Вы так умны, что мне едва ли
здесь что-то светит.
Брожу весь день в глухой печали,
попал я в сети.
Нам только кажется и мнится:
журавль – летает в небе,
нет в руках синицы,
а только пустота пригоршни.
Устал я думать
о насущном хлебе,
к чертям все брошу!..
Пойду скитаться, как смиренный опечаленнный апостол,
по бескрайним городам и весям,
забыв про мелочную суету и сумрачные дрязги,
и в тишине прозрачной после
всех невозможностей, от коих слишком пресно,
пусть сердце успокоится,
что целый век стучит в смешной отваге.
И на закате в вымершем селе я в старый дом войду –
полуразрушенный и брошенный – ничей!–
и буду слушать средь угрюмых чьих-то дум
скрип половиц
и красный хрип печных гортанных кирпичей.
Погаснет и растает свет. И будет биться
на яростном ветру полуистлевшее скорбящее железо,
как бы случайно, невзначай,
словно полуночная сказочная птица,
мечтая улететь в далекий и туманный край,
где вьюги и беда вовек нас не найдут,
но там и здесь – лишь призрачный и ненадежный,
сомнений горьких бесприют...
Ты надо мной, приятель,
понапрасну не злословь
и более меня – чем сам себя я,
ты не ославишь.
Нет птицелова опытнее,
чем – любовь!
Иль ты не знаешь?
1979