Кто здесь есть богатый, ответь,
Как серебро превращают в медь.
Как выворачивают нутро по дороге в рай.
Как добро превращают в плеть...
Как на утро легко смотреть,.
На то, как изящно танцует Смерть.
На горячей дороге, ведущей в рай.
И даже пытается что-то петь...
А ты играй! А ты играй-играй!
Может быть, увидишь дорогу в Рай!
Ай-яй-яй-яй-яй!
А ты играй! А ты играй-играй,
Может быть, увидишь дорогу в Рай!
А может, и не увидишь...
Ольга Арефьева
32.
Какое-то время мы наслаждались этим странным положением, когда девочка, спасенная мною из омерзительного мира рабов и господ, судорожно прижималась ко мне всем телом, то ли требуя моей защиты, то ли напротив, пытаясь меня защитить, неведомо от какой опасности. Это было здорово, приятно и замечательно. Вот только...
Я все время чувствовала, что мне необходимо сделать кое-что значимое. И для нее, и для меня самой. Кажется, моя девочка ощутила смутные отголоски моего желания и восприняла это как просьбу подняться, несмотря на то, что я и не произнесла ни слова. Но она точно знала, что именно ей необходимо сделать. Кажется, она понемногу обретала это странное умение читать в моем сердце…
Моя возлюбленная соскользнула с постели на пол и встала на колени. Беззащитная, хрупкая девочка, такая прекрасная в этой своей трогательно-целомудренной наготе. Я приподнялась на локте и заглянула в ее серые глаза. Она не отрывала от меня своего взгляда, понимая, что это необходимо, исполняя еще одну мою невысказанную просьбу.
Трудно сказать, что чувствовала она, когда я вошла в ее разум и память, коснувшись самых потаенных тайн ее души. Тайн, которые были прекрасны и удивительны. И в них не было никаких «скелетов в шкафу» и прочего мерзкого и неприятного. Однако ее секреты... Они повергли меня в шок. И раскрыв их, я некоторое время даже и не знала, что же мне делать дальше.
Моей девочке не требовалось ничего объяснять. Ее тайны, по ходу моих открытий, стали и ее внутренним достоянием.
Суть была в том, что мы и впрямь предназначались друг другу. Но нити судьбы у нас оказались сцеплены между собою весьма и весьма непрочно, почти условно. При этом, спасенная мною девочка оказалась в странной ловушке. Мое вмешательство в ее уход смогло привязать ее ко мне. Но узел этот был основан на той самой сцене, на тех самых последних мгновениях земной жизни моей возлюбленной, когда я появилась и, наконец-то, избавила ее от страданий. И теперь моя девочка была обречена время от времени заново переживать, в своих воспоминаниях и снах, ту самую страшную сцену, что нас связала.
Выход был. Один единственный. Отсечь от моей девочки ее прошлое, освободив ее от всех прежних проблем, обязательств и привязанностей.
Легко. Один взмах моего привычного оружия, и эта девочка будет свободна. Но это значит, что связь между нами будет навеки разорвана. И спасенная мною девочка обретет иную судьбу.
- Я не хочу этого, - прошептала одними губами моя юная визави. – Лучше смерть... чем остаться без тебя. Не надо... Не делай этого! Молю...
- В Лимбе невозможно умереть, - сказала я. – Ты просто... уйдешь для воплощения в один из Светлых миров. Поверь, тебе там будет много лучше, чем в прежнем твоем обиталище.
- Без тебя это будет вовсе не жизнь! – ответствовала моя девочка. – Лучше уж я буду и дальше мучиться снами и воспоминаниями, чем уйду от тебя и обрету воплощение где-нибудь далеко. Я хочу остаться с тобой. Пожалуйста, пощади меня! Придумай что-нибудь!
И тут мне стало по-настоящему плохо. Я вспомнила, какие страдания испытывали внутри самоё себя те, кто подвергался моему безжалостному удару. Мое сердце дрогнуло. Нет-нет, только не это. Моя девочка ничем не заслужила таких мучений!
Должен быть другой выход. К тому же... Я уже понимала, что не желаю отпускать эту странную девочку, вот так вот обозначившую мне свою трогательную преданность...
Нет, не то.
Я поняла, что все, предложенное мне с ее стороны, в молчаливой просьбе, это особая любовь. И предательство этого чувства, даже из самых благих побуждений, будет с моей стороны редкостной подлостью. Этим я предам и ее, и себя...
Моя девочка все еще стояла на коленях перед нашим ложем. Ее глаза выражали отчаяние, которое, в эти самые мгновения, стало чуть ли не единственной эмоцией на ее лице. Это зрелище было безумно трогательным и вызывало во мне ощущение нежности к этой моей добровольной невольнице.
- Вот сейчас ты хочешь отдать за меня свою жизнь, - мой голос звучит совершенно спокойно. Просто констатируя этот факт.
Она отвечает мне одними глазами, четко, точно и однозначно. «Как я могу это сделать?» - именно такой вопрос-ответ вспыхивает там, на самом дне ее серых глаз.
Нет, она не переспрашивает в удивлении. Не требует от меня разъяснения смысла столь безумного предположения. Эта девочка просто и безыскусно интересуется тем способом, который ей позволит отдать мне все то, что у нее еще осталось.
- Никак, - ответила я. – Еще раз повторяю тебе, в Лимбе не умирают. Правда, и дети у тех, кто не является его исконным обитателем, здесь родиться никак не могут. Ведь изначально, Лимб для них всего лишь гостевой дом, где они могут отдохнуть, успокоить себя после пережитых потрясений и решить, что им следует делать дальше. Отсюда можно уйти в любой иной мир, по своему личному выбору, дорога открыта! Однако, гости, оставшиеся здесь, у меня, живут столько, сколько сами того пожелают, прежде чем продолжить свое странствие странствий дальше. Это может быть почти что вечность! Ну, по меркам иных миров.
- Ты только что дала мне понять, что попытка освободить меня от былой судьбы оттолкнет нас друг от друга, - она произносит слова голосом, в котором почти явственно слышатся нотки отчаяния. – И это освобождение причинит мне мучительную боль.
- Это так, - я вынуждена признать ее правоту.
Господи, а ведь я ничего не хочу иного, как только оставить эту девочку рядом с собою! Вот только я еще не знаю, как мне это лучше сделать.
