У Пигмалиона была жена. Она могла бы спокойно прожить в его тени, стать отражением, продолжением… убежищем, наконец. Но неожиданно стала и тем, и другим, и третьим, а так же умудрилась выстроить и нечто свое, совершенно от него независимое, чем немало удивила супруга, неожиданно выпустив после сорока лет совместной жизни две оригинальных сказочных книжки – для детей и взрослых.
…В детстве ей сказок не читали – родителям были вечно заняты. Свою первую роль – бабушки - она сыграла в пять лет в самодеятельном спектакле. Свою первую сказку прокричала под шум бурной речки в горах. А свою первую книжку сказок выпустила, когда сама уже стала бабушкой.
Книжка называлась «Подслушанные мелодии», внутри ее был диск, где Ася Левина-Хаит читала придуманные ею сказки под музыку Шопена. И в них оживали не только предметы, но и чувства: «Тоска уселась на диван и уткнулась в газету», «Обида обхватила его горло руками и прочно уселась ему на шею», «Боль никак не могла найти себе места. Она ждала и верила, что настанет ее время».
А еще в ее сказках оживали слова. Как, например, это случилось с надписью «Я люблю дождь», которая была выведена на стене дома и только ждала своего часа, чтобы соскользнуть вниз, полить все цветы и деревья в округе, вымыть улицы и машины, обрызгать ночных кошек.
Сказки были трогательные, забавные, мудрые. Но что интересно: слушая, а затем читая их, я то и дело ловила себя на мысли: «А ведь и вправду…», хотя речь шла о выдуманных вещах. Потом я поняла, в чем дело. Реальность в ее сказках настолько тесно переплеталась с вымыслом, что под конец уже трудно было понять, где заканчивается одно и начинается другое. Но важнее было не это: сюжеты, вышедшие из-под асиного пера, невольно заставляли задумываться над тем, чему прежде ты совершенно не придавал значения.
…Через год Ася выпустила еще одну книжку, совершенно неожиданную, где собрала под одной обложкой репродукции своих любимых картин известных художников – Марка Шагала, Анри Матисса, Пабло Пикассо, Огюста Ренуара, Эдгара Дега, Сандро Боттичелли – и сочинила на их сюжеты сказки. Получилось всего тринадцать историй. Свою новую книжку Ася назвала просто: «Под одной обложкой». И это был своего рода вызов традиционному «Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Да, прекрасно, соглашалась Ася, но, в отличие от Фауста, предпочитала, наблюдать его в движенье.
Шкатулка, запечатленная Анри Матиссом, открывала нам то, что хранила внутри себя многие годы – любовные письма; мальчики с полотна Валентина Серова продолжали вести свой диалог о непонятном им мире взрослых; Врубелевский Демон предостерегал Царевну-лебедь от неосторожного шага, грозящего ей смертью; «Черный квадрат» Малевича «вздрагивал» от неожиданности, когда к нему прислоняли живую зеленую ветку; стражник, изображенный художником Верещагиным, вспоминал историю о том, как ему по приказу Тамерлана вырвали язык, а старая барыня с картины Василия Максимова грезила о былых временах и своей давно канувшей в Лету юности;
***
- В России я писала сюжеты для передач Центрального телевидения «Приходи, сказка», «Спокойной ночи малыши», «Ералаш», - вспоминает Ася Левина-Хаит. – А когда приехала в Израиль, мы придумали с Евсеем Тростаном передачу под названием «Наши внуки», которая шла по радио РЭКА. Мне ужасно не хотелось, чтобы она получилась «перстоуказующей»: «Это, дети, хорошо, а то – плохо...» И я решила: а ну-ка попробую рассказать о таких простых понятиях, как дружба, верность, взаимопонимание иносказательно, через все, что нас окружает. И тут такое началось… Сюжеты рождались из ничего – буквально из воздуха.
