Роман: «Мемуары советского мальчишки» или «Девять жизней Олежки Кошакова»
Жизнь первая: «Моя четвертинка Неба»
Часть третья: «Мой Самолёт»
«Мой Самолёт»
Пора было думать о своём самолёте, но всё оказалось не так просто: закон позволял владеть, но не позволял летать, а цена такая, что в театре до пенсии не заработать. Дела в астраханском аэроклубе, судя по всему реально плохи, да и волчий билет не пропуск в небо. Вот только кто виноват? и что делать? Когда не у кого было спросить совета, Олег обращался к книгам: если что по части техники, то к учебникам и справочникам; а если по житейским вопросам, то к классикам.
<< Первым документом Гошкиной гражданской принадлежности была хлебная карточка, потерять которую, ох, как нельзя было. В случае утери карточки не возобновлялись. Даст бог, если ты потеряешь или украдут её в конце месяца — авось дотянешь до новой, а если беда случится в начале месяца — плохо. О довоенных, военных и послевоенных хлебных карточках написано в литературе немало. Это подслеповатые, малокровные по цвету листки бумаги, из которых каждый день продавщицы хлебных лавок выстригали ножницами по одной датированной клеточке. Отчётливо помню чернильный расплывчатый штамп на них с номером хлебной лавки и рядом её штамп — «детская», а на маминой — «служащая», а у дядьки — «рабочая», а у бабки — «иждивенческая». Вот так — в одной семье все сословные модели. Четыре эти документа гарантировали разные нормы хлеба, некий прожиточный статус. ("Не расти у дороги..." Юрий Селенский) >>
Олег отложил книгу. Что он уже знал о жизни?! У него уже был паспорт, и он красноречиво подтверждал, что ему уже положены табачные карточки. Олег уже давно не курил, с тех пор как подсел на йогу, но подсев на йогу, Олег подсел на сахар. Фрукты и мёд были дорогим, а от того редким лакомством, и поэтому быстрые углеводы Олег черпал из сахара, а он тоже стал по талонам. Хорошо, что табачные уже положены и Олег выменивал их на сахарные у сверстников. Вот так в стране, где всего больше чем у всех, не хватает всего и всем. Был, правда, ещё кисель в окаменелых пачках, но его раскупали самогонщики, и он был страшным дефицитом, из-за которого в очередях бывало и драки вспыхивали. Горбачёв в очередной раз прорубил окно в Европу и через это окно самой богатой супердержаве бедные европейцы стали помогать невкусным тростниковым сахаром и обалденным сливочным маслом, какого здесь и не ели. Страна меняла ракеты на еду. Кончились ракеты, отменили талоны, исчезла еда и деньги. Мать сократили. Заработать можно было, но платили вещами, а хотелось жрать. Короткими августовскими ночами, крутя педали в сторону колхозных полей, Олег вспоминал историю о банке варенья украденной дядей Витей из церквушки-склада, но на колхозных полях росли кабачки и помидоры. Тоже еда.
Что-то давно уже не сходилось между тем, о чём рассказывали учителя и реальностью. Уроки политинформации вспоминались как насмешка над здравым смыслом. Запустение и пожар на аэродроме удручали перспективы карьеры мечты. Однажды, ещё школьником, его поймали на войсковом стрельбище и заставили служить весь день на свинарнике, где он в полной мере опробовал и оснащение, и быт, и питание в советской армии. Покрытые пушистым слоем пыли огромные авиамодели в здании ДОСААФ красноречиво говорили о величии организации, но, давно былом. А беседа с капитаном Сергуковым на призывном пункте поставила жирную точку на мыслях о долге перед Родиной. Так, на фоне дефицита и политических новостей из черно-белого телевизора и взрослел Олег.
