1
Обвиняемый Павел Рихтер тупо уставился в пол. Он не может смотреть в лица людей, собравшихся в зале 009 Земельного суда города Бранденбурга. Стоит ему только поднять глаза, как он сталкивается с враждебными взглядами родственников человека, которого он убил. Теперь, через одиннадцать лет после того страшного дня, он явился с повинной. Судья Ингрид Бауэр в замешательстве. Она не знает какой вынести приговор. Тогда в 1997 году следствие зашло в тупик. Преступление оставалось нераскрытым, и дело давно было сдано в архив. Если бы подсудимый не явился бы сам, никакого суда и не было бы. Сидя в следственном изоляторе, Павел вспоминал свою жизнь...
Когда ему было три года, семья Павла перебралась из его родного Павлодара в Москву. Отец устроился на работу в милицию, и им выделили пятнадцатиметровую комнату в трехкомнатной коммунальной квартире на Зацепе. Он со своей младшей сестрой Танюшкой ( она была на год младше брата) спал на двухярусной кровати: он - наверху, а сестра - внизу. Павел любил свою кровать: можно было сверху вниз смотреть телевизор, и свет при этом не слепил глаза, потому что лампочка под розовым абажуром висела ниже, прямо над столом, и освещала всю нехитрую обстановку в их комнате. В соседней комнате жил шофер с кондитерской фабрики, Федор Иванович, человек тучный и добродушный, с женой и дочерью восьмиклассницей. Придя бывало с работы, он частенько подзывал к себе детей и, запустив руку в карман своих обширных брюк, лукаво прищурив глаза, вытаскивал оттуда целую пригоршню конфет в разноцветных бумажках и протягивал нам их на своей широкой мозолистой ладони.
В комнате напротив жил Абрам Соломонович, человек маленького роста и толстый, с женой, которая была на голову выше мужа. Отец говорил, что Абрам Соломонович работает старшим бухгалтером в каком-то важном учреждении, и Паша испытывал перед ним невольный страх. Когда Абрам Соломонович в полосатой пижаме выходил утром из своей комнаты, занимая собой весь и без того узкий коридор, Паша прятался в своей комнате, плотно прикрыв за собой дверь.
По вечерам мужчины сходились в кухне и о чем-то громко спорили. Мать шепотом ругала отца:
- Хватит тебе, немцу, о политике спорить. Или хочешь, чтобы тебя опять в лагерь посадили. Аль, мало горя повидал?
- Во-первых, меня в лагерь не посадили, - парировал отец, - а, наоборот, из лагеря выпустили. Ты, ведь, знаешь, что я в лагере родился. А после того, как Сталин помер, - чтоб ему на том свете жарко стало, - нас с матерью и выпустили. А, во-вторых, не твое бабье дело о политике рассуждать.
- Опять наклюкался и когда только успел, - догадывалась мать. - Иди, лучше, проспись. А то, ведь, скоро на дежурство идти, - и укладывала его в постель.
Отец все чаще стал приходить домой пьяный, громко кричал на мать, однажды даже замахнулся на нее ножом. Мать выбежала в коридор с криком:
- Люди добрые, помогите!
Соседи высыпали в коридор; насилу его угомонили. А тетя Нюра, жена Федора Ивановича, в тот вечер забрала Пашу с сестрой к себе и поила их чаем с клубничным вареньем.
Вскоре отцу дали двухкомнатную квартиру на окраине Москвы, на "Щукинской", и они простились со своими соседями, с которыми за эти годы стали, как одна семья.
Отец продолжал пить, скандалил дома, грозился убить мать, если она не даст ему денег опохмелиться.
- Где ж я тебе их возьму, супостат, ты этакий. И так все пропил! - причитала мать.
Дети с матерью прятались в другой комнате и, запершись, дрожали от страха, когда отец ломился в запертую дверь.
Паша учился в пятом классе, когда родители, слава Богу, развелись. Отец выхлопотал себе комнату и переехал в Останкино.
