НАДЕЖДА
1
Солнечные лучи осторожно обогрели остывшую за ночь землю и её неподвижное тело
с бурыми пятнами кровоподтёков и засохшей крови. Она открыла глаза и увидела огромное синее небо с редкими белыми облаками. Вокруг зеленела только что пробившаяся из земли трава. Она поняла, что наступила весна, но не знала, какой сегодня день, месяц и год. Скованные холодом руки и ноги плохо слушались. С трудом встала. Ломило в спине, до тошноты болела голова. Она была без одежды и без документов. Не узнавала местности и не знала, как сюда попала. А самое невероятное и страшное – не знала, кто она, не помнила своего имени.
Собрав все силы, сделала первый шаг, потом ещё, и побрела, прихрамывая, медленно и неуверенно, по бесконечной и безлюдной степи. Она шла, изнывая от жажды, потом отключалась, засыпая, или теряла сознание. И снова шла. Понимала, что надо идти к людям. Люди помогут.
Сколько дней она шла, не помнит. Наконец, вдали блеснула на солнце река. Это было её спасение, потому что у реки всегда живут люди. На берегу у тихой заводи – ивы и тень, где можно отдохнуть. Вода здесь спокойная, почти неподвижная.
Она наклонилась, увидела в воде отражение и не узнала это лицо. Эту женщину она не знает. Неужели это она?
Она напилась, обмыла тело и стала искать на берегу какую – ни будь малоприметную тропинку. Нашла остатки золы от прошлогоднего костра. Но тропинки не было. Из земли торчал угол рогожки. Она с большим усилием вытянула её, почерневшую, изъеденную плесенью. Прополоскала рогожку в реке и накинула на себя. Приятная прохлада студила плечи.
Она шла по берегу реки, по её течению и, наконец, вдали показался небольшой, в несколько домов, хуторок. Там люди…Она дошла…
2
- Ну, вот и очнулась… - глухо, словно издалека пробился к Марьяне незнакомый грубоватый женский голос. – Доктор послал узнать, как ты после наркоза?
- Наркоз? – Марьяна с трудом сосредоточилась и разглядела прямо перед собой расплывающееся круглое с желтоватыми веснушками широкое лицо. Из-под косынки выбивались седые волосы.
- Где я? – спросила она у женщины.
- В санчасти. В больнице. Ничего, девка, поправишься. – Узкие светлые глаза неопределённого цвета в белесых ресницах прищурились, и бледные губы растянулись в улыбке. – Вижу, первый раз на зоне-то. Молода больно.
- Первый… - неохотно ответила Марьяна.
- Похоже, на воле-то верховодить привыкла. А здесь – свои законы. Нелегко будет их соблюсти, да и себя не потерять. Сама разберёшься, что к чему. Понравилась ты мне. Дочку напомнила. Смена кончится, подойду, поговорим. А то мне ещё в двух палатах полы помыть надо. Зовут-то тебя как?
- Марьяна.
- Ну-ну, лежи. Меня-то раньше Марией Семёновной звали. Теперь просто Семёновной кличут. Вечером поговорим, - кивнула она, выходя из палаты.
Марьяна приподняла серое колючее одеяло и увидела скованную гипсом левую руку. Что-то стягивало кожу лица. Ладонь споткнулась о закреплённые пластырем повязки на щеке и над бровью. Болела загипсованная рука, неприятно ныла поясница и тупо гудело в голове.
- Сволочи, чуть не убили, - тихо выругалась Марьяна, вспоминая, как избивали её сокамерницы, пока не заступилась за неё здоровенная черноволосая баба.
Острая жалость к себе пронзила её. Жалко, что ушла Семёновна. Марьяне показалось, что та сочувствует ей. Захотелось поплакать и излить ей горечь своей нескладной жизни. Хотелось понимания и участия.
Семёновна не обманула. Она пришла, когда другие две женщины в палате, переругиваясь между собой, укладывались, ворочаясь на своих койках. От Семёновны терпко пахло табачным дымом. Марьяна жадно вдохнула этот запах и сказала:
- Закурить бы…
- Успеешь. Нельзя пока. – Семёновна села на край койки. – Дочку ты мне напомнила, - повторила она. – Какая ты молодая. А кудри, как у моей Розы. Родители-то есть у тебя?
- Нет.
- Детдомовская?
- Нет. Не детдомовская. В семье росла. Родители только были мне неродные.
- Что, плохие люди?
- Хорошие. Мать, Анна Васильевна, учительница. Наверное, любила меня. Как заболею, ночами у моей кровати сидела. Всегда что-нибудь вкусненькое для меня готовила.