Однажды передо мной на улице возник мальчик, у которого на майке было написано: «Второй». Я спросила себя: а почему не первый? и каково это - быть всегда вторым? («…его иногда так и дразнили – «второй». Даже когда он был в другой майке. Вчера
тренер похлопал его по плечу и сказал: «Ну, еще немножко, и ты будешь первым!» Мальчик не унывал и терпеливо ждал, когда уже оно наступит, это время…»)
- На стене нашего дома вдруг появилась надпись «Я люблю дождь!», написанная синим фломастером. В раскаленный летний день она воспринималась как крик чьей-то души. А наутро надписи уже не было - вдруг исчезла. Словно ее смыло ночным дождем, - продолжает Ася. – И я придумала про это сказку, которую назвала так: «Слова оживают». А потом сочинилась сказка про девочку, потерявшую улыбку с тех пор, как в доме появился чужой мужчина, произносивший одно и то же слово – «Нельзя», и о том как его однажды сдули («Господин «Нельзя», - обратился к нему Ветер. – Можно вас сдуть отсюда?! У нас столько дел! Нужно включить музыку, свет, написать шесть раз слово «радость», нарисовать радугу, полить цветы, а потом уже попрыгать на диване!» - «- Но этого делать нельзя!» – возмущенно вскочил господин. – «- Можно! Можно!» - прошлепали Тапочки. Господин «Нельзя» попятился к Двери, и та, пропустив, захлопнулась за ним с удовольствием. Улыбка влетела в комнату и села рядом с девочкой…»). Однажды я увидела в парке удода, который очень отличался своим ярким оперением и головным убором от чирикавших неподалеку серых воробьев. И у меня тут же сочинилась сказка про то, как сложно порой быть другим, не таким, как все.
А дальше началось вообще что-то невообразимое. Гуляя с собакой на улице, я услышала, как одна женщина бросила вслед девочке: «Никогда ее не прощу!» Я не выдержала и осторожно спросила: «Простите, это вы о ком?» «О своей дочери!» - ответила женщина, и брови на ее переносице непримиримо сошлись. Мне ужасно не хотелось, чтобы в сказке про Обиду, которая сочинилась у меня после этой встречи, был плохой конец, и я придумала другой, не такой, как в жизни: мама прогоняет Обиду, поселившуюся у нее в сердце, и прощает свою дочь. («- Что это со мной? – удивленно оглядываясь по сторонам, спросила мама. – Как же это я? Неужели не слышу, как плачут?» - она распахнула окно и открыла дверь».)
***
Ася рассказывает мне об интересной и древней науке, которой она увлеклась много лет назад, невзирая на то, что одно только слово «сказкотерапия» у многих вызывало улыбку и соответствующее отношение - как к чему-то несерьезному, детскому. Ася убеждена, что сочинение и чтение сказок на самом деле – это очень действенная и мудрая помощь, которую мы можем оказать себе и близким. Ведь сказка – понятие вневозрастное. Бывают сказки для малышей, а бывают и для взрослых. И в конце концов, оказывается, что человеку гораздо легче расстаться с душевной болью, облекая ее в ассоциативную форму. Тоска, уткнувшаяся в газету – сказка о человеке, неспособном себя ничем занять. В конце истории он узнает простой секрет, как стать счастливым: самая большая радость бывает, когда ты делаешь что-то для других – это и наполняет жизнь содержанием. Ожившая телефонная трубка, тихо вздыхающая на столе у старика – образ одиночества: дедушка очень любит свою внучку, но она так редко звонит ему, у нее слишком много дел.
- Самое главное в сказках даже не действие, а последействие, - объясняет Ася. – Или иными словами, состояние, переживаемое человеком после того, как он выслушал сказку, или сочинил ее. Какие у него появляются при этом мысли, ассоциации, что он испытывает – легкую радость или грусть?