После восьмого класса Павел пошел учеником слесаря на "Серп и молот" и стал приносить домой деньги. Мать была рада этому: отец им не помогал (его выгнали из милиции, и он перебивался случайными заработками). Матери тяжело было одной прокормить детей. Она работала уборщицей в школе и получала нищенскую зарплату.
Отца Павел видел редко; разве что иногда перезванивался с ним по телефону. После армии он вернулся на свой родной завод. Бывшие товарищи по работе не забыли Павла и обрадовались, узнав о его возвращении.
Отца он, казалось бы, навсегда вычеркнул из своей жизни; как-будто его и вовсе не существовало. Поэтому Павла очень удивило SMS, которое он однажды получил от него. На дисплее его "мобильника" высветились слова:
"Я оформил на нас с тобой двоих документы на эммиграцию в Германию. Приезжай, надо поговорить."
Далее следовал адрес отца.
2
От такого поворота судьбы у Павла перехватило дыхание: об этом он даже и не мечтал...
И вот который уже час он трясется на заднем сиденье переполненного до отказа такими же "счастливчиками", как и он сам, автобуса. Рядом, привалившись к нему плечом, мирно похрапывает отец. Позади осталась ночная ноябрьская Москва с хлюпающей под ногами снежной жижей. Слезы на глазах матери и сестры; благословение старухи "Да поможет вам Бог". Тяжело вздохнув, Павел смахнул непрошенную слезу и взглянул в освещенное солнцем окно. Мимо проносились полуобнаженные деревья с порыжевшей листвой, перемежающиеся поля: то черные перепаханные и уже готовые к весеннему севу, то покрытые нежно-зеленым ковром озимых; аккуратные домишки под черепичными крышами, островерхие кирхи с петушками на шпилях... Германия.
Павла с отцом направили в лагерь для переселенцев, расположенный на окраине небольшого городка в Баден - Вюртемберге. Их поселили вместе в восьмиметровой комнате. У правой стены стояла двухярусная кровать ("Как в детстве", - подумал про себя Павел). Под окном - обеденный стол, пара стульев. У стены напротив - шкаф для одежды с облупившейся по углам краской, рядом - старенький холодильник. На кронштейне, вделанном в стену, телевизор. В углу - умывальник с потрескавшимся от времени зеркалом. Как объяснила им дежурная по этажу, кухня общая, а туалет - в конце коридора.
- Не у Ротшильда, - почесал в затылке отец, - но жить можно.
У него было муторно на душе: то и дело давало о себе знать сердце, болела печень. Тем не менее, без стакана он за стол не садился. Наливал и Павлу. Тот не отказывался.
Как-то недели через две, однажды, сидя за столом, отец вдруг почувствовал острую боль в сердце. "Ой!" - вскрикнул он, опрокинул на себя уже было поднесенный ко рту стакан и разом как-то обмяк на стуле.
- Что с тобой, папа? - всполошился Павел. Старик не отозвался.
"Что делать? - лихорадочно соображал Павел. - Соседи такие же, как и я, по-немецки ни гу-гу". В это время он услышал за дверью плеск воды и шарканье тряпкой по кафельному полу. Павел рванул на себя дверь. Так и есть - уборщица.
Он стал отчаянно умолять ее зайти в комнату. Войдя, женщина быстро оценила обстановку. Поспешно выхватив из кармана "мобильник", она вызвала "скорую". Приехавший врач поставил неутешительный диагноз: обширный инфаркт сердца; шансов на выживание - "фифти-фифти".
В особо тяжелых случаях пациентов отправляли в Бранденбург. Врач вызвал по рации вертолет. Павлу разрешили сопровождать отца. По счастью, среди врачей оказался один русский, и он объяснил Павлу, что недели две больной должен находиться в больнице, а потом будет нуждаться в домашнем уходе. Поэтому Павел решил переехать в Бранденбург, чтобы быть рядом с отцом.
Ежедневно он приходил в больницу и часами просиживал у постели больного. Поначалу тому нельзя было двигаться, и Павел кормил отца, как маленького, из ложки. Помогал сестрам делать различные процедуры, менял на больном белье. Старик не понимал, чем он заслужил от сына такое внимание. Он вспоминал свою пьяную жизнь и не мог выловить из мутного омута своей памяти ни одного факта, ни одного воспоминания, которые позволили бы ему с гордостью сказать: "Да, я заслужил это". Отец глубоко вздыхал, сквозь слезы смотрел на сына и слабой рукой молча сжимал руку Павла.
