Вставка для "Устинья".
Барский дом Рычковы поставили вдали от мужичьих домишек, на холме и берегу небольшой речушки без имени и названия, что сама и для себя проторила путь родничками под заросшей соснами горой. Гора сосновым бором уберегала дом и двор от восточного ветра. С северной стороны деревню Спасское, примостившуюся сиротливыми, крытыми соломой, избами крепостных крестьян вдоль русла ручья у подножья барского холма, отгородили от ветров и снежных буранов берёзовые и дубовые рощи, а с южной и западной весной и летом пестрели и цвели обширные луга до самых берегов речки Дымка, что пробегала свой путь внизу у подножья холмов. Дом был построен как замок - отменно прочен на многие века, со вкусом умной старины: с верандой на первом этаже и мезонином, высоким парадным подъездом, украшенного шестью колонами из вековых лиственниц. Везде высокие покои с резным узором из белоствольной осины на наличниках и ставнях окон и по карнизу под крышей. Под высокий фундамент ломали белый камень в башкирских горах, для стен валили вековые сосны, а для первого венца - многолетние дубы, крышу крыли обрезным тёсом из толстых брёвен ольхи. В будущем Пётр Иванович намеревался покрыть дом и амбары листовой медью, но пока не было средств для закупки, а свой медный заводик он ещё так и не построил. На берегу безымянного ручья Пётр Иванович помышлял разбить плодовый сад с яблонями, вишнями, сиренью и, непременно, несколькими кустами крыжовника, поставить водяную мельницу, каменные амбары для зерна, товаров и сараи для скота. А в палатах дубовые полы, штофные обои на стенах, гардины по окнам и дверям, в пёстрых израсцах печи - голландки, шкафы посудные, комоды, сундуки обитые цветной медью, стулья и вощёные столы с кривыми ножками из морёного дуба, обитые турецкой парчой диваны, зеркала по стенам гостиной. К столу непременно подавались бы фаянсовые чайные наборы, цветного хрусталя бокалы для вина и настоек. В переднем углу горницы стояли важно дутые тульские самовары разных размеров в зависимости от числа гостей. Рычковы любили пустить дым в глаза невеждам из соседних имений, а потому, через знакомых в Петербурге, просили прислать им с оказией «щепетильные изделия»: - parfume непременно в гранёном хрустале, фарфор и бронзу для столовых приборов, курительные трубки с янтарём обязательно из Царьграда, а к ним - чёрный турецкий табак. Для дам приобретали модные табакерки, украшенные сусальным золотом и червонным серебром. К ним же предлагали табачную пыль, от ядрёности которой дородные дамы дружно заливались чиханием, забрызгивая слюнями и соплями столы в гостиной и «почтенную» публику, сидящих на ними господ. Этим и ещё многим обещал подивить провинциалов просвещённый хвастун, а за одно и нажиться, перепродавая эту мишуру провинциалам по цене в два раза дороже. Планы у ново испечённых помещиков Рычковых были большие, но средства семейные оставались весьма скудные, а потому пришлось хозяину некоторое время после отъезда из губернии И.И. Неплюева числиться мелким чиновником на государевой службе в качестве «товарища» губернатора. Этим воспользовалась его жена Алёна Денисовна, Миронова во девичестве, прибрала все заботы по усадьбе в свои руки и стала её полноправной хозяйкой. Детство и юность Алёны прошла в славянской глухомани Полоцкого воеводства, где кривичи слепо поклонялись моде и обычаям поляков и литовцев, за что те их люто презирали и называли не менее как «русское быдло». Это не помешало кривичам и венедам подражать польской моде и говорить «да-с» и «нет-с» в подобие литовцам, считая себя в яикской степи «культурной и просвещённой» нацией. Молодость её прошла в крепости Чёрный отрог, где отец служил комендантом. Человек военный и грубый, как всякий солдафон, ещё более одичавший в степной глухомани за время службы, однако и он во всём подчинялся своей жене. Одевались девицы степной крепости по великоросской моде северных славян, говорили высокомерно «в нос» с небольшим акцентом пренебрежения, как это делали польские пани и шляхтичи. Там, в крепости, она познала первое увлечение, объектом которой был гвардии сержант Черномырдин - славный франт, игрок в карты, гуляка, хам и деспот. Однако мать решила, что лучшей парой для старшей дочери будет топограф Рычков и настояла на их свадьбе. Отец в доме, да и крепости, мало что решал, и в спор с женой вступить побоялся. Тем же манером стала управлять поместьем Спасское его новая хозяйка: - занялась хозяйством, привыкла и довольна стала, открыла тайну как самодержавно управлять супругом. Крепостных своих из славянской и мордовской нации она стала называть еврейскими именами - Манька, Дунька, Ванька, Панька, била их розгами в девичьей сама за всякую провинность или отправляла на конюшню для расправы тяжёлого на руку конюха Верзилы; брила «затылки» угодливым, а «лбы» - нерадивым и злым мужикам, прежде чем отправить на работу в поле, конюшню или продать в рекруты. Сама ездила и проверяла работу в полях и на лугах, заставляла крепостных баб солить на зиму грибы, варить варенье из полевых ягод, вязать кружева и платки, выделывать кожу, овчины и юфту, а мужикам на зиму заниматься извозом на Большой дороге от Казани до Оренбурга.
