"Пережитое - не нажитое, его не отнять"
Вспоминается подготовка к Пасхе в родительском доме, в Колежме. Первые недели весны здесь всегда долгожданные. Кажется, весне рады больше, чем наступлению лета. Дни стали длиннее, вечера долгие, а утро раннее. По утрам еще подмораживает, но днем уже заметно теплее, а главное – светлый день.
Потому-то невыносима становится грязь, накопившаяся в домах долгой зимой.
И каждую весну перед Пасхой, все село моют дома «Большим». Моют потолки, стены, окна, все «воронцы» и шкафы. Все выносится из дома, просушивается, проветривается.
Снимают рамы, а их в доме много: в нашем доме двенадцать окон, рамы двойные, значит мыть надо двадцать четыре рамы. Окна в поморских домах немаленькие, рамы высокие, тяжелые.
Заранее настаивается в бане щелок (это просеянная зола заливается водой). Моют щелоком. Он очень хорошо отмывает въевшуюся грязь. Полы трут голиком (веник без листьев), с речным песком. Тогда в домах все было некрашеным. Трут (шоркают) так, чтобы сучки высветились и зажелтели.
Мыли дом «большим» всей семьей: все женщины и дети. Мужчины в это время уже были на Мурмане, да и не мужское это дело.
Взрослые «стояли» на потолках и стенах. Дети выносили всю домашнюю утварь из дома и там мыли. До вечера все оставалось на улице, а вечером все чистое вносили уже в чистый дом.
Мыть «большим» дом приглашались помощницы, это или соседи, или родственницы. Помню, что во всех таких делах к нам на помощь приходила наша родственница Клавдия Пахомова. Она была крестной моей старшей сестры Анастасии. Это довольно еще молодая женщина, здоровая, стройная и красивая. Правда, на одном глазу у нее было бельмо, но это как-то совсем ее не портило. Мы к этому давно привыкли, и нам она всегда казалась привлекательной. Была она веселым нравом, любила пошутить, хорошо пела. И это было очень важно: молча жонки не работали, всегда между делом велись всякие разговоры. И чем искуснее работница в таком деле, тем интереснее и быстрее шла работа. А Клавдия как раз была из тех, кто умел «сказывать досюльные времена». Иногда эти рассказы были песнями, долгими, с повторами да перепевами.
Муж Клавдии Виктор был сыном раскулаченного в годы коллективизации. Дом, из которого их выселили, большой и красивый, теперь был медицинским пунктом в Колежме. Здесь даже принимались роды. Виктор дружил с моим отцом. Они бывали вместе и в море, и за столом. Это довольно крупный мужчина, добродушный и веселый. Когда он ел треску, а в большой голове этой рыбины были и глаза большие, то он говорил при этом: «Ах, этот бы глаз да моей Клаше». Умел он и «бывальницу» сказывать, а мой отец, хитро улыбаясь, ему поддакивал или вставлял «нужное» слово в рассказ.
Сейчас в Колежме из их рода никто не живет. Я общаюсь по интернету с их внучкой Ольгой Ивановной Худяковой. В молодости знала ее маму Машу. Червову, она была фельдшером в Колежме и вышла замуж за Ивана Пахомова, сына тех самых Виктора и Клавдии.
Однако я очень отвлеклась от основного повествования и возвращаюсь к нему. Вечером, когда все было закончено и блестело чистотой, а в «красном углу» сияли чистотой иконы, все садились ужинать и пить чай из самовара. Ужин был скромный, так как шел еще Пост.
Я помню, как мне нравилось пройти по всем чистым комнатам и что-то произнести или пропеть. И это отдавалось эхом в чистом доме. Вечера были уже светлые, начинались белые ночи; в доме не зажигали свет, и в вымытых больших окнах отражался красный закат.