Дела его, впрочем, скоро пошли на поправку, и, как и предполагали врачи, через две недели старика выписали из больницы. Павел привез его к себе, в свою комнату в Бранденбургском лагере, где он уже жил с полмесяца. Новый лагерь мало чем отличался от прежнего, был только больше и, пожалуй, чище.
К тому времени Павел уже успел перезнакомиться почти со всеми своими сверстниками, жившими в лагере, и благодаря своему веселому нраву был ими принят. Большинство из них или родились, как и он, в Казахстане, или приехали оттуда. Никто из его новых знакомых не говорил по-немецки, но некоторые уже ходили на "языковые" курсы. В основном же, братва "расслаблялась": ни одна сходка не кончалась без разборок. Однажды под Рождество лагерная молодежь собралась в просторном помещении, служившем обычно игральной комнатой. В углу, как и положено, стояла вся в огнях разукрашенная елка, шпилем упиравшаяся под потолок. Вместе сдвинутые столы под бумажными скатертями были тесно заставлены бутылками и тарелками с закуской. Парни были одеты просто: зачастую в тренировочных костюмах, привезенных еще ОТТУДА, и кроссовках. Так что Павел в своем черном выходном костюме с галстуком выглядел, мягко говоря, "экстравагантно".
Зато "дамы" явились во всем блеске: с ярко накрашенными губами и тщательно причесанные, в вечерних платьях, державшихся на плечах на тонких бретельках. Прибавьте к этому тонкий аромат ковыльных степей, источаемый этими юными особами, и вы поймете: у какого парня от всего этого и без вина не закружится голова.
Однако было изрядно выпито, и во время танцев возникла "неувязка". Спор произошел из-за одной хрупкой девушки с непослушной челкой черных волос, спадавших на лоб, и черными азиатскими глазами, подведенными тушью, и оттого казавшимися аспидными. Павел приметил ее еще раньше, и она ему нравилась. Галина (так звали девушку) танцевала с невысоким худощавым блондином, которого Павел видел впервые. Во время танца между ними втерся какой-то долговязый тип с сигаретой в зубах. Он бедром оттолкнул блондинчика и подхватил Галину под руку. Хотя силы были явно не равны, блондин отчаянно набросился на обидчика с кулаками. Долговязый, не вынимая сигареты изо рта, одним ударом опрокинул парня навзничь. Раздались крики. К ним уже спешили со всех сторон, но Павел оказался первым. Он въехал долговязому кулаком в скулу, так что у того даже сигарета выскочила изо рта. Парень взвыл от боли. В этот момент Павел увидел, как у него в руке блеснул нож. Тут и пригодилась его армейская подготовка. Павел перехватил руку с ножом и вывернул ее в кисти. Нож упал на пол. Долговязый насилу выдернул руку из Пашиной "клешни" и с криком: "Ну, ты еще у меня узнаешь!", матерясь, выбежал из зала.
3
Тем временем блондин пришел в себя от шока. Павел помог ему подняться, взял бутылку водки со стола и два граненых стакана. Налил каждому по полстакана. "За знакомство," - выпили, разговорились.
- Евгений, - назвался парень. Оказывается, он приехал всего три дня назад один, без родителей. - Они не захотели оставить родной Арбат.
"Ба-а-а, выходит, земляк," - обрадовался Павел. Они были почти ровесниками. Евгению исполнилось 22 года, так что он лишь на год был моложе Павла. Ребята сдружились. У них нашлись общие темы для разговоров: родной город, тоска по оставленным на родине близким.
- Мать будущий год должна на пенсию выйти, - со вздохом вспоминал Павел. - Она у меня в гастрономе, в рыбном отделе пятнадцать лет отстояла. Все на ноги жаловалась. А сестра, Татьяна, - продолжал он, - в текстильном, на третьем курсе. Представляешь, каждый год хахелей меняет.
