Фашист пролетел (Инна Гудошникова) / Проза.ру

Вставать мне не хотелось, и я нежилась в кровати, наблюдая сквозь прищуренные веки, как солнечный луч пробился сквозь плотные листья герани, прополз по расковырянной стене и высветил ромбы и треугольники на моем любимом одеяле, который бабаня сшила из обрезков ситцевой ткани. Особенно мне нравился лоскуток розового цвета с мелкими красными ягодками. Вдруг сладкую утреннюю дрему прервали тревожные голоса, торопливые шаги и какие-то сдавленные звуки. Неясное беспокойство охватило меня, заставив проснуться окончательно. Кажется, это голос бабани.
«О-о-хо-хо-хо-о-о! А и што это де-е-ет-ся-а?» - тихонько всхлипывала она. Потом, глубоко вздохнув, уже не сдерживаясь, протяжно запричитала, вспомнив древнюю мелодию плакальщиц родной деревни Курской губернии, выговаривая речитативом:
« А пришло лихоя вре-е-мячко-о-о! Да и как теперь нам ж-и-ить – пожива-а-ать?»
Задавая эти вопросы самой себе, не находя на них ответа, она вскрикивала и сквозь рыдания опять тянула зловещие фразы, смысл которых дошел до меня: «Это-война».
-«Да и кто же нас спасе-о-от – защити-и-ит? (О-ох-хо-хо!)
- Кому нужны мы – сиро-о-о-ти-и-ну-у-у-ш-ки?
-Да малые наши де-е-туш-ки-и?» Ее голос набирал силу.
-«Распроклятый немец – ты-и-и фашист!
Чтоб ты сгинул, ирод, со-о све-е-ту!
Захлебнулся б своей кро-о-вуш-кой!
Ах, какая же напа-а-сть пришла-а-а -
Набежали злыя во-о-роги-и…»
Бабаня помнила еще войну 1914 года, когда ей с четырьмя детьми срочно пришлось покинуть родные места и двинуться из Курска в Уральск ближе к мужу, отбывавшему солдатскую службу в Саратове.
Она знала, что война несет гибель, разорение и голод. Не надо было быть провидицей, чтобы угадать дальнейшую судьбу родных и близких. Потому, почуяв своим вещим сердцем беду, обрушившуюся на людей, она заранее оплакивала будущие жертвы.
-«Полетят теперь голо-о-вушки-и,
Да сыночков наших милы-и-их! - О – о – й!
Заберут отцов от де-е-ту-шек,
А сынков от родных ма-а-ту-шек,
А мужей от своих же-о-ну-шек»…
Мне было жаль бабушку: «Бабаня, не плачь», - просила я, заглядывая ей в глаза.… Из них катились слезы.
В нашей семье не были приняты объятия, поцелуи и прочие нежности; похвалы в свой адрес слышали редко, а одобрение или осуждение своих поступков ловили по взглядам матери и бабушки. Хотя осуждение принимало иногда вполне реальные формы в виде подзатыльника. Мы росли, стесняясь ласки, и не были сентиментальны. Но тут был другой случай: началась война – общее горе, общая беда. Обхватив бабушку руками, я гладила ее волосы, выбившиеся из-под платка, концами которого вытирала ей слезы и уговаривала: «Не плачь, ну, не плачь, бабаня». Но бабушка меня не слушала, тогда я тоже стала всхлипывать.
Мама, наконец, не выдержала и впервые, за все годы совместной жизни со свекровью, прикрикнула на нее: «Хватит, мамаша, сердце саднить себе и людям, чего ты беду накликивашь! Надо думать, как жить-то теперь будем, а не плакать без толку»…
Как жить дальше – они не знали. Воцарилось молчание... Мама смотрела в окно, повернувшись к нам спиной, бабушка, подперев ладонью щеку, продолжала тяжело и горестно вздыхать.
Каждый думал о своем. Отныне все жизненные события разделились на две временные категории: до войны и после войны.