Впрочем... Вот сейчас - где-то там, на дальних-дальних задворках моего разума! - возникает странная мысль, идея, как бы это можно было попытаться мне сделать с нею. Да, кажется, действительно, есть один вариант. Совершенно безумный и... отвратительный по своей сути. Особенно, если вспомнить то, от чего я ее спасала. Там будут ужас и боль. И, кстати, так, на минуточку, он вовсе не дает никаких твердых гарантий. Ну, того, что все в итоге у нас получится в точности так, как мне нужно.
Между прочим, сейчас, вот сию минуту, происходит нечто совершенно небывалое. Я снова чувствую, что отголоски моих безумных мыслей отчетливо слышны моей юной коленопреклоненной визави. Да, это в точности так! И, кажется, они ее совершенно не пугают!
- Я поняла, что есть способ, - сделала она неожиданный вывод из моих размышлений. И тут же добавила:
- Да, это тоже будет больно. Но в итоге я останусь с тобой. Живая и твоя. Я согласна, поступай так, как нужно и не бойся. Если придется страдать ради того, чтобы остаться с тобою... Я готова. Поверь, ты поступишь милосердно, оставив меня здесь.
И я снова не смогла с нею не согласиться. Вот только как мне обставить исполнение того, что я сейчас придумала, таким образом, чтобы происходящее не выглядело в глазах моей девочки окончательной подлостью и мерзостью?
- Из твоих рук это будет вовсе иначе! – удивительно, но в ее голосе мне слышится радость и искреннее облегчение. Господи помилуй, да она же просто счастлива тому, что я собираюсь с нею делать! – Пожалуйста, моя Госпожа! Дозволь мне приготовить все самой!
- Дозволяю! – шепчу я ей в ответ.
Ты знаешь, я редко краснею. И мне много раз доводилось видеть сцены страшных истязаний, без смущения и страха. И все же, при мысли о том, что мне придется делать с этой милой отважной девочкой, у меня буквально горели щеки.
Моя девочка мотыльком упорхнула от нашего ложа к столу и стульям, что стояли чуть в стороне. Оглянулась на меня, улыбнулась смущенно, а потом... схватила со стула и тут же накинула на себя мой роскошный муаровый плащ, прямо на голое тело! Запахнула его на себе, прикрыв свою наготу от возможных нескромных взглядов. А после, хитро взглянув на меня еще раз, как была босая, выскочила из комнаты. Топот ее быстрых ног прозвучал в коридоре, а после этого коротко хлопнула входная дверь. Я даже возмутиться не успела! Да мне и не хотелось... сердиться на это мое босоногое чудо!
Я совершенно не опасалась того, что моя девочка озябнет. На дворе стояла поздняя весна, и даже утренняя прохлада в тот день была свежа и как-то по-особому приятна. К тому же, я была уверена, босые ножки девочки, посмевшей набросить на свои хрупкие плечи мой плащ, тот самый лес, начинающийся почти у порога нашего с нею дома, сам убережет от малейших колкостей, постелив под ее шаги самую мягкую листву, самые свежие и ароматные травы. Я просто знала, что все будет именно так. И не могла не порадоваться, то ли хитрости, то ли интуиции моей подвластной.
Впрочем, в это время я тогда тоже не теряла времени даром. Для начала я просто оделась, вернее, приказала остаткам моей одежды, которые моя подопечная, по счастию, все же не прихватила с собою, собраться на мне в идеальном порядке. Короткое движение головой, и моя прическа смотрится тоже вполне себе приличным образом. Теперь несколько движений-пассов руками – и вот уже наше ложе приведено в идеальный порядок, а сверху постелено мягкое бордово-коричневое узорное покрывало. Я, наклонившись, специально провела по нему рукой – не колко ли будет этой милой девочке на нем возлежать.
Да-да, конечно же, вряд ли она запомнит дискомфорт именно такого, колючего рода, снизу... Ну, в те минуты, когда ее будет... э-э-э... жечь сзади-и-сверху. И все же...
Нет-нет, покрывало вовсе не колючее. Мягкое и очень приятное наощупь. Девочке должно быть... приятно, удобно...
А вот и она, очень кстати. Входит, вернее, почти что вбегает в комнату. Босая и в моем муаровом плаще, который волочится по полу. Низ его чуточку намок, потемнел от капель утренней росы. Впрочем, и ступни ножек моей подвластной тоже омыты этим утренним эликсиром природы.
- Холодно? – я постаралась улыбнуться ей. Адресно и чуточку смущенно.
- Не-а! - ее ответная улыбка вполне искренняя и... совершенно бесстрашная.
Моя девочка готова. Она безгранично верит в меня. И с этой самой отважной улыбкой, она протягивает мне принесенное.
Три прута. Почти три фута длиною каждый.
- Я попросила их у трех разных дерев, - говорит мне она, – для моего исцеления. Каждое из них шевельнуло веткой. И я приняла это как знак того, что я могу их сорвать и очистить их от листвы и прочего. Вот они!
И снова эта ее особая, неподражаемая улыбка, суть которой вовсе не передать никакими словами.
- Прими необходимое, моя Госпожа!
Легкий поклон, и эти прутья протянуты в мою сторону. Дескать, возьми и... используй.
Знаешь, я никогда и никого не боялась. С моей-то Службой! Даже явившись к месту истязания моей нынешней подвластной, даже тогда я относилась к происходящему со здоровой смесью сопереживания и цинизма. В том мире много насилия и всяческих мерзостей, впрочем, как и во многих других мирах Универсума. Мне было жаль эту девочку, и мое желание забрать ее с собой было спонтанным. Ваши мольбы, мольбы двоих Игроков за истязуемую... Да, это способствовало тому, чтобы я обратила на нее свое пристальное внимание и явилась тогда на ее и на ваш призыв.
Она поклялась быть моей, принадлежать мне до скончания веков. И это ее отчаяние... Возможно, оно было тут и вовсе ни при чем. Просто, ей действительно нечего было делать там.
Я тогда заглянула ей в душу и не прочла там ничего, кроме этого странного и страстного желания уйти со мною. Эта девочка буквально прокричала мне тогда, изнутри себя: «Я верю! Ты хорошая и я тебя не боюсь! Возьми меня с собою!»
И никаких своекорыстных мыслишек, вроде того, что близость ко мне дает какие-то привилегии, которые она могла бы для себя возжелать.
Не было в ее мыслях ничего подобного. А было лишь странное желание следовать за мною. И восторг от одного того факта, что я откликнулась на ее зов и явилась к ней.
