Гл.38
Для Галины лучше бы не наступало это ужасное время суток - ночь. Леся с вечера начинала капризничать, а где-то ближе к полуночи, девочка срывалась на громкий плач, что напрочь выводило Галину из душевного равновесия. Она бежала к дочери и, как могла, упрашивала ту успокоиться, целуя своего ребёнка в заплаканное лицо и обещая, что в их семье ничего не изменится в худшую сторону, а всё будет по-прежнему. Девочка немного затихала в материнских объятиях, но редко только этим и заканчивалось. Она, как заведённая, твердила одно и то же:
- Мамочка, я очень хочу, чтобы вы с папой всегда были рядом со мной, я так вас люблю и ни за что не перенесу, если кого-то из вас потеряю.
Галина с Виктором, посоветовавшись, уже всерьёз задумывались, чтобы записать Олесю к детскому психологу, но помог один случай. Однажды, Олеся после ужина по обыкновению захныкала и Галина, обняв дочь за плечи, вымученно сказала:
- Что же ты со мной творишь, солнышко ты моё? Мои силы уже на исходе, я это чувствую. Я уже вымоталась, Лесь, меня так надолго не хватит. Как мне разорваться между папой, которому нужна моя поддержка, и тобой? Сердце-то у всех людей не каменное. Я уже и не помню, когда нормально спала, ела или просто лежала на диване с каким-либо журналом в руках. Лесь, ну что ты будешь делать, если меня не станет? Папа пока болен, дедушка с бабушкой уже старенькие, у тёти Иры своя семья и свои заботы. Ну как ты так можешь - не жалеть свою маму, скажи, кровинка моя? Разве для того я тебя так ждала и потом в муках рожала? - Галина не сдержалась и она это понимала сама, но уже не было мочи за что-то бороться, в последний месяц она больше походила на робота или марионетку и уже потихоньку теряла человеческий облик. Давно не применяла косметику, не вертелась, как обычно, перед зеркалом и не перебирала наряды. Раньше она не позволяла себе выйти на работу в одной и той же одежде два раза подряд, а теперь как натянула на себя чёрные джинсы и свободный свитер, так и носит их уже почти неделю.
Леся, вдруг замолчала и теснее прижалась к матери. Так они и сидели в абсолютном молчании долгие часы, и Галина внутренне боялась нарушить этот установившийся шаткий покой.
Потом Олеся тихонько прошептала:
- Мамочка, прости меня, я не нарочно.
- Конечно, детка, как я могу тебя не простить, ведь ты же моя родненькая девочка! А мы с папой хотели тебя к психологу отправить. - Галина улыбалась Олесе, радуясь, что дочь правильно всё взвесила в уме и сделала соответствующие выводы.
- Не надо, мама, меня к психологу. Я справлюсь. Можно я с тобой буду спать?
- Можно. Но только до той поры, пока нету дома папы.
- Да-да, я знаю.
Олеся и действительно изменилась, особенно, когда Галина, как-то дождавшись её со школы, преподнесла девочке важные для неё новости.
- Лесь, угадай, что я сейчас тебе скажу?
- Дай подумать. - Олеся наморщила лобик. - Ой, я догадалась! - вдруг, воскликнула она. - Папа уже пробует самостоятельно ходить?
- Верно. Сегодня сначала со мной прошёлся до двери палаты, а затем рискнул и самостоятельно. И у него получилось. Леська, я же обещала тебе, что всё у нас будет хорошо и вот, результат!
- Я верю тебе, мамочка.
Виктор медленно, но целенаправленно отвоёвывал себя у болезни. В больнице он провёл почти три месяца, его оставляли и ещё на некоторое время, но он упрямо запросился на выписку, мотивируя тем, что в родном доме и стены помогают. Сколько же счастья и хорошего настроения привёз он с собой, наконец, воссоединившись со своей семьёй. А ещё через месяц он уже приступил к непосредственным обязанностям хирурга.
Вроде, всё более-менее наладилось у Озеровых, но, как твёрдо уяснила себе Галина - беда одна никогда не является. Женщина даже стала подозревать, что счастье и несчастье - это совсем не антонимы, а две лучшие подруги, которые никогда не упускают друг дружку из виду.