Тогда нам казалось, что наш тихий городок на р.Урале очень далеко от линии фронта; немцев вот-вот разобьют, а война закончится через месяц – два. «Скоро им будет «каюк», - кратко и уверенно говорил мой братишка Анатолий. В этой уверенности, мы – дети черпали душевные силы, чтобы справиться с тяжелым жизненным испытанием. Но война незримо вошла в каждый дом, пройдясь по жизням и душам людей, вырывая многочисленные свои жертвы.
С первых дней войны в области начали действовать призывные пункты. В 1941-м году было мобилизовано около 23 тысяч уральцев, в 1942-м году – 28338, в 1943-м – 13373,в 19944-м – 8084, в 1945-м -1335, а всего в действующую армию было призвано 76635 человек.
Родные с надеждой терпеливо ждали от них писем. Сколько было счастья и ликования, когда почтальон вручал заветный треугольник с коротким сообщением: «Жив… Здоров…. Бьем врага»… Но нечаянную радость вновь сменяла тревога: «А вдруг, пока шло письмо, что-то случилось с нашим»…
Каждый день приносил в дома трагические вести. Матерей ждало неутешное горе, жен - скорбное вдовство, детей – сиротство.
По раздававшимся вдруг крикам и причитаниям – определяли, кто из соседей получил «похоронку», - так очень точно назвали в народе извещение по форме №4 о гибели бойца в сражении с врагом. В официальной бумаге не нашлось места для слов сочувствия, скорби, соболезнования родным, только значилась сухая, безжалостная трафаретная фраза: «пал смертью храбрых» и стояла аккуратная подпись военного чиновника, украшенная замысловатыми завитушками.
Прочитав «похоронку», женщина (мать или жена) беззвучно сползала на пол….. Дети, плача, ничего не поняв, тормошили ее. Очнувшись от забытья, она, чтобы заглушить душевную боль, долго и дико выла. Потом, оцепенев от горя, занавешивая по обычаю, как при покойнике, зеркало, вдруг замечала в нем себя, но не прежнюю – красивую и молодую, а седую старуху с потухшим взором.
Так было и с тетей Клавдей Корчажниковой, нашей дальней родственницей. Ее сын Юра, окончив ФЗУ, сразу же был мобилизован на фронт, а через несколько месяцев мать получила извещение, что в августе 1943 года он погиб, едва прибыв на передовую, и похоронен в деревне Успех Калужской области. Родственники и соседи долго не могли утешить кричавшую мать, бившуюся головой об стену.
Уральцы воевали под Москвой и Ленинградом, участвовали в боях на Курской дуге, в Сталинградской битве, освобождали Дон, Украину, Белоруссию, сражались за Будапешт, Прагу, многие дошли до Берлина, были в партизанах. Из них погибло в боях, умерло в госпиталях и концлагерях, пропало без вести - 36548 человек.
Область являлась ближним тылом Сталинградского фронта. В Уральск были переброшены воинские части, эвакуированы военные училища и школы, узлы связи, склады специального оборудования и вооружения, военные заводы, мастерские по ремонту боевой техники и другие стратегические объекты. Прибывали санитарные поезда с ранеными; для размещения более десяти фронтовых, сортировочных и передвижных госпиталей освобождались здания учебных заведений, учреждений и организации. Сюда же шли эшелоны с эвакуированными людьми – их принимали местные жители.
В городе и селах создавались санитарные дружины, отряды противовоздушной обороны, отряды народного ополчения.
Гордостью уральцев стала сформированная здесь 152-я отдельная стрелковая бригада, отправленная на Сталинградский фронт.
16 октября 1942 года Уральск был включен в Сталинградскую фронтовую зону, а через несколько дней – в число пунктов противовоздушной обороны страны. На территории сельских районов срочно сооружались временные взлетные полосы, запасные аэродромы и полигоны.
Нам не хотелось расставаться с мирной жизнью, приметы которой обнаруживались на каждом шагу. Такой ниточкой, связывающей нас с довоенным временем, было последнее увлечение детворы.
После фильма «Дети капитана Гранта», где долговязый натуралист в исполнении артиста Н.Черкасова ловил сачком всякую летающую жесткокрылую живность, нам тоже хотелось стать обладателями коллекции насекомых, пойманных собственноручно.
