41. Красная папка 3
27 октября 1994 года
Биг-Сур, на вилле
Виллиам, здравствуй!
Я рада, что ты в Петербурге. Получила письмо с большим опозданием. Ты говоришь, что отправлял мне стихи, еще не получала. Вероятно, проверки. По новостям в России кромешная бойня. Но, если стихи пишутся, пушки молчат? Или я что-то путаю? Надеюсь, что ты не по горячим точкам мотаешься. Очень надеюсь, что ты повзрослел.
Проездом была Ирэн, навещала сына, решившего служить в армии США. Это зарплата, образование хоть какое-то. Она в шоке от бывшего, живущего на хитрое пособие. Баловство травкой от хи-хи ведет к деградации… Поэтому сыну не на что учиться, для чего тогда такая разлука для матери? Забросила мне альманахи и Ваш сборник, как одолжение, мне нечем оплатить потраченный Дюшкой бензин. Дюшес в пике ностальгии, всех знакомых барышень готов взять замуж, лишь бы дома борщом кормили. Не там ищет… Некоторая прохлада в отношениях наметилась еще на Рождество, возможно, зависть на тот момент. А на сегодня (понятное поведение) будут сторониться все, якобы друзья.
Я вновь и вновь перелистываю сборник. Пробую восстановить свою способность дышать Вашими ритмами. Спасибо за посвящение: Л.Л. с любовью. Оглядываюсь в прошлое, как я набирала их с рукописных листочков, но не нахожу себя (прежнюю). Какая-то легкомысленная недотрога, никогда никого не любившая, не сумевшая – ни понять автора, ни воспламениться ответным чувством. Литературный образ – ледяная молния, причуда Поэта, заблудившегося в веках. «Подумала, а вот и Ад».
Простите, но я другая. Я отучилась жалеть себя, вникаю в хозяйство, веду бухгалтерию (бюджет?), пытаюсь быть рациональной. Забавы кончаются, когда пора платить по счетам. Наброски иногда мучают меня, но то, что записалось – высылаю. Как Вы понимаете, прокормиться здесь на русскоязычной литературе не удастся. Мои тексты трудночитаемы и никому не нужны. Наш тесный круг распался в Питере и в Москве. Я, как и Вы, пишу (если вообще что-то пишу) только для Вас, исправная дань судьбе.
***
АНТАНАКЛАСИС
Лежать в темноте с открытыми глазами – ничего хорошего. Лежишь, как дурак. А что толку закрывать? Долгая вспышка молнии все равно разбудит. Дети проснулись, он ткнул жену в бок, что, мол, лежишь, дура? Пойди, успокой. Гроза. И с чего бы это ночью? Днем гроза полезней, спать не мешает на работе. Ну вот. Опять!
- Иди, кому сказал!
- Слышь, Класис, там бродит кто-то под окном.
- Тьфу-ты, ведьма! Бродит-бродит, домовой твой ходит, дура! – Он отвернулся, лег на бок, ворча и снова засыпая.
Домовой рассмеялся беззлобно: ставни еще надо прикрыть, чтобы стекла не побило градом. Ведьма присела на краешек постели, позвала тихо: «Анатакласис».
- Анатакласис, пусти меня к окну, она пощекотала хвостом по лицу. Он недовольно передвинулся на край сиденья, пропустил ее на свободное место в утреннем автобусе.
- Ну что, уселась, ведьма? – отметив про себя: молодая.
Дорога будет приятной. Девка весела не в меру. А что? Он еще годится хоть куда! И не только в порт на работу! «Атлет» так атлет, как только не переиначивают имя. Загар как загар, что голову-то морочить?
- Работяга я, ведьма. А ты кто?
- Ведьма! - Она погладила его жесткие кудри: атлет, конечно, атлет – хоть куда!
Антанакласис проснулся от грохота и плача, подумал, что автобус сорвался в пропасть… В детской горел свет.
- Вот я выставлю всех под дождь, сразу найдешь способ успокоить детей, чертовка старая… - буркнул он и вспомнил сон, удовлетворенно погружаясь в ласковый голос: «Анатакласис… Анатакласис…»
Возмущенная чертовка протерла зеркало, протерла глаза: сам ты старый, дурень Анакласис, Антистасис! Пнула домового: утешь деток, ушла греметь на чердаке. Обиделась на хозяина.
Жена на что-то обиделась утром, и Антанакласис ел пригоревшую кашу, а ребята капризничали.
- Черт тебя подери, - рявкнул он безо всякой злости, спеша на рейсовый автобус для рабочих.
Черт подтолкнул его в ребро, благодаря за добычу. Но не тут-то было, своя чертовка огрела его хозяйкиным половником по лбу: «Что скалишься, на себя посмотри!»
