Дедовщина
Который день нахожусь в санатории, но к лечению приступить не могу, не попадаю на прием к врачу, расписывающему процедуры. Льготники зорко стерегут, чтобы кто-нибудь из «незаслуженных», вроде меня, не прорвался из очереди. Многих наблюдаю уже не один раз у дверей заветного кабинета. Говорят, что по экстренной надобности - то сердце, то печень. Мало ли следов «оставила проклятая война?». Дело житейское, проникаюсь и не ропщу. Иду на обед, потом отсыпаюсь.
Дня через три почувствовал, что отдохнул, появился интерес к окружающему миру. Сходил в библиотеку, взял книги. Вечером на ужине за наш столик посадили женщину лет под восемьдесят с такой выправкой, что называть ее бабушкой язык не поворачивался. Некоторые деды при ее появлении вставали. На груди орденские планки, хорошо поставленный голос, повадки человека привыкшего повелевать. Оказалась полковником, войну заканчивала начальником госпиталя. Мы с ней разговорились. Как все фронтовики, про войну не распространялась, но была интересным собеседником, с ироничным складом ума. Поинтересовалась чем заполняем свободное время. Посмеялась над библиотекой. Сказала, что это можно и дома делать. Здесь она не первый раз, распорядок знает. Посоветовала, если у меня имеется чувство юмора, прийти вечером на танцы и посмотреть как: - «козлят эти льготники, выстанывающие у дверей врачебных кабинетов». На мое замечание о некорректности в адрес заслуженных людей, посмеялась, сказав, что она военврач и цену всем недугам знает.
Вечером я пришел на танцы. В вестибюле главного корпуса, расставлены рядами стулья, на них сидят медсестры, наблюдающие за контингентом, а ветераны все, даже обладатели тросточек, под «семь-сорок» выплясывают с одухотворенными лицами и горящими взорами, кто во что горазд. Вдохновляют их эти самые медсестры, глаз с них не спускающие. У тех свои заботы, не упустить, через четыре часа поставить очередной укол, кому-то замерить давление и пощупать пульс. Деды же, некоторые под воздействием «фронтовой соточки», принимают это внимание за женское. Смело приглашают «молоденьких сестричек», лет сорока - пятидесяти, и танцуют с ними танго под любую мелодию. Раздается женский смех в ответ на шуточки, отпускаемые на ушко партнерши, расправляются плечи, взгляды становятся орлиными. Здесь все примерно одного возраста, молодежи нет, а среди сверстников каждый ощущает себя молодцем в самом соку.
Понимая, что мне здесь ловить нечего, для медсестер я слишком молод, для ветеранов слишком незначителен, сижу в сторонке. Появляется моя знакомая, приглашает на танец, посмеиваясь и поощряя.
- Что приуныл, не в своей тарелке? Наши орлы кого хочешь, под лавку загонят.
- Да они меня уже давно на место поставили своим величием. Я даже на ванны и грязи попасть не могу, здесь это привилегия, а я без заслуг перед Родиной.
Смеясь, рассказываю о тщетных попытках каждое утро прорвать оборону орденоносцев к врачу.
- Шутки шутками, но процедуры принимать надо. Я как врач это говорю.
- Не могу возражать, они по закону без очереди проходят. Вернее по своей очереди, а в простой очереди я один.
Хохочет так заливисто, что окружающие смотрят на нас. Подозрительные деды осматривают себя, украдкой проверяют ширинки, галстуки.
- Завтра возьми мое удостоверение, никто его разглядывать не будет, скажешь, что афганец и пройдешь.
- Ага, три дня не был афганцем и вдруг стал. Да меня вон тот дед, который каждое утро все ручки у дверей кабинетов обрывает, моментально разоблачит.
- Это с красной мордой, что в медсестру вцепился, прыгает на полметра и вот-вот упадет в конвульсиях? Сейчас разберемся.