И еще. Сейчас, глядя в ее серые глаза, я почувствовала, что данная ею клятва теперь связывает нас обеих. Она не откажется от своих слов. И какие бы страдания я сейчас не причинила этой восторженной девочке, она примет их как нечто, что я делаю исключительно ради ее же блага. Моя девочка принимает это все, как некую особую плату, за билет в жизнь вечную. Цену, которую ей непременно хочется оплатить, хотя с нее никто ничего подобного и не требует!
- Я готова освободить тебя от всех твоих опрометчивых клятв, - я произношу эти слова, давая ей – вернее, оставляя себе самой, так будет точно! – шанс уклониться от этого истязания.
Естественно, моя девочка мотает головой, с порога отрицая это мое предложение, воспринимая все эти мои уговоры, насчет одуматься, как некое условное испытание ее решительности и преданности.
И она повторяет свое:
- Исполни требуемое, моя Госпожа!
Мне только что и остается, как принять от нее принесенное. Я беру эти прутья особым, хитрым образом и сжимаю их в кулаке, надеясь на то, что они сломаются от этого моего, как бы «случайного» и – ай-яй-яй! - крайне неосмотрительного движения или жеста.
Бесполезно. Либо дерева моего любимого леса и впрямь расстарались, выбирая для этой отважной девочки самое гибкое, упругое и хлесткое, что только можно было бы найти... Либо я просто недостаточно сильно сжала их, опасаясь, что девочка заметит это мое... хулиганство :-)
Господи, она же снова мне... улыбается! Как будто желает этим меня – меня! – ободрить! Поддержать, так сказать, мою решимость... Так мило с ее стороны!
Кажется, мне не оставили выбора. Единственное, что я могу еще сделать, чтобы хоть как-то повременить с началом исполнения ее пожелания, это затянуть прелюдию к танцу боли на ее нежном теле. Обнять мою подвластную, ту, кто доверилась мне. Обнять мою девочку, не выпуская принесенные ею прутья, по-прежнему неловко зажав их в кулаке. И молиться о том, чтобы это ее доверие оказалось отнюдь не напрасным...
Моя девочка, приподнявшись на цыпочки, позволяет себе один короткий поцелуй мне в плечо, чуть сверху – уж куда достала! Хорошо, что я успела надеть свое платье и губы моей подвластной не коснулись моей кожи. Даже при этом, я ощутила ее нежное прикосновение как нечто среднее между уколом и ожогом... особо сладостного свойства.
- Я люблю тебя! – шепчет мне она. – И я всегда буду тебя любить! Не бойся сделать мне больно. Так нужно.
Она права. Ну что же, нужно, так нужно... Я это сделаю. Для нее.
Нет, не только для нее. Для нас.
Моя девочка отступила от меня на шаг и снизу заглянула мне в глаза. Вот сейчас мне кажется, что улыбка на ее милом личике просто сияет. И мне, даже там, глубоко в моей душе, уже не хочется ругать ее, называя глупышкой. А вдруг ее сердечко окажется мудрее моего опыта бесчисленных поколений человекообразных, что я видела за времена моей Службы? Может быть, я попросту не слышу все то, что вне всех и всяческих сомнений для нее ясно, как Божий день?
- Да-да, представь себе, вот такая вот я глупышка! – это отважное дитя искренне смеется. – Но зато твоя глупая раба точно знает, как надо поступить! Да и ты, - ее улыбка становится адресной и почти что сочувственной, - тоже это знаешь. Просто...
Она еще чуть-чуть – самую малость! – отодвигается назад, а потом, внезапно, исполняет эдакий шутовской поклон, совмещенный с неким подобием реверанса, в котором она умудряется поймать мою руку и в этот раз коснуться своими губами именно ее.
Господи, как же это приятно... и странно... То, что она читает меня изнутри. Такое ведь раньше не было доступно почти никому...
Но ей можно. Ей можно все.
Исполнив сие нежно-комическое (или же комически-нежное, не суть! :-) ) действие, моя девочка резко вскидывает свою голову. Взглянув на меня снизу особым взглядом, полным такой наигранной дерзости, она медленно разгибается, не отводя своих серых глаз от моего лица. А дальше добавляет к этому преувеличенно дерзкому взгляду совершенно особую улыбку. Уже не просто ободряющую, скорее уж, с неким вызовом. Дескать, не трусь, действуй! Можешь даже «добавить» за эту самую… дерзость!
Впрочем, сейчас мне пронзительно ясно, что вся эта краткая, но выразительная ментальная и мимическая бравада предназначена нам обеим. Моя подвластная в точности знает, что ей предстоит. И просто храбрится, пытаясь скрыть мелкую нервную дрожь во всем своем теле. Но еще больше она боится, что я пойму, прочувствую этот ее животный страх перед грядущим истязанием, и откажусь от задуманного.
Наивная! Неужели она думает, что я такая уж неженка? С чего бы это быть такому? К тому же, где-то там, на дне моего разума, сейчас мелькает странная мысль. Или идея… О том, что проявлять свою власть над нею таким особым образом – периодически, возможно, не так уж и часто, под настроение, но в то же время очень и очень аккуратно, обставляя все это особым, изысканным антуражем… Да, все это может быть безумно приятно…
Кажется, она снова прочла эту мою мысль, ощутила это мое потаенное желание - властвовать над нею в столь странной, ретроградной манере. Я чувствую, как она на секунду замирает в смущении, мучимая этим двойственным ощущением облегчения и страха. С одной стороны, она теперь точно знает, что я не сыграю назад. С другой стороны, мелкая нервная дрожь на мгновение проявляется на ней «гусиной кожей». Она чуть ли не впадает в панику, почти готовая пойти на попятную.
И единственное, что позволяет ей быстро овладеть собою, это особое зрелище, одновременно и редкое, и жалкое. В виде моего лица, которое в этот самый миг заливается краской стыда, от осознания того факта, что мои не самые приличные мысли и желания раскрыты и стали достоянием той, кто должна оказаться сейчас в моей власти.
Господи, ну что же она со мною вытворяет! Я же сейчас сгорю со стыда!
Моя подвластная вздыхает с каким-то странным облегчением, ее улыбка становится почти сочувственной. Она чуть укоризненно качает головой, а потом, шагнув обратно - то есть вперед! - обнимает меня.
