Она была другой.
Дама сняла пенсне и положила его в карман.
Теперь перед ней не та Юлия Фомина, которая густо заливалась румянцем при виде ее племянника.
Это не та девочка, какая сидела у них под зеленым абажуром и аккуратно пила чай и также аккуратно нажимала пожелтевшие клавиши пианино, когда на сад надвигались сумерки.
Их отделяет двойная решетка. С одной стороны она, старая дева в форменном платье преподавательницы гимназии, с другой -- каторжанка в казенной робе. Мерно покачивается цепь, и, ударяясь о железо, издает глухой звон и скрежет.
Тоненькие руки женщины слегка дрожат под тяжестью кандалов, натирающих ее нежную кожу.
Авлетина Игнатьевна и не могла подумать, что так просто, глухой ночью, гордость Тобольской гимназии убьет своего мужа. Ее, Мазовецкой, племянника.
Михаила нашли зарубленного топором на дне оврага. Началось следствие.
***
В коридоре женской гимназии было тихо. Две тоненькие девочки в коричневых платьях чинно прошли мимо высокой женщины и присели в книксене:
- Бонжур, мадам.
Жюли вздрогнула, она никак не могла привыкнуть, что вот уже месяц как замужем и что все называют ее, даже подруги, на Вы.
Юлия недовольно сморщила свой широкий и слегка приплюснутый нос и гнусаво произнесла:
- Вы почему не на занятиях? Ступайте в класс. Иначе я все доложу начальнице.
Гимназистки послушно склонили гладко причесанные головки и заторопились скрыться из поля зрения мымры.
Прошло всего два месяца, за такое короткое время она успела перемениться. Из недотроги и аленького цветочка, как прозвали ее подруги за способность легко краснеть, она превратилась в сухую мегеру на высоких каблуках и резким голосом, в котором не осталось прежней певучести.
Ученицы молчали на ее занятиях, за что начальница хвалила новоиспеченную преподавательницу.
Юлия спрашивала урок с вечно недовольным выражением лица. Робкие пугались ее, более смелые строили рожи и тихо хихикали, что выводило учительницу немецкого из себя.
Юлия Дмитриевна переходила на визг, как грубо заметила деревенщина Капа Увашина, выла как сучка под колесом.
Поэтому все с облегчением вздыхали, когда звенел колокольчик и, громко хлопая крышками пюпитров, шумной стаей черные фартучки срывались с места.
Мазовецкая замирала соляным столбом. Темная тень падала на исчерченную мелом доску, а солнечные зайчики плясали на деревянных шашечках паркета.
После минутного раздумья восемнадцатилетняя девушка, словно черная потрепанная птица, набрасывалась на толстую стопку тетрадей. Красный карандаш резал чернильные строки, иногда рвал бумагу. Ошибки безжалостно зачеркивались и внизу косым почерком появлялась запись: "неудовлетворительно". За апрель и май, что черное платье и красный карандаш царствовали среди Шиллера и Гёте, редкая девочка получала наивысший балл. Даже добрая Виктория Тимофеевна, начальница, качала головой, но лишь жалость к сиротке Фоминой заставляла ее сдержаться, чтобы лишний раз не сделать выговор, дабы не обидеть ту.
Никто не знал, что она, Юлия Дмитриевна, седьмого марта тысяча восемьсот девяносто девятого года взяла топор и спрятала его в кустах около ручья.
В апреле первые скворцы заселили скворечник, а трава немного просохла, когда Жюли подгадала время и, кривя душой, предложила супругу прогуляться вдоль дороги. Они шли через орешник на самом глубине, где змеился ручей.
Юлия оперлась на руку Михаила и прислонилась к дереву.
-- Дорогая, что с тобой? -- обеспокоенно спросил тот, нагибаясь к ней. Тогда она схватила топор и ударила его.
Мужчина рухнул вниз, а Жюли с остервенением взмахнула острым лезвием.
В состоянии лихорадочного возбуждения женщина махала и махала топорищем.
А затем вернулась домой, помолившись, легла спать.
***
Юлию Мазовецкую, урожденную Фомину, суд приговорил к пожизненной каторге, к свинцовым рудникам.