Стройка быстро надоела из-за бессмысленной логистики и тюремной лирики. Появились новые увлечения, все они требовали свободной наличности и ещё больше свободного времени, а испокон веков известно, у кого много свободного времени, у того мало свободной наличности. И тем не менее свадьбы неплохо выручали и помогали не заснуть на вахте, где Олег сторожил и печатал фотографии с этих свадеб. Помогала быстро и неплохо подняться печать игральных порнокарт, нормальные негативы достать было непросто, тут-то прошлые знакомства с зеками и пригодились, зато отбивались они за один вечер. Правда эта деятельность попадала под статью, но гарантированно помогала добыть каких-то денег даже в голодные годы. В общем, оказалось, чтобы денег в упор хватало на все развлечения не обязательно по восемь часов ишачить на стройке, или двадцать три года стоять у станка, те же полторы сотни можно заработать практически, не выходя из дома, там запас фотобумаги и реактивов припасён на сто лет. К тому же не нужно платить обидный налог за бездетность. Вообще делиться с государством как-то очень не хотелось по причине того, что до данного момента государство всё ещё просит отдать ему долги, и оплатить членские взносы, но само ничего так не дало. Однако, о своём самолёте, или хотя бы о гараже при таком образе жизни и речи не шло. Ради этого нужно было много работать, а много работать — мало жить, а молодость одна.
И тут, новый президент новой страны подписал указ «О свободе торговли» и раздал всем по ваучеру. Ну наконец-то теперь можно работать самому на себя и зарабатывать честно и законно, стану предпринимателем, 10 тысяч рублей вполне неплохая сумма для старта, размышлял начинающий бизнесмен, но ни одно предприятие города не меняло эти ценные бумаги на ценные бумаги предприятия. Ни одно предприятие не покупало ваучеры за деньги, куда их девать, было непонятно, и рядовые граждане, получившие свои доли разгосударствления, тупо несли их на рынок к перекупщикам, те давали сумму сильно отличную от номинала. Сдал Олег свой ваучер на Ямгурчевском мосту некрасивой бабке за тысячу рублей. *** с ним, остальные сам приватизирую. Ибо разговоры про долг родине стали вымораживать. С этого дна уже родина была должна Олежке.
У горы был лагерь незнакомых людей, а у лагеря лежали дельтапланы. Вот они, эти люди, которых Олег искал. У палатки сидел на заднице кудрявый мужик, напевал песенку и пошивал дельтаплан. Он ловко орудовал огромной иглой и шилом. Шило, чтобы не потерять в траве он втыкал в… ляжку. Олег был йогом и умел контролировать боль, но вот так запросто тыкать в ляжку портновским шилом, это странно и гротескно.
— Да она деревянная, — увидев смущение, весело засмеялся человек, — я Пручкин, одноногий дельтапланерист, можешь звать меня инвалид, только не перепутай с «урод», а то в морду дам. Интернет ещё не придумали, а своего клуба у самодельщиков не было. Как эти люди находили друг друга, было непонятно. Но как то находили ведь. Пручкин оказался очень подвижным и шумным одноногим дельтапланеристом, как и положено людям с одним интересом разговорились.
— Ты смотри, а ты откуда всё знаешь?
— В кружок ходил, к Николаю Степановичу и к Наилю Хабибуловичу.
— Степаныча не знаю, а Наиля знаю, он нашему Кулибину запчасти бывало подгонял, а пойдём, познакомлю. Может, в компанию вольёшься, ты вроде мужик толковый.
Ещё за много метров до склона, где худой мужчина возился с дельтапланом, Пручкин громко завизжал, у него повышался тон вместе с громкостью, отчего его вопли были похожи за птичьи:
— Лёшка, я тебе бойца нового веду, давай потолкуем, чо с ним делать.
— Олег?!
— Алексей!
Обнимались мужчины. Пручкин стоял обиженно в стороне.
— Мужики я как же я, — сыграл он роль из мультика и похлопал обоих по спинам. — Рад, что вы знакомы, не город, а деревня.
— Олег, прости, я бы дал свой дельтаплан, но он у меня в гараже уже много лет пылится, я-то совсем видеть плохо стал, сам не летаю больше. — Неожиданно стал оправдываться Алексей.