Марьяна вспомнила мать, невысокую, с густыми, коротко остриженными волосами, с добрыми глазами и белозубой улыбкой. Такой она была всегда. Но потом…В последний раз она видела материнское лицо другим, бледным, словно помертвевшим, с закушенной губой. В глазах – злость, боль и отчаяние. И крик: «Что ты наделала?!» И пролетевшая над Марьяниной головой скалка, которой мать раскатывала тесто. Это была их последняя встреча.
- А отец? – прервала молчание Семёновна.
- Отец, Пётр Кузьмич, после ранения прихрамывал. Часто болел. Из-за него родители переехали жить в Крым. Потом и я к ним приехала. Отец меня баловал. Покупал мне всё, что только ни попрошу. Спортсменкой я была. На коньках бегала. Призы брала. Коньки нужны были специальные. В городе их не было. Так он за ними в областной центр ездил.
- Своих-то не было у них детей?
- Была дочь. Когда она выросла, они меня взяли. Уже пожилые были.
- А где они теперь?
- Я ничего о них не знаю. Отец, наверное, уже умер. У него был рак. А мать одна, без него, в Крыму не останется.
- Так они о тебе ничего не знают?
- Не знают.
Семёновна вздохнула:
- Вот и я о своих ничего не знаю…Жизнь-то у меня нескладно сложилась. Молодой была. Мужчина видный, старше меня, красивый, при хорошей должности, заприметил меня. Красы-то во мне, сама видишь, никакой. Да ему деваться было некуда. Жена умерла при родах. Осталась новорождённая дочка. Ей мать была нужна. Я, видно, вперёд других ему подвернулась. Выходила я, вырастила дочку. Розой зовут. Ну, право – роза. Красавица. Редкой красоты девушка. Кудрявая, как ты. Только волосы темнее твоих. Глаза большие, по цвету – как миндаль. От ресниц аж тень на лицо ложилась. Кожа белая, ни пятнышка. Фигура точёная. А уж как поёт, танцует…В балетную школу мы её отдали.
- У вас есть её фотография?
- Есть. Как-нибудь покажу. Вот так и жили. И свой мальчик у меня родился. Я хоть не очень грамотная была, но муж устроил меня на хорошую работу – в торговлю. Хорошо жили. Пока я сюда на зону не попала.
Семёновна замолчала, опустив голову, и задумалась. Видно, растревожило её то, что лежало незабытое в глубине памяти .
- Я-то за дело попала сюда, - снова заговорила она. – Правда, не одна виновата. А ты, такая молодая, симпатичная, что натворила?
- Натворила. Не сразу, конечно, такой стала. Была хорошей девочкой. Отличницей. Спортсменкой. Надеждой школы и спортивной команды. Училась я вообще легко. Могла бы и образование получить. Да всё по-другому случилось.
- Что случилось-то?
- Перед окончанием школы узнала я, что родители мне неродные. И как бес в меня вселился. Вместо благодарности им за то, что вырастили, стала всё назло делать. Даже замуж за разведённого сорокалетнего мужика вышла. Почти год жила с ним. Учиться бросила. А когда в Крым к родителям приехала, стала работать. Пиво продавала, потом вино. Весело жить стало. Отдыхающих полно. Дружки из приезжих появились. Приехал – уехал. Никаких обязательств. Зато – рестораны, танцы, пикники, вино рекой. Ну, и всё остальное. Потом долго лечилась в вендиспансере. Но ума не прибавилось. Так и до зоны дело дошло. По дури всё случилось. А ты, Семёновна, как тут оказалась? Говоришь, семья была хорошая.
- Так в торговле, говорю, работала. Мне такую недостачу насчитали, что за жизнь столько не истратить. Попользовались моей неграмотностью. Вот и срок большой дали. Отсидела, оказалось, что нет у меня никого. Так и осталась здесь работать.
- Как – никого?
- Муж забрал сына и уехал куда-то. Сколько запросов писала, никаких следов. Роза одна осталась. Балет бросила, ко мне приехала. А я чем ей помогу?
- И где она?
- Устроилась работать секретарём в прокуратуре. Да мужики проходу не давали. Придёт, плачет. Я ей замуж посоветовала выйти. Послушалась. Вышла за какого-то шофёра, похожего на гориллу. В ЗАГС вместо себя подружку послала. Какое-то время пережила, но потом ушла от него, уже с ребёнком. Мальчик у неё.
- Одна теперь?
- Нет. Встретила человека военного. С ним за границу уехала. Вначале писала, потом перестала на мои письма отвечать. А ты как своих родителей потеряла?
- С матерью поссорилась.
- Из-за чего?
- Из-за машины, - вздохнула Марьяна. – Когда-то я очень лихо машину водила. Но пьяная разбила отцовский «Запорожец». Он его, как инвалид получил. Машину любил, как с живой, с ней разговаривал. Он тогда в больнице лежал. А мать так разозлилась, что скалкой в меня кинула. Спасибо, увернулась я. Уехала я тогда от них и ничего о себе не сообщила. Теперь не знаю, где они.