Уже одна мохнатая гусеница с оранжевыми и черными пятнами сидела у меня в пустой спичечной коробке. Когда я решила взглянуть на пленницу, то оказалось, что вместо нее там лежит какая-то фасолька, опутанная тонкой серой паутиной.
-«Бабаня, а что это с гусеницей – сдохла что ли?» - показала я бабушке содержимое коробочки.
Всезнающая бабушка сразу определила: «Это гусеница превратилась в кокон, из него получится куколка, а потом выйдет бабочка или какой-нибудь мотылек. Придется подождать».
Окрыленная первой удачей своего натуралистического опыта, я отправилась на задний двор за новой добычей – там случайно вырос огромный куст. Бабушка, знавшая множество трав, определила – «Шалфей». – «Как он сюда попал? С прошлогодним сеном что ли? Или птицы занесли?» - удивлялась она.
На благодатной почве, среди огромных плетей тыквы, шалфей пышно расцвел и благоухал, распространяя мускусный запах, привлекавший насекомых. Кого только тут не было: пчелы, шмели, зелено-голубые бронзовые жучки, божьи коровки – «Ваньки» в ярко-красных рубашечках в черную крапинку, стрекозы, оранжевого и синего цвета мотыльки; лениво взмахивая крыльями с бархатистым налетом, на губастые фиолетовые цветки царственно опускались бабочки. Все гудело, жужжало, трепетало, порхало, копошилось на кусте, а потом шарахалось, ползло, улетало, собрав нектар и пыльцу, чтобы вновь вернуться на гостеприимный куст. Всем здесь нашлось место. К этому кусту спешила и я, загоревшись желанием поймать красивых насекомых, засушить их и держать в коробочке под стеклом – для обозрения. О том, что нельзя наносить вред живой природе, где все взаимосвязано, нам никто не объяснял, да и мы посмеялись бы над этим тезисом, что «стертая с крыльев бабочки пыльца может привести к необратимым последствиям в глобальном масштабе Вселенной». Какая уж тут «пыльца», когда города стояли в руинах, представляя собой братское кладбище, села – стерты с лица земли, в тяжелейших боях гибли сотни тысяч людей, миллионы мирных жителей были обречены на страдания, голод и болезни.
***
Я замерла, когда на куст уселась бабочка. Моя рука сама потянулась к ней, а пальцы сложились щепоткой… «Только бы схватить врасплох», - терпеливо ждала я удобного момента…
Вдруг кто-то закричал: «Смотрите, смотрите, самолет летит!»
Самолеты были большой редкостью. Самых прославленных летчиков мы знали пофамильно, с интересом слушали рассказы о них. Каждый пацан мечтал быть похожим на Валерия Чкалова, Серова, Ляпидевского и др. А уж если в небе появлялся самолет, - вся детвора выбегала посмотреть на пролетавшее чудо с распластанными крыльями и ярко-красными звездами на них. Малыши при этом, задрав головенки вверх, вопили что есть силы: «Аляплян, алаплян, посади меня в калман, а в калмане пусто, вылосла капуста!»
Вот и тогда, побросав все свои дела, оставив игры, они намеревались пропеть дразнилку, подпрыгивая от восторга и размахивая руками. Витька уже затянул было: «Эроплан, эроплан. Посади меня…», как на него заорал Анатолий: «Эй, ты чего? Ослеп, или подзатыльника захотел?! Гляди – это же немец!»
- «Где немец? – откуда?!»
- «Да видите – рама летит?!»
- «Какая еще «рама», что это?»
- «Разведчик фашистский, - вот что!»
На тревожные крики выбежали взрослые – посмотреть, не ошиблись ли дети. Нет, все оказалось правдой. Немецкий самолет – разведчик летел высоко, медленно, безбоязненно и открыто. Казалось, что он специально, чтобы его не спутали с кем-то другим, демонстрировал свои опознавательные знаки – кресты на бортах. Мы стояли, оглушенные негромким гулом самолета и следили за его плавным движением.
-«Вот наглец, как будто у себя дома», - заметил кто-то.
