Ах, надо же… ты на два года притих, тогда в декабре, помнишь, тот вывих — в то самое «Да, провались оно все» упали оба. Моя худоба, тебя угнетавшее «ни нет, ни да», твое «люблю» без задней мысли, что ответить не смогу. И так по кругу — сегодня в покер, завтра к другу. Зима…, и вьюга шепотом «погубит» и «не любит». Хруст снега, как перелом, как треснувшая скорлупа, изъятие из старого, обжитого, до разоблачения, до сводящего скулы влечения, «до завтра», до «пока». Лечить тоску и прятать исцарапанные спину и бока. Собака-жизнь и сука та, которая позволила вскочить и знала, что он плохо кончит, если будет пить. И так хотелось этой суке выть, скучая по щенячьей ласке, не найдя ее в облизанных бокалах самбуки и сакэ, когда не вздрагивал в кармане телефон вечерним вторничным «Ты где?». Она ведь чуяла, что быть беде, что эта связь так инородна, как выбитый, задетый по случайности сустав — исправить можно только болью, измучиться, устать, внушить ему вместо «вставь» «оставь». Меня, а не ее…
Два года — как? Теперь не все ли равно… Может быть, избитые песни, зачитанные байты, мое фантомное внутри «как спасся, выжил ты?». Ну а сейчас огромные и жирные коты скребутся и сдирают по кусочкам все, что раздобыли на душе от пьяной, больно длинной ночи, где снова были вывихи и вздохи, и осень, больного карточку раскрыв, в нее вписала «рецидив на выходных».