- Ох – хо – хо, вздохнула Семёновна. – Разные люди попадают сюда. Ты молодая, тебе надо выжить. Разберись, что к чему, как я тебе уже говорила. Засиделись, однако. Спи. Пойду я. Выздоравливай.
3
Поезд в Феодосию пришёл рано. Толпа домохозяек быстро разошлась вдоль состава, предлагая отдыхающим квартиры. Было прохладно. Анна Васильевна достала из сумки вязаный зелёный жакет и накинула на плечи. Сумка стала совсем лёгкой – документы да остатки дорожной еды.
Знакомая женщина, у которой она останавливалась, приезжая сюда, уже шла по перрону, уводя с собой семейную пару с двумя детьми. Анна Васильевна окликнула её и предупредила, что останется у неё на ночь.
Автобус уходил через два часа, и Анна Васильевна повернула к знакомому общежитию. Здесь когда-то жила её дочь Марьяна и она, навещая её, познакомилась с комендантом, приятной полной женщиной средних лет.
Встретились, как старые знакомые.
- Анна Васильевна…надолго приехала?
- Нет. Съезжу к Кузьмичу, уберу могилку и назад.
- Может, чайку? Только что вскипел.
- Не откажусь. Рано приехала. Не успела позавтракать.
Они пили чай и говорили о Марьяне.
- Жаль, сбилась с пути, - покачала головой комендант. – Похоже, неплохая была девчонка.
- Она была очень хорошей девочкой. Да, видно, мы с Кузьмичом что-то не так сделали, - вздохнула Анна Васильевна. – В семнадцать лет, как с ума сошла. Сначала замуж вышла за пожилого разведённого мужчину, а потом пошло…Пьянки, гулянки, случайные знакомые. Остальное вы знаете.
- Знаем. Беседовали с ней по-доброму и строго, и из милиции приходили.
- А теперь вот исчезла. Сколько лет её ищу. Весь Крым объехала, пока могла. Теперь уж и сил нет.
- Так, может, не в Крыму она. Я говорила, что завербовалась она на работу в Набережные Челны.
- Да. Я тогда к дочке переехала, как Кузьмича похоронила. И мы писали туда. Ответа не было. Я тогда послала письмо прокурору. От отчаяния. И пришёл ответ, что Марьяна выбыла в Крым. А в Крыму – никаких следов. Если кому подругам напишет, вы уж мне сообщите её адрес.
- Сообщу. Но едва ли напишет. Столько лет прошло.
Анна Васильевна поблагодарила за чай, попрощалась с комендантом и пошла на автостанцию. По дороге зашла на рынок, купила краски и кисточку.
Могила Петра Кузьмича была в полном порядке. Памятник из мраморной крошки был сделан добротно и стоял, как новый. Цветы разрослись. Анна Васильевна выполола траву, покрасила оградку, раскрошила птицам кусок батона и поклонилась могиле:
- Прости, Кузьмич, что одного тебя здесь оставила. И приезжать к тебе стало трудно мне. Прости, что Марьяну потеряла. Ты так и не узнал, что она разбила твою машину. Как сама жива осталась? Тогда поссорились мы с ней. Я чуть скалкой её не ударила. С той поры она исчезла. И я не могу её найти. – Анна Васильевна плотно прикрыла за собой дверку оградки.
Обычно с кладбища она уезжала в Феодосию. Но сегодня захотелось пройти по селу, посмотреть, что здесь изменилось. Вот школа, где она учила детей. Сейчас здесь тихо. Лето. У магазина много молодых незнакомых людей. Наверное, отдыхающие. Свернула на свою улицу. Вот и коттедж, где они жили. Вернее, половина коттеджа, в другой половине жила Маруся, продавец из магазина. Они дружили.
Она остановилась у калитки. Любимый абрикос Кузьмича уже стал большим деревом. А как тогда он расцвёл, в день его похорон…Ещё другие не цвели.
- Анна Васильевна, - услышала она и оглянулась.
К дому подошла Маруся, загорелая, темноволосая и темноглазая.
- Здравствуй, Маруся, - поздоровалась Анна Васильевна. – Решила по селу пройти, пока время есть до автобуса.
- К Кузьмичу приезжала? Заходи, пообедаем, у меня перерыв в магазине.
За обедом Маруся пересказала все сельские новости и спросила:
- А вы как живёте?
- Как уехала к дочке, так с ними и живу. Ничего, дружно живём. Вот только Марьяну всё ищу. Как пропала тогда, когда машину разбила, так и никаких следов. Все эти годы ищу её. Куда только не писала и не ездила. Всё без толку. Уже и ездить не могу.
