Часть 2
Все наши родственники жили в одном дворе, как мечтал об этом дедушка, строя большой дом для женатых сыновей и две мазанки – для себя и холостого сына. Мой отец получил служебную квартиру, но когда его арестовали в 1938 году, маму с маленькими детьми, - а это были я и сестра Люся, - выкинули на улицу. Пришлось ей идти к свекрови, которая осталась одна – дедушку тоже арестовали.
Родня наша, по тем временам, была зажиточной – дяди держали корову, свиней. У нас же никакой живности не было, разве приживется какая-нибудь приблудная бездомная кошка, сбежавшая от своих хозяев, или заявится дворняжка, такая как собачонка Динка.
В городе отлавливали и уничтожили бродячих кошек и собак. Эта жестокая акция производилась не раз у нас на глазах. Я хватала свою любимицу и прятала ее в доме, едва завидев повозку «собачников» – так называли служителей, которые, вооружась длинными палками с металлической петлей на конце, ловко накидывали ее и, затянув на шее зазевавшейся собаки, тащили упиравшуюся жертву в клетку.
«Бабаня, купи номерок Динке», - канючила я после подобного зрелища, боясь, что и мою собачку заберут.
Бабушка ходила в какую-то контору, хлопотала за Динку и, наконец, получила для нее номерок – квадратный кусочек жести с выбитыми на нем цифрами. Номерок крепился к ошейнику, чтобы все знали, что собака имеет хозяев и уравнена в правах с другими домашними животными.
«Ну, зарегистрировала я твою собаку, пусть живет спокойно», - обрадовала меня бабаня.
Через некоторое время в доме появился еще один непрошенный жилец – котенок, быстро превратившийся в осанистого пушистого кота с абсолютно белой длинной и мягкой шерстью. Звали мы его Снежок. Кот был очень опрятный – ел осторожно и аккуратно, вылизывая блюдечко, не оставляя ни крошки, а потом долго и тщательно умывался. У этого аристократа были разного цвета глаза – один - зеленый, другой – небесно- голубой. Бабаня не баловала всеобщего любимца разносолами, и он надолго исчезал, добывая себе пропитание охотой и другими доступными ему вольными способами.
Однажды после долгой отлучки Снежок приполз домой, с трудом волоча недвижимые задние лапы. Его белая шубка была почти незаметна на только что выпавшем снегу, в неглубокой бороздке, которую он продавливал своим телом, оставались алые следы. Глаза кота выдавали невыразимое страдание, вместо мяуканья у него вырывался утробный звук.
- Ну, все! Не жилец наш красавец: пришел домой умирать. Убили его, - убежденно заявила бабаня, осторожно осмотрев сопротивлявшегося из последних сил кота и обнаружив следы от дробинок у него на животе.
- Это ж надо – на животное с ружьем, - возмущалась она. – Что же эти ироды прячут, что охраняют в своих сараях! Можно подумать, что он свинью или корову у них сожрал! Вот злыдни-то, – не унималась она, - чтоб вам пусто было… Такие не то, чтобы кота, человека ни за что угробят.
Бабушка, конечно, говорила о соседях, чей огромный двор с особняком под железной крышей, с верандой и добротными, дореволюционными хозяйственными постройками занимал полквартала, вдаваясь в чужие огороды. К нашей усадьбе примыкал один из сараев, куда изредка въезжали крытые брезентом тяжело нагруженные сани. Посторонних хозяева к себе не пускали дальше калитки с надежным запором. Их дети играли только на улице, друзей к себе не водили. Мы знали все обо всех соседях, живших в округе нескольких кварталов, о семьях и родственниках своих друзей, но об этих жильцах мы не знали ничего. Вот их-то и подозревала бабушка в расправе над животным.
- Бабаня, пойди к ним, узнай, зачем они так сделали? – настаивала я.
- Ты что, мать моя, через забор что ли мне к ним лезть? Ведь они и калитку не откроют, а если и откроют, то прямо-таки доложат: «Так, мол, и так, виноваты мы… Простите нас, ради Христа…» Эти слова бабушка произнесла жалобно, чуть не со слезой. Представить соседа в позе кающегося грешника было трудно, и я поняла, что из моей затеи устыдить его - ничего не выйдет. Раненый кот не находил себе места.
Промучившись всю ночь, к утру Снежок затих. Все мы были потрясены его гибелью. Особенно было тяжело оттого, что не смогли облегчить его участь и избавить от страданий.
Мне вспомнились известные литературные примеры - все они были также неутешительны.
В 3-м классе средней школы №2 учительница Елизавета Тимофеевна Услонцева читала нам вслух рассказ «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка. Услышав о трагической гибели собаки, бывшей для старика-охотника другом, защитником от лесных хищников и добытчиком дичи, мы замерли: одни девочки отводили глаза, стесняясь своих переживаний, наиболее чувствительные, закрыв лицо ладошками, откровенно всхлипывали, другие сидели с широко открытыми глазами, а по их щекам катились слезы.