- Моя суровая Госпожа так очаровательно смущается! – восклицает она шепотом, одновременно дерзким и нежным.
Кажется, теперь я краснею еще сильнее. А она опять коротко целует меня в плечо - в то самое место, которое под одеждой все еще горит, и это так приятно!
Наверное, при взгляде со стороны, кажется, будто она все это делает точно так же, как и незадолго до этого. Однако я все же чувствую, что ее нервное состояние, которое она всю дорогу пытается спрятать-скрыть - то бравадой, то нежностью! – никуда не делось.
Моя чувствительная девочка тут же ловит это мое внезапное понимание. Кажется, теперь она сердится на самоё себя, за эту минутную слабость. И поэтому, сразу же добавляет, нервно облизнув свои внезапно пересохшие губы, все еще пытаясь спрятать страх за неким условным подобием прежней очаровательной улыбки:
- Я в полной покорности твоей воле. Приказывай!
Мне остается только подчиниться ее настойчивому требованию, так ненавязчиво замаскированному под изысканно-вежливую просьбу-предложение. И начать свои распоряжения. И кто же из нас двоих, скажите на милость, на самом-то деле, отдает приказы, командует, вот прямо здесь и сейчас?! :-)
- Раздевайся! – вынужденно приказываю я.
Вообще-то слово сие я попыталась произнести эдаким торжественно-суровым тоном. Не получилось. Слишком сконфуженно прозвучал в этот раз мой голос. Ну, исчезает вся моя напускная суровость, стоит только мне взглянуть на эту шальную сероглазую бестию. Кажущуюся безумной в этой своей решительной отваге. Той отваге, которой она почти полностью сумела вытеснить – скорее уж скрыть! - тот липкий страх, что составляет оборотную сторону ее решительности. Она сделала свой выбор. И приняла тот факт, что все, чему дОлжно здесь произойти, мне будет скорее приятно.
Да нет, стоит быть честной, хотя бы внутри самоё себя. Власть над нею, в форме этого предстоящего изысканно-жестокого истязания, доставит мне особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Странно, что эта мысль не вызывает у моей чувствительной визави паники и желания сбежать, спрятаться или просто запросить пощады. Ну, или хотя бы заранее оговорить условия, при которых она – словом ли, знаком ли, поданным снизу – сможет, по своему желанию, остановить, прекратить свои мучения, или хотя бы получить передышку, паузу в предстоящем танце боли, том, что будет сейчас исполнен на ее хрупком теле.
Она почти спокойно принимает тот факт, что ее страдания, скорее всего, будут мне приятны. Кажется, моя девочка своей смущенной улыбкой дает мне понять, что отнюдь не возражает против этого. И даже находит в этом своеобразный повод для гордости тем, что сумеет доставить мне такое странное удовольствие. Это, скорее, оправдание мне. Впрочем, для нее это, возможно, еще один источник, способный поддержать ее решимость исполнить то что, по моему мнению, будет необходимо сделать. И если это действительно так… Что же, она права. И мне просто следует принять эту ее правоту.
Моя девочка само очарование. Эта смесь страха и решимости на ее лице… Безумно трогательна и привлекательна.
Впрочем, моя девочка вовсе не собирается пользоваться своим обаянием для какого-либо смягчения собственного, надо признать, весьма незавидного положения. Вряд ли какая из шалуний ее возраста пожелает принять на себя такое мучение...
Да, это все необходимо. Но об этом в точности знаю сейчас только я. Моя девочка просто верит мне, верит в то, что я, ее Госпожа, не ошибусь и буду с нею по-своему милосердна.
И все-таки, на секунду меня все же охватывает сомнение, а точно ли она понимает, что сейчас ее снова ждет ужас и нестерпимая боль? И ведь все это ей придется в этот раз принять именно из моих рук...
Ну вот, опять. Вернее, не опять, а снова эти мои спутанные мысли остаются невысказанными, но отнюдь небезответными. Эта хрупкая девочка свободно читает их... Ну, или же как-то иначе понимает их общий и частный смысл. Странно, ведь раньше такое себе позволяла только я. И вот теперь, с ее появлением, все становится иначе.
Моя подвластная - вот бесцеремонная девчонка! – отходит в сторону, снимает с себя мой муаровый плащ и складывает его напополам, подряд два раза. Почти аккуратно. Вешает его на спинку стула и, выпрямившись, поворачивается и делает шаг обратно, в мою сторону. Трогательно хрупкая в своей наготе, она опускается передо мною на колени, и я позволяю себе, чуть нагнувшись, возложить свои руки ей на плечи.
Она смотрит на меня снизу, и взгляд ее выражает странную смесь страха, отчаянной решимости и одновременно сочувствия. Сочувствия, обращенного ко мне.
- Не надо стесняться, - говорит она. – То, что ты сделаешь... В этом нет ничего постыдного. Я же сама попросила. Пожалуйста, моя Госпожа, исполни то, что должно.
- Я не буду... стыдиться, - эти слова звучат в моих устах весьма неубедительно, учитывая то, что щеки у меня в это же самое время горят-пылают алым, а взгляд свой я упорно отвожу в сторону... от ее наготы.
- Тебе придется... переломить их об меня. Все три, - напоминает мне моя девочка. Краем глаза я замечаю, как она сейчас смотрит на меня. Смотрит мне прямо в лицо, с этим непонятным состраданием во взоре. И добавляет:
- Прости...
- Хорошо, - в моем голосе непроизвольно звучит нечто похожее на усталость, скорее даже раздражение ее безудержной правотой. – Начнем! Встань, моя дорогая. Пожалуйста!
Моя подвластная кивает головой и, поднявшись на ноги, резко, почти что судорожно обхватывает-обнимает меня, и я не могу не ответить ей тем же самым движением, только чуть выше.
Господи, она такая хрупкая и нежная! Зачем... Зачем ей эти страдания?
Сейчас мне так хочется продлить это мое обозначение нежности к ней. Я глажу мою подвластную по спине, той ладонью, что сейчас у меня свободна. Вторая рука, в кулаке которой все еще зажаты принесенные прутья, просто чуточку неловко прижимает девочку ко мне. Прутья при этом касаются ее тела... И моя девочка при этом ощутимо вздрагивает. Она прижимается ко мне теснее, плотно обхватив меня руками.
Вот сейчас я чувствую, что ей уже по-настоящему боязно и неуютно. Милая моя девочка! Ну, отчего же ты никак не попросишь меня все это прекратить, если тебе так страшно?