- Анна Васильевна, так вы ничего не знаете о Марьяне?
- Нет. Не знаем…Ты что-то знаешь?
- Я не знаю, где она. Только несколько лет назад писали в районной газете про дерзкое ограбление универмага. Так Марьяна шла по этому делу, как соучастница.
В глазах у Анны Васильевны потемнело. И только резкий запах нашатыря привёл её в чувство.
4
Жизнь на зоне - не сахар. Марьяне уже дважды зашивали в санчасти раны. Потом кое-чему научилась, приспособилась. И потекли лагерные дни один за другим своим неизбывным чередом.
Семёновна при встрече всякий раз говорила ей:
- Ты молодая. У тебя всё впереди…Старайся. Ты должна вырваться на волю.
Марьяна старалась. Она научилась быстро и ловко шить спецовки и стала передовиком в пошивочном цехе. Старалась избегать конфликтов.
Ей повезло. Её освободили условно. Она жила в общежитии, работала на швейной фабрике. Только должна была ежедневно отмечаться в комендатуре. Но всё- таки это была свобода.
Марьяна поверила в счастливое будущее. Она искренне раскаивалась в своих ошибках и стыдилась своей прошлой жизни, в которой она не успела сделать ничего хорошего. Особенно тревожили душу воспоминания о родителях. Они любили её. Где они? Если б знали, что она здесь, не так уж далеко от Крыма, приехали бы.
Но можно всё исправить. А, главное, судьба ей в этом помогает. Выпало ей счастье, как в лотерею выиграла. Это Олег. Милый, родной, любимый…Он моряк. Мужественный и красивый. Он пригласил её на танец в клубе, потом проводил до общежития.
Они встречались почти год. Она бросила курить, потому что не курил он. Но однажды…Олег сидел в её общежитской комнате и ждал, пока она уложит в причёску свои кудрявые волосы, потому что он пригласил её в театр. Всё рухнуло в одно мгновение. Конвойный бесцеремонно распахнул дверь, небрежно кивнул Олегу и скомандовал:
- Марьяна, собирайся быстро. Мне некогда.
Она побледнела. Олег подошёл к конвойному:
- Почему вы так с девушкой разговариваете? Она не сможет идти с вами. Мы идём в театр.
- В другой раз, - усмехнулся конвойный.
Марьяна положила ладони на плечи Олега:
- Прости, Олег. Я завтра тебе всё объясню.
Надо же было так случиться. Её часто по вечерам уводили в комендатуру заполнять или переписывать разные документы. К несчастью, у неё был красивый правильный почерк.
Назавтра Олег пришёл задумчивый и молчаливый. Тревожно было и Марьяне. Но этот трудный разговор, которого так непростительно долго избегала она, неотвратимо приблизился. А это – крах всему. Сегодня умрёт её надежда – стать человеком, жить по совести, чтоб не стыдиться за себя, как сейчас. Без Олега ей не справиться.
- Олег, - дрогнувшим голосом начала Марьяна, когда они вышли на улицу. – Я виновата перед тобой. Прости меня.
- Говори, тихо сказал Олег.
- Пойми, я заключённая.
- Вчера я узнал об этом и ждал, что ты скажешь.
- Как ты узнал?
- Спросил у соседки – куда и почему тебя увели? И получилось, как в шуточной песне: « Соседи скажут всё, ты так и знай…»
- Теперь ты всё знаешь. И что теперь?
- Ничего. Всё останется, как было. Я люблю тебя. Я просто не смогу без тебя. И маме рассказал о тебе.
- Олег… - Марьяна припала к его чёрному бушлату, запорошенному первым снежком.
Эта последняя зима была самой длинной. Потому что весной, самой счастливой весной в её жизни – её освобождение. Олег настаивал подать заявление в ЗАГС. Но Марьяна ответила решительно:
-
- Туда я войду только свободной.
Наконец, пришла долгожданная весна. До конца срока оставалось чуть больше месяца. Она считала недели и дни. Олег уходил в плавание. Перед этим он убедил Марьяну отнести заявление в ЗАГС.
- Когда я вернусь, кончится твой срок. Наш срок. И подойдёт очередь на регистрацию. Всё отлично будет, Марьяна, - он засмеялся и поцеловал её.
И вот скоро месяц, как ушёл в плавание Олег. Марьяна скучала без него. Зато до конца срока, до свободы осталось чуть больше недели.
- Ура! Всего одна неделя до счастья! - она, напевая, закружилась по комнате.
Стук в дверь остановил её. Она открыла. Конвойный, как всегда, сказал:
- Собирайся. Мне некогда.
Лейтенант в комендатуре масляно улыбнулся ей:
- Пришла. Здравствуй, Марьяна.