В настоящий момент, Лешка был единственным человеком на свете, который на самом деле понимал Олега. В тот год, когда белобрысый бестолковка ковырял гвоздём свой бублишный булыжник на мостовой, а о самолётах знал только песенки, Лёшка готовился поступать в училище. Лёшка окончил интернат имени Степана Здоровцева и сразу поступил в ремесленку на слесаря-станочника. Лёшка мечтал стать лётчиком, как Степан, чьё имя носит интернат, но он оказался невезучим, — от природы слаб здоровьем. Да если б только физика! а то ведь зрение и сердце. Лёшке в авиацию путь заказан. Так вышло и некого винить.
Но мечта Лёшкина была крепче его здоровья. Тонкий и тщедушный, ещё в интернате он засел за книги и чертежи. Все интернатские его дразнили Кулибиным, но парню было наплевать. В училище, куда он поступил, оказалась неплохая библиотека по материаловедению, и солидный парк станков, Лёшка буквально жил в училище, и ещё до его окончания собрал у себя в гараже самолёт. Родители, слава богу, вскоре, после выпуска Лешки из интерната, для детей, чьи родители лишены родительских прав, отравились палёным бухлом, купленным на украденную у сына стипендию, и пацан стал законным обладателем площадей. Однако Лёшка был под особым присмотром, и участковый заходил к нему чаще, чем к другим.
— Алексей, я вижу, ты самолёт свой почти достроил. Предупредить хочу, по закону строить тебе не запрещено, а вот летать нельзя. Это называется — нарушение воздушного пространства СССР. Понимаешь, Алексей, это статья и срок. — Неожиданно поднял тему участковый, в очередной раз сунувшись в гараж.
— Да знаю я. Что теперь, не строить?! — огрызнулся тщедушный юноша.
— Да строй, ради бога, строй. Ты на моём участке самый положительный из интернатских. Строй Лёшка свой самолёт, только не летай, а то беды накличешь. Незаконно это.
Всю весну и лето простоял самолёт в гараже. Алексей исправил уже все недоработки, которые можно было выявить, не поднимая аппарат в воздух. Самолёт был полностью готов к полётным испытаниям, но, летать нельзя! Однако участковый давненько не заходил, в отпуске, что ли. Лёшка договорился с соседом по гаражу, вывезти его в поля и забрать к вечеру. Тот согласился за небольшую плату и пообещал молчать.
Выехали ночью. На поле, меж стогов, выгрузились, и сосед уехал по своим делам, договорились к темну выдвинуться обратно. У Лёшки весь день. Занимался рассвет. Свидетелей этого события не должно было быть. Лёшка сел в кресло и пристегнулся ремнями. В теории и по результатам испытаний самолёт должен полететь, но, Лёшка никогда не летал. Не облётанный самолёт, никогда не летавший пилот, и сам полёт — преступление.
По ещё мокрой траве, в штильных сумерках осеннего рассвета, самодельный самолёт пробежался несколько раз туда-сюда. Аппарат послушно отзывался на движения ручки: Алексей принял решение — оторвать колесо (оно единственное) от земли, ведь если не выше стогов, то это и не полёт. От волнения хотелось пить. Но сначала полёт, а потом отдых. Лёшка дал газу больше ста процентов, мотор послушно взял чистое, без тени вибрато сопрано, невидимая сила упруго толкнула в спину и когда трубка Пито, показала скорость отрыва, Лёшка несмело потянул ручку на себя. Ох, бля, да не так же резво! и пилот отдал. Аппарат довольно грубо плюхнутся на единственное колесо.