Что уж говорить о рассказе Л.Толстого «Лев и собачка». С тяжелым сердцем мы читали «Каштанку» А.П.Чехова: было жаль потерявшуюся в толпе собаку, было жаль погибшего талантливого циркового артиста – гуся, но в этом рассказе был хотя бы хороший конец.
В отличие от литературы жизнь преподносила нам жестокие уроки, и я не могла помочь своим «братьям меньшим». Не стало Снежка, а затем погибла Динка.
Как-то летом я заигралась у подружки и за мной прибежали младшие двоюродные брат и сестра. Они тараторили, перебивая друг друга, и пытаясь что-то рассказать. По их тревожным напуганным лицам я поняла, что произошло нечто страшное, и это страшное касается именно меня.
«Динку поймали… собачники», - выпалили, наконец, малыши. Жалость к несчастной Динке, ощущение неотвратимости беды сдавили мне сердце. Я бежала по улице, крича и плача, пытаясь найти похитителей моей собачонки.
В мозгу проносились воспоминания: вот кто-то пихнул в подворотню крошечного щенка, который, жалобно скуля, приковылял прямо ко мне. Дети охотно играли с ним, но потом один за другим ушли – кого позвала мать, кому нужно было бежать по неотложным делам, кто вдруг вспомнил, что еще не выучил уроки… Короче, мы остались со щенком вдвоем. Я убегала от него, пряталась, а он, немного посидев и подумав, упорно находил меня и бежал следом.
«Бабаня, разреши оставить щеночка», - упрашивала я бабушку, - посмотри какой хорошенький. Я уж имя ему выбрала – Динка. Может быть это овчарка?»
«Ага, порода самых благородных кровей – дворняжка! И где ты видела овчарок с белой шерстью и черными пятнами? – придирчиво разглядывала она щенка. – Вот у дедушки были собаки – так собаки, охотничьи! Умницы – Найда и Громилка. Дед еще только начинает готовиться к охоте, а они уже чуют. Где бы ни подстрелили птицу, достанут и принесут к ногам хозяина. А зайцев как ловили! А потом, как деда забрали, двор охраняли…»
Вспоминая дедушку, бабушка становилась сговорчивей. «Ну, ладно, - согласилась она, - пусть живет – еще одна иждивенка на мою голову».
А «иждивенка» уже безмятежно спала в уголке, лежа на боку, вытянув лапы, слегка вздрагивая и поскуливая во сне.
Щенок подрастал, был игривым и беззлобным, радостно встречая не только наших дворовых жильцов, но и всех прохожих. На мордочке у Динки всегда сияла «улыбка». Преданно глядя в глаза, виляя хвостом, она переминалась на лапах, ожидая ласки, или изображала покорность, перевернувшись на спину.
Динка провожала меня в школу и с нетерпением ждала, когда я вернусь, с лаем вертелась вокруг, прыгала, норовя лизнуть меня в щеку.
Я пыталась научить свою подопечную выполнять команды: служить, подавать голос, приносить вещи. Собака оказалась плохой ученицей, и все мои усилия так ни к чему не привели. Найдя брошенную палочку, она для приличия грызла её и возвращалась ко мне без брошенного предмета, думая, что сделала все правильно.
Однажды Динка серьезно проштрафилась и чуть не была изгнана с позором.
Гордостью нашего двора был высокий добротный забор, поставленный еще дедом. Постепенно мы его освоили под свои постоянные игры. Зимой он был крепостью, откуда мы забрасывали своих противников снежками. Когда снег заносил дома по самую крышу, а забор был едва заметен, мы превращали эти заносы в огромную горку, с которой носились на санках и ледянках.
В другое время года здесь велись степенные игры в куклы и в «магазин». Весь день об него колотился мяч – самая доступная игра, в которой девочки показывали чудеса виртуозного владения этим спортивным снарядом, мальчишки тут же резались в карты, играли в «ножички», лянгу, кубари…
И вот этого забора в одну из осенних ночей вдруг не стало. Без стука и шума, не оставив щепок и следов, воры унесли его. Выйдя поутру из сеней, бабаня вдруг обнаружила, что очутилась как бы сразу на улице – стоявшее десятилетиями ограждение бесследно исчезло.
Уж не помню, искал ли кто забор или нет, только на Динку обрушилась гора обвинений.
«Э-э-х! Ты глянь на нее! И не тявкнула, и голос не подала, небось, как родных встретила этих иродов, хвостом виляла да подачку ждала. А что хозяев оставила без забора – ей хоть бы хны!
Шалава ты безмозглая! – ворчала бабаня на Динку, - и за что ты ее любишь?»
А я ее любила просто так, ни за что, как мы любим своих друзей, хотя и знаем их недостатки. Любим – и этим сказано все. И вот теперь мой друг в беде.
Наконец, в одном из переулков мелькнула лошаденка, тащившая повозку с клеткой, рядом с которой шли два неприветливых мужика, опытным глазом высматривая зазевавшихся дворовых собачонок.
