«Учитель! Какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки»
Мф 22, 36 - 40
Январь 1942 года выдался снежным и морозным. Мороз был такой сильный, что деревья, при прикосновении звенели как хрусталь. Этот фактор и удаленность от дорог способствовали тому, что до поселка, в котором жила Ольга, каратели не добирались. Тем самым дав некоторое время для роздыха его жителям.
За несколько дней до Рождества Дарья с Анечкой переселились к Ольге. На Дарью легли обязанности по дому, Анечка полностью взяла на себя заботы о Казике, Ольга же все светлое время суток шила бурки, утепляла ватином, укорачивала или удлиняла зимнюю одежду односельчан, отрываясь от работы только чтобы покормить сына. И так случилось, что сначала подружки Дарьи, а потом и подруги ее подружек начали каждый вечер собираться в доме Ольги, назывались эти сборы посиделками. Дарья к приходу гостей кипятила огромный чугун воды и заваривала травы. В доме было тепло, стоял аромат мяты, душицы, чабреца. Когда темнело, растапливали русскую печь, она освящала дом, наполняя его сказочными тенями, что настраивало посидельцев на рассказы необыкновенных историй, которые непременно приключались под Рождество или Крещение. Вот и сегодня, мерно отхлёбывая ароматный чай из кружек, слушали они рассказ о гаданиях.
«Было это давно, когда моя ныне покойная мать была молодой, - начала пожилая Ядвига Поплавская,- решили они с подружкой гадать на зеркала. Это гадание на суженного, оно самое точное, но очень страшное. Подружка сняла нательный крест и положила его в носок, под левую пятку. На стол поставила две рюмки, две тарелки, две ложки, соль и хлеб, ножи и вилки класть нельзя», - таинственно - устрашающим голосом произнесла Ядвига. «Поставила два зеркала и собиралась уже зажигать свечи, да приглашать суженного. В это самое время на мою мать напал такой страх, что она начала креститься и просить подругу прекратить гадание, но та, ни в какую не соглашалась. Дело дошло до ссоры, она мать мою выгнала и двери из нутри заперла. А при этом гадании надо помнить, что как только пойдет отражение суженного в глубине зеркал, даже если не успела ты его рассмотреть, надо зеркало опустить, а не то быть беде». Все слушающие застыли в напряженном внимании, предчувствуя страшную концовку рассказа, и не услышали шагов в коридоре. Когда же на пороге комнаты неожиданно показалась тень, и раздался голос: «Я уж думала, что случ…». И в это самое мгновение послышались возгласы, выражающие неподдельный ужас. Ольга метнулась к спящему Казику, Дарья медленно сползла с табуретки, чья-то кружка с грохотом покатилась по полу. Ядвига спешно начала творить крестные знамения, громко произнося заклинание : «Чур, меня! Чур, моего места! Чур, моей загадки!».
«Бабы что вы, это же я Верка». Ольга присмотрелась, а это - Вера Степановна, та самая, которая не дала ей молока, когда они первый раз прятались в лесу от карателей. Ольга принялась успокаивать женщин, боясь, как бы они не разбудили и не напугали Казика. «Проходите, Вера Степановна, закрывайте дверь, не выстуживайте хату, - говорила Ольга, - ну и напугали вы нас». Постепенно все отошли от испуга, и на смену ему пришел неудержимый хохот. Ольга с Казиком отошла в другой конец комнаты, а Дарья сама чуть сдерживаясь от смеха, принялась указывать рукой в направлении Ольги: «Тише, ребенка испугаете», - в конце концов, не выдержала, прыснула в кулак и ринулась в коридор, а остальные за ней. Только Вера Степановна в растерянности стояла посреди комнаты, ничего не понимая. Потом обратилась к Ольге: «Ольга, ты прости меня за молоко. Порой человек не ведает, что творит. Можно я буду приходить к тебе на посиделки?» «Да, я уж и забыла об том. Приходите, конечно. Кто старое помянет, тому и глаз вон».