Однако не сложились отношения Петра Ивановича с комендантом крепости Оренбург генерал – майором Давыдовым, который хорошо знал склонности бывшего секретаря и топографа Рычкова к наветам на сослуживцев своих, отказался он от услуг «губернаторского товарища», и пришлось тому перебраться на зиму в своё имение. Не оценил пока заслуг Петра Ивановича и новый губернатор Неплюевки – датчанин Рейнсдорп, и пришлось ему задержаться надолго с проживанием в своём имении. Нудные дни зимнего безделья и провинциальное затворничество сглаживали визиты соседей и редкие общения с ему подобными –случайными владелицами чужой земли из Великой Перми. Рычков - человек речивый и общительный, любил поговорить, вспоминая своё бытие в чине секретаря экспедиции, выдумывая мнимую храбрость в битвах с бунтарями «дикой» казары и булгарами из местных жителей, на чьей земле он обустроил своё имение. Соседи его, в основном тоже отставные офицеры из войска Неплюева - люди необразованные, ленивые и бездарные, мало интересовались своим хозяйством, а занимались в основном пьянством, развратом, охотой на зайцев, лис, волков и рыбной ловлей. У иных собак на псарнях было больше, чем крепостных душ. Особенно в том преуспевал ближний сосед из имения Надеждино - отставной капитан Куроедов – пьяница, развратник и дебошир, прозванный в провинциальном обществе «опасным соседом в картузе с козырьком». Изредка наведывались в имение Рычковых и дальние соседи разного толка, поведения и наклонностей, но все непременно помещики, военные офицеры, советники, купцы и прочий люд благородного сословия. Путь для визита был не малый, но ради «общения себе подобными» они терпели дорожные невзгоды по ухабистым дорогам, холмам и «глупым и безводным местам» степного края. Среди них был степенный Михаил Егорович Карамзин со своим многочисленным семейством; толстый Иван Кудрявцев – хозяин превосходный, но жадный владелец нищих и вечно голодных мужиков из селения Ключи. Бывал и отставной поручик -«усатый франтик» Ляхин – тяжёлый сплетник и старый плут. Наведывался иногда надменный шляхтич Туровский - потомок бывшего во времена царя Алексея Михайловича воеводы крепости Оса. Низкорослый, пузатый, с рыжей копной волос на круглой, как арбуз, голове, покрытый веснушками на курносом лице, шее и по кистям рук. Для важности при встречах он выпячивал грудь, задирал голову, таращил рыжие глаза, чтобы заглянуть в лицо дородного хозяина. Частым гостем в имении Рычковых был «созревших барышень кумир, уездных матушек отрада» ротный командир из солдатского гарнизона Письмянка - ещё пока не генерал, а только майор, обрусевший муж неизвестной нации Фрейдман. Иногда наведывался проездом в Уфу или Стерлитамак по служебным делам недавно назначенный губернатором Казани немец Брандт –толстый, сгорбленный старичок в очках, при большом белом парике, щедро посыпанного нафталином от насекомых, блох и моли. Его неуклюжая фигура, издающая непристойные звуки при каждом шаге и наклоне, казалась смешной и нелепой среди домашних хором Рычковых, где вонь «лёгких» испражнений пробивалась даже через резкий запах нафталина. Собирались и в поместьях других помещиков, а причиной тому было местное бездорожье и неустройство дорожного обслуживание. Ездить приходилось на своих – почтовой службы в губернии не было и перекладной транспорт из нескольких троек лошадей ещё не работал. А путь по необъятным степным просторам был не малый – до Оренбурга без малого 300 вёрст, а до Казани в два раза меньше. Однако туда пришлые оккупанты не ездили. Местная публика старого города была мало гостеприимная и чужаков у себя не жаловала. Остальные городишки и крепости были настолько малы, что всё «культурное» общество представляло из себя несколько офицеров младшего и старшего чина, их престарелых дам, полудиких барышень, сопливых деток в окружении солдафонов. Эта полудикая публика пыталась показать себя образованной, используя для этого иноземные румяны, помаду, пудру и духи, стараясь, хотя бы, запахом привлечь к себе внимание. А как же! Лицо шляхтичей России! Только получалось оно слишком кривое. Этого mierdo было в избытке во всех имениях, а ругань с женой и ключницей так надоедали, что все были рады вырваться на какое-то время из замкнутого и убогого круга повседневных забот и семейных передряг. Поездки к соседям приносили некое разнообразие в деревенскую жизнь, а потому к ним готовились и обсуждали весьма оживлённо. В дальний путь готовили кареты, коней, одежду, обувь, прислугу, кучеров, чтобы не плутали по незнакомым местам, и сами интересовались топографией, дабы быть в курсе времени и событий.