Конструктор заглушил мотор, дождался, когда инерция иссякнет и отстегнулся. Придирчивый осмотр не показал проблем. Аппарат перенёс грубую посадку и готов к дальнейшим испытаниям. Газу чуть меньше, ручку чуть мягше: и всё, облечу вокруг стогов, разберу и лягу спать — о большем Лёшка и не мечтал. Самолёт побежал меж стогов, пилот очень осторожно потянул ручку, и, самолёт перестало трясти: — летим! Очень осторожно, стараясь не взлететь выше свежескошенных стогов, Лёшка облетел по периметру поля. Мотор выл мерное сопрано, аппарат послушно и тонко реагировал на управление. Триумф конструктора и восторг испытателя, вот что испытал молодой конструктор-испытатель. Не всем дано понять, что это такое. Самолёт сел в том же месте, где и взлетел, совершив круг над полем. Лёшка отстегнулся, достал из кармана пузырёк, отхлебнул и упал в росу. Никакой он не дурак и не неудачник. Алексей разобрал самолёт, прикрыл одеялками крылья и устроился в тени стога, на свежескошенном сене смотреть счастливые сны. Вечером его забрал сосед, как и договаривались.
— Алексей, я ведь предупреждал тебя. Тут ведь такое дело, я должен либо посадить тебя за нарушение воздушного пространства СССР. Либо написать раппорт, что выявил нарушителя и конфисковал и уничтожил аппарат. Мало ли какой диверсант полетит. Небо страны должно быть чистым. Понимаешь?
— А как вы узнали?
— Не важно, Лёша, не важно.
— Но меня в аэроклуб не возьмут.
— А это уже не ко мне вопрос Лёша. У каждого своё место. И на своём я не имею права допускать нарушения закона. А как отец скажу: чтоб посадили тебя за твои самоделки, я тоже не хочу. Тебе ещё жить, а тюрьма ломает любого. Ну что? решай, или сам сейчас ломай, или пошли в участок, а там как суд решит.
— А можно водки выпить?
— Тебе ещё восемнадцати нет!
— Ну и что?! — зарычал Лёшка.
— Ладно, ладно, а есть? Я в магазин не пойду.
— Есть, не малой же. Интернатский же.
Минут пятнадцать Лёшка смотрел в пол пока алкоголь доходил до мозга. Работник госорганов уже устал.
— Лёша, ну ты чего?
Парень взял топор и глянул на мента. Тот увидел в залитых глазах парня столько решимости, что отошёл к двери гаража.
— Да не ссы, мужик, не преступник я, просто невезучий, — зарычал пацан и замахал топором, что только щепки полетели. — Первым делом расхуячим самоолёёты!
Мент вышел из гаража и нервно закурил, у него у самого пацан рос.
Захмелеть Лёшке потребовалось больше времени, чем разнести аппарат, совершивший один полёт. Участковый не докурил сигарету, как к его ногам полетел топор:
— Принимай работу, — Лёшка шатался на осеннем ветру, а на его кудряшках висели свежие щепки.
— Ты прости меня пацан, — сказал мент и ушёл, не заглянув в гараж.
Мог ли кто из них догадываться, что всего через пару лет перепишут воздушный кодекс, и всего через полгода, осенью 1983, состоится первый Всесоюзный смотр-конкурс самодельных летательных аппаратов. На смотр было представлено 19 конструкций из 10 городов страны: Знал бы Лёшка, может и хватило бы у него терпения не летать пару годиков.
— Опа, а он и летать умеет?! — Врезал Пручкин.
— Теоретически. — Уточнил Олег.
— Можешь не экзаменовать, я отвечаю, — сказал Лёшка Пручкину, — я его много лет знаю, мне его Хабибулыч присылал, когда я ещё на заводе «Прогресс» работал.
— О как! Ну раз такое дело, пусть мой берёт. А если сломает, всё равно ты чинить будешь, ты же у нас Кулибин — и заржал как конь, Пручкин мог своим шумом заряжать батарейки, наверное.
— Не ссы. Он если сломает, сам починит.
— А чинить нам всегда есть чего, — снова ржал одноногий дельтапланерист.
У склона стояли трое разновозрастных мужчин: одноногий дельтапланерист, самоделкин – инвалид по зрению и недокурсант отказник. Странный, похожий на большого воздушного змея летательный аппарат хлопал кромкой на лёгком ветру. Порепетировав пару минут и поймав угол атаки Олег дал приказ:
— От винта.