Насмеявшись и основательно замерзнув в коридоре, в комнату, толпой ввалились женщины, принеся с собой холод. Дарья тут же принялась разливать по кружкам, еще не успевший остыть, травяной чай. Вера Степановна усевшись на табуретку, громко отхлебывая из кружки, отдавала распоряжения: «Завтра канун Рождества Христова, когда появится первая звезда на небе, будем есть сочиво, поэтому принесите каждый жито. А под утро отметим праздник. Я принесу ведро картошки, кто сможет что-либо принести еще?» «Мы с Ольгой, - Дарья глядя на Ольгу, как бы зная о ее полном согласии, - к житу добавим сухой земляники, меда-то нет. К Рождественской бульбе размочим сухих грибов, да в печке и потушим». " У меня коровий лой сохранился, добавим к картошке с грибами», - сказала Нина Градовская и в чревоугудном предвкушении закатила глаза и громко причмокнула. «У меня капуста квашенная есть, а у меня огурцы соленые». «В общем, несите у кого, что есть, может статься, что это наше последнее Рождество. Кто знает, доживем ли до следующего года».
Наступила гробовая тишина, каждый думал о своем. Расходились запоздно, обсуждая праздничное застолье, так и не вспомнив больше рассказа о гадании.
С утра, в канун праздника пришел дядька Макар, принес елку и деревянный крест под нее. То-то было радости у Анечки. Ольга достала из-под кровати коробку с игрушками, которые она своими руками делала к первому их с Иваном Рождеству в прошлом году. Казалось, как давно это было, в то счастливое, теперь такое далекое мирное время. «Спасибо, дядя Макар! Чтобы мы без вас делали! Смотрите, приходите же, мы сегодня отмечать будем Рождество», - говорила Ольга, провожая его до двери.
Приготовили сочиво, в печи держали, чтоб не остыло, по очереди выбегали, первую звезду высматривали. А как зажглась она на небе, сочиво съели, начали песни рождественские петь. Ох, как же красив белорусский язык в песне. Ольга расчувствовалась, незваная слеза по щеке скатилась. Так бы слушала и слушала.
Учора звячора зора засвяцiла,
Каляды, Каляды зора засвяцiла,
А Божая Мацi Сына нарадзiла,
Каляды, Каляды, Сына нарадзiла.
Сына нарадзiла, у пялёны спавiла,
Каляды, Каляды, у пялёны спавiла.
У пялёны спавiла, анёлам сказала,
Каляды, Каляды, анёлам сказала:
Анёлы святыя, калышыце Сына,
Каляды, Каляды, калышыце Сына.
Калышыце Сына, пойце Яму песнi,
Каляды, Каляды, пойце Яму песнi.
Пойце Яму песнi, да ўсё i святыя,
Каляды, Каляды, да ўсё i святыя».
Усе людзi рады, усе весяляцца,
Каляды, Каляды, усе весяляцца.
На Божага Сына ўсё не наглядзяцца,
Каляды, Каляды ўсё не наглядзяцца.
Наступал март, снег оседал, сильнее и сильнее прижимался к земле. За зиму все исхудали, осунулись, сказывалось скудное питание, ели одно жито, да и то не от пуза. Ольга чувствовала, что слабеет: «Быстрей бы зазеленело, тогда я и в лесу найду себе пропитание». Единственный кто выглядел вполне здоровым и не оголодавшим был Казик. Он рос на одном грудном молоке, и ему хватало, потому что оно каким-то чудесным образом появлялось в ее организме, прибывая горячими струями из плеч во время кормления. Однажды утром Дарья сказала ей: «Оля, зерна совсем мало, придется сократить тебе дневной рацион. Не знаю, заметила ли ты, что себе и Ане я уже давно урезала, а ты ведь кормишь». «Да, надо что-то придумать... Даш, на печке, в мешке галоши лежат! Того и гляди, слякоть начнется, и людям они понадобятся. Пройди по домам, поспрашивай. Бери расчет, сколько дадут, не торгуйся, всем тяжело сейчас». Дарья вернулась довольная, спустила со спины мешок, наполненный зерном. «Вот и пригодились галоши, а я Ивану пеняла, зачем он их купил. Нет, ничего не делается в жизни просто так, все связано между собой».