- Эй, шершавый, прекращай прыгать! Ты хочешь на носилках отсюда уехать? Иди давление померяй. А ты б, сестричка, поберегла ухажера, он с вечера скачет, а утром к терапевту из-за этих ловеласов люди в очереди достояться не могут. Вот молодому человеку процедуры три дня никак не распишут.
- А почему шершавый?
- Он знает, я с ним не первый заезд здесь провожу. Завтра пройдешь без проблем. Они люди вменяемые, к ним подход нужен.
«Шершавый», недовольно поглядывая на нас, уходит, делая вид, что следующая за ним медсестра, через плечо которой предательски переброшен длинный шланг от клизмы, к нему отношения не имеет.
На следующее утро, едва я пришел к кабинету терапевта, сразу человека три наперебой призвали товарищей пропустить меня без всякой очереди. На вопрос, почему это льготники должны кого-то пропускать, кто-то схохмил, что не все льготами козыряют.
- Запомни его и знай, что у него прав больше, чем у нас всех.
После этого даже на процедурах мне приходилось отнекиваться от предложений пройти без очереди. Народ понемногу менялся, а традиция уважать меня передавалась. Никто уже не знал первопричины и старики шушукаясь, произвели меня в многажды Героя Советского Союза, исполнителя сверхсекретных заданий, на котором живого места нет. Какой то отставной сотрудник КГБ, заговорщически подмигивая, намекал мне, что он в курсе, чем занимается группа «А» и понимающе кивал, когда я отказывался от причастности к ней. Так я и провел остаток дней в санатории в геройском ореоле совсекретного супермена. Военврач хохотала над версиями и всячески подтверждала мою исключительность, подбрасывая хворост в костер любопытства. Однажды подвела меня при большом скоплении людей, к какому то инспектирующему генерал-лейтенанту с медицинскими эмблемами и громко представила:
- Вот это и есть наш скромник Владимир Александрович!
Генерал, будучи жертвой застарелого склероза, дабы не показать этого, и не ударить лицом в грязь перед давней пассией, широко улыбаясь, горячо и долго тряс мне руку. Это было самым убедительным подтверждением моих «заслуг».
- Мой бывший командир. Он никогда большим умом не отличался. А сейчас блаженненький. Ты с него шинель сними, в ней вся его важность. Но человек хороший, зла никому не делал.
Так, полушутя я побывал в роли почти альфонса.
Корпус грязелечебницы один на весь город и к нему тянутся по утреннему холодку вереницы пациентов со всех санаториев города. Публика степенная, редко раздастся смех и шутки случайно затесавшейся молодежи. Это главная и самая трудная часть дневных забот. Остальные процедуры проводятся на местах.
Зато и самая интересная. Если в санатории уже выстроена иерархия, и отстаивать свое место не приходится, то здесь люди меняются, попадают такие, кого не грех и поучить. А иногда приколоться над новичком. Завзятые импровизаторы сидят в очереди из внеочередников, мирно беседуют и зорко поглядывают, чтоб не упустить случая. Ага, кажется, появилась жертва. Внимание всех на вошедшего. Он, ничем не отличающийся от присутствующих, с толстой любовно отполированной тростью, увидев большое скопление людей, привычно зачесал за пазухой, добывая из внутреннего кармана всесильное удостоверение. Все молчат, боясь спугнуть. Понимаю, что сейчас будет облом. Ему в лицо воткнут сразу с десяток таких же книжечек и пошлют с гиканьем и напутствиями в хвост очереди, где он будет стоять молча до самой кабинки. К вечеру освоится с порядками, завтра уже не будет ничем выделяться среди собратьев и станет смеяться над совместными приколами.
Но сегодня отступление от обычного сценария. Самый молодой, кого часто и за ветерана не принимают, стройный, внушительной комплекции, Петрович, поднимает предостерегающе руку. Единый порыв правдолюбцев остановлен. Участники становятся зрителями.
Петрович угодливым голосом задает вопрос.
- Вам в какую кабинку, батя?