Одноногий и слепой подняли аппарат за поперечину, и когда пилот встал, водрузили ему на плечи и молча расступились. Колдунчик мерно трепыхался, аппарат терял вес при установке угла атаки, но Олег медлил.
— Стой сколько хочешь, подтвердил Пручкин, можешь отказаться, у нас это не западло, позже полетишь, когда готов будешь.
Олег кивнул. Нет, не страшно ему было, куда страшнее было в детских снах, просто понимал Олег что первый полёт будет первым лишь один раз, и очень хотелось продлить это благостное предвкушение такой заветной и такой труднодостижимой мечты.
— От винта! — Более уверенно повторил пилот и сделал пару энергичных шагов. Ткань перестала хлопать, тросы знакомо загудели и ноги безвольно повисли в пустоте, наверное, птицам они в полёте тоже мешают. Трудно описать словами такое событие, каких-то тридцать секунд человек был птицей, но ещё труднее забыть такое приключение этому человеку. Как это оказывается легко, летать! И как это оказалось непросто.
Как и положено, вечером обмывали полёт, Олег живо интересовался всем, что касается полётов и оборудования.
— Аппараты, я гляжу, фабричные. Все узлы и типоразмеры как у катамарана «Альбатрос». — Как всегда хвастался знанием матчи начлёт.
— Их и делают на одном предприятии из одного сырья, я как раз покупаю запчасти на катамараны, — спокойно подтвердил Алексей.
— А вы их откуда взяли? их же в спорттоварах не продавали, да и розничная цена у них запредельная до сих пор.
— Эти Славутичи ещё с первой поставки, их в астраханский аэроклуб прислали в начале восьмидесятых, тогда по всей стране в аэроклубах дельтазвенья открывали, в добровольно-принудительном порядке, как обычно. Вот и у нас открыли, по документам. Мы были в числе первых, желающих, да только звено по факту не работало. Чтобы доступ к аппаратам поиметь, нужно медкомиссию пройти, и стать членом клуба, а кому мы такие урроды нужны, — Пручкин особо выделил это слово.
— И продать-купить нельзя, — госимущество, — спокойно добавил Лёшка.
— И как же они у вас в итоге оказались?
— А ты не слышал, пожар на аэродроме был, тогда все самолёты погорели? — Оживляясь сменил тему Пручкин.
— Слышал, вроде двенадцать самолётов сгорело, Хабибулович наутро был, по остовам считал, я в тот год на новую квартиру переехал, как раз поближе к аэродрому, видел аэродром и до пожара и после. Но я опять не понял, а дельтапланы откуда?
— Так вот, они тоже сгорели. Все. И самолётов сгорело почти тридцать бортов, по документам, и документы все сгорели. А чего там на самом деле было, никто и не знает.
Олег с минуту пытался распутать клубок несовпадающих фактов и решил начать с уточнений:
— Погоди, ты говоришь сгорело тридцать самолётов, но Хабибулович видел только двенадцать, и с дельтапланами я не совсем понял, ты говоришь они сгорели, а это что?
Пручкин хихикал и смотрел на Алексея, Лёшка молчал ковыряя палочкой грунт, наконец одноногий продолжил.
— Ты видать совсем ещё жизни не видал. Я ж тебе сказал, — по документам. И тридцать бортов сгорело по документам, и все дельтапланы списаны по документам. А на деле эти дельтапланы были уже давно проданы нам. А куда остальное подевалось, мы не в курсе, может, банально на цветмет продали.
— Да кто продал то?! — Возмутился Олег.
— А вот те, кто ангар подожгли, те и продали. Или наоборот. Поймёшь вскоре.
— И как же вы…
— А вот так. Самим стыдно, но только так. Мы не потому этой анархической авиацией занимаемся, что нам сложностей охота, а просто нет у нас иного способа.
Нет иного способа, чем анархия и тут весьма кстати изобрели параплан…
Что-то пока не пишется… Толи жарко, толи ночи короткие.