- А мой отец - в Менделеевском, доцентом, - рассказывал другу Евгений. - А мать - домохозяйка. Она плохо видит, и врачи запретили ей работать. А еще у нас собачка была. Чарли звать. Сама беленькая лохматая, а глазки, как две черные пуговки. Когда у нее за ушком почешешь, она начинает от радости хвостом вилять и так ласково в глаза смотрит, ну, прямо, как человек, - вспоминал он, словно видел это еще вчера.
Друзья бесцельно бродили по улицам, квася "адидасами" черную снежную "кашу" под ногами. Погода была скверная: то порывистый ветер бросал им в лицо пригоршни мокрого снега, то шел нудный мелкий дождь. Продрогнув, они спешили в полюбившуюся пивную "Золотой якорь". Евгений заметил, что Павел, прежде чем войти в пивную, с опаской озирался по сторонам, а уже войдя, оглядывался еще раз назад, словно он с тревогой чего-то ожидал. Евгений не знал, что его друг еще с того самого памятного предрождественского вечера в тайне от всех носит с собой кухонный нож. И неспроста...
4
Однажды, поздним вечером, друзья возвращались из пивной. Ежась от холода и пряча руки в рукава, они свернули за угол в скудно освещенный переулок, который вел прямо к их лагерю. Вскоре они услышали торопливые шаги позади себя. Павел обернулся: трое мужчин в "дутых" куртках и с капюшонами, надвинутыми на глаза, нагоняли их. Таких он предпочитал иметь не за спиной, а перед глазами. "Пропустим их", - сказал он негромко Евгению. Они хотели посторониться, но незнакомцы шли прямо на них. Когда они подошли вплотную, Павел услышал знакомый голос: "Ну, что, приятель, долг платежом красен". Присмотревшись, он узнал долговязого типа из их лагеря.
В следующее мгновение Евгений отлетел к фонарному столбу, и Павел почувствовал, как град ударов посыпался на него. По голове, по лицу, по телу... Еще секунда и он упадет. "Тогда совсем каюк: забьют на смерть", - мелькнуло у него в голове. Он выхватил нож и, не долго думая, всадил в кого-то. Раздался душераздирающий вопль, другие отпрянули в сторону. Он выскочил в образовавшийся просвет и с криком: "Рвем отсюда!" схватил Евгения за руку. Они сломя голову помчались вниз по переулку. Сзади слышались крики, ругань. Друзья перемахнули через забор, пробежали темными дворами, выскочили на соседнюю улицу и влетели в уже отходивший трамвай...
Домой они вернулись далеко за полночь.
На следующий день за Павлом приехала полиция. Через месяц состоялся суд, и Павлу дали год условно: рана оказалась неопасной (спасла толстая куртка), к тому же пожилая женщина, случайно бывшая свидетельницей драки, показала на суде, что Павел ударил ножом, не нападая, а лишь с целью защиты...
Случившееся мало повлияло на образ жизни друзей. Они, как и раньше, подолгу засиживались в "Золотом якоре". Вот и сегодня: шел уже второй час ночи; пивная закрывалась (Павел видел, как в противоположном конце зала уборщица орудовала шваброй); за столом, заставленным пустыми пивными бутылками, Павел, развалясь на стуле, лениво досасывал последнюю. А хотелось еще. Сквозь табачный дым выплывало до боли знакомое лицо Евгения. Друзья говорили мало. Да и о чем было говорить? Все уже тысячу раз было сказано-пересказано. СКУКА царила в душе у Павла. Возвращаться в лагерь ему не хотелось. Он, как и прежде, жил с отцом в одной комнате. "Придешь, а там отец храпит, как всегда пьяный. Да и много ли старику надо. Выпьет полстакана и уже готов", - рассуждал про себя Павел. Внезапно у него в голове зашевелилась какая-то мысль. Он вытащил из кармана "мобильник" и набрал номер.
- Люсь, привет, это - я. Не разбудил?
В телефоне послышалось радостное щебетание.
