Конечно, из дневника о В. (Всё, что было - через тебя...)
Потому что мы странники пред Тобой
и пришельцы, как и все отцы наши;
как тень дни наши на земле и нет ничего
прочного.
1-я Паралипоменон, г.29,с.15.
- И что, ты собираешься писать свой рассказ к эпиграфу?
- Само собой! А что?
- Нет, ничего, - она задумчиво накручивала прядь волос на указательный палец, по-кошачьи сощурив глаза, - Только я думала, это как-то иначе происходит...
Глаза самого холодного льда проскользили по сердцу; она одномоментно распрямила руку и выгнула спину, меняя положение, нависая над моим столом:
- Наоборот! - прядь волос коснулась моей щеки, на меня повеяло мятной жевачкой.
- Наоборот, - я заворожено повторил последнее слово, вслед за бордовыми губами, застывшими где-то на уровне моего носа. Это не любовь, она демонстрирует свою власть надо мной. Я это знаю; она знает, что я это знаю. Вот как странно: когда это чувство взаимно, вам желают счастья, когда односторонне - выздоровления.
- Мне ничего не осталось, кроме тебя, - сказал я, откинувшись на спинке стула назад, и закончил шепотом, - Ты - моя крайняя мера.
Снег крошится, как рафинад и по-особенному пахнет весной. Всюду витает, парит и звенит птичий голос - клич к атаке земли, вновь ставшей обетованной, проглянувшей из-под ледников свежей зеленью и прошлогодней опавшей листвой. Кусок льдины откололся от кромки дороги. Он внутри сиял кристаллической чистотой. А тонкие прутики выжженных солнцем разносортных трав сочились в нем, сквозь него, когда-то забальзамированные заботливым Мастером. Из-за краев монолитного куска выбиваются перышки и корешки...какой странный букет. Самый совершенный букет из всех, что я видел, - сотворенный единственным подлинным Мастером, способным вдохнуть живую жизнь в глыбу льда.
Птицы уселись стройным рядом, как нанизанные на ветку. Смеркалось. Солнце распласталось аккурат по центру, прячась за цементом серого безликого - мгновение назад, а ныне солнцеликого здания. Словно у строения появились крылья из заката. Крылатое здание. Ярко-желтые,очерченные, будто кованые, блестящие, как оцинкованные.
Сгущался рассеянный свет фонарей, клубился, вился в вечерней дымке. "Пушистые" огни. Деревья в их позолоте откуда-то сверху как гигантские одуванчики, распростерли острые наконечники почек ввысь, и ждут урагана...просто дыхания жизни...может быть, новой. Совсем. Сметающей все... Без тебя холодно, с тобой - горячо. Почему так? Просто так получается, что все, что было в жизни - это ты. Было с тобой или через тебя, пронизанное тобою...так странно, да? Однажды я слышал историю о мальчике семнадцати лет. Он был хрупкий, бескровный, но так любил жить. У него был порок сердца. В будничной сутолоке душного автобуса его пристыдили, принудили уступить место женщине. Он попытался пройти к выходу, но зажали в тиски человеческих ложных объятий. Его сдавили и приподняли к верху. Совершенно случайно. И он умер. Вернее, потерял сознание, а скорая не успела приехать. Я часто думал об этом пронзающем сердце мгновении: когда его вдруг приподняли, сдавив до невозможности ни единого вздоха...и он погибал... Пожар в голове, и уже всё неважно. Не важен никто, ни кто ты, - только рвется вся сущность в груди к единственному глотку воздуха. Порывы любви? Страсти? Дружбы? - Зачем это все... Когда ему нечем дышать, он рвется к жизни как к таковой. К чувству ощущения своего присутствия, к чувству своего дыхания.
И все, кто сидели, встали. Причитали, кричали, а вдруг - замолчали.
Светло и свежо. В прозрачном, мерцающем воздухе пахнет сладковатой молочной пенкой. С ночи до рассвета ливмя лил дождь, оттого теперь весь двор и лес близ хаты, и пшеничное поле справа от леса, и река за ним, и отстоящее на отшибе кладбище, - все вокруг, вся деревня была полноводна и чиста, как обитель бессмертных. Солнце кралось робко, понемногу достигая лучами земли, как плело паутину, пуская тонкие стрелы, прореженные холодной тенью.