-«Винтовку бы сюда, да шарахнуть по нему, - враз перестал бы красоваться», - сплюнув и загнув в сердцах крутое словечко, добавил сосед – инвалид.
– «Не-е, винтовкой не достать яво, нужно орудия посурьезней», - вступил в разговор прохожий, подслеповато щурясь на солнце.
Так же неторопливо, как появился, покружив над городом, самолет растворился за горизонтом.
Смертельная опасность и близость врага, беспрепятственно пролетевшего над нами, стали ощущаться реально, а не отвлеченно.
Это теперь стали известны многие факты истории Великой Отечественной войны, тогда же они были тайной «за семью печатями».
Лишь много лет спустя местный ученый – краевед написал, что немцы все же забросили на территорию нашей области десант – группу шпионов, но их вовремя обезвредили.
Вражеская авиация систематически бомбила населенные пункты на юге области, особенно станции Джаныбек, Сайхин, Шунгай, стремясь парализовать единственную железнодорожную артерию, связывающую фронт с тылом, по которой в Сталинград направлялись составы с боевой техникой, продовольствием и подкреплением из новобранцев для обескровленной армии.
Фашистские самолеты больше не появлялись в небе над городом, который продолжал жить тревожной жизнью.
Но возможность бомбежек не исключалась, поэтому всех жителей обязали соблюдать светомаскировку – повесить на окна темные, плотные шторы, не пропускающие свет в вечернее и ночное время; наклеить на оконные стекла широкие перекрестные бумажные полоски, чтобы при взрывах уберечься от осколков. В ход пошли старые газеты, сохранившиеся у бабушки, мучной клейстер. Мы со всей серьезностью подошли к этой работе.
«Вдруг и в самом деле начнут бомбить, то – в первую очередь – завод, тут нас всех и накроет…» - рассуждала бабушка.
«Мамаша! – строго остановила ее мама. – Язык у тебя – прямо без костей… А если кто-нибудь услышит?.. Да еще при детях!....»
После ареста отца мама не решалась произносить вслух «опасные», как ей казалось, мысли даже при близких, оберегая семью от новых неприятностей – «доброжелатели – патриоты» могли донести, «куда следует», а там не оправдаешься.
Такой запретной темой было строительство завода, которое велось в двух кварталах от нашего дома. За высокими ограждениями кипела секретная работа, территория охранялась вооруженными людьми, с заводчан брали подписку о неразглашении тайны. Но весь город знал, что монтируется эвакуированный из Ленинграда военный завод № 231. День и ночь, пока спешно возводились стены и перекрытия его цехов, в темпе установленные прямо не земле станки уже давали смертоносную для врага продукцию. Рабочие сутками работали, спеша выполнить норму. Здесь же они наскоро ели и засыпали коротким сном…. На слуху у всех была фамилия главного инженера (впоследствии директора завода) Атояна. Это он привез оборудование и станки, а теперь руководил их установкой. Уложив нас с сестрой спать, мама и бабушка долго молчали.
Как будто продолжая начатый разговор, мама опять вспомнила про самолет: - «Хорошо, что бомбы не сбросил! Может быть, нас эвакуируют куда-нибудь», - с надеждой предположила она. – «А куда эва-ку… - Так и не выговорив мудреное слово, бабаня заметила: «Ты глянь, сколько народу в город понаехало, военных… Заводы строят – это не шутки шутят. Значит, не пустят сюда немцев, нельзя… У Москвы их остановили, Сталинград им тоже не по зубам,…значит сюда они уже не сунутся»...
Тяжело повздыхав, они пришли к согласию: «Некуда нам ехать. Если уж написано на роду - умереть, то здесь и погибать будем. Вместе».
***
Вскоре к заводу проложили рельсы; ночами, без свистков и огней на его территорию, постукивая колесами на стыках, проползал паровоз, таща тяжелые вагоны; так же тихо, ночью, он уходил в сторону железнодорожной станции, увозя под усиленной охраной зачехленный брезентами стратегический груз. Мы клали на рельсы гвозди, а утром бежали посмотреть, что получилось из нашей затеи. Некоторые гвозди были сброшены с рельс пыхтящим чудовищем, другие – под его тяжестью – были расплющены и превратились в гладкую тонкую полосочку.