- Мы, вот, с корешем, хотели бы к вам подвалить, - он многозначительно посмотрел на Евгения, - как, возражений нет? Кстати, у вас пару пузырей не найдется? Ну, тогда через часок прибудем. Бис бальт (До скорого, - нем.).
Поймав недоуменный взгяд друга, Павел объяснил:
- У меня в Гентине (это недалеко отсюда), в лагере, пара знакомых "метелок" есть. Землячки. Ждут. Поехали?
Евгений отрицательно покачал головой.
- Ты извини, друг, но у меня что-то живот разболелся.
- Ну, как знаешь. Тогда я один поеду.
- Поезжай, - ответил Евгений.
Он позвонил своему знакомому, и тот согласился забрать Павла у бензоколонки в дальнем конце города и отвезти его в Гентин.
Вызвали такси.
5
Отто Франк, проработавший почти тридцать лет таксистом, дотягивал последние месяцы до пенсии. Он обещал своему внуку, восьмилетнему Уве, поехать с ним летом в Диснейлэнд, что под Парижем. Уже были куплены билеты, и мальчик с нетерпением ожидал этой поездки. Франк с улыбкой вспоминал об этом, сидя в своей машине и слушая тихо журчащую музыку, когда Центральный вышел по рации с ним на связь. Диспетчер попросил его забрать у пивной "Золотой якорь" двух пассажиров и отвезти их по указанному адресу. У Франка кончалась смена, но ему было по пути, и он согласился. У "Золотого якоря" к нему в машину сели два молодых человека, уже довольно "навеселе". (Как вы, наверное, догадались, мой читатель, это были герои нашего рассказа.) Павел плюхнулся на переднее сиденье, Евгений - сзади. На улице Магдебургерштрассе Евгений пожелал обоим "Гуте нахт" (Спокойной ночи - нем.) и вышел. Машина покатила дальше по ночным улицам спящего города. Павел с тревогой то и дело поглядывал на счетчик. Цифры, как ему казалось, с калейдоскопической быстротой сменяли друг друга. Сумма уже перевалила за двадцать марок. Он наощупь пересчитал в кармане монеты, что остались после пивной. По его догадкам выходило что-то около десяти марок. Слишком, слишком мало. "Что делать?" - лихорадочно думал он.
Не доезжая до бензоколонки, у которой его должна была ждать машина, чтобы отвезти в Гентин, Павел просит водителя свернуть в темную улочку: слева - редкие одноэтажные домики, справа - лес. "Можно попытаться улизнуть, - пронеслось у него в голове. - Почему бы не здесь? Место глухое. Эх, была-не-была." Он на ходу рванул на себя дверную ручку; резко распахнул дверь. Таксист успел схватить его за подол куртки. Павел с силой ударил его кулаком по руке, вырвался, прыгнул в темноту, побежал сломя голову. Вбежал в какой-то двор; таксист за ним - вот-вот нагонит; кричит: "Polizei!" Павел уже слышит его хриплое дыхание за спиной. Настиг, схватил Павла за шиворот. Выхватив из кармана нож, Павел круто развернулся и пырнул старика в живот. Еще и еще раз! Нож обломился. Таксист дико взвыл от боли; Павел бросился бежать. Тогда Франк из последних сил поднял над головой здоровый чурбан, валявшийся под ногами, и бросил его вслед Павлу. Чурбан просвистел над самым его ухом и шлепнулся в грязь. Павел остановился, как вкопанный. Не помня себя от ярости, схватил чурбан, подбежал к стоявшему от него метрах в пяти старику и занес чурбан над головой... Тот нелепо поднял руки, пытаясь защититься от неминуемого удара. В следующее мгновение чурбан рухнул ему на голову. Франк упал, как подкошенный. Павел отбросил чурбан в сторону и снова побежал, но метрах в двадцати остановился. Что-то шевельнулось у него в душе: он вернулся назад. Старик лежал на том же месте. Павел наклонился над ним, прислушался: никаких признаков жизни. "Неужели, убил? Может быть, его еще можно спасти?" - с отчаянной надеждой подумал про себя Павел. Он был как в лихорадке: внутри у него все трепетало от страха и волнения.
