Н.И. Надеждин
НАРЦИСС
Из Овидиевых Превращений Книга III, с. 407 - 510
(Посвящено А. В. Мерзлякову)
... Есть сокровенное место в горах Фессалийских:
Там не пасутся стада, не гуляют резвые козы;
Там извивался ручей прозрачною, светлой струею.
Птица и зверь и древесная ветка внезапным паденьем
Мирного тока его не смущали. Кругом расцветала
Зелень, питаяся ближнею влагой, и роща густая
Плотною тенью его заслоняла от знойного солнца.
Юноша здесь, утомленный охотой и жаром полудня,
Лег отдыхать, пленяся ручьем и прекрасной долиной.
Хочет он жажду свою утолить… пылает другая.
Пьет, и в воде очарованный видимым зраком
Любит виденье бесплотное; тень ему кажется телом.
Сам изумляясь себе, он коснеет с лицом неподвижным,
Как истукан, из Паросского камня резцом изваянный.
Смотрит, к земле преклоняся коленом, на звездные очи,
На светлорусые кудри, красу Аполлона и Вакха,
На лилейную шею, румянец игривый в ланитах,
И дивится, как люди дивилися, видя Нарцисса.
Сам и прелестник, сам и прельщенный; он любит,
Он и любим. Чудесная страсть возгорелася в сердце.
Сколько, увы! расточил он лобзаний в ручье тихоструйном,
Сколько раз, исступленный, кидался он в воду руками!
Хочет поймать в ней явленье… напрасно… себя не поймаешь.
Видит, не зная кого, и видимый равно пылает.
Взоры одни внушают любовь и чаруют Нарцисса.
Что, легковерный, изменные призраки ловишь напрасно!
Это ведь образ твой отражается в зеркальной влаге.
В нем ничего своего… с тобой остается, приходит,
Вместе с тобой и уйдет, если можешь уйти злополучный.
Долго лежал он в густой мураве, уставясь в виденье
Оком несытым… и отдых, и голод, и жажда забыты. -
Лишь на минуту отвёл от ручья он печальные взоры,
И, простирая к дубравам дрожащие руки, воскликнул:
«Кто любил, о дубравы, несносней меня несчастливца?
Многим вы даровали приют безопасный во мраке,
Много веков пережили. Кто боле из смертных томился?
Вижу, люблю, и где же любимый? Лютая горесть!
Вместе мы, кажется; нет никакой уж преграды, не делит
Нас широкое море, ни горы, ни путь отдаленный,
Ни высокие стены; лишь тонкая струйка меж нами.
Кинуться сам он в объятья желает: чуть только к потоку
Я, наклонясь, его поцелую в бегущую воду,
Он поднимается к верху с лобзаньем ответным. Меж нами,
Кажется, нет расстоянья, почти прикоснулись друг к другу, -
Юноша, кто бы ты ни был, явися! Меня ли обманом
Будешь терзать? за чем ты не внемлешь голосу страсти?
Или не нравлюсь тебе? Нет - и Нимфы ласкались к Нарциссу.
Нет - ты любишь меня. Я верю, я чувствую это.
Вид твой умильный надежду, не знаю какую, вселяет
В душу мне; руку тебе я подам, ты манишь своею.
Улыбнусь, и к тебе на уста слетает улыбка.
Плачу, и тотчас глаза твои светятся тихой слезою.
В наших желаньях, поступках, какое-то чудное сходство.
Даже сказать ты хочешь мне что-то: я вижу движенье
У тебя на устах; но звуки, увы, не доходят.
Так - наконец несчастную тайну я прозреваю:
Ты - я, в тебе я живу, меня не обманет мой образ.
Я влюбился в себя; я сам огонь возжигаю,
Сам и горю. На что мне решишься? - Меня ли спросили?
Я ли спросил? К чему мне вопросы? Кто отвечает?
Мой любимый во мне. Моя нищета от богатства.
Боги! если бы можно мне от себя отделиться,
Если б разрознилось сердце! Безумный, чего ты желаешь?
Но уже горесть снедает меня. Не долго осталось
Жить мне на свете. В юности нежной я погибаю.
Смерти я не страшусь: страдания кончатся с нею. –
Будь долговечнее ты, мой друг незабвенный! Нет - вместе
Мы умрем: с одною душою угаснут два сердца».
Так говорил он, безумный, смотря на прелестное диво,
И горючие слезы в ручей полилися, - смутилась в потоке
Светлом вода, потускло виденье, кажется, хочет
Вниз, опуститься... «Жестокий, останься! Куда убегаешь?
Будем смотреть друг на друга - нам есть утешенье.
Пусть получает новую пищу буйное пламя».
И, отчаянный, сбросил с себя он одежду; стеная
Бьет себя в перси; нежная краска на них показалась.
Яблоко так румянится летом, спея на солнце.
Так виноград несозрелый сверкает багрянцем
В сочные грозды. Меж тем вода уравнялась в потоке.
Снова он видит себя и перси прелестные видит.
Доле не может сносить искушенья… тихое пламя
Разливается в членах… снедаемый лютою страстью,
Он исчезает, как воск на огне распускается ярый,
Как роса опадает, согретая солнцем поутру.
Нежный румянец не виден в пожелклых бледных ланитах.
Сила и крепость, все прелести дивные тела исчезли.
Нет Нарцисса того, которого Эхо любила.
Нимфа, увидя жестокую участь его, позабыла
Прежнее сердце и ревность, Лишь только несчастный воскликнет
Голосом томным увы, увы повторяет и Эхо.
В перси ударит - и звук отзовется Эхом унылой. -
Между тем, неподвижный, глядел он, глядел беспрестанно
В волну родную. Слово последнее было Нарцисса:
«Друг мой, прости». Прости повторило и верное Эхо.
Тихо поникнул Нарцисс на траву усталой главою,
Смертью замкнулися очи, плененные собственным видом.
И в Плутоново мрачное царство низшел несчастливец,
Что же? - и там он глядится в Стигийские мутные волны.
Сестры Наяды, обрезавши кудри, плачут о брате,
Плачут подруги Дриады, и плачущим вторит уныло
Грустное Эхо. - Готовят обряд погребенья печальной,
Сложен костер, приносят смолистые сосны, куренья.
Ищут почившего тело… нету нигде... на месте кончины
В венчике белом прекрасный душистый цветок расцветает.
1824.
Подпись: N.
(Публикуется по журналу "Московский Вестник", 1828, Ч. 8, № 6. С. 129 -135)