Позвонила Ирина и, захлёбываясь слезами, сообщила убийственные новости - умерла Раиса Петровна.
- Гал, она тихо ушла, во сне. Папа спал в другой комнате и слышал, как она, примерно в два или три ночи, ворочалась и что-то пробурчала вслух. Он думал, ей сон какой-то снится. А потом затихла. Галочка, мне так страшно, когда тебя ждать?
- Прямо сейчас. То есть, я всё бросаю и беру билеты на самолёт, так быстрее. Виктор останется дома, с него хватит стрессов за последние полгода да и слаб он ещё. Мы с Лесей прилетим.
Галина не стеснялась своих слёз ни в аэропорту, ни в самолёте, точнее, она их просто не замечала. Теперь наступила очередь Леси утешать маму и она, сама расстроенная смертью любимой бабушки, всё равно, как могла по-детски ласково уговаривала Галину, прижималась к ней и гладила по волосам.
Как прошли похороны, Галина об этом никогда бы не вспомнила сама, если об этом не спросить родных и близких. Потом, когда они вернулись назад, то она однажды поинтересовалась у дочери, а где поминали бабушку?
- Мам, да в кафе, которое стоит в центре селения. А ты что, не помнишь?
- Не помню, доченька. Совсем не помню.
Женщина редко появлялась на работе, в основном она сутками лежала у телевизора или с усердием занималась уборкой, стиркой, глажкой. Но избавиться от страшных душевных страданий не удавалось. Все сорок поминальных дней она по утрам спешила на улицу, закутанная в чёрную шаль, и раздавала прохожим печенье и конфеты, прося их помянуть рабу Божью Раису. А если у неё, по какой-то причине, не получалось спуститься во двор, то она поручала это Виктору или Олесе.
Постороннему человеку могло показаться, что женщина потеряла рассудок, но это было не так, она просто старалась облегчить участь мамы, которая ещё находилась между небом и землёй.
Однажды, она не справилась со слезами, которые водопадом текли по щекам и Виктор снова повёз её машиной на могилу Раисы Петровны. Галина протестовала, ведь он ещё не совсем здоров, но супруг поклялся, что физически у него нету проблем, а вот сердечные есть. Он не мог больше выносить её терзаний.
- Мне так тебя жаль, я ведь вижу как ты мучаешься. Заодно и тёщу проведаю, мне же не удалось побывать на похоронах. А ты поплачешь на её могилке и тебе сразу станет легче.
И в самом деле помогло, уже Галина не плакала при первом упоминании о матери или, где-то заслышав песню всё на ту же тематику. Больно было до сих пор, но явное облегчение женщина ощутила только после сорока дней.
А через несколько недель последовал очередной удар, теперь уже стало плохо с Николаем Андреевичем. Он тосковал за умершей женой и отказывался принимать пищу. Ирина позвонила сестре, спросить, что ей делать в такой ситуации, и Галина вновь помчалась на малую родину.
Сёстры почти насильно заставляли отца, хоть что-либо покушать, тормошили его и приводили в чувство, ссылаясь на то, что он у них теперь один единственный остался, за всех, и следующие близкие похороны, вряд ли в их душах запечатлеют благоприятный исход, скорее наоборот. И сильно наоборот.
Галина пекла любимые папины блины, варили ему молочную вермишель, которую он тоже любил, но Николай Андреевич лишь едва прикасался к еде, а бывали такие деньки, когда он в сутки съедал всего половинку вареного яйца.
В такие моменты, сёстры удалялись на порог и чтобы папа не видел их слёз, обнявшись молча плакали. Казалось, они были бессильны что-то изменить в положительную сторону, но женщины не сдавались и уже вскоре результат не заставил себя ждать. Николай Андреевич, как будто очнулся от нависшего горестного забытья и вновь принял участие в этой тяжёлой, но по-своему прекрасной жизни. Переезжать к кому-то из дочерей, он, естественно, отказался, а доверить его самому себе - Галина с Ириной опасались.
- Вон, видите ту лавочку? - махнул рукой Николай Андреевич за двор, вроде дочери раньше о ней ничего не знали. - Я её сам делал и деревья там тоже сам посадил. Мы с матерью вашей сидели на той лавочке, в тенёчке. Говорили с ней о прожитых годах, о вас и о внуках. Ну и как я теперь уеду от всего этого? Обо мне не беспокойтесь, я уже в норме, но из своего домика я никуда и с места не сдвинусь.