«Дяденька, отдайте мою собачку, - жалобно взмолилась я, - вон она! Динка, Динка! – отчаянно звала я ее. Но Динка сидела молча, понурившись, и даже не обернулась на мой зов, возможно думая, что мы сами предали ее. Эта покорность, с какой собака готовилась принять свою участь, потрясла меня. Я бежала за клеткой, продолжая твердить: «Дя-а-а-деньки, отда-а-а-йте!»
«Иди-ка ты отсюда, пока тебя не посадили вместе с твоей шавкой», - разозлился один из мужиков.
Не зная, как помочь Динке, как вызволить ее, я остановилась посреди пыльной дороги, захлебываясь слезами. Казалось, что во всем этом огромном мире остались только я со своим горем и Динка, удаляющаяся от меня.
Прохожие останавливались, выпытывая, чем вызвано такое отчаяние. Я не могла говорить, и малыши, следовавшие за мной, объясняли им, что у меня поймали и увезли собаку.
«На бойню, - добавляли они, - а у Динки был номерок на ошейнике, так за этот ошейник ее и тащили, а потом бросили в клетку, а там собак! – тьма»… Рассказ детей обрастал новыми подробностями, которые повергали меня в еще большее отчаяние. Сердобольные тетеньки утешали меня, давая советы.
«Нужно срочно у этих собачников выкупить собаку», – сказала одна из них. Луч надежды появился во мраке безысходности.
«А сколько надо заплатить?» – ухватилась я за спасительную идею.
«Рублей пять, а может и меньше – не знаю…»
Настроение у меня окончательно упало: «Где же взять такие деньги?»
«Мы дадим тебе, - пообещали сердобольные малыши, - а если не хватит, попросим у родителей…»
Я не бежала, нет! – я летела домой, где общими усилиями у взрослых были выпрошены деньги на столь благое дело.
Уже через десяток минут я бежала по главной улице, свернула в сторону рынка, отыскала ворота, за которыми скрылась повозка с сидящими в клетке собаками. За глухим забором был слышен разноголосый лай, грозное хриплое рычание и отчаянный визг. В щелку я увидела, что клетка стоит пустая, а лошадь уже выпряжена.
«Неужели я опоздала, неужели мне не отдадут Динку», - лихорадочно думала я, стуча в ворота, пиная их ногами, выкрикивая имя собаки… Наконец, раздались шаркающие шаги, загромыхал тяжелый засов, из калитки высунулся дряхлый старичок.
Поглаживая аккуратную седую бородку, глядя на меня из-под картузика ясными добрыми глазами, он ласково поинтересовался:
- Чего разбушевалась, внученька? Аль нужно чего?
Я пыталась прорваться в калитку: «Вот деньги – за мою собаку, маленькая такая, беленькая с черными пятнами на спине и мордочке», - выпалила я.
«Верните», - только и успела я сказать, как старик, осторожно подтолкнул меня обратно.
«Нельзя тебе сюда». Голос его стал строгим: «Поздно, девонька, нету твоей собачки».
«Как – нет! Почему – нет»...
«Ну, вот, и слезки потекли… Да не плачь ты! Да и что об этих тварях плакать – бешеные они»…
«Нет, Динка - не бешеная…, добрая она, и номерок у нее был», - заикаясь напомнила я.
В глазах старика вспыхнул холодный блеск: «Номерок – не номерок, был – не был, а все едино: бегает по улице, значит – бездомная… Может кого-либо укусить, а там из-за них уколы принимай, сами же и виноваты – распустили своры, проходу по улицам нет, того и гляди разорвут. Все! - решительно закончил он. – Беги домой, съешьте мороженого с друзьями на эти деньги, да радуйтесь, что мы, как санитары, очищаем улицы от всякой нечисти». Все эти последние слова он говорил ясно, четко и резко, как-будто вбивал гвозди в доску. Глаза его от злости сузились, исчезла ласковая улыбочка. Не будучи психологом, детской интуицией я поняла: все кончено – Динки больше нет.
Дети пытались утешить меня. Но я не смогла принять жестокую философию житейской целесообразности, высказанную стариком и которой придерживались многие.
На другой день меня остановила тетя Рая - мать моего двоюродного брата Анатолия, верного товарища по играм : «Это правда, что у тебя забрали собаку, а ты ревела на всю улицу и прямо билась об забор?».
«Правда…» - прошептала я, надеясь найти сочувствие.
«Срам какой! – неожиданно обрушилась она на меня, - всех переполошила из-за какой-то собаки! И тебе не стыдно? Как будто конец света наступил, или свет клином сошелся на ней – будет у тебя еще собака - заведешь другую…»
Я не стала слушать тетку, резко повернулась и ушла.
Тогда же я впервые осознанно поняла, насколько тонкой является черта, отделяющая жизнь от смерти, как легко ее стереть и как мало нужно усилий, чтобы уйти в небытие.
Дворовая собачонка Динка осталась в моей памяти навсегда, в обреченно понурой позе смертника, которого везут на эшафот.
Тетка ошиблась – собаки у меня больше никогда не было.