Одни говорят - началом стало слово. Другие - взрыв.
Я говорю - все появилось в одночасье, утром понедельника. Безоблачное доселе небо затянулось хмуростью морщин и глаза необъятных просторов затопили слезами долины и горы.
Одни говорят потоп.
Я говорю - понедельник.
Они правы, люди, посчитавшие, что мне не хватает мудрости. Опыт приходит с годами. Но мне, в мои шестьдесят восемь нет врага страшнее общественного мнения.
Согласитесь, оно давит. Ты либо слишком молод, чтобы все постичь,либо стар и уже ничего не понимаешь.
Вокруг постели умирающей плоти, зловонной и бесчувственной собралась вся семья - от малого до велика. Они делают вид, что им вовсе не противно созерцать убогий вид старика. Да возрадуйся справедливость за существование смерти. И с появлением величайших технологий, никто так и не смог создать лекарство от моей, теперь уже близкой и неизбежной морте.
Вы бы видели эти глаза!.. Смешливые и озорные. Сейчас они проводят меня и отправятся есть пиццу или суши: вечный выбор молодежи, начиная с времен создания деликатесов. Кто-то съест на один кусок больше, вместо меня, мой обязательный кусок. Если это будет Леси, она молча поблагодарит меня. Смышленная девочка, всегда знает, что и когда нужно говорить.
Если пиццу отведает Джаред, он, скорее всего, упомянет; меня в разговоре. Скажет, мол, старик был неплох, Но уж слишком глуп, добиваясь фальшивых идеалов. Я слеп и глух в его "опытных" глазах. И пусть я не отнимаю того, что он действительно многое пережил с момента рождения, это не дает ему право осуждать других.
Эмили не коснется пиццы. Она будет смотреть на нее весь вечер, будет думать только обо мне. Я слишком самоуверенный? Это близко к правде, но я хорошо изучил характер каждого из членов моей немногочисленной семьи.
Моя дочь Сьюти, вернее, Сьюзен, как прописано в ее паспорте, не придет на вечернее рандеву. Она останется дома, загрузит стиральную машину, помоет полы, станет женщиной классического формата, отключив всевозможные машины и роботов. Хотя при этом, вряд ли она что-то постирает руками, приготовит обед либо же зашьет дырку на рубашке Джареда. Моя семья, как же я, глупый старик, мерзкий паревю прекрасно знаю вашу суть, вашу механику рук. Я знаю всевозможные глубины души каждого из вас. Это делает меня вашим врагом.
Но дело вовсе не в традиционном ужине, куда меня звали исключительно из долга. Мне придется справляться со всем самостоятельно или, иными словами, в одиночку, потому что никому бы в голову не пришло остаться на ночь у моего смертного ложе, крепко ухватить меня за руку и противостоять костлявой до последнего. Кто знает, может кому-нибудь, постарайся он, хватило бы сил выхватить меня из Аидововых рук.
Гоню мысли прочь. Разве в последнюю ночь стоит греться обидами? Только свежесть во всем!
Врач заходит близко полуночи.
- Вы готовы?
Я смеюсь, как маленькое дитя, робко хватаю врача за руку.
- Разве можно быть готовым к смерти?
- Я не смогу ответить на ваш вопрос.
Мне нравится этот врач. Он любезен со мной и не противиться, когда я прикасаюсь к нему. Ему, как никому известно, в каком я состояние, но он еще считается с моим существованием.
- Что я увижу? - Предсмертно хрипит горло, оно желает выплюнуть свой последний кашель. Я уже не чувствую тело, обезболивающие препараты отбили у меня любые возможности вновь ощутить мягкость постели, запах свежей клубники. Только глаза все еще живут, наблюдают за миром.
Они не плачут. Слишком уж устали, чтобы; лить слезы.
Я готовлюсь раствориться в воздухе, как дешевый кофе в кипятке, расчепиться на атомы и бороздить просторами Вселенной.
- Я готов, - выдыхаю я.
- У вас есть время до полуночи.
Врач всегда будет врачом, не важно в какие времена. Он шел работать, чтобы уменьшить уровень смертности, а не собственноручно вводить инъекции морте.
Он улыбнулся. От выражения его лица моя кровь похолодела. Последнее, что я увижу в жизни будет его лицо.
- Что я увижу, доктор? - Снова спросил я.
- Я не знаю, - вежливо ответил он, - вы можете увидеть мечту, ваше главное желание.
- Либо мой самый страшный кошмар.
- Это исключено, - возразил доктор.
- Вы же знаете, я был одним из разработчиков программы.
- Это было давно. Программа усовершенствовали.
- Люди по моей вине сходили с ума. Я должен ответить за свои грехи.
Он больше не говорит ни слова: когда уходишь в небытие, неважно, какие слова будут последними, на самом то деле. Лучше, если удастся избежать боли.
Он уходит. Возвращается через час с угрожающим аппаратом в руках. Я изобрел его пятьдесят лет назад в компании лучших друзей. Симулятор для облегчения умирающим людям. Перед кончиной у нас появилась возможность подарить смертным воплощение их заветных желаний.
Мои руки не дрожали, когда мне вводили глубоко в вену большую иглу.
- Вам не будет больно. - Уверяет меня врач.
- Разве этим не должна заниматься медсестра?
- Я хотел проследить, чтобы все шло хорошо.
Врач потянулся к аппарату, готовясь нажать кнопку.
Пробило полночь.
- Еще одну минуту, - попросил я.
- Может, вам что-то нужно?
- Откройте, пожалуйста, окно.
Неуверенной; походкой врач прошелся в другой конец палаты и распахнул настежь окна.
...На улице царила весна. А я вовсе позабыл об этом. Ее чарующие запахи заполнили пространство вокруг меня. Я хотел сказать врачу, что не желаю умирать и пусть он срочно увезет отсюда это дьявольское изобретение... Но мир изменился. Ему чужды правила.
- Я готов.
Не знаю, сколько раз я уже сказал эту фразу. Я каждый раз лгал. Но ему не нужно было повторять. Он быстро настроил аппарат и лишь еще раз кивнул.
- Сейчас он начнет излучать звук, который вызовет у вас зрительные и слуховые галлюцинации. Звук затронет лишь те участки мозга, которые отвечают за выработку эмоций.
- Так вы говорите о проникновение в мою душу?
Звук унес меня далеко отсюда. На маленький остров, где я бывал лишь однажды. Сьюти шла рядом, сжимая в руках свой любимый цветок - белую гортензию. Джаред рассказывал очередную историю, он мечтал написать рассказ и разбогатеть.
Я на инвалидной коляске ехал вперед по идеально ровному асфальту. Вдоль дороги тянулись ухоженные поляны со свежей травой. Зелень блестела от света.
Сьюти ускорилась, поравнявшись со мной.
- Папа, - Сьюти мягко коснулась моего плеча.
- Дальше я сам.
- Ты не должен.
- Не вечно же мне отравлять мир своим существованием.
Черты лица дочери резко изменились. Ее рука сползла с моего плеча. Я поднялся с кресла и пошел вперед, туда, где солнце, как мне казалось, пылало ярче. В небытие, где моя душа расчепиться на миллионы атомов, туда, к сверкающим звездам и их теням.
Передо мной возвышались три могильных плиты. По правую сторону я видел памятник Иуде Искариоту, по левую сторону возвышалась плита Левия Матфея.
Я встал под тень центральной плиты. "Там рай земной, где обитаю я" - значилось на центральной плите. Я провел рукой по идеально гладкой стене - памятнику Вольтера.
Глаза застелила пелена - я ослеп.
Стена под моими пальцами больше не ощущалась.
Я исчезал...