2
По молодой траве соседнего луга, в лучах яркого майского солнца, неслось воздушное создание, весело напевая радостную песню, услышанную ею и запомнившуюся несколькими словами:
Мой Лизочек очень мал,
Очень мал, очень мал …
Она на бегу повторяла это, подпрыгивая и радуясь широкому простору заречного луга. За ней так же легко и свободно бежал свирепый чёрный волк, вытянув морду и сверкая жёлтыми глазами. Его оскалившаяся пасть была страшна.
- Джульбарс, ко мне, - остановилось воздушное создание, и матёрый хищник послушно подбежал к ней.
- Ты устал, да? – хищник запрокинул свою морду и преданно посмотрел в глаза милому созданию. Его язык вывалился, а свой нос он уткнул в руки маленькой феи.
- Джулька, ты лентяй, - хищник закивал мордой и снова уткнулся в подставленные ладони.
- Пойдём к реке. Посмотрим, как бежит вода. – И снова фея, сопровождаемая своим верным другом, вприпрыжку понеслась по молодой траве.
Вода завораживала. Фея могла часами смотреть на это движение, на противоположный берег с рощей светлых берёз, на ивняк, поросший среди мелколесья спускавшегося к реке.
- Лиза, Лиза! – послышалось со стороны посёлка, и на этот голос верный Джульбарс откликнулся коротким лаем. Через несколько минут к берегу подошла молодая женщина.
- Лизонька, вот ты где! Пора домой, обедать.
Папа обещал прийти. Пойдём, милая моя.
- Хорошо, Клава. Джулька, пойдём, - и воздушное создание легко выпорхнуло на луговой ковёр. Пёс послушно ринулся за ней. Клава, младшая сестра Степана Никитича, еле поспевая за ними, направилась к посёлку.
- Угомонись немного, Лизок, - но Лизок не слышала и продолжала быть в своём мире, полном восторга от простых вещей, окружавших её: высокого неба, зелёного луга, берёз, радовавшихся майскому ветру, верному другу Джульбарсу и любимой Клаве.
А ещё встрече с отцом, что бывало так редко из-за его занятости по службе. Уходил он рано, когда Лиза спала, а приходил поздно, когда Лиза, уставшая от ожиданий, часто уже засыпала на диване, и он переносил её, спящую, в спальню. Его сильные руки так любила она. А ещё ремни, военную форму и запах, исходивший от него.
Джульбарс остался на крыльце и, как сторож, внимательно следил по сторонам. Подъехала машина. Степан Никитич легко выпрыгнул из кабины.
- Воблин, будь ровно через час. Поедем на дальнюю делянку.
- Так точно, товарищ майор, через час.
- Вали, Воблин, - и Степан Никитич вбежал на крыльцо. Джульбарс резво кинулся к нему и выпросил похлопывание по холке, поглаживание и одобрительное напоминание его клички:
- Джульбарс! Молодчина! Хороший пёс. Сейчас покормим тебя. Проголодался, бегая с Лизой?
- Хозяюшки! Где вы? А, вот где, - Лизонька первая кинулась к отцу, на руки, и высоко подлетела к потолку.
- Радость моя! – тихо промолвил Степан Никитич и поцеловал её в щёчку.
- Стёпа, обед на столе, мой руки и будем кушать, - вмешалась Клава.
- Добро, - обнял сестру Степан Никитич и пошёл к рукомойнику. В доме воцарилась благодать, когда все рядом, здесь, и только радостные взгляды выдают внутреннее волнение от этой встречи. Клава вынесла на крыльцо миску с едой для Джульбарса и, вернувшись, застала Степана Никитича у буфета, с графином.
- Стёпа, не надо. Ты ведь обещал, - взмолилась она.
- Всё, всё, Клава. Завязываю. Ну, маленькая мне не повредит. К обеду же, - и тут же выпил рюмку.
- Тише, не шуми, сестра. Всё. Сказано, всё!
Но во время обеда он ещё пару раз ходил к буфету, сестра вздыхала, но слова не проронила. Глаза её тускнели, взгляд утыкался в стол, молчание становилось всё длиннее.
- Папуля, - пропела Лиза, - а можно я приду к Петеру? На пилораму.
Глаза Степана Никитича сузились, он крякнул и уставился на Лизу. Та вопросительно молчала. Клава подняла голову и быстро посмотрела на брата.