Он бегом вернулся к машине. Двери машины были распахнуты настежь. Дрожащими руками Павел стал шарить по углам. Наконец, нашел то, что искал: под сиденьем шофера валялась смятая газета. Чтобы привлечь внимание людей, он, скомкав газету, поджог ее и бросил на сиденье. Огонь постепенно разгорался. Павел повернулся и, изнеможенный, побрел прочь...
Домой он вернулся только под утро. Отец мирно похрапывал у себя на кровати.
6
Житель дома Nr. 21, что стоит особняком на улице Банхофстрассе, Штефан Рап, поднялся среди ночи, чтобы... (да простит меня уважаемый читатель за прозу жизни) чтобы справить малую нужду. Его взгляд невольно упал на окно, освещенное снаружи неровным светом. Он подошел ближе и увидел за окном машину, объятую пламенем. Вызвав пожарных, наскоро натянул на себя куртку и в трусах и тапочках на босу ногу Рап с ведром воды выскочил наружу. По дороге обо что-то споткнулся, чуть не упал, расплескал полведра. Вдруг он услышал слабый стон. Наклонившись, Рап увидел лежавшего навзничь человека; позвонил в "скорую". Приехавший врач констатировал смерть...
Последующие дни Павел провел как в бреду: то ложился и забывался коротким сном, то снова вскакивал и подбегал к окну: не стоит ли внизу полицейская машина.
Единственная мысль преследовала его все эти дни: "Может быть, он все-таки жив? Может, его спасли?" Дня через три Павла разбудил сплошной гуд, раздававшийся снаружи. Он выглянул в окно: по улице, мимо их дома, проходила колонна такси с черными ленточками на антенах. Последние его надежды исчезли...
В это время в Магдебургской полиции, которая размещалась в доме напротив, днем и ночью шла напряженная работа по раскрытию недавнего преступления. Была создана следовательская группа из десяти человек, чтобы по свежим следам найти убийцу. Но перед следователями вставали вопросы, на которые они не находили ответов.
Почему такси остановилось в глухом месте? Было ли это убийство с целью грабежа? Но почему тогда портмоне со ста марками осталось в кармане водителя? Отчего загорелось такси?.. Следствие зашло в тупик.
Павел лежал по ночам с открытыми глазами и думал. "Ведь, если бы таксист не побежал за мной, так ничего бы и не случилось. Или если б этот мужик, Женькин знакомый, сказал бы: "Ну, что вы, ребята, какой сейчас Гентин? Мне завтра в семь на работу вставать." Или если б эта вертихвостка Люська сказала бы: "Ну, что ты, Пашь, какой ночью пузырь? Мне спать хочется." Или тот же Женька предложил бы мне: "Что ты, Пашь, все в пивную, да в пивную? Пошли лучше в кино сходим." Так ЭТОГО и не случилось бы. А то ведь, сам меня в пивную потащил. Тоже, друг называется. Или, скажем, там ураган или смерч, или еще что-нибудь в этом роде, то НИЧЕГО ЭТОГО и не случилось бы. Так выходит, что не я один виноват. Э-эх, жизнь!" Он вздыхал, приподнимался на локте, делал еще один глоток из уже наполовину пустой бутылки водки и утирал слезы, катившиеся по щеке...
Однажды утром с озадаченным видом в комнату вошел отец, держа в руке какую-то бумажку.
- Пашь, тут тебе повестка... из полиции. "Явиться в среду, в 8 часов утра, комната 105," - прочитал он. - Или натворил чего?
Внутри у Павла все похолодело.
- Ничего я не натворил, - огрызнулся он в ответ.
Клубок мыслей вихрем пронесся у него в голове. "Сегодня - понедельник. Значит, у меня есть еще два дня. Надо выработать тактику, как вести себя на допросах. Молчать и ни в чем не сознаваться. Интересно, что они знают? Свидетелей не было - это факт. Стояла кромешная тьма, и НИКТО НИЧЕГО не мог видеть. Следов в машине остаться не могло, - наверняка, все сгорело. Правда, нож обломился. Ну, так я обломок давно выбросил. Могли остаться следы на земле, - так тех ботинок уже и в помине нет. Что еще? Они знают, что двое заказали такси; но КТО эти двое, они не знают. Потом, все выглядит очень странно. Обычно в таких случаях полиция приезжает на машине, и в наручниках увозят." (Это он уже знал из своего собственного опыта.) Последняя мысль его немного успокоила.