В середине марта, к ним в дом, как раз ко времени посиделок, пришла женщина, странница. Странниками становились люди, лишенные жилья, как правило, после поджога деревни, чудом оставшиеся в живых, гонимые голодом и холодом шли они от одной деревни к другой в надежде получить ночлег и хотя бы какую-то еду. Дарья пригласила ее к столу, налила в миску остатки кулеша и кружку травяного чая. С жадностью проглотив все, женщина начала рассказ, который по мере течения его поверг всех в ужас.
Странница первоначально описала ситуацию, так знакомую всем слушающим ее: «Партизаны сообщили о карателях, и жители побежали в лес…». Затем она не много помолчала. «Но в этот раз карательную операцию осуществляли, не немцы, а, как стало известно позже, финны. Все они были высокие, рыжие и на лыжах; по следам отыскали людей, согнали на поляну и...,- собравшись с духом, продолжила, - эти бешеные звери, разложив костер, тут же, на глазах матерей, грудных детей насаживали на штык и бросали в огонь; а потом, детей постарше, женщин и стариков до смерти замучили. Вернувшись в деревню, уничтожили и ее. Так они с партизанами борются... Я же в тот день ранехонько утром отправилась в соседнюю деревню к родне, надеялась, раздобыть съестного. А как вернулась на следующий день...» Закрыв лицо руками, она горько заплакала, а с ней и все находившиеся в доме.
Спустя неделю уже жители Новки бежали к лесу, ища спасения. Ольга заметно отставала; Казик был подвязан большим платком на груди, и это не давало возможности бежать быстрее, да и ослабела она за зиму основательно. Сначала виднелись спины убегающих, а потом и их уже невозможно было рассмотреть. Чувствуя, что ноги отказываются повиноваться, остановилась она на поляне, осмотрелась и, увидев огромную елку, решила под нее спрятаться.
Вся ее сущность обратилась в слух, она слышала даже собственное дыхание. Через некоторое время Ольга уловила звук шагов. Сердце забилось так, что, казалось вот-вот, выскочит из груди. Она закрыла глаза и тогда только решилась открыть их, когда шаги затихли. Открыла и неожиданно встретилась взглядом с рыжим человеком в немецкой форме. Промелькнула обреченная мысль: «Рыжий, все – это конец». Больше Ольга ничего не помнила, так как в бессознательном состоянии вывалилась с Казиком из-под дерева прямо к ногам, как она считала, фашиста. Приходить в себя начала от похлопывания по щекам. Еще плохо соображая, где она и, что с ней, увидела огненного цвета волосы и начала опять терять сознание, но слезы на щеках этого рыжего солдата остановили ее. Ольга пристально всмотрелась ему в лицо, он действительно плакал. Окончательно очнувшись, она принялась беспокойно оглядываться, ища глазами сына, который в это время мирно спал рядом на серой немецкой шинели. Солдат, помогая ей вставать, участливо и, картавя, приговаривал: «Плёхо, матка, плёхо?». Узнав немецкий акцент, она мысленно облегченно вздохнула: «Немец». Как будто это обстоятельство могло дать ей надежду на жизнь. Он поднял с земли Казика, передал ей. Потом открыл свой ранец, достал буханку хлеба и кусок сала, размером с ладонь протянул ей. Указывая рукой направление, в котором следовало бежать, чтобы не встретиться с цепью карателей, легонько подтолкнул ее. И Ольга побежала.
Одной рукой прижимала к груди хлеб и сало, а на другой, согнутой в локте, держала она сына вровень со своей спиной, чтобы, если немец вдруг выстрелит, убил их обоих. Перебежав поляну, все еще не веря в столь чудесное спасение, она оглянулась, солдат стоял и смотрел им вслед. Он поднял руку, казалось, что сейчас начнет махать, как это обычно делают на прощанье. Затем передумав, резко опустил ее и произвел очередь из автомата по елке, недавнему убежищу Ольги. Снова смерть обошла ее стороной.
С этого момента в поселке начали говорить: «Она что–то знает», - что именно она может знать, конечно, не мог сказать никто. Ольгу в душе это смешило, но, тем не менее, на обращаемый к ней вопрос дядьки Макара: «Куда побежим сегодня»,- она, не задумываясь, указывала направление. И они всегда, каким то чудесным образом оказывались в стороне от цепи карателей.