Особенно любил Петр Иванович принимать у себя в доме гостей зимой, чтобы вместе с ними потужить длинными вечерами над дикостью степного края, позлословить над местными жителями –«неразумными бусурманами» и «безобраз-ными башкирцами», посудачить о нравах городской публики, обсудить нажитое и потерянное за лето и переговорить о планах на следующий год. Первые наезды гостей случались на Сочельник и продолжались с попойками на Рождество, две недели Святок и далее до Крещения в разных имениях и усадьбах. По первому для этих краёв снегу, засыпавшего ухабы и рытвины российских дорог, съезжались шумные гости – кто в санках, санях, кибитках, бричках, а иногда и в тарантасах. Всё зависело от степени важности хозяина по государственной службе, его достатка , состава и численности семьи и дальности дороги. После радостных от встречи всхлипываний баб, скупых возгласов мужей, поцелуев молодиц и чмоканья детей, садились дружно все за обеденный стол. На это время умолкали разговоры, проголодавшиеся и продрогшие за время долгого пути от степного ветра и мороза, гости молча жуют и только слышно в столовой как гремят тарелки и приборы, звенят рюмки. И скоро, отогревшись в тепле и после рюмок выпитого вина, гости понемногу забывают про тревогу, холод и дальнюю дорогу, никто не слушает друг – друга, все кричат, смеются, спорят и пищат, высказывая соседу упрёки и обиды. После сытного обеда усаживались за карточным столом, покрытого непременно зелёным сукном. Играли сначала (пока жёны и дети рядом) в неазартный вист, а потом переходили на бостон и ломбер. В заклад, вместо денег (ассигнаций у провинциальных хозяев ещё не было), ставили на кон лошадей, быков, овец, коз, крепостные души мужиков, баб, а на более мелкие ставки - кобелей, сук, щенков или крепостных детишек, как разменную монету. Случались карточные сделки по женитьбе молодой крепостной девки со старым мужиком из соседнего имения, без согласия на то родителей, жениха и невесты. Нередко в роббер ставилось и право на первую брачную ночь для хозяев крепостных молодушек. Но это разыгрывали глубокой ночью втайне от своих супружниц, которые к тому времени уже спали в покоях для хозяев и гостей после обязательного перед сном чая. Пользуясь их отсутствием, мужское сословие позволяло себе лишние фиалы Цимлянского вина с многими чашками «татарской» бузы, и так много, что к утру все они становились «свинье подобные», а дружеские и любезные разговоры при встречах заканчивались площадной бранью, мордобоем или ночным визитом в девичью с пьяным желанием пощупать крепостных девок. Особенно разгул вакханалии случался на Святки, когда заставляли подвыпивших мужиков и девок наряжаться чертями, дьяволами и ведьмами. Смывали чертовщину и похмелье купанием у речной плотины в иордани, На крещение осеняли себя святым крестом и разъезжались умиротворённые по своим усадьбам. Иногда такие оргии устраивались и на неделе жирной масленицы, но весной не всем удавалось выбраться из дома из-за плохих дорог, непролазной грязи и распутицы на реках.
Так, в насмешках, пьянстве, разврате и злорадстве проводили время колонизаторы степных земель, присланные московской властью « в дикий край» Южного Камня на должности «культурных просветителей» для «тёмных и диких местных народов». За все годы своего правления степью эти «апостолы от европейской культуры» не построили в своих деревнях для крепостных крестьян и казаков ни единого училища, школы, больницы, богоугодных заведений и библиотек, но преуспели в строительстве собственных усадьб, винокуренных заводов, кабаков, трактиров и публичных домов терпимости. После ухода московских горе – просветителей остались в степи злоба, бесправие, разврат, работорговля, пьянство, курение табака и производство вин и самогона. Местные жители старой веры, чтобы уберечься от Содома и Гоморры московских проходимцев, уходили в скиты, тайгу и леса, пытаясь так сохранить чистоту души и веры для своих потомков. Слово «господа» составлено из двух слов со смыслом - «господом данные». К их числу причисляли себя славянские шляхтичи великороссов, захватившие земли руссов. Однако иные экземпляры этого «дара божьего» настолько были омерзительны, что о них летописцам было противно вспоминать.
Таковы были колонизаторы яикских степей времён Неплюева и Рейнсдорпа.