Однако, на всякий случай накануне вечером он собрал узелок с вещами: теплое белье, спортивный костюм, привезенный еще из России, пару кроссовок, курево на первое время, бритву, зубную пасту и щетку. Побросал все это в полиэтиленовую сумку. В карман брюк поглубже засунул пару пятидесятимарковых бумажек. ("В тюрьме пригодятся," - подумал он.)
В среду утром, сказав отцу: "Прощай старик. Если что, не поминай меня лихом", Павел вышел из дома. Он удивился тому, до чего он был спокоен. "Ах, плевать. От судьбы все равно не уйдешь," - думал он по дороге в полицию. Без пяти восемь Павел уже сидел перед дверью с номером 105. Рабочий день только начинался, и служащие расходились по своим кабинетам. На Павла никто не обращал ни малейшего внимания. Какой-то мужчина в штатском открыл ЭТУ дверь. Павел рванулся было к нему.
- У меня... вот... повестка.
Мужчина равнодушно посмотрел на бумажку.
- Подождите, вас вызовут, - ответил он.
Минут через пятнадцать его действительно позвали. Павел сел на предложенный стул и положил рядом сумку с вещами. Несмотря на внешнее спокойствие, он весь был, как натянутая струна.
Мужчина за столом надел очки и стал перекладывать какие-то бумажки. Павел от нетерпения заерзал на стуле.
- Ах, вот она, - сказал полицейский, найдя, наконец, нужную. - На вас поступила жалоба, - начал он. - Хозяин расположенного рядом с вами гаштетте утверждает, что вы, якобы, взяли с прилавка бутылку пива, не заплатив за нее. Это правда?
Павел не верил своим ушам. Пудовый груз, который давил его все эти дни, разом свалился с плеч.
- Я не помню... Я не знаю, - промямлил он.
Чиновник снял очки и посмотрел на Павла.
- Я советую вам, молодой человек, уладить все это мирно. Заплатите ему за бутылку, - и дело с концом. А мы проверим. Кстати, у вас ботинок из сумки вывалился. Вы что, на тренировку собрались?
- На тренировку, - буркнул Павел в ответ.
7
Между тем, жизнь текла своим чередом. Павел нашел работу "по-черному", то есть не платя налогов, в одной автомастерской. (В армии он был автомехаником.) Теперь помимо социальной помощи он получал еще три тысячи марок "чистыми". Отцу дали отдельную квартиру, и они расстались, как потом выяснилось, навсегда. Когда мать спрашивала у него по телефону:
- Как живешь, сынок?
- Как король, - гордо отвечал он. - Машину собираюсь купить.
- А у нас все так дорого стало, - жаловалась мать. - Пенсии ни на что не хватает.
- Ну, а Татьяна не может тебе помочь?
- Ты разве не знаешь? - удивилась мать. - Таня два месяца как родила. Замечательный такой мальчонка. На тебя похож. Максимом назвали.
- А кто ж его отец? - допытывался Павел.
- Да, Бог его знает. У нее спрашиваю - молчит, - и уж совсем тихим голосом она добавила. - Ты бы, Павлик, не мог бы нам немного денег прислать?
- Обязательно, мам, пришлю. Ты не беспокойся.
И не прислал. Забыл.
Теперь, оставшись в комнате один, он часто устраивал попойки. Желающих выпить хватало. Платил, в основном, Павел. Старая мебель и обои в комнате, казалось, навсегда пропитались едким табачным дымом и винными парами. Так что, посидев в ней с полчаса, и без вина можно было захмелеть.