- Страшно было бы потерять тебя! – отвечает она мне на этот вопрос, так и не произнесенный мною вслух.
А может быть, я все же позволила себе озвучить свою мысль? От этого мне снова становится чуточку неловко. Но так уж вышло, что сказано, то сказано. Она это знает. Ну и пускай... знает. Это даже к лучшему.
- Тебе придется лечь, - я перехожу к делу, произношу эти слова почти деловым тоном.
С сожалением, я размыкаю свои объятия и, взяв мою девочку за плечо, чуточку подталкиваю ее к той самой постели, в которой мы с нею провели эту ночь. Моя подвластная снова очаровательно смущается и чуть краснеет. Потом она, преодолев внезапную робость и опустив очи долу, покорно ложится на покрывало, заранее проверенное мною на предмет комфорта. Сразу же оглядывается на меня оттуда, снизу и... улыбается. По-прежнему, неловкой и смущенной, какой-то чуть-чуть растерянной улыбкой.
Тогда я нагнулась и выложила прутья из вспотевшей ожиданием ладони на покрывало, параллельно секомой, рядом с нею. Моя девочка покосилась на них с некоторым страхом в глазах, но сразу же сызнова поглядела на меня, почти что с вызовом, пытаясь спрятать, замаскировать испуг. Но я-то все видела!
Впрочем, я не стала акцентировать на этом внимание, из уважения к ее решительности и отваге. Просто выпрямилась, чтобы оценить зрелище взглядом сверху и прикинуть, как выполнить продолжение этой сцены самым правильным образом. И только окинув взглядом ее худенькое тело, которое она так отважно предоставила мне для мучений, я поняла, что эта милая и храбрая девочка просто не сможет, не сумеет вылежать под лозой того, что я ей определила.
Что же, несколько обычных пассов-движений и сразу же «из ниоткуда» появляются два мотка толстой веревки, которые я немедленно пускаю в дело. Моя подвластная судорожно вздрагивает и напрягается, вытягиваясь «в струнку», когда я обматываю ее руки и ноги, пытаясь вязать все это «смиряющее вервие» как можно красивее, виток к витку, скрывая узлы. Потом я разбрасываю концы веревок в стороны, один – за изголовье, вниз, по направлению к ножкам кровати, другой – в обратном направлении. Ну, просто чтобы примотать там веревки, растянув несчастную девочку, закрепив ее в этом покорно-напряженном положении. Для этого мне даже пришлось особыми пассами еще немного удлинить концы веревки, но в конечном итоге все, вроде бы, получилось.
Теперь мне оставалось самое главное. Сделать так, чтобы все предстоящее нам не превратилось в банальное истязание, не имеющее иного смысла, помимо причинения боли живому существу. Я молча беру один из тех прутьев, что ранее выложила там же, рядом с той, кому предстояло их, так сказать, отведать... Поднявшись-выпрямившись и подавив тяжкий вздох я, с преувеличенным интересом, рассматриваю его – вроде бы он потоньше, полегче других... Ну, так мне кажется! Заметив это, моя девочка поежилась от страха. Впрочем, ей, кажется, сразу же стало неловко от того, что она позволила себе как-то так некрасиво дернуться. И она сразу же смущенно отвернула свое личико. Но потом снова взглянула на меня снизу так, как будто бы заранее просила у меня прощения за то, что не сможет выдержать предстоящее ей истязание без слез и криков. И ей стыдно, что она может повести себя не слишком сдержанно.
Мне показалось, что тогда она снова хотела улыбнуться мне, но передумала. Ну да, сейчас уж ей не до улыбок...
Глупышечка моя... милая...
Я отвела глаза. Мои щеки и уши уже пылали огнем. Эта несчастная девочка сразу же все поняла – впрочем, цвет моего лица говорил сам за себя, без слов. Она опять отвернула свое личико в сторону и снова зябко поежилась.
Да, уж она-то в точности знает, каково это, принимать такое истязание на свое тело. И я, ощущая мою девочку изнутри, тоже об этом знаю...
И мне жалко, моя милая, очень жалко тебя! Прости...
Все, я не могу больше тянуть с этим ужасом. Начнем.
Примериваюсь... Взмах, свист прута в воздухе и хлесткий звук касания лозы по детской коже. Моя девочка судорожно дергается всем своим телом, издав короткий судорожный вздох.
Я делаю паузу, чтобы осознать происходящее. Да, я это сделала. Я ударила девочку, которая мне доверилась. Просто ударила и все.
Я не испытываю отвращения к собственной жестокости. И мне сейчас уже не стыдно. Потому что я права. Я это знаю. Так что все мои страхи... Пускай они останутся в стороне. Сейчас – дело.
К вопросу о деле. В нем имеется несколько ключевых моментов. Первое. Я должна продолжать. Чуть закрасневшаяся полоса на коже моей девочки, след от моего удара, обозначившаяся поперек ее ягодиц, выглядит не слишком эффектно, но я совсем не уверена в том, что мне стоит положить следующий удар много сильнее. Ведь мера предстоящего ей истязания измеряется не в количестве ударов по телу этой несчастной, а в том, сколько прутьев на это все будет употреблено. Мне предстоит преломить о ее тело все три прута, что она мне принесла. И я не знаю, чем руководствовались те самые дерева из моего леса, предлагая их моей девочке, но ясно одно, быстро они не сломаются!
Увы, я не могу в точности объяснить, какого рода связь существует между мною и тем особым миром, что я выстроила здесь, созидая Лимб. Я знаю только, что все здесь строится вокруг меня и в моих интересах, хотя я и не ставила перед собой задачи сделать мое личное мироздание совершенно покорным моей воле и всем моим желаниям, тайным и явным. Но мир этот создан мною, я - его суть, его сердце. А он, в каком-то смысле, часть меня самой. И мир, связанный со мною мириадами незримых нитей, судя по всему, стремится сделать все в точности так, как я хочу, даже если я пытаюсь в корне подавить эти мои стремления и желания...
Да, я и впрямь повелеваю этим значимым пространством, расположенным между Светлыми и Темными мирами. И оно беспрекословно исполняет все мои требования и капризы, высказанные в особой, ритуализированной форме. Но при этом, оно очень тонко чувствует мои истинные, порою скрытые желания. И главное, оно, это пространство, созданное мною, порою лучше, чем я сама, знает, что именно мне необходимо на самом-то деле!
