Встревоженная трясогузка семенила перед самым носом вернувшейся после ночного дозора кошки. Зюзя медленно жмурила глаза, и только кончик хвоста выдавал её недовольство от, как ей казалось, безтолковой беготни.
Птаха тревожилась, между плотно сложенными поленьями, куда только такая кроха и могла протиснуться, тоненько цвиркали пять желторотиков.
Сколько бы еще длилась её тревога, если бы не старик Антук? Громко ударили воротца калитки:"Довольно!" - ахнул кончик хвоста и, трясогузка наконец юркнула к деткам.
- Рогулю видать подправил, - вытирая о передник руки,- догадалась Антониха.
Май и стрижи набирали высоту, и прогремела первая гроза, но старик не спешил снимать фуфайку, сдвинув ушанку и поправив за ухом папироску, двинулся к сенцам.
- Тепло с самой рани, голову припекло, - сняв наконец шапку, извлёк из кармана подправленное мотовило. Старик имел странную, как мне тогда казалось привычку - не здороваться.
- Мастер был от Бога, - вспоминала Антониха, по дереву всё мог: и детали утраченные выточит, и поломанное - поправит. После войны, долго, лет десять в город ездил, нагрузит телегу "струментом", брусочков дубовых нагаблюет* много их потребно было - храм из руин поднимали.
Оставила война, не спалила разумения меры и красоты, а вот веру отняла, - с горечью вздыхала соседка, - бывало похвалят его люди, поблагодарят за годы работы, а он ушанку сдвинет, папироску поправит и скажет:" Так ведь и в природе всё постепенно, неспешно, само собой зарождалось, а как сгоряча начинают рубить - война..."
Последние годы старик заходил всё реже, даже в знойный день не согревала фуфайка, сердце старика угасло, но остался уголёк - для разумения веры и красоты...
* Габлеватъ - строгать рубанком.
Фото - автора.