- Хозяин собаку на улицу...а ты куда? - скептически оглядела мама своё юное чадо в соломенной шляпке набекрень, и в резиновых сапогах.
- А я ненадолго! - бодро встрепенулась соломенная шляпа, - К тому же, с туркменского моё имя переводится как "река".
- А с персидского как "огонь", - подсказала мама, с сомнением поглядывая на намечающееся предприятие. - Ты же можешь простыть...
- Вот и проверим! - спешно запахнув на себе чёрный кардиган, она разочек чертыхнулась, и жестом подозвала пса, - Гуцан идёт со мной!
- Черта-с-два! Его звали Тузик! - искривились в ироничной усмешке бордовые губы.
- Так а я что говорю?..
- Тузик-Гуцан идёт со мной! - отрапортовала весенняя нимфа шестнадцати лет, и вздымая комья грязи носками резиновых сапог, отворила калитку.
Пшеничное поле цвета её волос гнулось под ветром волнообразно извиваясь,и вновь возвращая в исходное положение колоски, несломленные, упругие юностью, близостью истока. Время измеряется его осмысленность. Как недавно под приглушенное радио, она мастерила бабочек... Раскрашивала акварелью, расцвечивала хрупкие крылышки из тонкой бумаги...одну за другой, - вечера подряд. С перерывами на ломоть хлеба с парным молоком. И вчера было покончено. Пронзила единой общей нитью - одну за другой... И взлетели. Воспарили мириады бабочек, мерцая в застывшем полёте под тусклой люстрой в летней хате. Они навеки парят, как лёгкое перышко, подгоняемы порывом сквозняка из приоткрытой двери. Перья у птиц отрастают к осени, и кончики становятся тонкими и заострёнными... Парить, как осеннее перо...
По весеннему брезжило солнце, - лучи прямо в глаза так безжалостно палят... Как же больно смотреть на Солнце. Тузик-Гуцан роет влажным пятачком землю. А где-то в отдалении расстилается, мирно перекатывая ключевые воды Усвейка; затаилась, как норочный зверёк, тихо журча, средь высоких трав и деревьев-гигантов, впивающихся корневищами в её живительные воды.
Она щурится близоруко: слабо видит вдали, едва различая силуэты-полутени.
- Привет, - донеслось откуда-то сверху.
Тонкий профиль с полуприспущенными веками изучал её спокойным, недвижимым взглядом. На бескровном лице не было начертано ни приветливости, ни интереса. Всё это было сконцентрировано только во взгляде дружелюбных, тёплых глаз.
- Привет, - улыбнулась она. - Я - Даша. А ты откуда возник?
Бескровный юноша равнодушно передернул плечами:
- Не знаю...Может, из твоего сна?
Она рассмеялась, - ответ ей понравился.
- Не говори так, а то ты точь-в-точь как Лерка, - поправляя шляпу, она убрала часть волос от лица, высвободив из-под мягкой копны свои чётко очерченные высокие скулы.
- Я - Никита, - улыбнулся и юноша. Теперь он показался ей просто грустным, мало склонным к радости.
- А Лерка - твой друг? Ты так по-особенному произнесла это имя. Она тоже здесь? - завалил он вопросами, доверчиво вглядываясь в лицо собеседницы.
Она повела бровью, единовременно двинувшись с места, приглашая спутника проследовать за собой. Пёс давно убежал вперёд, где-то в осоке маячил его чёрный хвост.
- Не, не хватало мне её и здесь! - посмеялась своей собственной веселости девушка. - Она вот тоже говорит, что я к ней особенно отношусь. Лучше всех... Я нашла у деда в сундуке "Астру" 80-х годов. Она там от моли лежала... Короче, ретро-сигареты. Хочешь?
- Я не могу, у меня проблемы с сердцем, - просто ответил юноша, и вскинул голову к небу, устремляясь острым кадыком куда-то ввысь, теряясь в поле её зрения на этом фрагменте своего тела, а голова - уже в облаках.