- Заключённая…по вызову явилась.
Он был красавец, этот лейтенант. Курчавый блондин с серо-голубыми глазами. Из себя ладный, подтянутый. Марьяна терпеть его не могла. Потому что он вдруг переставал диктовать и начинал говорить непристойности. А она боялась сорваться и нагрубить. Держалась, как могла. Но скоро всё это кончится. Она будет свободной. Это главное.
- Ну, зачем так официально? – усмехнулся лейтенант. – Сколько лет мы с тобой работаем. Начнём?
- Я готова. – Марьяна села за стол.
Она машинально писала под диктовку. Потом лейтенант достал из папки лист и подал ей:
- До этой строчки пиши, как здесь, потом я продиктую.
Когда он стал диктовать, Марьяна не выдержала:
- А здесь другое написано.
- Молчать! Пиши, как диктую.
- Не буду.
- Куда денешься? Ведь дни считаешь до освобождения.
Марьяна вздохнула и подчинилась. Когда за окном стало темнеть, она сказала:
- Уже поздно. Общежитие закроют. Мне пора уходить.
- Сегодня задержишься, чтоб закончить всю работу. И больше не будешь приходить.
- Другой бы кто переписал?
- Почерк-то твой…Дура.
- Узнают, что вы тут делаете.
- Что?
- Подделка это.
- Кто узнает? Никто не узнает.
- Я знаю.
- Ты? И ты ничего знать не будешь. Хватит. Работай.
Была уже ночь. Когда всё было переписано, она встала из-за стола, чтоб одеться.
- Ты никуда не пойдёшь, - остановил её лейтенант.
- Как это – не пойду?
- Да вот так. – Лейтенант приставил к её виску дуло пистолета. – Раздевайся. И не строй из себя невинную.
О…сколько мужиков, молодых и старых, знакомых и случайных, вежливых и хамов, дышали ей в лицо запахом табака и винным перегаром. А этот – ухоженный, чистенький. Уступить ему…И всё закончится миром. А там – свобода. Так бы она и поступила в той, прошлой жизни. Но теперь…Когда из плаванья скоро вернётся Олег, когда лежит в ЗАГСе их заявление…Никогда. Ни за что. Она не предаст Олега.
- Ну и шутки у вас, лейтенант, - сделала вид, что не поверила в его намерение Марьяна.
- Это не шутки. Да и знаешь ты много, чего не должна знать, поэтому ты вообще отсюда можешь не выйти.
«А ведь выстрелит», - мелькнула у Марьяны мысль, и холодом обожгло всё внутри.
- А куда труп денете? – всё ещё надеялась на спасение Марьяна.
- Труп найдут где-нибудь в парке или на пустыре и закопают , как неопознанную. У тебя же нет никого.
- Есть. Жених. Он будет искать, - цеплялась она за соломинку.
- Пусть ищет, - нехорошо засмеялся лейтенант и сильнее нажал на висок.
Марьяна замерла.
- Не бойся, - лейтенант убрал в кобуру пистолет, подошёл к ней и рванул на груди блузку. Посыпались пуговицы.
Тогда Марьяна, неожиданно для себя, ногой ударила лейтенанта в живот. Он согнулся и охнул. Она выбежала из кабинета. Постовой узнал её и открыл дверь.
Вначале она бежала. Потом устала и пошла медленнее. Но вот и общежитие. Осталось только пустырь пройти.
Догнали её на пустыре. Ударили по шее. Удар был профессиональным. Она-то знала, как бьют в милиции. После такого удара ноги, как ватные. Не убежишь.
Она упала. Тогда со всех сторон на неё обрушились тупые удары в грудь, в живот, в поясницу. Били ногами и ещё чем-то тяжёлым. Первый её крик оборвался от удара в лицо. Она застонала. А потом боль от ударов притупилась, она почти не ощущала её. Но её всё ещё били. Её не избивали А…убивали. Она это поняла и ей хотелось только одного – чтоб скорее всё кончилось.
Наконец, она перестала чувствовать боль, и затем угасло сознание. Бесчувственное и бездыханное её тело затолкнули в багажник подъехавшей машины, и кто-то сказал кому-то:
- Завези подальше, чтоб не нашли.
Но она уже это не слышала.
5
Ольга улыбнулась своему отражению в зеркале. Хороша…Ещё румянец во всю щеку и брови чёрны, и глаза сини, и коса до пояса. Всё при ней, как сказали родственники Афанасия, когда привёз он её, молоденькую городскую девчонку, сюда, на маленький, удалённый от шумных городов и больших дорог, хутор. И вот уже больше десяти лет живёт здесь. Привыкла.
