Посвящаю моим самым дорогим друзьям Лене, Инессе и Володе
Мы вернулись в 1944 году в полностью разрушенный город. Это было фантастическое зрелище: на улицах - ни одного целого дома. Оставались лишь стены с проёмами окон и лестницы, ведущие в никуда.
Несмотря на свой юный возраст, не располагавший к философским рассуждениям, я не мог не задуматься над тем, как быстро природа стремится стереть с лица земли следы деятельности рук человеческих.
Все развалины, мы их называли «развалки», заросли бурьяном и кустарником, который, как я узнал спустя много лет, называется уксусным деревом. Расчищены были только середины улиц, заваленных обломками зданий и сгоревшей техники, всевозможной военной амуницией.
Заботы взрослых в то счастливое время детства, нас не трогали. Развалины привлекали, будоражили воображение. Главное, на что мы обращали внимание – это, чтобы на стенах было написано краской: «Проверено. Мин нет». Обычно после этой надписи следовала фамилия минёра.
Даже самые маленькие понимали, что такое мины, печальных случаев подрыва было более, чем достаточно. В городе то и дело хоронили подростков, подорвавшихся или убитых при разборке боеприпасов. За оружием ходили на Максимову дачу, там и стреляли из найденного оружия.
Мы жили в каком-то наспех отремонтированном первом этаже разрушенного дома, точнее, в его части, где разместились несколько семейств моряков, служивших на крейсере «Молотов», недалеко от центра города. Это ещё считалось роскошью.
На Северной стороне люди ещё долго жили в береговых пещерах.
Рядом с нашим домом торчала из земли половина зарывшейся в грунт стабилизатором, не взорвавшаяся огромная авиационная бомба, отполированная нашими телами. Детвора любила на ней висеть. Почему-то взрослых это не пугало. Потом её всё же вырыли и увезли сапёры.
Ночью город погружался во мрак. Электростанция давала ток только на жизненно важные объекты. В домах зажигали карбидные или керосиновые лампы. Карбидные лампы делали из латунных гильз снарядов небольшого калибра.
Наверно, нашим матерям, отцов мы практически не видели, было жутко оставаться по вечерам одним в чёрной мгле южной ночи, но мы, дети, этого не чувствовали. В памяти осталось небо, усыпанное звёздами, и слабо очерченные силуэты разрушенных домов. Воду привозили машины и кое-где работали колонки, около которых вечно собирались очереди.
Самым оживлённым местом был рынок, располагавшийся на берегу Артиллерийской бухты. До него добирались из отдалённых частей города на маленьких автобусах, которые ходили очень редко по расписанию, которое знал только водитель, но хранил в глубокой тайне.
В них набивалось невероятное количество людей с сумками, авоськами, пакетами. Но не помню, чтобы вспыхивали ссоры, несмотря на давку и тесноту. Нечто подобное, тридцать лет спустя, я увидел в Виннице.
Нам с женой довелось там ехать в автобусе, битком набитом колхозниками с сумками.
Мы были потрясены тем, что люди умудрялись входить и выходить, никого не толкая и не переругиваясь. Слышалась лишь мягкая доброжелательная украинская речь.
После Москвы и Ленинграда, где пассажиры хорошо усвоили стиль поведения канадских хоккеистов на ледяном поле, это было в диковинку и напомнило мне сцены из детства.
Но вернёмся в Севастополь. С Корабельной и Северной стороны на рынок, да и по делам, люди приезжали на яликах. Это были невесть где раздобытые владельцами большие шлюпки, шестёрки. Грёб только один человек, яличник. Платили за переправу по двадцать копеек с человека.
Деньги небольшие, поэтому яличник набирал в шлюпку столько людей, что борта возвышались над водой лишь на несколько сантиметров. Пассажиры, в основном это были женщины, с большим облегчением выбирались на Графской пристани из шлюпки.
Мы жили на Корабельной стороне, и когда нужно было в город, то шли на пристань к Павловскому мыску по узкому длинному коридору, который образовывали бетонные заборы, отделявшие морской госпиталь от Морзавода.
Я любил бывать с мамой на рынке. Он располагался на берегу Артиллерийской гавани. Там кипела жизнь. Как ни странно, нищих было мало. Инвалид сидел около столика с записками. Рядом на жёрдочке – попугай. За какую-то мелочь, которую давали инвалиду, попугай брал клювом записку, в которой сообщалась судьба.
Понятное дело, каждый получал только хорошие известия и перспективу. Инвалидов было много. Безногие инвалиды ездили на деревянных дощечках с подшипниками вместо колёс. Одного инвалида, который жил недалеко от нас, я боялся.
Он всегда ходил с женой, миловидной женщиной. Его лицо наполовину было сожжено, чёрное, а при ходьбе у него странно перекручивалась верхняя часть тела. Это меня пугало.
Потом вдруг все инвалиды исчезли с улиц. Причину я узнал только во время перестройки.
Рыбаки продавали рыбу, которую сейчас не встретишь даже в Севастопольском аквариуме Биологической станции. Иногда мама покупала огромную камбалу, хвост которой касался земли, когда она несла её, иногда султанку, удивительно вкусную рыбку, настолько жирную, что её запекали без масла.
На прилавках лежала огромная кефаль-лобан, у неё действительно был широкий лоб. Продавались рыба игла, редко встречавшийся петух, ярко окрашенная небольшая рыбка, ласкирики, маленькие широкие и плоские, знаменитые бычки, креветки, которых ели из газетных кульков, как семечки, и черноморские крабы.
Татарские сады ещё не были угроблены русскими переселенцами, умевшими выращивать только картошку, которая в Крыму не росла, поэтому на рынке было много фруктов. Поражало разнообразие сортов яблок, кизила, орехов. Стоило всё недорого.
Фрукты, помидоры и арбузы – всё это доставалось тем, кто занял татарские селения и их дома, без труда, пока земля, которую они не умели обрабатывать, и фруктовые деревья, за которыми не умели ухаживать, не перестали давать урожаи.
Все остальные продукты выдавали по карточкам. За хлебом, ужасным по качеству, приходилось выстаивать огромную очередь в магазин. Она начиналась далеко на улице и тянулась очень долго, потому что его взвешивали. Передо мной всегда кто-то влезал без очереди, а женщины в очереди кричали на продавщицу, что она меня обвешивает.
Ржавую селёдку, крупы и консервы, а также кое-что из одежды, семьям военных выдавали по карточкам в помещении, которое называли по-морскому, «баталеркой».
Продолжение http://www.proza.ru/2017/05/23/1300