Они ловко лавировали, передвигаясь по сузившейся тропинке всё дальше, к реке маняще поблескивающей, как лоснистая шерстка кота, на солнечной поляне.
- Жак-Ив Кусто принял ислам, - вдруг донесся сверху голос собеседника.
- Точно, - иронично приподнимая брови в новом приступе веселья, перебила Даша, - как раз хотела спросить, из какого ты, всё-таки, дома? Я всех здесь вроде знаю... Впрочем, уже неважно.
- Он сделал это незадолго до смерти, в связи со своим открытием о несмешивающихся пластах воды двух морей. Их "словно разделяет плёнка". Уже тысячи лет они соседствуют рядом, вплотную друг к другу, и у каждого моря свой собственный, наполненный только Своим мир; а между ними - незримая четкая грань. Об этом было написано в Книге за тысячи лет до того, как стало известно ему. Вообще, согласно исламу, всё "уже записано". Словно некое огромное существо над нами восседает, а вдоль него, как страницы распахнутой книги, вся наша жизнь, каждого из нас. И он видит и начало, и конец - одновременно.
- Но ведь я же могу поступить иначе, чем "было записано", и всё переменится, - блеснула на солнце соломенная шляпа, вскинув голову к верху.
- Именно. Потому и "записано всё", - пространно пояснил Никита, глядя на дорогу, - Как раз потому, что мы обладаем свободной волей; и учитывая, что ты - это ты, в иных ситуациях ты можешь поступить только единственным образом, а не как-то иначе. Потому что именно ты.
Она остановилась, глядя ласково, вкрадчиво на него, и в пространство далее расстилавшейся во весь периметр, куда хватало её взора, Усвейки. Пролетевшая чайка вспугнула собаку. Пёс весь встрепенулся, как оглушенный неожиданностью, нарушившей монотонность его существования.
- Тузик-Гуцан, не бойся! - подтрунивая над ним, девушка вскинула бровями и засверкала взглядом, лукаво прищуря глаза цвета здешних вод. - Ты слишком крупная рыба для этой птицы!
Собака энергично завиляла хвостом, явно симпатизируя любому слову хозяйки в свой адрес.
- Можно взять твою руку? - внимательно вглядываясь в неё, доверительно, как в собственное отражение, спросил Никита.
- Пожалуйста, - наигранно просто, чуть выдав смущение на верхней ноте окончания фразы, протянула она раскрытую ладонь; и, недовольная собственным чувством неловкости, возникшим волнением, прибавила, - Разве возможно в этом отказать?
- Не обещай, - кротко откликнулся он, и воззрился с ней вместе на пространство заполненное превосходящей любые человеческие слова, совершенной стихией.
Она вставила в зубы "Астру" свободной рукой, залихвацки подкурив зажигалкой из кармана чёрного кардигана. Она сосредоточенно думала, выпуская носом дым, и наконец, растоптав сигарету, покосилась украдкой.
- Я тут на кладбище собралась завтра. Исследовать. Может, клад найду... Хочешь со мной? Мне одной страшно, а с тобой как-то не очень... Кстати, а что у тебя с сердцем?
- Кажется, то, что я встретил тебя, - запросто, дружески, без тени сомнения в ровно глядящих, спокойных очах, ответил он. И улыбнулся.
Огнекрылое Солнце расстилало закат, щедро лия свинцом в грудь. Не продохнуть. Как же больно смотреть на Солнце. Всё вокруг могло бы быть сном. Ненастоящим. Ты - всегда была во всем. Самым ярким аргументом в любом споре, самым сильным, всё перетягивающим звеном, путеводной звездой...превращавшаяся в птицу-феникса. Разгневавшись, ты улетала, и два чёрных крыла застилали небо наподобие туч, простирающихся до горизонта кромешной тьмой, до исхода.
Абсолют. Этой осени низкое небо,
И увядшей листвой тянет ввысь...
- Бла-бла-бла... - сочно мерцали бордовые губы в улыбке, - На этот раз без стихов. Конец.