Старик посулил Галине с Ириной, будто он не подведёт их и у последних больше не возникнет и малейшего повода или подозрений об ухудшении его общего состояния. На этот раз он выполнил своё обещание и в ближайшее время не заставлял дочерей особенно дёргаться и волноваться, но пережил он Раису Петровну не так уж и надолго, всего на два года.
Теперь на похороны Озеровы добирались всей семьёй, а когда возвратились вновь в свой город, то Галине сразу же позвонила сестра.
- Гал, нам не до того с тобой было, но нынче следует обязательно всё серьёзно обсудить. Что мне делать с родительским домиком?
- Ира, что хочешь, то и делай. Я на него не претендую. Ты рядом жила с родителями, а я подальше, потому тебе с ними поболее пришлось повозиться, вот и пусть он тебе достанется, как компенсация за всё.
- Да и ты не отказывала им в помощи, хоть и далеко от нас находилась. Они всегда чувствовали твоё присутствие. Мы физически помогали, а ты материально, причём, постоянно. И лекарства дорогие присылала, потому мне стыдно самой распоряжаться наследством. Ты тоже на него имеешь такое же право.
- Ира, мне правда ничего не нужно, забирай его себе. Всё необходимое для жизни у меня есть, так что не стесняйся, поступай по собственному усмотрению, а я точно не собираюсь вступать в наследство.
- Да и мы тоже не последний кусок доедаем, я просто позвонила с тобой посоветоваться. Гал, у тёти Кати Малеевой, папиной двоюродной сестры, недавно такое несчастье произошло...
- Боже, что там ещё?
- Проводка оказалась неисправной и её хата сгорела. Сейчас ютится в летней кухне, но это пока сезон, а что она зимой будет делать, там же ничего не отапливается. Детей у неё нету, сама знаешь. Один в Афганистане погиб, другой утонул. А я вот подумала, может подарим тёте Кате родительский домик, ей бы он как находка.
- Конечно! Замечательная идея! Говорю же, поступай с ним так, как тебе заблагорассудится. Странно, тётя Катя присутствовала на папиных похоронах, а ничего за свою беду мне не рассказала.
- Гал, ну она такая и есть. Ведь понимала же, что нам с тобой не до чего и не стала загружать нас своими проблемами.
- Ну и хорошо, значит договорились.
Галине приснился сон, вроде она вновь дошкольница и они с подружками спрятались от мальчишек в кустах сирени, чтобы спокойно там без них поиграть. Проснувшись утром, женщина улыбнулась.
Как там в той песне? - "... и дорогу гуси переходят важно, И в овраге шмель мохнатый пьёт росу с цветка."
Вот уж поистине: "отпустить меня не хочет родина моя." - подумала Галина. - "Некогда было вспоминать о детстве, так сразу и сны начали сниться."
А ведь так и происходило на самом деле. Несколько девочек действительно прятались от назойливых пацанов в зарослях душистой сирени. Там они "строили" себе жилища и предавались игре в куклы. Причём, пупсы применялись для этого всегда разные: и настоящие, из магазина, а также - из обыкновенных не дозревших початков кукурузы. Они шли в огород и срывали себе по несколько вот таких "куколок", с разноцветными "волосами". И в итоге, у них имелись в наличии и блондинки, и шатенки, и даже с фиолетовым окрасом. Но такие "детки", к сожалению, не очень долговечны. Через несколько часов они начинали увядать и у девочек терялся к ним интерес.
У Гали и взаправдашних пупсов находилось полным-полно. Бабушки её баловали в этом отношении, а Раиса Петровна однажды ей купила огромную красивую куклу, но через пару дней игрушку сломала маленькая Ира. И сколько не пытались починить ту поломку, никому это так и не удалось. Ох и ревела Галка за своей любимицей, но что сделаешь, какой спрос с младшей сестрёнки? Мама тогда так и сказала:
- Надо было спрятать или следить за своими вещами. Или не знаешь, что Ира до всего незаметно доберётся и обязательно нашкодит.