Мои детские воспоминания, о которых я пишу, приходились на послевоенное время, конец 40-х – начало 50-х. Жили мы тогда довольно бедно, но в доме превыше всего ценилась чистота. На пол стелились чистые половики, на всякие полки и полочки моя старшая сестра Настя вырезала из бумаги (по-моему, даже из газет) красивые узорчатые «занавесочки». Весь дом готовился к встрече Пасхи.
Пост, в отношении еды, проходил легко. Так как излишеств в еде у нас никогда не было. А вот к Пасхе моей маме удавалось накопить всего понемногу: сметаны и маслица, и нехитрых сладостей. Мама сама умела варить цветной сахар, «мармелад» из морских водорослей (туры) и многое другое, что детей радовало больше всего.
Накануне, в субботу, ставили тесто и заготавливались всякие начинки. Мы, дети, весь день и вечер не отходили от мамы. Вечером жарко топилась русская печь. Топилась она долго, надо было хорошо ее прогреть. Потом все горячие угли выгребались из печи, ровный прогретый под подметали специальным помелом. Весь угар и копоть от золы уносило в открытую трубу, печка «выстаивалась» некоторое время, и только тогда в нее отправлялись «лист за листом» шаньги, калачи, рыбники, жарницы, ладки. А из нее все это извлекалось пахучее, ароматное, аппетитное… Но есть было пока нельзя.
Глаза слипались от желания спать, но, превозмогая себя, мы все крутились вокруг мамы, выполняя ее небольшие поручения: отнести – принести, подать…
Не помню, освещалась ли где пасхальная еда. Церкви уже не было… С красивейшей церкви на всем Северо-Западе Стретенье Господне еще в 30-е годы были сброшены кресты и купола, иконы жгли в большом костре… Мама, вспоминая то время, всегда говорила: «Страшно было…». Однако многие иконы, как выяснилось сейчас, каким-то невероятным образом оказались в домах моих односельчан. Большое здание бывшей церкви превратили в клуб.
Так вот в этих условиях «безверья» где-то, в каких-то домах, собирались женщины и молились, и там, наверное, и «освещалась» пасхальная еда… Но в этот вечер мы, дети, уже этого не знали. Мама давала нам что-то из выпечки, и мы ложились спать.
Просыпались поздно. Перед иконами горела лампадка...На столе уже кипел самовар. А мама, словно и совсем не ложилась, накрывала на стол. По всему чистому дому разносился запах вкусной еды. Настроение у всех было благостное: все тихо и спокойно садились за стол и молча, не торопясь, ели праздничную еду. Вспомнилось ещё это, и об этом захотелось написать... После хорошей промывки щелоком, в деревянном доме везде обнажился древесный рисунок. И я, склонная с детства к рисованию, помню, любила по утрам, ещё лёжа в постели, разглядывать эти " рисунки" на потолке... Мое воображение " дорисовывало": это было и спокойное море с извилистой береговой линией, и кромка леса на отдаленных берегах, и ... многое другое. Иногда я вставала, брала альбом и карандаши (к сожалению, все было плохого качества) и уже рисовала по- своему, что видела на потолке. Кстати, зимой были такие рисунки с морозных окон.
На этом я бы и закончила свои воспоминания. Если бы не это… «На задах» нашего дома, в маленькой келье, жила немая женщина, все ее звали Олькой-немкой. Уже и не помню, от рождения ли она была немая, или позже… В селе ее содержали всем миром: кормили, обували, привозили дрова, что-то чинили в доме…
К маме она часто приходила, и за чашкой чая они всегда "разговаривали". Мама понимала все ее «рассказы», она так и говорила: «Да приходила немка. Все новости и принесла, уже с утра все знает». Так вот в любой праздник мама отправляла кого-то из нас с гостинцем к Оле-немке… Та всегда радостно нас встречала. Что-то мычала свое, улыбалась, радовалась… Позже. когда я с дочкой приезжала из Петрозаводска, то мы всегда шли с гостинцем к нашей немой соседке.
На фото: причал в устье реки Колежма.