Однажды, проводя занятие психодрамы, я предложила взрослым людям написать какую-нибудь сказку. Когда я впоследствии читала их сочинения, то понимала, что на самом деле авторы писали о себе, о том, что их волнует. Пара лебедей, где один безуспешно пытается обратить на себя внимание другого, а тот все кружит над озером, ничего не замечая – это сказка о безответной любви и надежде. Цветок, который никак не хочет расти и, тем более, расцветать в горшке, сколько его ни поливай – сказка о нереализованных мечтах. Кусок чьей-то судьбы… Боль, пустившая в душе корни. Сказка может определить диагноз, и может исцелить. Никогда не забуду, как в страшные дни после столкновения вертолетов, унесшего жизни семи десятков парней, я предложила школьникам взять лист бумаги и нарисовать то, что случилось. Меня поразило, как иносказательно дети рассказывали о своем горе. На одном рисунке было изображено море и плачущие рыбы. На втором – ваза с поникшим, грустным цветком. Школьники рисовали не то, что произошло на самом деле, а свое состояние. И им после этого становилось немного легче. Дети ведь воспринимают многие вещи иначе, не так, как взрослые…
Я спрашиваю Асю, как сочиняемые ею сказки влияют на нее саму, на ее жизнь.
- Я не перестаю удивляться всему, что меня окружает, - произносит она после недолгого раздумья. – Эта непосредственность восприятия у меня от мамы, которая, дожив до 94 лет, приходила в восторг от самых обыденных вещей. «Боже, посмотрите, какая красота! Какое сегодня небо…», - говорила она нам. И еще: хотя мне уже немало лет, я до сих пор ощущаю себя ученицей и постоянно чему-то учусь. Сказки для меня что-то вроде банка жизненных ситуаций - опыта, который никогда не бывает лишним, - и добавляет. - Сказку можно увидеть, стоит только захотеть. Я помню, в Москве был такой спектакль «Каштанка и слон», где шесть человек выводили на сцену огромного фанерного слона. Это было такое неожиданное зрелище, что дети в зале замирали и открывали от удивления рты, словно слон настоящий.
Однажды, на очередном спектакле произошел забавный индидент: в момент, когда вывели слона, учительница вскочила, и, подойдя к сцене, громко сказала: «Спокойно, дети, слон не настоящий!» Позже я написала об этом целую историю, но сейчас хочу сказать о другом. Как это, оказывается, важно - суметь не разрушить чужую сказку, сохранить ощущение чуда, в котором нуждается каждый из нас.
Ася вспоминает историю, случившуюся с ней в детстве.
- Однажды ко мне подошла девочка, которая была на несколько лет старше меня - училась в выпускном классе, и показала фотографию очень красивого парня, похожего на американского актера: «Это мой брат, он хочет с тобой дружить. Если хочешь, напиши ему письмо, а я передам». Я написала красивое, пространное письмо, сопроводив его эпиграфом. Брат девочки передал мне в ответ коротенькую записку, где он спрашивал, какие стихи я люблю. Вся эта история с перепиской продолжалась довольно долго: я строчила целые сочинения на пяти-шести страницах, а он в ответ все спрашивал: «Что ты думаешь об этой книге, об этом спектакле?» - и так без конца. Только встретиться нам так и не довелось: на назначаемые в письмах свидания всякий раз являлась его сестра и говорила, что брату срочно пришлось куда-то уехать, или что он заболел и лежит с высокой температурой. В конце концов выяснилось, что никакого брата у девочки не было – просто она придумала такую игру. Но я-то писала настоящие письма…И к тому моменту их набралась уже целая пачка. Впрочем, нет худа без добра. Сейчас мне кажется, что именно благодаря той истории я и начала писать что-то для себя, а потом уже и сочинять разные истории для других. Это очень увлекательно и никогда не надоедает.
***
Мы снова возвращаемся к истории Пигмалиона.