Мой мир это часть меня. А я его основательница и исходное начало. И он, естественно, порою знает меня куда как лучше, чем я готова признать. Так что, дерева, откликнувшиеся на просьбу моей девочки, наверняка выдали ей в точности то, что, безусловно, необходимо для нашего с нею общего дела.
Если говорить просто и без сантиментов, то все это будет долго и больно. И эта самая боль должна стать для нее лекарством, хоть как-то оправдывающим все это мучение. И я этот самый лекарь, врач, а не палач.
Хотя... Нет, все еще сложнее. Просто мне...
Кажется, мне приятно проявлять свою власть над нею таким... занятным способом. Мне приятно властвовать над телом несчастной, что отдала мне себя в мое безраздельное господство. Мне, действительно, нравится причинять ей эту боль...
Жуть в том, что мне почти что не стыдно это делать. Чуточку неловко, но это в целом весьма и весьма занятное ощущение, сродни пикантной приправе к основному блюду, к особому острому наслаждению властью над нею и возможностью безнаказанно мучить мою подвластную. Она готова, она желает страдать, и это как бы оправдывает мое удовольствие. Но она верит в то, что я смогу ее спасти, освободив ее от власти дурных воспоминаний, этих отголосков ее прошлой судьбы. А ведь я всего лишь только приблизительно догадываюсь, как именно это сделать...
Моя девочка повернула ко мне свое личико и... даже попыталась улыбнуться. Дескать, не стесняйся, нет в этом ничего такого... неподобающего и дурного. Улыбка вышла такая... не слишком-то удачная. И отголоски страха в ее глазах от этого смотрелись еще отчетливее. Кажется, пауза затянулась и мне нужно продолжать. Что же, продолжим.
Еще один взмах лозой. Моя девочка не успела отвернуться. Она зажмурилась и снова вздрогнула всем своим телом от жгучего прикосновения гибкого прута. Резко вздохнула, на грани всхлипа или же стона.
Господи, она, кажется, стыдится того, что не может вытерпеть эту боль стойко и гордо, как она, наверное, хотела... А мне этот вздох боли показался удивительно приятным. И я... приняла это свое желание, наслаждаться ее болью. Я делаю то, что вправе делать.
Да, я имею на это право. Главное, чтобы это острое наслаждение болью моей подвластной не стало самоцелью. Хотя бы на этот раз.
И если я это сделаю... Если я смогу сделать то, что дОлжно... Тогда мое удовольствие от всего происходящего будет вполне оправдано. И впредь я смогу наслаждаться этой девочкой как своей. И она... она будет только рада, без сомнений.
Я перестала колебаться и снова, с размаху вытянула мою девочку прутом поперек ее худенького зада, оставив на нем третью полосу, чуть более яркую, и заставив несчастную застонать громче. А потом...
Само собою пришло решение, как именно следует мне поступить, что именно мне нужно будет сделать, чтобы воспользоваться этой привязкой к обстоятельствам, напоминающим то, что она когда-то уже пережила. И, самое главное, как использовать эту боль для того, чтобы спасти и изменить ее. Изменить мою девочку в точности так, как мне надо. Знакомая техника, вот только в этот раз мне нужно собрать разные мои ипостаси рядом...
Собраться. Настроиться. Мгновение решимости и призыв...
Да.
Я.
Хочу.
Это.
Сделать.
И сразу же отклик там, внутри меня. Вернее, странное давление, которому невозможно сопротивляться, напоминающее замедленный взрыв, мучительно рождающийся во всей толще моей нынешней условно-телесной оболочки. Каждая клеточка этого моего нынешнего тела взрывается изнутри, и вызванная мною сила растаскивает, толкает меня в стороны, в разных направлениях, разрывая меня на части. Разделяя натрое.
Да, через какое-то мгновение нас было уже трое. Мы окружали ложе, на котором возлежала секомая, и каждая из нас сосредоточенно занималась своим делом.
Моя темная ипостась стояла на том самом месте, где все произошло. Она исполняла сечение. Теперь, освобожденная от жесткого контроля, она уже откровенно наслаждалась всем происходящим. И считала себя в своем праве. Ибо гордилась тем, что делала.
В чем-то она была, безусловно, права. Ее работа, по причинению боли моей подвластной, была важной и даже необходимой. Волны боли, которые она высекала на теле моей девочки, сейчас работали в точности так, как надо. Как разрезы, которые делает хирург, без колебаний вскрывающий своим скальпелем то, что следует незамедлительно исправить в человеческом организме. Когда сопровождая все это наркозом, ну а когда и без оного... Действуя быстро, жестко и совершенно не задумываясь о той боли, которую все это причиняет телу, иссекаемому его умелой рукой.
Да, моя темная ипостась искренне гордится своей жестокой работой, ибо прекрасно понимает ее смысл и значение. А еще, она... восхищается той, кому сейчас причиняет эту боль. Странно, но она тоже любит мою девочку. Ибо она – это я. Мы связаны воедино, все три моих ипостаси. Каждая из них-нас любит ее... по-своему. И пускай у темной моей ипостаси это чувство предельно странное, темное, под стать ее черным одеждам, и в чем-то даже страшное, до жути, все равно, это любовь. Моя любовь.
Другая моя ипостась, в одеждах нейтрально-серого цвета. Ни свет – ни тьма. Она трудится, не покладая рук, на том особом уровне, который отчетливо видится нам троим, а возможно, доступен и ощущениям той, кто является объектом нашего внимания. Ну, в той части, что не искажена болью, которую ей сейчас причиняют...
Моя серая ипостась сейчас работает над странной субстанцией духовного плана, над тем, что называется судьбою, что видно нам сейчас, как некие цветные нити, испещренные разной формы узелками, некоторые из которых необходимо распутать здесь и сейчас. Моя серая компаньэра стоит сейчас на коленях, напротив-через-ложе и чуть-чуть по левую руку от той, кто наносит удары по телу моей девочки. Склонившись над верхней частью спины секомой, она проводит руками, вызывая странное свечение, четко очерченный светлый контур, выступающий над телом. Вот сейчас, сию минуту, она аккуратно вытянула и растянула на своих чувствительных пальцах моток тех самых цветных нитей, которые кажутся переплетенными в какой-то неряшливый клубок. Но эта мастерица – она же я-в-сером! – аккуратнейшим образом распутывает его, определяя те самые узелки, который мешают общей правильной картине и нуждаются в ее вмешательстве. Причем, если нужно сделать какое-то резкое движение – раздернуть петлю или просто сильно и резко потянуть! – она выполняет его в такт с чуть мерцающим всплеском, вспыхивающим и расходящимся волной по сияющему контуру тела, при очередном касании тела жалящим прутом в руке моей темной ипостаси. Наверное, так ей просто легче выполнять эту главнейшую часть нашей общей работы. Кажется, она самая адекватная и деловитая из нас троих. И ей, наверняка, следует сказать отдельное и особое, сугубое спасибо.
