для сторожевых целей закуток и лежала там, зажмурив глаза и сдерживая дыхание. Если, не приведи бог, наступала непогода, дождь и снег безжалостно хлестали в окна, а порывы ветра сотрясали двери, скреблись в стены, срывали старую жесть с крыши, завывая и свистя в огромных печах – голландках, - тогда она вовсе замирала, окаменев от страха, прислушиваясь к ночным пугающим звукам.
На сей раз был тихий летний вечер. Проверив замки, задвижки и запоры, перекрестив все углы, окна и двери, обойдя свои «владения», тетя Дуся погасила лампу и легла спать.
Луна выныривала из-за темных облаков, ярко освещая все в подлунном мире, – дома, деревья, улицы – весь город. Ее причудливый свет просачивался через огромные рамы, рисуя неясные тени. Но вслед за этим луна исчезала, прячась за редкими облачками, тогда становилось темно, и все обычные предметы увеличивались в размерах, изо всех углов выползали очертания каких-то призрачных чудовищ.
Вдруг, тете Дусе, почудился какой – то шорох, возня, потом послышался жалобный тихий плач. Не доверяя слуху, еле удерживая свое огромное тело на подкашивающихся обмякших ногах, цепляясь за стены, она двинулась навстречу ждавшей ее неизвестности. Волочась мимо кладовки, она зачем-то прихватила огромный топор-колун, которым разрубала распиленные бревна на поленья.
Ей казалось, что сердце у нее колотится даже не в груди, а где-то в голове, а может быть - в животе.
Она остановилась в дверном проеме, ведущем в зал, где проходили детские утренники, музыкальные занятия и где спали днем дети: в маленьком детсаду лишних комнат не было.
Ее взору открылось фантастическое зрелище. Посередине зала, в столбах таинственного лунного света стояла едва различимая фигурка, вокруг которой изливалось сияние – это был, судя по всему, мальчик. Прочитав молитву, осеняя себя крестным знамением, она стояла, не выпуская из рук топора.
«Господи! Дак это ж привидение, знак мне», - думала она, надеясь все-таки, что видение окажется к добру, и решилась начать с ним разговор. Чуть дыша и дрожа от страха, положив руку на сердце, готовое выскочить из грудной клетки, тетя Дуся, наконец, тонким непослушным чужим голосом произнесла, заикаясь: «Ма-аль-чик, а … м-а-альчик! Ты… кто-о?»
Подгоняемая страхом, она изготовилась к решительным действиям, чтобы рубануть, так уж рубануть – прямо колуном по темечку и направилась к привидению. В ответ она услышала неожиданное и до того непонятное, что окончательно сбило ее с толку.
Узнав голос сторожихи, Санька хотел уже было броситься ей навстречу, но что-то удержало его.
«Теть Дунь! Это я – Са-а-нька-а!» – представился ей, всхлипывая, Санька.
«Какой Санька?»– не поверила привидению тетка.
«Да мамка моя здесь работает – Фамаида Петровна», - растолковывал ей мальчишка.
«Маида Пятровна? – удивилась сторожиха. - А что ты тут д-е-лал?» - с трудом соображая, не унималась она.
«Да заснул я здесь случайно. Теть Дунь, отведи меня к маме, я боюсь», - не выдержал Санька и заплакал, с опаской косясь на топор.
Тут в мозгу у тети Дуси вновь заработал отключившийся было мыслительный процесс, детали странного события стали укладываться в логическую цепочку, и до нее наконец дошло, что мальчик вовсе не привидение, а Санька – сын Фамаиды Петровны, что он нечаянно заснул, да так и «ушел» в ночь.
Холодный пот прошиб тетю Дусю, лицо стало мокрым, по спине поползли струйки воды, когда она представила, что могло произойти, и что собралась она натворить в тумане безотчетного всепоглощающего страха, навязчивого и бессмысленного.
