Начало: http://www.proza.ru/2017/05/11/1174
Люблю проспект! Кипучее движенье автомобилей и трамваев, и людей, по вечерам в Исети отраженье реклам, иллюминаций, фонарей. Люблю разливы ярких демонстраций и красный цвет во всю его длину, на мостовой булыжной шум оваций, народного гулянья ширину. Люблю гранитную воздушность сквера, его зелёный, стриженый наряд и вязь чугунного барьера, и из камней уральских сад. Люблю проспект! Что как тугая жила, которой только ввысь расти, в музыке каменной застыла от вечного огня до корпусов УПИ! Проскочив скрипучие двери вахты, Шатров кивком поприветствовал сонную сторожиху, которую саму стоило по дряхлости охранять. Мимо автомашин, тракторов, буровых и прочей самоходной техники пересёк просторный двор и поднялся на второй этаж административного здания, в левую половину, где ряд кабинетов отвели под общежитие. Всё здесь напоминало кабинетное жильё в Каменске, накануне увольнения. Лада с работы пока не возвратилась, он отпер дверь, вошёл в небольшую и тесную, душную комнату. Первым движением настежь распахнул створки единственного окна. Промышленная база изыскателей располагалась неподалёку от железнодорожного вокзала, остановка общественного транспорта называлась «Первый километр». В тихие ночи через открытую форточку доносило фразы объявлений о прибытии и отправлении поездов. Не снимая куртки, Шатров сходу уселся за письменный стол, имевший инвентарный номер. Покрытая обшарканным дерматином столешница, как в памятный день отъезда из Степногорска, была оголена отсутствием печатной машинки; высились по краям две кипы словарей и справочников. Проскакивает каретка, отнёс чинить в мастерскую, так он объявил Ладе. Накрытые толстым стеклом лежали календарь текущего года, машинописный символ веры: «Среди нехоженых путей один пусть мой, среди невзятых рубежей один за мной»; «Если кто-нибудь в битве тысячекратно победил тысячу людей, а другой победил себя одного, то именно этот другой – величайший победитель в битве»; «Ценность искусства измеряется не количеством, а качеством»; «Промедление с лёгким делом превращает его в трудное, проволочка с трудным обращает в невозможное…» Поверх мотивирующих изречений синела надпись: «Знай – я верю, что скоро буду стоять в очереди за твоей книгой. Ради бога, не взвинчивай себя и пиши, Толенька, пиши. Время уходит сквозь пальцы. А я буду любить, и молиться за тебя. Твоя Лада». Прежде в домах вывешивали на стену полный иконостас фотографий в рамках, вся родова живых и усопших. Четыре памятных снимка лежало на столе под стеклом: он в Надинске с детьми, Алёнка, излучина Вятки, надсадно поющий Высоцкий, взбухшие жилы готовы лопнуть!
Прижатый стеклом лежал лоскут обложки детской книжки «Дядя Стёпа». Стальным пером и чернилами, рукою матери надписанная реликвия: «За хорошую учёбу и отличное поведение…» Зачином всему Сергей Михалков и мать, учительница начальных классов, непомерно строгая к сыну. Плюс пытливая девочка-соседка, взаимная детская заинтересованность – расскажи, покажи, дай потрогать. Шатров закурил, извлёк пакет с документами. Чистого места в паспорте на один штамп о разводе. Помятый военный билет, диплом о высшем образовании, трудовая книжка, профсоюзный билет, ворох квитанций, фотография. Пятьсот рублей денег, час назад закрыл счёт в сберкассе, ещё казахстанские, на чёрный день. «Вот он и приспел!.. Помыслить не мог, уезжая из Степногорска, что ум помрачит такой угар!..» Кинул в ящик письменного стола казённый ключ от входной двери, единственный в его карманах. Отсчитал десять синеватых банкнот номинала двадцать пять рублей, поколебавшись, прибавил ещё две. На верхней денежке размашисто намарал: «Джокер – неучтённая заначка». Обозрев комнату, вложил триста рублей в нагрудный карман её дублёнки, что висела на причудливо изогнутом суку, привезённом с Хвоинки. Дублёнку они вместе выбирали в универмаге посёлка Изумрудово, раздумав устраиваться на подземную работу. Вгляделся в единственную совместную фотографию. В любимом городе с любимой женщиной они долго бродили по многолюдному центру, зашли в фотоателье. Последний месяц лета, первая неделя нещадным скандалом начавшейся брачной жизни, отношения того уровня, когда ведут себя как