В начале июня Казик начал ходить. Анечка водила его по дому, держа сзади за две ручки. Почувствовав, что он пытается высвободить руки, она на минутку отпустила их. И, он, слегка покачиваясь, сделал первые в своей в жизни шаги. «Тетечка, наш Казик пошел!» Ольга оторвалась от работы, оглянулась: «Видимое ли дело, чтобы ребенок пошел в шесть месяцев?!» Подскочила, метнулась к столу, схватила нож: «Надо путы перерезать». Ножом она провела между ног Казика у самого пола, мысленно представив веревку, которая связывала его ножки. Затем присела на корточки на некотором расстоянии от Ани с Казиком, протянула к нему руки: «Ну, иди, сыночек!» И он прошел к ней, потом вернулся к Ане и засмеялся, слыша, как Ольга толи восхищается, толи удивляется: «Чудеса в решете, да и только!»
С этого момента каждый день он не переставал поражать ее умением схватывать все на лету. Вот поет ему Аня: «А чу – чу, чу - чу, чу - чу. Я горошек молочу», - при этом стучит своим кулаком о кулак, и в следующий раз он делает точно такое же движение, когда слышит эти слова. В результате каждый раз песенка превращалась в маленький спектакль.
Однажды к ним в дом попросился странник, Дарья налила ему миску кулеша. Сидит он, ест. В это время Аня с Казиком представление дают. И вдруг дед этот, не прошеный гость, произносит: «Такие умные дети долго не живут. Не время им еще на Землю нашу приходить». Ольга от услышанного на мгновение дар речи потеряла, а потом гневно, с обидой в голосе произнесла: «Вот ты, дед, как с нами! Мы тебя приютили, накормили, а ты нас так благодаришь?! Доедай свой кулеш и уходи!» Дед ушел, но слова его запали в душу Ольги и еще долго не давали ей покоя.
В девять месяцев Казик начал говорить, его первые слова опять поразили Ольгу. Произошло это событие так; сидели они на лавочке возле дома в один теплый августовский день, и вдруг он указал пальцем на георгин и произнес: «Что это?» - внимательно выслушал ответ. Повторил несколько раз: «Цветок». С этого момента так и повелось, где бы и с кем бы Казик ни общался, всегда слышался вопрос: «Что это?» К году он уже разговаривал предложениями, и порой, не верилось, что ведет разговор с тобой годовалый ребенок.
Самым любимым собеседником Казика, конечно после Анечки, был дядька Макар. Казик звал его: «Деда Мака». Они настолько привязались друг к другу, что Казик начинал дожидаться его с самого раннего утра, выглядывая в окно, то и дело спрашивая: «Где деда Мака?». Дед частенько приносил игрушки, которые мастерил собственными руками. Будь то машинка, самолет или еще что, все вызывало необыкновенный восторг Казика. Иногда дядька Макар просил разрешения у Ольги пройтись с ним до своего дома. И она, не найдя предлога для отказа, скрепя душой, отпускала их. Шли они по улице за руку и о чем-то серьезно беседовали. Ольга с трудом выдерживала полчаса, бежала к его дому, обычно заставая их за каким-нибудь плотницким делом. Казик, держа в руках молоток, ни за что не соглашался уходить от деда Маки, и тот вынужден был доставлять Казика обратно. Так и возвращались они по сельской улице втроем, держась за руки.