Свекровь была женщиной доброй, тихой и набожной. Она научила Ольгу шить, вязать, доить корову, косить траву. Ненавязчиво научила её и молитвам. И теперь всякое дело начинает она, попросив благословения у Господа. Может, потому и всё ладится у них в семье.
Муж Афанасий тоже верующий, непьющий и работящий. Дети, слава Богу, здоровы. Вон на дворе озоруют. Марфеньке уже десять лет, помощница. Ванятка-то мал ещё. Родился, когда свекрови уже не было. Но Ольга уже и сама с малышом справлялась. Скоро ему два годика сравняется.
- Ой, да что это я на себя загляделась? – засмеялась она. – Афанасий возится во дворе со своим «Запорожцем». Скоро ужинать попросит. И детей кормить пора.
Она оторвалась от большого старинного зеркала в прихожей, ещё свекровиного, и пошла на кухню. Проворно накрыв стол к ужину, вышла во двор. Афанасия не позвать, так до ночи будет машину обихаживать. А завтра рано надо в город ехать. Уже приготовлены для продажи масло и сметана. А молоко с утренней дойки возьмут. Коров в стадо Марфа проводит. Придётся рано разбудить.
- Афанасий, - позвала Ольга, - пойдём ужинать, да пораньше ляжем, чтоб завтра по холодку выехать. Весна-то нынче дружная, солнце хорошо греет. Чтоб молоко не прокисло в дороге. Не близко до города-то.
- Можно и поужинать, - согласился муж. – У меня всё готово.
- Марфа, где Ванюшка?
- За домом с Полканом играет.
- Идите, умывайтесь. Я возьму его.
Сын лежал рядом с лохматой рыжей дворнягой, и собака, негромко звеня цепью, облизывала его лицо.
- О, сынок…Никак заснул. – Ольга подхватила на руки сонного ребёнка.
Полкан негромко заскулил и завилял хвостом.
- Подожди, Полкан, и тебя накормлю. Надоело на цепи? Спущу на ночь. Набегаешься. Курочки-то уже на насесте. Можно и отпустить тебя. Не ловил бы курочек, и днём отпускала бы тебя с цепи, а так – сиди привязанный.
После ужина Ольга уложила детей спать, перекрестив обоих. Афанасий тоже лёг. А у неё ещё дела во дворе. Она поставила около собачьей будки миску с супом, отстегнула от ошейника цепь. Полкан благодарно помахал ей хвостом, не отрываясь от еды.
В коровнике две коровы шумно жевали жвачку. Телята лежали. Два поросёнка сонно похрюкивали. В курятнике тихо.
Ольга обошла двор и пошла закрывать ворота.
За воротами кто-то вздыхал и тихонько охал. Она выглянула и увидела женщину, сидящую возле калитки.
Ольга вышла к ней. Залаял и выбежал следом Полкан, но скоро успокоился и дружелюбно обнюхал незнакомку. Ольга молча смотрела на неё. Густые, с проседью, слипшиеся пряди волос наддали на усталое в бурых пятнах лицо. Женщина была нагая и прикрывалась рваной рогожкой.
- Куда ты идёшь, странница? – спросила Ольга.
Женщина приподняла голову, но от слабости голова её снова склонилась к груди.
- Пи – и – ть, - простонала она.
Ольга помогла ей подняться и войти во двор. Усадив на ступеньки крыльца, она вынесла ей ковш с квасом и свой старенький халат.
- Пей, - подала она страннице ковш и положила на крыльцо халат. – Оденься пока.
Было ясно, что женщину придётся оставить ночевать. Куда ей идти ночью? Да и слаба уж больно. А в дом такую тоже не приведёшь. Там дети.
Ольга побежала в огород, где была баня. Баню топили накануне, но вода в котле не остыла. Она взяла для странницы необходимую одежду и позвала:
- Пойдём со мной. В бане помоешься.
Та тихо, прихрамывая, пошла за ней.
- Заходи, - открыла Ольга дверь в баню. – Я помогу тебе.
Она вымыла спутанные волосы странницы и осторожно обмыла мягкой губкой её израненное, в ссадинах и кровоподтёках тело.
- Ну вот, - засмеялась Ольга. – А ты – красавица. Звать-то тебя как?
- Не помню.
- Ты не поняла. Я спросила имя твоё.
- Имя? На – на – деж – да, - тихо ответила странница, потом повторила увереннее. – Надежда.
Ольга налила Надежде оставшийся от ужина суп:
- Ешь пока. Я сейчас.
Она тихонько разбудила мужа:
- Афанасий, странница забрела к нам. Господь послал.
- Кто такая? – сонно спросил муж.
- Не знаю. Надеждой звать. Так я оставлю её переночевать?
- Оставляй. Куда ей в ночь-то? Матушкина комната пустая.