Третья моя ипостась, самая светлая, она, наверное, ближе всего к тому образу, в котором обычно видит меня моя девочка. Так вот, моя светлая суть не придумала ничего лучшего, чем оказаться в изголовье нашего ложа. И там, встав на колени, безмолвно молиться и молить. Молиться о том, чтобы все у нас получилось. И молить эту девочку, безмолвно, но явственно, глазами и сердцем, о ее терпении, о том, чтобы она не сломалась от творимых над нею мучений. Просто, ее мольбы о пощаде я-светлая точно бы не выдержала, и возможно, попыталась бы все это прекратить...
- Первая лоза! - констатировала факт моя темная ипостась. У нее странный голос. Вроде бы почти спокойный, но в нем все равно звучат эти режущие слух нотки удовлетворения или даже... восхищения стойкостью девочки, тело которой она только что расписывала красными полосками. Моя темная компаньэра отбрасывает обломок прута и вопросительно смотрит на нас, своих подруг, товарок по этой общей страшной работе. Дескать, имеет ли смысл продолжать?
Серая моя ипостась встает-поднимается, переглядывается со своей-нашей-общей темной визави и вопросительно смотрит на меня, ту, которая стоит сейчас на коленях в изголовье ложа, глядя в это же самое время в заплаканные глаза секомой.
- Мы продолжим, – отвечаю я-светлая на безмолвный вопрос моей компаньэры в сером, через несколько томительных мгновений, подняв, наконец, на нее свой взгляд. То ли неуверенно, в несколько просительном тоне, а то ли почти приказывая всем троим – и лежащей, и секущей, и врачующей.
- Как скажешь! – в один голос отзываются сверху мои мистические компаньэры, и тут же принимаются за дело.
Одна – та, которая суть я-темная - берется за второй прут, с наслаждением делает несколько взмахов и тихо шепчет: «Хороша!» Причем, неясно, имеет ли она в виду именно розгу, или же речь идет о девочке, той, которой предстоит еще один раунд болевых испытаний. И лично мне видится и чувствуется, что восхищение моей темной компаньэры относится скорее к секомой, чем к орудию ее истязания. Кажется, ей безумно приятна манера этой девочки стыдливо сдерживать свои стоны. Моя подвластная пытается держаться под лозой как можно более стойко и по-своему красиво, стараясь вытерпеть хлесткие удары от меня-темной без громких криков. И это нравится моей темной ипостаси, это очень даже ей нравится!
Ягодицам моей девочки уже изрядно досталось. Они уже расцвели-расписаны множеством красных полос, отдельные из которых отливают синевою. И даже немного крови выступило там – ну так, несколько капелек, и это пока не серьезно. Моя темная компаньэра, окинув взглядом место приложения своих усилий и удовлетворенно кивнув, меняет позицию, переходя на другую сторону ложа. При этом, она идет со стороны изголовья и задевает меня-светлую своими темными одеждами. Лежащая девочка ожидаемо вздрагивает, провожая ее перепуганным взглядом.
Моя серая ипостась делает примерно то же самое, только обходит место, где возлежит секомая, с другой стороны, в изножье. Они меняются местами и готовятся приступить к делу. Вот, моя темная компаньэра встает на позицию, снова напротив ягодиц привязанной девочки, примеривает-обозначает дистанцию касанием лозы и снова вопросительно смотрит на меня-светлую, дескать, не пора ли начинать.
Все правильно. Этот редкий фокус, с «растроением», исполнен нами по просьбе моей светлой части. Той самой, которая ближе моей девочке. Той, кто стоит перед нею на коленях. Она-я-светлая, на сей час Старшая в этом раскладе. И она-я, та, что в белых одеждах, сейчас зависима от воли той, кто смотрит на меня заплаканными глазами. Ибо, как она скажет, так и будет.
- Я освободила ее от дурного ментального блока, - заявляет моя серая компаньэра, прервав затянувшуюся паузу. – Моя работа окончена. Девочка больше не будет страдать от тяжких воспоминаний. Она сможет принять былое без страха. Считаю продолжение сечения излишним.
- Мы продолжаем, - повторяет моя светлая часть и уточняет, обращаясь к той, кто только что высказала столь категоричное суждение:
- Я хочу, чтобы ты связала ее судьбу с моей. Если ты этого все еще хочешь.
Крайнюю фразу она-я обращаю не к тем, кто исполняет эту странную и жестокую работу, а к самой секомой.
Я знаю, что сейчас эта девочка видит, слышит и как-то еще ощущает всех нас троих. Ей, наверное, даже нет нужды озираться по сторонам. Возможно, она все видит глазами моей светлой ипостаси. И не боится ни той, кто лечит ее, ни той, кто при этом причиняет боль. Моя подвластная страдает, но принимает свои мучения как странный ритуал. И она не попросит пощады, Я чувствую, что сейчас она желает блеснуть передо мною-нами своим терпением и отвагой.
И я-светлая, подобно моей компаньэре в черном, горжусь этой девочкой и не могу ею не восхищаться. Ее страдания сейчас скорее радуют меня, чем огорчают.
- Ты желаешь остаться навсегда со мною? – я-в-белом задаю эти вопросы, заранее зная ответы на них. - Готова принять эту боль в знак покорности моей воле?
- Да, моя Госпожа! – шепчет эта девочка, содрогаясь от понимания того, что далее последует, но храбрясь безмерно. Под одобрительные кивки со стороны моих компаньэр.
Губы моей подвластной тянутся ко мне. Господи, как же мне хочется прервать это истязание, нагнуться, придвинуться ближе и впиться в них... Расцеловать ее заплаканное личико, собрав губами каждую ее слезинку, испив эти жемчужины страданий моей возлюбленной...
Но покамест еще рано...