- Я считаю, что поначалу Леня (режиссер Леонид Хаит) – Ш.Ш.) действительно был для меня Пигмалионом, - произносит Ася. – Когда мы встретились впервые, я еще была студенткой театрального института, а он – человеком состоявшимся, режиссером, у него уже была актерская труппа. Леня многому меня научил, я стала его правой рукой, мы вместе преподавали в Гнесинке: он режиссуру, я – актерское мастерство, потом создавали наш театр «Люди и куклы»: Леня ставил спектакли, я учила наших студийцев премудростям профессии. И вдруг…
Ася вспоминает, как однажды в созданную ею в Москве «театральную гостиную» привели темнокожую девочку-подростка – замкнутую, колючую, недоверчивую. Один из гостей - композитор, развлекавший присутствующих фортепьянными импровизациями, играя их «звуковые» портреты - спросил у Анджелы (так звали девочку), не возражает ли она, если он «сыграет» и ее? Та молча кивнула. Музыка получилась неожиданная – словно зазвенели колокольчики, а девочка неожиданно расплакалась. Позже Ася узнала, что она детдомовская, «дитя фестиваля» (так называли внебрачных детей, зачатых в Москве в дни международных фестивалей) и пришла в «театральную гостиную» в сопровождении психолога. В конце вечера психолог неожиданно спросила Асю: «Вы не хотели бы работать в нашем детском доме?» И та, неожиданно для себя, ответила: «Да, хочу».
Пять лет – до выезда в Израиль, Ася работала в детском доме. Официально ее должность называлась «директор центра эстетического воспитания», на деле же она, по ее словам, занималась «человековедением», проводила с детьми занятия психодрамы. Она уезжала на работу рано утром, возвращалась поздно вечером: муж встречал ее у метро – в Москве наступили опасные времена. В те годы он полушутя-полусерьезно говорил друзьям: «Я теперь сирота. Ася все время в детском доме…».
- Детский дом был достаточно суровым местом, - рассказывает Ася. – Дети там курили, нюхали клей. Поначалу мои затеи всем казались глупостью, но постепенно дети увлеклись и им стало по-настоящему интересно все, что мы делали с ними вместе. Когда я попала в больницу, они по очереди приезжали меня навещать – так чтобы каждый день у меня кто-то был. Потом, уже в Израиле, я получала от детей очень теплые письма.
…В Израиле Ася снова попыталась создать с Леонидом Хаитом театр. Будучи драматической актрисой, научилась работать с куклами. Потом, когда с театром не получилось, снова вернулась к психодраме. Колесила по всей стране, добираясь до самых отдаленных уголков. Из каждой поездки возвращалась усталая, но переполненная впечатлениями. «Ты не представляешь, какие там замечательные люди! Открытые, добрые, восприимчивые…», - делилась она с супругом.
***
…На протяжении всех лет израильской жизни в день рождения Аси в доме Хаитов раздается звонок из Москвы: звонят бывшие студийцы, ее ученики – четверо уже заслуженные артисты, один (Валерий Гаркалин – Ш.Ш.) - народный. По традиции они всякий раз собираются в одном доме и по очереди передают друг другу трубку - так, чтобы каждый смог поговорить с Асей и поздравить ее с днем рождения.
- Это уже не просто бывшие ученики. Они для нас с Леней давно стали родными людьми, - говорит Ася. – Что же касается нашей жизни…Мы прожили вместе долгую жизнь, стали абсолютными единомышленниками, понимаем друг друга с полуслова, и даже когда молчим. Осталась ли я его отражением, или сумела стать чем-то большим? – спроси об этом лучше у него.
- Признаваться в любви к жене через газету – это как-то слишком пафосно, - улыбается Хаит. – А потому скажу просто: Ася заведует в нашей жизни всем, и в том числе - моей старостью. Она удивительный человек, яркая личность. Сейчас я даже думаю, что если бы не Ася, не ее бесконечное терпение и талант театрального педагога, вряд ли у нас что-либо вышло тогда, в Москве, с этой затеей - создать собственный театр. Ну какой из меня Пигмалион? Претендовать на эту роль для меня было бы в высшей степени нескромно.