Высокомерный взгляд человека привычного к таким услугам.
- В седьмую. А почему седьмых много?
- Нумерация здесь по номеру процедуры. Вы, наверное, ветеран? Так вам вон в ту, она для льготников.
Показывает на неработающую кабинку. На ней перечень льготников, которые тоже не все равны. Он сейчас утратил свою актуальность, остался с лета, когда льготников единицы. Дед, убедившись, что Героев и кавалеров Славы нет, следовательно, он самый заслуженный, с удостоверением в руке заходит в кабинку и сидит там под хихиканье старых проказников. В помещении свежо, обсуждается холодный декабрь этого года. Северяне смеются над южанами, постепенно про деда из седьмой кабинки забывают. На страже один Петрович. Минут через десять из кабинки доносится рык.
- Долго я здесь сидеть буду?
В коридоре хохот. Деду не видно над кем смеются, он на своей волне, возмущенный таким к себе отношением. Выглядывает. Петрович тут как тут.
- Что, батя, не обслуживают? Так вы же не готовы, они и боятся вас зря тревожить. Раздевайтесь, тогда вас пригласят.
- Как раздеваться, совсем?
- Догола. Ванна ведь. Разденетесь, кричите: «Я готов!».
Дед скрывается, поднимается смех. Очередники не спешат в кабинки, им хочется досмотреть представление. Через пару минут из кабинки, к которой приковано внимание всех, раздается громкий призыв.
- Я готов!
Хохот нарастает. Спустя некоторое время, замерзший дед свирепым голосом вновь взывает.
- Я готов! Что за безобразие, долго я еще здесь голым сидеть буду? Замерз уже!
Проходящая мимо медсестра, услышав вопли, заглядывая в кабинку, удивленно спрашивает:
- Зачем вы здесь разделись? Эта сторона сегодня не работает.
Петрович быстро скрывается в своей кабинке. Вышедший из льготной кабины дед, пошел в хвост очереди. Шарит по очереди взглядом под общий смех. Шутника не видно. Старик, вспоминая окопные будни, сам начинает улыбаться.
- Что, подсыпали в гимнастерку блох к вшам и довольны?
Но сосед по ванне, на всякий случай, предупреждает Петровича.
- Не попадайся ему сегодня на глаза. Психанет еще.
Ясное морозное утро. Солнце, сверкающее на выпавшем ночью снежке, слепит глаза. По заведенному порядку выстроились на скамьях и табуретах в грязелечебнице в мирную очередь. Кто-то рассказывает, посмеиваясь, как вчера перепутал столик и съел чужой обед. Обнаружил когда встал из-за стола, увидев на нем номер диеты.
- Дурят нас! Диета другая, а еда та же. Только у нас был кефир, а у них компот.
- Так в этом и разница.
- Да брось ты, просто у них компота на всех не хватило.
Подшучивают, настроение у всех приподнятое.
Заходит мордатый с нахальным взглядом отставник КГБ, которого все уже знают и не очень любят за бесцеремонность. Как многие из недавних начальников, он ведет себя с людьми как с недоумками, изрекает, а не говорит. Видно, что люди для него расходный материал. В руке газета. По всему заметно, что присутствующие будут осчастливлены очередной истиной о смысле жизни, хотят они этого или нет.
Иногда смотришь на представителей одной системы в равных рангах и удивляешься разнице. Начинаешь вникать в специфику учреждения и понимаешь, что это закономерно. Могу привести пример из своих наблюдений.
В ГАИ главное получить первое офицерское звание. Потом они присваиваются по выслуге, если нет особых заслуг или промахов в службе. Вот вышли два моих знакомых на пенсию. Оба подполковники, одного возраста, с одинаковыми льготами и заслугами.