Хозяйка подняла половник, в недоумении сняла прилипшую шерстинку.
Антанакласис весело посвистывал ночную песенку ведьмы, не оскользаясь на глинистом спуске. Приснится же такая лапочка. По лбу, так по лбу, подумаешь, морщины. Они и в двадцать были эти морщины на лбу.
- Что скалишься, - он шутливо хлопнул ведьмочку лохматую по тугим джинсам, привычно пропуская к окну. – Подумаешь, ведьма, грозы-то, небось, испугалась?! Живешь-то где? Одна, поди?
- Как бы не так! Я с тобой живу, Анатакласис… Анатакласис! – девица отвела прядь с лица и ехидненько засмеялась, словно уже курнула травки, дразня его расстегнутыми пуговками на блузке.
Старенький автобус так и подбросило на ухабе, въезжали в пригород. Грубоватый говор и гул мотора сливался в простенькую мелодию, которая привязалась с ночи. Он не знал, как зовут эту нахалку, с которой вот уж месяц катается в порт. Ночная дрожь перешла в озноб. Он огрызнулся: «Прикрой окно, знобит что-то». Он отодвинулся от прижавшейся на повороте плотненькой ляжки этой ведьмы. А ведь привык!
***
Вилл, Вас не шокирует эта картинка и язык? Знаете, я их слегка побаиваюсь, какие там у них игры? И что мне с ними делать дальше? Меня на время (?) оставили в покое. Тексты отдали… Вернуть деньги за аренду невозможно, имущество (наше) опечатано и скоро начнут вывозить. Поэтому я ничего не предпринимаю. Сколько лишних и дорогих вещей… Хлопот меньше, никого из друзей не нашла, хотела книги на русском отдать на сохранение. Кто в делах. Кто в отъезде. Все понятно и обычно. Неприятно. Других новостей нет. Поклон всем, если есть кто на нашей стороне… Успехов на театральном поприще.
Целую Вас
Лючи Ламм
P.S. Спасибо за фото, держу его в молитвеннике...
***
1 ноября 1994 года
Биг-Сюр, вилла
Здравствуй, Виллиам,
похоже, что все почтовые лошади передохли. Сороки на хвосте донесли, что Вас в Питере нет. И в Москве Вы были недолго, одно радует, что были у подруги и забрали ключи. Думать, что Вы устали ждать меня, нет повода. Упорно сижу под крышей, пока есть крыша. Вы понимаете меня…
Пожалуйста, Виллиам, передайте всем, кому это интересно, что пусть не уповают на мою слабость и бедственное положение. Это не так! Я не дам повода усомниться в силе духа. Пусть мой ответ не станет для Вас ударом. Я не хочу обидеть, разочаровать. Мое возвращение пока невозможно. Мне это пока приснилось. Мое бегство сейчас неуместно и двусмысленно. Хозяйства я лишилась и очень хорошо себя чувствую. Каково Зайцу не знаю, по телефону он не говорит. Нужен большой город, чтобы затеряться. Прежние вояжи на ягуаре к Дюшесу уже недоступны. Знаешь, это последние месяцы затишья и безлюдья, но чертовщину я писать не буду. Желаю всем успешной карьеры, если уж творчество надоело.
Во мне нет злости. Идет рост и переоценка ценностей. Что-то из этого родится?! Не грусть, а совесть правит бал осенний – поздний. Пишу почти под утро (сумрак, холод). Шпалерной маски – давний омут, дым воспоминаний. Изысканность комплементов, светлая память. Я полагаю, кто-то да сказал: «Он оправдал ее трепетные надежды!»
О, эти блеклые маски юродивых, вы все еще дороги и мне интересны своими успехами. Я поздравляю всех лично, но только во сне. Сожалею, что письма со стихами задержались в пути. Думаю, это не повторится, адрес прежний. Мне нравится, как оформлено издание, для «визитной карточки» вполне сносно.
Золото сентября погасло давно, лишь колкие ливни (только в висок) выхолаживают наши души. И я спокойно созерцаю, как все идет своим чередом, не оставляя меня в покое даже во сне. Позади многое, вот я и не еду. Из моего прошлого доносится слишком громкий вопль Вильки, пора кормить. Подозреваю, что няня ущипнула его, чтобы оторвать меня от рабочего стола.
Какими наивными и ласковыми были черные ливни предчувствий. А теперь только то, чего и следовало ожидать, испытывая судьбу. И мое будущее определено весьма четко и плотно в границах, во времени и во всех возможных искушениях… Это невыносимо (крик!), но я допишу письмо! Прости обещания, не скандаль в присутственных местах.
Целую Вас, Лючи Ламм
Р.P.S. madame NN Pacifica Beach Hotel
Биг-Сур, Калифорния, Пацифика, США