Про батюшек наших каких только историй не рассказывают. С тех самых пор, как Ева послушала змея и первый человек нарушил единственную по тем временам заповедь, большинство матушек предпочитает оставаться не просто в тени, а в тени т`ени своего батюшки. А ведь без матушки, с какой стороны ни посмотри, не было бы ни одного батюшки, как без жены не может быть мужа.
Когда «Приходы» объявляют очередной конкурс «Матушка года», столько удивительных историй про матушек хочется рассказать. Например, про то, как известный потомственный протоиерей с детства выращивал для себя матушку и что из этого вышло. Или как одна популярная ныне матушка собиралась служить вместе с сыном в Таманской дивизии. Можно вспомнить и про матушку, которая бросила батюшку с детьми и много лет гастролировала с гитарой, сочиняя заунывно-покаянные песни. Но всякий раз, когда собираешься рассказать такую историю, тут как тут возникает в памяти старенький митрополит с посохом и предупреждает: «Все матушки одинаковые!» Попробуй, поспорь с митрополитом.
А было так.
В заброшенной деревне на краю географии остались только две одинокие старушки, обе Шуры, Александры, да сирота-пьянчужка Матвей неопределённого возраста. Ещё при деревенском храме Преображения Господня несколько лет жил и служил один иеромонах, но монаха похоронили, и на его место из епархии прислали молодого новоиспечённого батюшку с девочкой-матушкой. Владыка решил подарить им медовый месяц «на краю света». А они помедовали-помедовали, да согласились остаться, ещё послужить, пока владыка сюда нового иеромонаха пришлёт.
Молодой батюшка служил, а девочка-матушка ему помогала и за пономаря, и за хор, и за приход «в три калеки». Суббота-воскресенье обязательно, а праздники, само собой, служили полиелейно.
Ближайшее жилое село за сорок километров. Там, в фельдшерском участке (даже больницы в округе не было), родила матушка первенца Стефана. Второго мальчика через полтора года принимали обе бабы Шуры прямо в доме, просто некогда да и не на чем было доехать до фельдшера.
Жили здесь все, как одна семья. Матвей рыбачил, смотрел за коровником. Бабы Шуры, пока ходили, помогали по хозяйству, а потом им самим понадобилась помощь: у одной распухли ноги, другая слегла с инсультом. Матушка сначала бегала к ним, кормила, печи топила, а потом забрала в свой дом – так сподручнее при малых детках, да и породнились уже за столько-то лет. Стали к дому тёплую веранду пристраивать, чтобы не тесниться, у батюшки с матушкой уже пятеро детей. Батюшка строит, сыновья с Матвеем помогают. Прихода никакого, зато всё своё: сад-огород, коровки-курочки, речка с рыбкой, лесные дары.
В школу пошли сразу трое старших и сразу в третий класс. Поначалу матушка с батюшкой обучали детей дома. Стёпку посадят за уроки, и младшие тут же вьются, тоже просятся. А тут какой-то добрый человек пожертвовал епархии старенький жигулёнок, и владыка вспомнил о батюшкиной семье, решил, что в дальней глухомани эта машина куда нужнее. Пришлось матушке садиться за руль. Детей в школу, из школы каждый день за 70 км, ближе-то школы не было. В общем, полегче стало. Одну бабу Шуру похоронили, а другую дальние родственники хотели в дом престарелых пристроить, да матушка не отдала, сказала досмотрит. Только она, вторая Шура, без первой долго не прожила, и её батюшка с матушкой отпели-похоронили, как положено.
Из местных остался в деревне один Матвей-инвалид. Он теперь не пьёт, а как пить, коли в храм перебрался. Диванчик в каморке поставил, топит печь, за храмом смотрит, только обедать в семью ходит, к батюшке в дом. А у батюшки тем временем своих уже семеро.
На празднование 300-летия Преображенского храма ждали гостей. Готовились заранее всей семьёй. Успели отснять на видео воспоминания прихожан (двух баб Шур и Матвея), смонтировали фильм об истории храма, разослали приглашения по соседним епархиям и приходам, припасли вкусностей для застолья.
Съехались отцы со своими прихожанами, все и не поместились, храм-то махонький, многие стояли снаружи, окна настежь, чтобы слышно на улице. Впервые здесь служили сразу полтора десятка отцов. А крестный ход – такого эти места не видывали и в лучшие свои времена!