Долго не мог понять, почему на совместных пикниках сложилось так, что мой водитель и один из подполковников все время по собственной инициативе занимались дровами, шашлыками, обслуживанием присутствующих. Подполковник при этом еще и умудрялся развлекать всех байками из богатой на происшествия службы. Сначала относил все на компанейский склад характера. Потом заметил, что в общении чаще всего мы находим общие темы с его коллегой, а он с моим водителем. Как-то не утерпел, спросил. Ответ прост.
- Он же всю жизнь провел за баранкой в машине сопровождения. А я дослужился до начальника ГАИ. Это водитель, наделенный привилегиями офицера. К его чести, знает свое место. Званиями суть человека не изменишь.
Так и с этим отставником. По нему видно было, что в штабах не сиживал, интеллект наживал на политзанятиях и инструктажах, а службу провел, наделенный полномочиями конторы, в качестве надзирателя на предприятиях, специфика которых требует присмотра со стороны государства. Беда в том, что места своего не знал. Так в армии у нас старший лейтенант из Особого отдела куражился над седовласым командиром полка, фронтовиком, у которого награды на кителе не помещались.
И сейчас этот оракул, занял очередь и начал громко читать выдержки из статьи, возмущенно сопровождая их собственными комментариями.
- Еще один историк выискался! Волкогонов называется, генерал-полковник аж! Сталина вздумал обсуждать. Не так руководил, не так командовал. Жертв больше нормы допустил. Народ угнетал. Да кто ему это право дал? Содрать с него погоны и поганой метлой гнать из армии. Вы вот все фронты прошли, контуженные и раненые, согласны с ним? Сейчас Сталина каждый топтать может. Дня не воевал, а туда же, генерал называется.
Его горящий взор приглашал всех разделить возмущение. Один из очередников оживился, начал поддерживать.
- Да мы б ему показали, кто вождь, кто не вождь. Он в атаку ходил с его именем? Откуда этот выползень взялся, как он до таких погон дослужился? Кто эту змею пригрел. Перестройщики долбаные!
На этом запал стих, остальные сидели безучастно. Лишь один, худой и черный все порывался, но останавливал себя. По его виду понятно, что хочет высказаться.
Декламатор продолжил комментарии.
- Доктор наук. Какие науки он проходил? Как Родине изменять? Так, краткая справка. О-о-о-о, родился в Забайкалье. Конечно, других туда ссылают, а он сразу там родился. Куда смотрели, когда в партию принимали? Правильно говорил мой отец, ветеран НКВД, - самый страшный враг это враг внутренний!
Неожиданно чернявый сорвался со своего места, подбежал к оратору, вырвал из рук газету и несколько раз наотмашь хлестанул ею по сдувающейся на глазах физиономии. Во взоре такая ярость, с какой, наверно, ходят в атаку. Вдвое превосходивший его габаритами, к тому же вдвое моложе возрастом, объект нападения сник и начал отступать.
- Сука твой отец! А ты сукин сын! Вы всю страну врагами сделали и половину закатали на фронтах, а половину в лагерях! Я прошел войну разведчиком, потом отмотал двадцатку ни за что. Их уже самих перестреляли, а нас все гноить продолжали. Мне награды только в прошлом году вернули, всю жизнь в глаза судимостью тыкали. Собственные дети меня стеснялись знакомым показывать. Волкогонов ему не такой! Я видел его ссылки на документы. А у тебя на что ссылки? На отца - вертухая? А ты, который с его именем в атаку ходил, в каких частях служил? В заградотрядах?
Деда трясло, он закашлялся, задохнулся, на него страшно было смотреть. Речь его, только по смыслу изложенная здесь, изобиловала непечатными выражениями. Я не выдержал, подошел, начал успокаивать. Ко мне присоединились несколько человек. Когда усадили старика на место, лектора уже не было.
- Где он? И на процедуру не пошел. Быстро ты его вылечил!
Кто одобрял поступок разведчика, кто не соглашался. Происшествие подействовало на всех, настроение упало. Захотелось на воздух, к солнцу. Ну ее, эту грязь! Я вышел и направился в санаторий.