муж и жена. Лада по-свойски прильнула к нему и в последний момент расцвела неудержимой улыбкой на записную остроту фотографа. Насупистый, как травленый волк Шатров, и она контрастно лучится неподдельной радостью. «День города», засилье праздношатающихся гуляк, на выходе из ателье чертыхался Шатров, отпихивая приставшего пропойцу. Часть жителей упьётся до буйства, другая часть станет дубинками их вразумлять. Назавтра коммунальные службы очистят загаженный центр от свалок мусора. Праздничных дней в году почти как будних. Стемнеет, и бабахнут дорогущий фейерверк. За баснословный гонорар будет громыхать столичный ансамбль расхристанных рок-музыкантов. Валтасаров пир на весь мир накануне гладного мора! Децибелы дикарской музыки, воспроизводимой с такой мощью, что хочется заткнуть уши и бежать. А какая мерзость танцующая старуха с иссохшей грудью, с обесцвеченными пергидролем волосами, бывшая балерина, на лицо страшная как смерть. В белом бальном платье Шатров принял её со спины за девушку. Не бывает красивых долгожителей.
Потом они гуляли в Историческом сквере и на плотинке. Объедались эскимо, обнимались и целовались возле гранитных памятников Дмитрию Мамину-Сибиряку и сказочнику Павлу Бажову. Все великие писатели носят имена улиц. Проживи так, чтобы по тебе хоть на секунду содрогнулся миллионный город. Рыжий, упрямый, влюблённый Шатров вдруг бешено развеселился. Заразительно хохотал и дурачился, прикидывая, куда удобнее водворить ещё один гранитный постамент. «Это город моей энергетики! Есть время любить, и есть время писать, на геологию времени не остаётся. Я послужу Русской Литературе, и навсегда пребуду в ней! Можешь сомневаться и мне не верить, но уральские классики потеснятся. Пожалуй, моё честолюбие удовлетворит третий бюст на плотинке, да бульвар имени меня в новом микрорайоне. Жаль, не смогу отследить церемониал возведения памятника лично, разве с небес. Обещай, приходить и исправно счищать с моей бронзовой головы следы птичьего помёта. Ай-яй-яй!.. Какая живописная девица вальяжно фланирует мимо!.. Паша, Митя и Толик дружно повернулись вслед и от полового бессилия зарыдали. Эх!.. Ах!.. Ох!.. Едва не забыл!.. Своих полюбовников сюда не приводи, а местные книгоноши пускай возле меня бойко торгуют. Вместо цветов посади вечнозелёную как лавр молодую ель. Привези её с Хвоинки...»
Документы, фото и двести рублей Шатров положил во внутренний карман пиджака. Забрал из тумбочки первый экземпляр беловых рукописей, плотно связал, бросил в сумку, которую всегда носил на плече. Присовокупил к багажу карманную Библию из наличных книг. Повертел в руке образчик пейзажного опала; зеркальный сколок с него остался в Степногорске у Олюшки. Вбитый над кроватью оберег-перевёртыш поставил голой женщиной вверх. В его отсутствие Лада поворачивала вверх головой нагого мужчину. Исполненная значимости безделица, собственноручно вырезанная из тополевой чурки. Полярно развёрнутые неразлучные уродцы, неделимо сочленённые в области голеней. Горизонтальное положение призывало к половой близости, с указанием позиций во время оной. Семейный амулет Шатров подарил Ладе тогда под разлапистой елью. Он обожал вещицы эксклюзивные, единственные в своём роде; любил, чтобы люди жили долго, а вещи служили им бессрочно. В простенке над письменным столом висел резной барельефный портрет Олега Михайловича Куваева, геолога и писателя, земляка, чьё опосредованное влияние переменило жизнь Шатрова. Автор славного романа «Территория» не осудил бы действия коллеги. Всё-таки жизнь изуверский учитель. Как говорят на Востоке, ты сможешь подняться ещё выше, опираясь на то, на что упал. Шатров побрился, выдул электробритву и засунул её в сумку; передумав, выложил. Принцип экипировки автостопщика: вещь не ежедневного пользования, значит, в дороге не нужна. Перерешив, опять положил электробритву в сумку. Задвинул оную под кровать и стал чистить молодые картофелины с тонкой кожицей, затем мыть, нарезать и жарить, время от времени взглядывая в окно. Лада первой заметила его, подпрыгнула как жизнерадостная пионерка и вприпрыжку понеслась к проходной. Шатров всегда поражался, с какой быстротой эта светозарная женщина одолевает путь наверх, застав его дома.