Устроив на ночь Надежду в комнате свекрови, Ольга легла рядом с мужем.
- Ну? – спросил он.
- Уложила….Я вот что думаю, Афанасий…Не знаю, кого приютили. Грешна, видно, жизнь её.
- С чего ты взяла?
- В бане я её мыла. На теле-то шрамы, наколка. Да в синяках вся.
- Но Господь к нам привёл её. Знать, в нашей помощи она нуждается. Спи. Завтра решим.
Утром Ольга сказала мужу:
- Спит странница-то. Оставим, или как?
- Пусть спит. Накажи Марфе, чтоб накормила.
Когда Ольга с Афанасием вернулись вечером из города, в доме всё было убрано и выметен двор.
- Кто же это всё сделал? – спросила Ольга, целуя детей.
- Я, - заблестели глаза Марфуши.
- Ты? Одна? – удивилась мать.
- Нет, - смутилась Марфа. – Мне Надежда помогла.
- Она же едва ходит. Как она помогла?
- Еле ходит, - подтвердила Марфа. – Хотела двор мести, да повалилась, чуть не упала, - засмеялась она.
- Человек болеет. Что тут смешного? – строго посмотрел на дочь отец.
Та перестала смеяться и сказала серьёзно:
- Надежда с Ванюшкой играла, а я всё успела сделать.
- Молодец. Не зря отец вам гостинцы привёз, - улыбнулась Ольга.
Вечером после ужина Афанасий и Ольга разговаривали с Надеждой. Теперь она выглядела прилично. Аккуратно зачёсанные русые кудрявые волосы с седыми прядями открывали высокий лоб и серые глаза, которые смотрели доверчиво и покорно.
- Откуда ты идёшь? – спросил Афанасий.
- Не знаю. Я очнулась и не узнала места. Я никогда не была здесь. У меня нет документов. И я не знаю, кто я и откуда? Я очень долго шла до вашего хутора. Увидела реку, обрадовалась. У реки всегда люди живут. Я к людям шла.
- Это хорошо, что к людям, - кивнул Афанасий. – А что с тобой было? Тебя били?
- Не помню.
- Может, кого из родных помнишь? – спросила Ольга. – Мать или отца. Есть они у тебя?
- Не знаю.
- А имя Надежда? Это твоё?
- Теперь моё.
- Куда ты теперь пойдёшь? – снова спросила Ольга.
- Не знаю. Куда идти без документов? Некуда.
- Живи у нас. Выздоравливай, - кивнул ей Афанасий, выходя из-за стола. – Куском хлеба не обнесём. И матушкина комната не занята.
Перед сном Афанасий сказал жене:
- Смотри, Оля, какую великую милость явил Господь страннице. Он стёр из памяти её прошлую греховную жизнь и даёт ей возможность начать жить заново, как говорят, с чистого листа. И новую жизнь она должна прожить безгреховно. А коль Господь к нам направил её, так мы не оттолкнём её и поможем.
- Поможем, - согласилась Ольга. – Только покрестить бы её надо.
Крестили её в небольшой сельской церкви. Когда батюшка произнёс над её головой:
- Крещается раба божия Надежда, - она уверовала, что это и есть её имя.
Свежий воздух и сытная еда сделали своё дело. Надежда похорошела, посветлела лицом, зарумянилась. И оказалось, что она молодая и стройная. Была бы красавицей, если б не шрамы на лице.
Ольга повсюду брала с собой Надежду и всему учила её. Ученицей она была способной. Раз – два посмотрит и научилась. Уже носки и варежки на всю семью вяжет, да и свитер Ванюшке начала. По дому управляется не хуже Ольги. Потрудней оказалось с дойкой коров.
- Садись поближе к корове-то, садись на табуреточку, - учила её Ольга. Вот так. Да ты не пальцами, а всей ладонью, всем кулаком сосок-то сжимай.
Скоро Надежда одолела и эту науку и стала заменять Ольгу. У той появилось свободное время, и она сказала мужу:
- Афанасий, Надежда-то хорошо с хозяйством управляется. Коров доит, овец стричь научилась. Можно ещё пару коров купить. Теперь вдвоём-то мы управимся.
Муж кивнул, соглашаясь, и спросил:
- Приживается что ли странница-то?
- Привыкла. Уже и песни Ванюшке поёт. А уж как дети-то полюбили её. Марфушка утром не ко мне , а к ней бежит. Заплети, говорит, Надежда, мне косу. Ты красиво плетёшь. А та старается. То вокруг головы ей заплетёт, то с боку. А Марфа и рада. Никому в классе так косу не плетут.
- А Ванюшка-то остаётся ли с ней?
- Да ты что? Зовёт её – мамка Надежда. Я услышала, она засмущалась. Говорит, не учила я. Сам так назвал.
- А ты?