- Лизок, ну, что тебе наших мало. Зачем тебе этот фриц? – Помолчав, он снова спросил Лизу:
- Ты хоть понимаешь, что он гад, фриц? Он пришёл на нашу землю грабить и убивать!
- Степан, - остановила брата Клава, - перестань, она ещё не понимает. Умолкни. – Но Степан Никитич уже не владел собой, кинулся к буфету и, налив полный стакан, опрокинул его. Схватил фуражку и выбежал на крыльцо. Свежий ветер немного охладил его, но он, не оглядываясь, пошёл к административному бараку. Навстречу ему уже катил заморский Студебекер. Махнув рукой, он продолжал идти, пока развернувшаяся машина не нагнала его.
- Гони, - прокричал он Воблину, - я пройдусь, - и зашагал по дороге. Что творилось в его душе? Что всколыхнулось в её глубинах, куда и он сам боялся заглянуть? Судьба …
Отступали, сдавая с тяжелыми боями города и сёла. Теряли земли, людей, боевых товарищей. Под Смоленском попали в окружение и уже прощались с жизнью. Плутали, натыкаясь на немецкие засады и гарнизоны. Умирали от холода и голода. Но умелый командир Маторин вывел к своим. Горстку людей, одичавших, почти потерявших человеческий облик, но при оружии и документах. А потом, снова пытка, но уже у своих. Допросы, лагеря, штрафной батальон. И всё это время – ничего о своей семье! Тоска и неизвестность. Неожиданно вызов в штаб фронта и … Как в кино! Возвращают всё и звания, и награды. Как потом узнал, помог генерал, служивший вместе с Маториным. Заступился за того, а он, в свою очередь, за него. Тут и запрос можно было послать. Только через полгода узнал всё и ужаснулся. Места себе не находил. В атаку бежал первым, за пулей, жить не хотелось. Потом осатанел, бил немцев озверело, ничего не прощая. Судьба. Военная, злая доля …
Наши сдавали позиции и посёлок, где оставалась его семья, попал к немцам. Многие ушли. Но не ушла беременная жена. Остались с ней мать, отец и младшая сестра, немцы лютовали, выискивая семьи военных. В это время жена рожает дочку. В больших трудностях выкармливает дитя. Месяцев через восемь, к вечеру, приходят в дом немцы с полицаями и уводят всех в клуб. Буквально за час до этого, Вера отдаёт дочку Клаве, чтобы та искупала её у соседки. Сама осталась с больными стариками. Вот всех их и забрали. К утру набили весь клуб такими же людьми. Плач, стоны, проклятья. Боже! Подожгли с четырёх сторон. Все и сгорели. Кто пытался спастись – под пули автоматов.
Клава осталась у соседей, в погребе, где пробыла с Лизой ещё четыре месяца, перебиваясь как-то с помощью добрых людей! Затем ушла к партизанам, а там их переправили на Большую землю. И увиделись они уже, после ранения, полученного Степаном в Белоруссии …
Степан Никитич направился решительно к пилораме. Убью гада, твердил себе Степан Никитич и машинально ощупывал висевшую сбоку кобуру наградного пистолета. Нет! Надо было отказаться от этого назначения. Видеть не могу эту немчуру! У-у-у, гады! Столько зла от них приняли. А тут ещё церемо-ниться с ними. Наших они не жалеют. Вот звери ...
- Ты, майор, брось разговоры! – голос Маторина стал резок. – Это – приказ! Бить, видите ли, он их только и может! Пойми, поверженный враг, уже не враг. Война идёт к концу. Мы с тобой не в тылу прохлаждались, пришлось повоевать, и люто повоевать. Надо подумать и о будущей лучшей жизни. Страна в руинах. Вот сколько надо отстроить. Сейчас нужнее всего лес, строительные материалы. Мебель, наконец.
- Не могу, товарищ полковник, душа не принимает, - угрюмо твердил Степан Никитич. Хочу на фронт, в действующую армию. Разрешите!
- Я тоже хочу на фронт! Но начальству виднее, где мы должны быть. Понял?
- Иван Николаевич, пошлите в часть, - буквально взмолился Степан Никитич. Маторин резко встал из-за стола..
- Смирно! Кругом марш!
- Да, я хотел …
- Выполняйте команду, товарищ майор! Жду вас завтра в десять ноль-ноль с предписанием. Всё!