Самые большие приобретения давала нам заводская свалка, куда прямо через забор опрокидывали отходы производства. Среди них мы находили великолепные металлические стружки, скрученные в тонкие и толстые спирали, переливавшиеся всеми цветами радуги. Они пополняли наши запасы игрушек.
Мальчишки считали, что эти стружки снимали с цилиндров, из которых делали снаряды. Возможно, так оно и было.
Ежедневно люди с тревогой следили за всем, что происходило на фронте, боясь пропустить скупые сводки Совинформбюро в газетах и по радио, ловили свежие сообщения по радиоприемникам. А когда коротковолновые радиоприемники были конфискованы, важным источником информации о ходе сражений осталось радио – ведь большинство жителей газет не получало.
Старенькое наше радио имело незатейливое устройство: черная бумажная тарелка в металлической оправе, держатель, коробочка, прикрытая пластинкой с парой винтиков и шурупчиков, тонкие проводки, вилка – вот и вся премудрость. Оно висело на стене, безотказно служа верой и правдой. Ну, случалось, конечно, что звук пропадал и тарелка, еле шепча, издавала хрип. Тогда бабушка приступала к починке несложного механизма, заявляя: «Контакт пропал!» Прикрутив проводки, завинтив шайбочки, она налаживала звук. С замиранием сердца, даже мы, дети, ожидали последних известий о ходе боев. Бабушка откуда-то извлекла небольшую карту, и мы отмечали на ней, где проходит линия фронта.
После глубокой тишины вдруг раздавался переливчатый звон часов, потом бой курантов, указывающих точное время.
Этот переливчатый звон, напоминавший мелодию песни «Широка страна моя родная» и бой часов внушали мне страх. Мне казалось, что из тарелки несется скрежет, лязг, взрывы, крики, грохот…
Диктор Левитан сообщал об оставленных нашей Армией селах и городах, о тяжелых боях, потерях, но методично и уверенно он внушал нам: «Враг будет разбит, победа будет за нами. Смерть немецким оккупантам!»
К июлю 1941 года гитлеровцы захватили Латвию, Литву, Белоруссию, Молдавию и большую часть Украины. Черные стрелки, которыми мы отмечали продвижение врага, тянулись вглубь территории страны и были нацелены на Тулу, Ленинград и Москву. В каждом сообщении по радио люди надеялись услышать сведения, подкрепляющие их веру в победу. Все знали, что Красная Армия отступает, но отступает с жестокими боями, сковывая силы противника, изматывая его, заставляя нести огромные потери.
Планы Гитлера на молниеносную войну были сорваны; его Армия за месяц военных действий потеряла более половины танков, четвертую часть самолетов, а также 100 тысяч убитыми и ранеными.
Вскоре стало известно о подвиге командира эскадрильи Н.Ф.Гастелло, который направил свой горящий самолет прямо в гущу немецкой танковой колонны и цистерн с горючим, ценой своей жизни нанеся огромный урон врагу.
Нас потрясла гибель партизанки Зои Космодемьянской – вчерашней школьницы, казненной фашистами в селе Петрищево.
Вся страна следила за военными действиями под Москвой, куда немцы стянули огромные силы. Тогда же разнеслась весть о стойкости и мужестве казахстанцев. 316-я стрелковая дивизия генерала И.В.Панфилова 16 ноября 1941 года на Волоколамском шоссе отражала атаки врага, рвавшегося к столице Родины. У разъезда Дубосеково 28 воинов – героев – панфиловцев вступили в бой с 50 немецкими танками, и вся страна узнала об их подвиге и бессмертных словах политрука роты В.Г.Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва!»
Все эти и многие другие факты детвора заинтересованно обсуждала, комментируя по своему разумению услышанное. В доступных пределах пяти – семилетние мальцы ориентировались в названиях военной техники и оружия, ввели в оборот своего общения такие понятия, как «окружение», «язык», «котел», «высота», «цель», «клещи»,»кукушка» и т.д.