Однажды, когда Дарья с Анечкой ушли в лес поискать грибов, да ягод, зима то уже не за горами была, в дом к Ольге вошла Танька, бывшая жена Ивана. Ольга первоначально даже испугалась, но потом взяла себя в руки и, как можно спокойнее, спросила: «Чего тебе, Тань?» «Да, вот пришла с Казиком познакомиться, говорят, что это какой-то необыкновенный ребенок». «Ребенок, как ребенок», - произнесла Ольга, в душе опасаясь, как бы еще не сглазила. Танька протянула руки к Казику: «Ну, иди ко мне. Давай знакомиться», - усадила его к себе на колени. «Знаешь, – обратилась она к Ольге, - он на мою дочечку похож». «Почему бы им и не быть похожими, от одного отца ведь?!» «Оль, я тебе доставляла неприятности. Прости! Знаешь, обида мучила. Почему ты? Чем лучше ты меня? А потом пришла к мысли, что есть, наверное, у человека судьба и по судьбе этой не должна я быть его женой». Во время их разговора вбежала в комнату Анечка и сразу к Казику: «Пойдем, мой дорогой, поиграем», - и с такой неприязнью посмотрела на Таньку, что та поднялась и ушла не прощаясь. «Тетечка, зачем вы ей дали Казика? Мало она вам неприятностей принесла?!» «Анечка, надо прощать людям. Жизнь, вот ведь какая, непростая штука. Муж ее оставил, ребенок умер». «Вам бы только кого-нибудь пожалеть, а вас жалели?» «Ой, Анечка, я и не заметила, как ты выросла! Вот уже и советы даешь мне, - Ольга с нежностью посмотрела на нее и погладила по голове, – чтобы я без тебя делала, нянюшка ты наша».
«Завтра у Казика первый День рождения. Такой праздник, а отметить не чем, в доме одно зерно. Да и то, Слава Богу, у других и этого нет. Странники приносят известия, что люди мрут от голода и тифа и, что тиф каратели специально занесли на партизанскую зону, чтобы погубить как можно больше народа", - с такими мыслями выполняла она очередной заказ. За войну одежда у людей обносилась, а зима впереди, вот и работает она не покладая рук. Дарья внесла в дом два больших гладких камня: «Попытаюсь муки добыть».
На столе на тарелке лежал толстый блин. Анечка пыталась, воткнут в него свечу, которую Дарья выделила ей из тех нескольких, которые берегла для великих праздников – Пасхи и Рождества. Наконец ей удалось это сделать, она зажгла свечу, взяла Казика на руки и скомандовала: «Дуй. Пока стоит». Казик задул свечу, захлопал в ладоши и радостно засмеялся. «Ах, какое умиление смотреть на него. Если бы ни война, я испекла бы огромный пирог с яблоками, пригласила бы всех в гости», - так думала Ольга. Потом неожиданно пришла мысль, что именно война свела ее близко с этими людьми, подружила. «Не уж–то общая беда сближает людей?!»
Ночь под Новый год выдалась светлая. Луна смотрит в окно прямо на кровать, где Ольга с сыном лежит. Светит, не дает ей уснуть. Казик спит, его кудрявая белобрысая головушка лежит у нее на руке. Проснется, подкормится и опять на бочок: «Сыночек мой! Смысл моей жизни, какое это счастье, материнство. Слава Богу, я познала его», - так думала Ольга, подтыкая конец одеяла плотнее под спину Казика.
Вспомнился Иван: «Где он, что с ним, живой ли? Прошло уже больше года, как проводила его». Решение погадать возникло внезапно, Ольга на цыпочках, чтобы не разбудить Дарью и Анечку, спящих на печи, прошла к ведру, набрала воды в кружку, отколола ножом четыре лучины от полена и положила их на кружку. Вернулась к кровати и поставила эту конструкцию под ней, произнесла: «Суженый мой, ряженый! Приди, через мост переведи». Есть ли такое гадание, она точно не знала, но что – то подобное слышала. Ночью снится ей сон: стоит она на мосту, под мостом река широкая, глубокая течет, вода в ней темная. Вдруг видит, из-за поворота костюм Ивана выплывает: брюки целые, как новенькие, у пиджака рукава тоже целые, а вот полы передние, ниже груди - все рваные. Проплыл под ней и дальше понесло его течением.
Ольга проснулась, стала сон свой разгадывать. Река – это жизнь, значит, жив останется. Брюки, рукава не тронуты, надо понимать - руки, ноги – целы будут. А вот - живот? Наверное, ранение получит. Дальше поплыл, значит, жить еще долго будет. Мост – опасность – где-то она поджидает меня?! Что же, поживем – увидим».
9 глава http://www.proza.ru/2017/10/21/755