И вот, когда гости после соборной литургии расселись за юбилейным столом, провозгласили первый тост и уже поднесли к губам, откуда ни возьмись появился владыка. Никто его и не ждал, не встречал, потому что старенький святитель уже много лет не выезжает даже на ближайшие приходы, тем более не надеялись увидеть его здесь, «на краю света». Ну, конечно, все сразу подскочили с мест, засуетились, надо же, сам митрополит. Хоть и не ревизор с секретным предписанием, а всё равно народ внутренне не то чтобы напрягся – сосредоточился: чего ждать?
Но владыка с порога разрядил обстановку:
- Только ради матушки приехал, - сказал и так улыбнулся, что все сразу выдохнули и наконец обрадовались.
Повели владыченьку под белы рученьки («ой, ой какой старенький!»), посадили на «горнее» место («ой, ой, какой сухонький!»), сами все расселись, вспомнили, зачем собрались. Отцы возгласили многолетие, праздничное застолье потекло своим чередом, дедушка-владыка радовался вместе со всеми, для каждого нашёл минутку, поговорил, пошутил, всех приметил и приветил. Когда митрополит пошёл отдыхать, Таня Иванова случайно встретилась с ним на улице. Иподиаконы придерживали старенького под руки с обеих сторон, он едва перебирал ногами. Таня сошла с ровной дорожки, чтобы они прошли, но владыка остановился, посмотрел на Таню и говорит:
- Все матушки одинаковые!
Таня, конечно, сразу решила, что это владыка ею недоволен, всё-таки надо было взять у него благословение, а она пожалела старичка, отошла в сторонку, и так еле жив. Таня смутилась и расстроилась.
Иподиаконы хотели было подхватить владыку, да он дёрнул посохом, чтоб стояли.
Таня тоже стояла и не знала, как быть.
- Я за свою жизнь столько людей повидал, столько батюшек разных, столько матушек.
Владыка смотрел на Таню отрывисто, будто фотографировал в темноте со вспышкой.
- Все батюшки разные, а вот матушки почему-то все одинаковые!
«Как это, матушки одинаковые»? – подумала Таня и ей ужасно захотелось переспросить, как все матушки могут быть одинаковыми. Она знала разных матушек, молодых и старых, сельских и городских, одиноких и многодетных, учёных и очень простых, Тане было что возразить, но она понимала, что промолчать сейчас всяко лучше.
- А знаешь, за что я её люблю? - владыка кивнул в сторону батюшкиного дома.
Иподиаконы смотрели вдаль, не моргая.
- Лучшие годы прожила на краю гибели и ни разу мне не пожаловалась.
- Так им же здесь нравится! - вырвалось у Тани.
- Как же здесь может нравиться, сама подумай?! Но я не об этом. Понимаешь, она даже на батюшку своего ни разу мне не пожаловалась!
- А что, другие жалуются? – неподдельно удивилась Таня.
- А ты не знала? Другие не успеют взять благословение, уже начинают: тра-та-та-та-та – только и жалуются.
- Что, прямо все-все-все?
Владыка взял Таню за руку.
- Вот ты, деточка, когда станешь матушкой и захочешь кому-то пожаловаться на своего батюшку, вспомни о ней, - он снова кивнул в сторону хозяйского дома.
«Что это он говорит, - подумала Таня, - какой «станешь матушкой»?!»
– А ещё тетрадочку себе заведи и записывай туда все свои жалобы.
«Какую тетрадочку?» Кажется, Таня не произносила этого вслух, но владыка ответил:
- Обыкновенную тетрадочку, в клеточку или просто. Обиделась ли, разозлилась на своего батюшку - всё туда записывай, но чтобы никто этого не видел. Поняла? Никому не показывай!
Таня кивнула.
Старенький митрополит отпустил Танину руку, иподиаконы встрепенулись, подхватили владыку и повели со двора.
Возле калитки митрополит остановился, повернулся к Тане и издалека благословил широким крестом во весь её рост.
Про тетрадочку Таня вспомнила лет через пять, когда стала обижаться на своего батюшку и впервые на исповеди вместо своих грехов захотелось ей на него пожаловаться. Как раз к юбилею Победы кто-то подарил батюшке набор тетрадей с портретами победных маршалов на обложках. Таня вытянула первую попавшуюся (с генералиссимусом!) и улыбнулась: «Что ж, будем «докладать» товарищу Сталину». Поначалу она даже вдохновилась, старалась выводить буквы, будто вела летопись жизни для будущих внуков, а потом тетрадочку забросила. В общей сложности на полторы странички её и хватило. Может, перестала обижаться?