В мальчишечьих потасовках, колотя поверженного противника, суя ему в нос кулак, сопя и задыхаясь от возбуждения, победитель приговаривал: «Вот тебе «блицкриг», вот тебе, вот тебе!....Будешь знать!»
Когда же стало известно, что впервые была применена реактивная артиллерия, и новое орудие получило ласковое девичье имя «Катюша», - ни о чем другом мы не могли говорить. Только и слышалось, как «осведомленные» пацаны, хвастаясь своими познаниями, перебивая друг друга, объясняли нам устройство и принцип действия артиллерийского чуда, наводившего ужас на немцев.
«Представьте: машина, а наверху у ней – рельсы….» - начал было один мальчишка, но его перебил другой нетерпеливый рассказчик: «А рельсы эти специальные, по ним снаряды – вжих! вжих!...»
«Снаряды огромные, раскаленные, в небе только мелькают!...» - встрял в разговор посторонний пацан. Смутившись под взглядом «наших», он пробормотал: «Вой от них стоит – ужас!» - и замолчал.
«Говорят, там, где падают эти «чушки» - ничего живого не остается», - солидно добавил еще один знаток.
«Вот теперь фрицы будут драпать», - обрадовались мы.
Все чаще стали по радио исполняться песни, которые пробуждали уверенность в победе Красной Армии – «Вставай, страна огромная, вставай, на смертный бой», «Катюша». Мы их пели с недетским воодушевлением. Когда же передавались радиопостановки или шли литературные передачи, оторвать нас от радио было невозможно. Я слушала спектакль «Фронт» А.Корнейчука, отрывки из романа Б.Горбатова «Непокоренные».
Наиболее запомнился эпизод этого романа о жизни и борьбе советских людей на оккупированной территории. Фашисты убивали и казнили мирных жителей, занимали лучшие дома, выгоняя хозяев зимой на улицу, отбирали скот, домашнюю птицу; ели, пили, веселились. Как-то однажды за едой немец нарезал сало – оно было в ладонь толщиной, мягкое и нежное. Откусывая очередной кусок, он заметил подошедшую к столу голодную хозяйскую девочку и решил подшутить над ней: он то предлагал ей ломоть хлеба с салом, то с хохотом отодвигал лакомство обратно, как только ребенок протягивал к нему ручонку. Я живо представила и аромат хлеба, и вкус нежнейшего сала, его розоватую поверхность на срезе; было обидно за девочку, так и не отведавшую ни кусочка, брало зло за ее унижение.
Немец с толстой шеей, белесыми навыкате глазами и жирными пальцами с рыжими волосками на них, понес - таки заслуженную кару, получив в лоб партизанскую пулю.
Враг в обличье зверя и жестокого убийцы смотрел на нас с плакатов и газетных страниц. «Воин Красной Армии, спаси!» - взывала изображенная на одной из них Женщина-мать, закрывая собой испуганного ребенка, на которого нацелен окровавленный штык фашистского палача. Мы собирали такие открытки и газетные вырезки, особенно с карикатурами на Гитлера и его вояк, на которых враг был изображен смешным и трусливым художниками Б.Ефимовым и Кукрыниксами. Наши любители рисования с удовольствием копировали их.
Так нас учили ненавидеть и презирать врага, и мы его ненавидели и презирали, что выражалось во всем, даже в играх.
Любимым героем мальчишек был В.И.Чапаев. Вооружившись палками и самодельными шашками, они в уличных сражениях, соблюдая очередность, были то за «красных», то за «белых», зато никто не хотел «воевать» за «фрицев», как окрестили в народе гитлеровцев. В нашей детской среде были популярны анекдоты и частушки (как теперь бы сказали)
с ненормативной лексикой:
Сидит Гитлер на заборе,
Плетет лапти языком,
Чтобы вшивая команда
Не ходила босиком».
-«Сидит Гитлер на заборе,
Просит кружку молока,
Ему наши отвечают:
Не доили мы быка».
Было множество других частушек, в которых мы смеялись над врагом, а значит, верили в победу.

17 марта 2010 г.