Вместо того, чтобы рвануться к моей возлюбленной, я молча протягиваю ей свою руку. И губы дрожащей девочки касаются моего запястья. Раз... другой... третий... Я счастлива, и все же... Время отдавать распоряжения и мольбы.
- Сплетай! – приказываю я себе-в-сером.
- Секи! – распоряжаюсь я деяниями себя-в-черном.
- Терпи... – молю я девочку, которой предназначено это страдание.
Я не считала удары. Я просто прикрыла глаза и слушала, поначалу совсем негромкие, сдержанные, а потом все более отчетливые стоны моей возлюбленной, постепенно перешедшие в сдержанные вскрики, и всем сердцем принимала эту ее жертву. И у меня изнутри все нарастало это странное, совершенно непередаваемое ощущение, как мы, стараниями моей серой ипостаси, становимся все ближе. По нарастанию тона страдания в голосе моей возлюбленной, я чувствовала, что моя темная ипостась действует по-прежнему, четко, жестко и безжалостно, стегая ягодицы и бедра моей девочки размеренно и сильно, рисуя на ее теле эти жгучие следы – свидетельства ее выбора. И я даже вовсе ей не сочувствовала, я восторгалась ею!
- Вторая лоза! – объявила моя компаньэра в черном. Мне пришлось открыть глаза, и я успела заметить сожаление на ее лице, когда она отбрасывала очередной измочаленный прут.
- Я исполнила твое желание! – эхом отозвалась моя ипостась, одетая в серое. И замолчала, явно не желая уточнять тонкости того, что она сейчас сделала. Впрочем, мне все это и так понятно. Нити Судьбы, моей и этой лежащей исхлестанной девочки, теперь связаны ею так, чтобы мы и дальше были вместе. Она действительно постаралась на славу, и у нее все получилось, я это чувствую.
Обе мои компаньэры замерли, ожидая моих слов, того решения, которое должна была принять именно я-в-белом.
- Продолжаем! – жестокое слово звучит сейчас в моих устах почти что с угрозою. Но моя девочка, судорожно вздохнув-всхлипнув, не смеет протестовать. Она прекрасно помнит, что принесла три прута, и каждый из них, по условиям, известным ей, должен быть употреблен в дело, по своему хлесткому назначению. Моя девочка молча кивает головою, не в силах сказать ни слова. Этим жестом она дает мне свое согласие на продолжение истязания по моей воле. И в страхе прикрывает веками свои заплаканные глаза. Возможно, она просто боится передумать...
- Возьми ее за ноги! – приказываю я-в-светлом своей серой ипостаси. И та проходит в направлении изножья и, встав напротив меня, опускается там, на колени, с противоположной от меня стороны, беспрекословно-молча исполняя мое безумное требование.
- Секи! – я приказываю себе-в-темном.
- С удовольствием! – усмехается моя темная ипостась. Взяв в руку третий прут, она снова меняет свое положение, снова переходя на противоположную сторону и примеряется лозой так, чтобы в этот раз выхлестать порцию горячих на ее спине. Приготовившись к продолжению истязания, моя темная компаньэра обращается к лежащей девочке с эдаким насмешливым сочувствием:
- Терпи, моя девочка! Будет больно!
И сразу же, не мешкая ни секунды с исполнением этого своего обещания, моя темная ипостась выбивает из груди секомой первый слезный вскрик.
- Помогай! – кричу я себе-в-сером, и она кивает мне в ответ, в знак полного понимания, сразу и тут же поймав-ухватив суть моей мысли.
Я, придвинувшись и наклонившись, - нет-нет, прости, любовь моя! Все поцелуи позже! Сейчас другое... дело! – опускаю свои руки на плечи моей девочки. И с этого мгновения, мы с моими компаньэрами – я-в-сером, я-в-черном, и я-в-белом во главе! - действуем все трое, как единое целое, соединяя наши усилия воедино.
Лоза от руки меня-в-черном высекает на коже моей-нашей подвластной очередную красную полосу, вызывая в ее хрупком теле новую волну боли. В это же самое время, в то же мгновение, когда эта боль пронзает мою девочку, я-та-что-в-светлом и та моя компаньэра, что стоит на коленях с противоположной, изножной стороны ложа, буквально в такт колебанию болевой волны меняем на ней ту самую условную телесную видимость, что служит нам здесь, в Лимбе, подобием тела. С каждым своим истошным воплем – А моя темная ипостась сей час воистину безжалостна! И при этом, она ухмыляясь, откровенно наслаждается страданиями секомой! – моя девочка проживает недели и месяцы условно-телесной жизни, меняясь прямо на глазах. Мучимая жестокой болью, за ее своеобразной завесой, она совершенно не чувствует этого, но мы-то трое знаем, что именно сейчас происходит. И сейчас мы не жалеем эту девочку. Просто потому, что ее вовсе незачем жалеть. Теперь мы ясно видим, что вся эта боль уже точно пойдет ей на пользу!
- Готово! – воскликнула моя темная ипостась, отбрасывая измочаленный прут.
- Готово! – эхом откликнулась я-в-сером, отрывая свои руки от ног моей-нашей подвластной.
- Готово! – прошептала я-светлая, на секунду чуть сильнее сжав свои пальцы на плечах моей девочки.
А дальше...
Было резкое колебание пространства, и две мои компаньэры сошлись обратно в моей светлой, исходной ипостаси, пронзив это мое светлое тело острой болью, снова отозвавшейся в каждой клеточке того, что здесь, в Лимбе, видится моим телом.
Все справедливо. Ведь именно я-светлая выступала заказчицей всего случившегося.
Да, теперь я могла честно признаться себе в том, что все это нужно было не только этой девочке, но, прежде всего, мне самой.
Моя подвластная... она подняла на меня свои заплаканные глаза. Я поняла, что дОлжно мне сейчас сделать. Два универсальных, привычных жеста-пасса правой рукой, и веревки, обмотанные вокруг ее запястий и щиколоток, те, которые растягивали эту истерзанную девочку на нашем ложе, исчезли, как будто их и не было. В следующее мгновение, эта девочка, исхлестанная прутьями в кровь по моему приказу... рванулась ко мне и повисла на моей шее, обливая ее слезами. И вот теперь, я-истинная, позволила себе, не смущаясь, принять эти ее ласки. Теперь она моя, и я принимаю этот факт с облегчением в душе. Вот только, что же думает обо всем этом сама девочка, которую я провела через все эти страдания?