Путь от Владивостока до мыса Шульца не такой уж и близкий. Это на юге Хасанского района. В то, далекое теперь уже лето, наша небольшая экспедиция должна была провести там свои изыскания. А было нас всего трое. На этот раз я неожиданно стала начальником полевого отряда, а два студента были прикреплены мне в подмогу. Парни оказались слишком разными: москвич-географ, этакий крепыш, был воспитанным, а почвовед из Владивостока – раскрепощенным любителем эпатажа.
Мыс Шульца на самом деле полуостров. Расположен он в бухте «Витязь». Своим названием он обязан русским офицерам, которые в далеком 1887 году окрестили его так в честь мичмана К.Ф. Шульца, совершившего на корвете «Витязь» кругосветное плавание.
Этот полуостров очень красив. Там обрывистые берега и скалы, весь он порос густой и высокой травянистой растительностью, а чтобы спуститься к морю, надо пройти по узкой тропинке только в одном месте.
* * *
Мы жили в одном из домиков, похожих, на первый взгляд, на деревянные коттеджи. Их там было несколько. Но на самом деле, они носили название, в честь возведенных ранее фортификационных сооружений, и величались на военный лад – капонирами. В таком капонире было несколько комнат, кухонька и даже холл с бильярдом. А весь мыс являлся заповедной зоной и научной базой института океанологии.
Кроме нашей «команды», на этом полуострове в то лето были в командировке – экспедиции физики-акустики из Москвы. Им повезло больше всех. Они обосновались в двухэтажном доме с верандой и камином у самого морского залива. А нам приходилось петлять по тропинке, чтобы добраться до морской воды. И, конечно, неизбежны были встречи на общем галечном пляже. «Сборная» полуострова погружалась в удивительно чистые волны, прозрачность которых не скрывала своих богатств: морских звезд, ежей, водорослей.
Там я впервые испытала красоту серебряных «булек», когда плыла по ночному морю в лунной дорожке. Светящиеся блики на темной глади спокойной, соленой воды непередаваемо волшебны.
Каждый день мы ходили в маршрут за территорию мыса. Помогали карта, и четкий план того, что нужно было сделать. И если москвич безукоризненно выполнял свою часть исследований, то почвовед всячески ерепенился и паясничал. Сожалею, что его не смогли воспитать должным образом, но и я оказалась бессильна. Обычно, пройдя несколько километров, он садился на какой-нибудь бугорок или камень, и вместо того, чтобы закладывать шурф, развалившись и качая ногой в сапоге, начинал меня изводить.
- Слушай, а ты ничеее…
Я гневалась, призывала к работе и грозила карами.
- А че? Может, я по жене тоскую?!
Все это длилось не слишком долго. Уже через несколько дней, его и след простыл. Невзирая на не зачтенную практику, парень вернулся во Владивосток.
И мы с москвичом остались вдвоем.
Самое интересное, что открылось в наших маршрутах, это знаменитые просеки Янковского. О них написано немало. Но я отмечу то, что расположены просеки на горе Туманной и не зарастают уже сто пятьдесят лет. На склонах встречается рододендрон Шлиппенбаха, с очень крупными цветками.
После каждого маршрута, пройдя по каменистой или лесистой местности, а чаще всего, по бездорожью, возвращались в лагерь запыленные, взмокшие и усталые путники. И тут-то нас и спасало море. А акустики, которые день-деньской бороздили пролив на катере, со своими научными целями, всегда приглашали к себе. Гостеприимством мы не злоупотребляли, но домик у моря был очень привлекательным. Хозяева угощали дарами моря – рыбой и морским гребешком, дарили высушенные морские звезды, крупные ракушки, поили чаем с травами.
Их было четверо: три молодых сотрудника и шеф. И вот как-то вечерком, в этом особнячке у камина разговорились все собравшиеся, о вышедшей тогда книге Валентина Катаева «Алмазный мой венец». Я восхищалась этим изданием, а шеф-москвич, знавший гораздо больше, нелестно отзывался об авторе. Он спросил меня: «Чем же вам, Ирочка, все там так понравилось?»
- Как же, ведь там узнала я под зашифрованными именами всех, о ком он написал. И если бы не Катаев, столько интересной информации прошло бы мимо меня.
Шеф засмеялся и изрек: «Боже! Какая же вы добрая». Но я понимала, что он просто смягчил слово «наивная».
К москвичам приехал еще один сотрудник. Был он постарше молодых, но гораздо моложе шефа. Все называли его просто Доктор. Загадочный и интересный, иногда он отпускал ядовитые шуточки, но чаще молчал. Однажды поздним вечером на веранде их особняка при легком шторме, в нескольких метрах от моря, он прочитал мне строки:
«Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж…»
Доктор произнес все стихотворение, а я, еще тогда не зная автора, интонационно решила, что это Блок. Но охвативший меня восторг, и слияние поэзии и шторма, так пленили, что слова замерли. «Это Игорь Северянин»,- прозвучал в темноте приглушенный голос.
Море морем, а раз в неделю я ходила совершенно одна по грунтовой, пустынной дороге в ближайший поселок за несколько километров туда и обратно в баню. При этом я меняла привычную полевую одежду на белые платье и обувь. Я шла, как одинокая странница. И дорога была не в тягость. И подумать не могла, что стану легендой, и меня назовут «женщиной в белом» и будут вспоминать, даже спустя годы. Вот как удивительно распространяются слухи и рождаются легенды. Я сама слышала о «женщине в белом», которая ходила по пустынной дороге раз в неделю, несколько лет спустя, когда вновь пришлось побывать в тех местах. И даже мой муж, оказавшийся на мысе Шульца, привез мне поверье об этом романтическом образе.
У начала мыса – весьма живописные скалы. И как-то мы поздним вечером, пришли туда все, населявшие тогда полуостров, захватили дровишки, спустились по опасным, отвесным камням к морю и развели костер. И так было хорошо, такая отрешенность от всего снизошла. Ночное звездное небо, шум прибоя, пламя костра. Это совсем другой мир.
* * *
Но, как известно, всему приходит финал. Мы все вернулись в город. Я - в институт географии, физики-акустики в институт океанологии. А расположены они были в одном здании, но на разных этажах. И москвичи пришли ко мне в лабораторию проститься перед отъездом. Все тепло пообщались, вспоминая былое лето, и я подарила им на память о Владивостоке прекрасно изданную, с большим количеством иллюстраций книгу, как презент для всей лаборатории.
Шеф расчувствовался, и произнес витиеватую фразу, из которой я запомнила, что еще Вавилов ввел понятие «генов порядочности», и что я обладаю ими в полной мере. С тем и расстались.
А через год я, по своим делам, прилетела из Владивостока в Москву. Была у меня и еще одна мечта в этом городе, я в то время серьезно увлекалась декабристами и хотела попасть в музей их памяти. Это было до интернета и сотовых телефонов. Поэтому и позвонила по номеру, оставленному мне москвичами, прямо в их лабораторию с уличного автомата.
Трубку взял шеф. Я представилась. Он узнал меня и поприветствовал. Спросив – как у них дела и передав приветы всем, кого я знала поименно, поинтересовалась адресом музея.
- Кто-нибудь знает, как проехать в музей декабристов? – спросил он тех, кто был рядом с ним.
- Никто не знает, - рассмеялся столичный ученый, - так что ничем не можем помочь.
И положил трубку.
И осталась стоять на незнакомой московской улице, погрустневшая, якобы, обладательница «генов порядочности».
Фото мыса Шульца.