Больше всего на свете боялся он ночи, когда оставался один. Невольно на память во всех подробностях приходила та страшная февральская ночь. Налитые кровью глаза старого таксиста пронзительно смотрели на него из темного угла. "Прочь! Прочь! Только не это!" - кричал Павел и... просыпался. Он стаскивал с себя мокрую от пота майку и снова валился на постель. Жизнь его превратилась в ад. Даже водка не помогала забыться. "Может быть, лучше пойти и во всем сознаться?" - часто думал он.
Но новые события в жизни отвлекли его.
Ему дали бесплатную однокомнатную квартиру на Гартенштрассе, на другом конце города. Надо было купить мебель, обставить квартиру. Старые "друзья" по лагерю нашли его и здесь. Вскоре он узнает, что от третьего инфаркта скончался его отец. Все хлопоты, связанные с похоронами и поминками, Павел взял на себя.
Он позвонил в Москву. К телефону подошла сестра.
- Тань, отец умер.
Он услышал в трубку, как заплакала сестра.
- Мамы сейчас нет дома, она на работе, - сквозь слезы проговорила Татьяна. - Ты позвони завтра, а я ее покамест подготовлю, а то у нее больное сердце.
"Чёрт, - выругался про себя Павел. - Так, она с больным сердцем на работу ходит. Пенсии не хватает, - догадался он. - А я так и не послал им денег. Сволочь! Завтра же вышлю."
Назавтра он снова позвонил. На этот раз трубку взяла мать. Павел сообщил ей о случившемся.
- Слава Богу. Наконец, Господь прибрал его, - только и сказала она.
Смерть отца имела для Павла неожиданные последствия.
8
Однажды он получил письмо из социальамта города, в котором его уведомляли о том, что он должен продать имущество покойного и на вырученные от продажи деньги жить. А пока, на неопределенное время, город лишает его материальной поддержки. И за квартиру он должен впредь платить сам. Внизу стояла приписка, что если у него возникнут вопросы, он может обратиться к сотруднику социальной службы, г-ну Бауману.
Нервы Павла и без того были на пределе, а это письмо в сером, казенном конверте переполнило чашу его терпения. Когда он переступил порог городского социальамта, внутри у него все кипело и клокотало.
"Интересно, какое такое имущество покойного он должен продать, чтобы жить на это. Уж не старый ли "Опель", весь внизу прогнивший, или шипевший и заикающийся телевизор, которому сто лет в обед. Или, может быть, стиральную машину, которая брызгала во все стороны, как шепелявый при разговоре."
Он нашел кабинет г-на Баумана и вскоре был им принят. За столом сидел лысый человек в роговых очках с такой же серой, казенной физиономией, как и письмо, которое Павел теребил в руках. Он взял письмо, прочитав его, тихим, ровным голосом пересказал его содержание, словно Павел не умел читать по-немецки. На вопрос Павла, когда же город снова возобновит свою "материальную поддержку", чиновник ответил:
- Когда подойдут к концу деньги, вырученные от продажи имущества покойного, подайте заявление на имя бургомайстера города, а мы его рассмотрим.
"Ах ты, крючок канцелярский," - с ненавистью подумал про него Павел, а в лицо ему бросил: "Leck mir Arsch!" и, громко хлопнув дверью, выбежал из кабинета.
Он запил, перестал ходить на работу, не платил за квартиру. Хозяин квартиры подал на него в суд. В конце концов, его выселили. Выбросив всю мебель, Павел переехал жить к своему бывшему коллеге, Николаю Далю, тоже выходцу из России. Весь день, пока Николай на работе, Павел валяется на диване, смотрит телевизор. Он не может видеть на экране кровь. Когда начинается крими, он переключает телевизор на другую программу. Однажды в "Новостях" он услышал, что убийцу нашли через пятнадцать лет после того, как тот совершил преступление. Страх с новой силой овладевает им. Павел ждет, что его вот-вот должны схватить, то и дело выглядывает в окно, не приехали ли за ним. Только с возвращением Николая с работы, когда можно было с другом снова выпить, страх отпускает его.
В минуты просветления Павел понимает, что так дальше жить нельзя, но сил что-нибудь изменить у него уже нет. Он продолжал падать в бездну...