Чем хуже бытовые условия, тем любезнее следует быть. Когда слегка смоченная дождём, запыхавшаяся Лада внеслась в комнату, на письменном столе аппетитно парила сковорода жареной картошки, в жаростойкой химической колбе чернел свежезаваренный чай. «Ждал!..» – улыбнулась сияющая жена с порога. Шатров резко шагнул навстречу. Не давая раздеться, стиснул в удушающих объятиях, с торопливой жадностью целуя мокрое лицо, слизывая дождевые капли языком и губами со лба, с прикрытых век и румяных щёк. Податливо дрогнул ждущий поцелуя рот. Впился, сразу проникая языком глубоко до нёба, пока не отпрянула она полузадушенная.
– Горе ты моё луковое, сумасброд! – вспыхнула стыдливой радостью. Всегда встречал приветливо, но столь необузданные порывы были свойственней ей, а не ему.
– Бесподобье моё! Я тебя катастрофически люблю! – шепнул Шатров ей на ухо, сентиментально прослезившись. И они опять сомкнулись в забытьи проникающего в рот поцелуя, когда языки переходят границы губ.
– Ой, какой ты у меня ненормальный, удивительный муж! – выдохнула она, плотно прижимаясь бёдрами и слегка повисая на нём, погружая пальцы в его буйную шевелюру. – Как сладко жить, когда живёшь, с кем хочется! Ты мой раритетный мужчина, уникум!.. Наверное, ты прописался и трудоустроен?
– Нет. Просто катастрофически люблю тебя! – Произнеся выразительное слово, Шатров многократно обыгрывал его, внедряя в домашний обиход.
Городу недавно вернули исконное имя – Екатеринбург, а область по-прежнему звалась Свердловской, и жить стало значительно лучше и веселей. На многие товары ввели талонную систему, появились дикие очереди за водкой. В свободной продаже не стало самого необходимого; сахар, мясопродукты, табачные изделия – всё по карточкам; остродефицитными были даже спички. Товарные карточки на продукты выдавали жилищно-эксплуатационные конторы по месту жительства, то есть строго жильцам, имеющим постоянную прописку. В паспорте Шатрова стоял штемпель о прописке в общежитии города Каменска. Тамошняя прописка у него была, только не было самого общежития геологоразведки. Недавно снесли и заровняли бульдозером место, что оно занимало. После увольнения из экспедиции комнату в бараке пришлось освободить как ведомственное жильё. Потому ни «масла животного, ни сахаристых кондитерских изделий, ни макаронных» Шатров купить не мог. «Если введут карточки на хлеб и картошку, я так и не узнаю, чем эта вражья перестройка страны закончится. Вымру как мамонт!» В регистре учтённых жителей он в это проклятое время не числился, и вместо мясной вырезки имел лишь газетные.
Перед отбоем спустились в душевую. Обычная для них практика совместных купаний, ничего неловкого и стыдного. Кожу вздыбив волосками, тело сжалось и дрожит, грудь топорщится сосками и по ней вода бежит. Тугие струи душа нежат и возбуждают, водный массаж интимных мест. Не сдержавшись, Шатров хлопает умытую богиню по блестящему мокрому заду. Жёсткой мочалкой касаясь гладкой кожи, без стеснения моет её, незлобиво ворча как старая нянька. Мыльная вода и пена текут по желобку спинного хребта, льются с взъерошенного хохолка водопадом. Женщина существо скользкое, а коли всю, без изъятия, намылить, – неудержимо выпадает из рук. Особая ласка-прелесть и в том, чтобы досуха вытереть её полотенцем. Как в редкие, без писательства дни, Шатров так удоволил любимую, что встревожил её. Ублажает – лихо замышляет. Однако после физической близости и объявшей истомы сморил безмятежный сон.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/05/23/1086