Санька, оказывается, так крепко заснул, что не заметил, как разошлись дети, а потом и работники детсада. Заспавшись до одури, не разбирая дня и ночи, он никак не мог понять, где находится. Одно было ясно, что он не дома. Все было незнакомое и чужое: нет скрипучих половиц, кровати с периной и огромными подушками.… Наконец, он не смог отыскать двери в сенцы, чтобы оттуда привычно выйти во двор, за уголок и – в туалет. Блуждая в темноте, мальчишка растерялся.
«Ма-ма-ня-а! Ма-ма-ня-а! Где ты-и-и?» - тихонько завывал Санька. Ему никто не отвечал. Шарахаясь от стены к стене, он вышел, наконец, в какую-то огромную комнату, где и произошла их встреча с тетей Дусей. Санька обрадовался, узнав ее, и понял, что он - в детсаду.
Тут в окна забарабанила Санькина мать.
«Дунь, а Дунь! Санька с тобой што ли?» - истошно кричала она на всю улицу, что окончательно привело в чувство сомлевшую сторожиху. Выпустив топор из непослушных рук, она кинулась отпирать двери. Саньку била мелкая дрожь. Обняв его, мать перевела удивленный взгляд с сына на сторожиху, потом на топор, брошенный у ее ног…
«Евдокея…, эт ты чаво?» - тихо спросила она у помертвевшей сторожихи.
Та взвыла: «Маида Пятровна! Прости меня – дуру стару-у-у, прости ради Христа, ведь я чуть не убила тваво Саньку… Слава тебе, Господи! Слава тебе – отвел бяду!» Стоя на коленях, она отбивала благодарственные земные поклоны, плача и ликуя.
Но пережитое еще долго не стиралось из памяти. Санька после этого события сильно изменился, как-то вдруг присмирел, перестал верховодить среди мальчишек, уступив лидерство другим пацанам.
А через некоторое время, вспоминая о случившемся, мы видели в нем только комическую сторону ситуации. И нам уже казалось, что не тетя Дуся была готова броситься с топором на мальчишку, неожиданно появившегося перед ней ночью, а именно Санька до смерти напугал такую здоровую сторожиху.
Иногда мы просили: «Мама, покажи, как Санька напугал тетю Дусю». Мама охотно разыгрывала перед нами спектакль, где все роли доставались ей одной. Схватившись за косяк одной рукой, другую держа у сердца, закатив глаза, она каким-то неестественно придушенным голосом тянула: «Ма-а-ль-чик, а ма-а-аль-чик…, ты кто-о?» Изменив позу, ужавшись, мама уже отвечала за Саньку: «Теть Дусь, это я – Санька».
«Какой Санька?» - вновь вздымалась она.
Уже при первых словах мамы мы начинали прыскать, зажав ладошками рты; потом смех нас разбирал до того, что мы хохотали, не давая нашей артистке исполнить роль до конца. Наконец, мама, махнув рукой, сама заливалась смехом, выкрикивая какие-то фразы: «Мальчик, а ты не привидение?»
С тех пор эти вопросы, которые задавала обезумевшая от страха старуха, стали в нашей семье ключевыми фразами, своеобразным паролем, непонятным для других, что вызывало у нас улыбку.
Например, входит кто-то посторонний, здоровается, и вдруг звучит вопрос: «Мальчик, а ты не привидение?»
Смущенный посетитель, не зная, что и думать, растерянно улыбается…
«Ха-ха-ха»,- дружно смеемся мы, - «это шутка - не обижайся!»
Или: слабый свет коптилки, в доме тоскливо, у всех плохое настроение. И опять я или сестра произносим невзначай: «Мальчик, а мальчик, ты кто?»
Превратив в игру воспоминания о завершившейся так благополучно ситуации, мы как бы стерли в памяти ее драматическую напряженность, закрепив комическое восприятие ее сущности.
Дальнейшей судьбы Саньки я не знаю, как-то потеряла его из вида. Домик Фамаиды Петровны давно снесли, на этом месте красуется теперь величественный особняк с башенками и мощной оградой. Изменился и облик детсада - какой-то предприниматель превратил его в магазин, облицевав старинную кирпичную кладку безликим металлическим профлистом. Но в памяти моей хранятся неизменные картины прошлого.