- Нет, не осерчала я. Пусть зовёт, говорю. Посмеялись: две матери лучше, чем одна. А полюбил малец её, так мне ещё лучше. Спокойнее.
Как-то утром, проводив в стадо коров, Надежда увидела, что Афанасий не может завести машину. Она подошла и подсказала:
- Может свечи продуть. Не засорились ли?
- А ты права, Надежда, - кивнул ей Афанасий. – Их-то я не проверил…
Когда машина завелась, он спросил:
-Надежда, как ты догадалась? Понимаешь что ли в машине-то?
Та пожала плечами.
- А ну-ка, сядь за руль. Ну, как? Знаешь там что к чему?
- Знаю. Думаю, что смогу вести машину.
- Может, ты водителем была?
- Не знаю, вздохнула Надежда.
А Афанасий подумал, видно за рулём не внимательна была, наехала на кого. Вот и судили. А тело попорчено, так это лагерные отметины.
Как- то зимой пошла Надежда на реку, где ребята на коньках катались, Марфу звать домой. А Марфуша решила подшутить над ней:
- Надежда, хочешь прокатиться?
- Не знаю. Никогда не каталась. Давай. Попробую.
Надежда надела коньки, чтоб потешить Марфу, но неожиданно уверенно заскользила по льду.
- Ну, ты даёшь, Надежда, - бежала за ней Марфа. – Где ты так научилась?
- Не знаю.
- Смешная ты, Надежда – по дороге домой говорила Марфа – Всё не знаешь, да не умеешь, а у самой всё здорово получается.
- Скажешь тоже.
- Скажу. Помнишь летом ты реку переплыла? Я тогда плакала. Думала, что потонешь ты. Маменьке всё рассказала.
- А она что?
- Сказала, что жила ты где-то у большой реки или у моря, раз так хорошо плаваешь.
- Может и жила, - вздохнула Надежда.
6
Так и шли год за годом. Надежда не знала своего дня рождения. Не знала, сколько ей лет. У неё был свой отсчёт – с того дня, когда по весне добрела она до этого хутора, и добрые люди приютили её в своей семье. Другой семьи у Надежды нет, и она всей душой предана этим людям. Но больше всех любит она Ванюшку. На её руках вырос. Он её тоже любит, мамкой зовёт. Так вот, по её счёту живёт она в этой семье уже десять лет. Уже и Ванюшка в школе учится, в соседнем селе. Отец на машине его туда отвозит. А Марфа учится в городе в институте. Год назад замуж вышла за однокурсника. И учудила. Будешь, говорит, Надежда, на свадьбе посажённой матерью. Доверие это дорогого стоит.
Вспоминая, Надежда прослезилась, как и тогда, перед свадьбой.
- Господи, за что мне такая милость от этих людей выпала? Может за то, что прошлая жизнь тяжёлой была. Шрамов-то сколько, - вздохнула Надежда.
А Ольга с Афанасием ещё и благодарят её. Говорят, что с её помощью они крепко на ноги встали. Правда, теперь уже в хозяйстве четыре коровы, гусей и уток развели. Река-то рядом. Афанасий сменил «Запорожец» на «Жигули». А что она? Другой семьи у неё нет. Помогает, как может.
Правда, прихварывать в последнее время стала. То голову кружит до тошноты, то поясницу заломит – ни ступить, ни согнуться. Ольга травами поит её. От свекрови переняла. Помогает. Легче становится.
А вот и одиннадцатый годок доходит. Весна уже. Ледоход на реке. Льдины огромные плывут. Утром ходила смотреть.
Часы на стене пробили одиннадцать раз.
- Ой, скоро обед. Надо стойла почистить, скотину накормить. Ольга-то с Афанасием только к вечеру из города вернутся. Да и Вани что-то долго нет. Заигрался с ребятами. Управлюсь во дворе и пойду его искать. Дальше хутора-то не убежит.
Надежда закончила с делами, а Ваня ещё не вернулся. Она вышла за ворота. А к ней уже бегут два сорванца, испуганные. Кричат ей:
- Надежда, Ваньку вашего льдина уносит.
- О, Господи, - испугалась Надежда. – Наказывала ведь ему не ходить на реку. – Где он? – спросила у мальчишек.
Они показали. Надежда сбежала к берегу вниз по течению, взглядом определила, где покрепче льдины, потом, прыгая с одной на другую, забежала далеко от берега. А тут и льдина с Ваней подплыла. Вроде крепкая, выдержит. Надежда перепрыгнула к Ване и взяла его, плачущего, за руку:
- Не бойся, я с тобой.
Она перепрыгнула на соседнюю льдину, ближе к берегу и подала Ване руку. Он ухватился за неё и тоже перепрыгнул. Так с одной льдины – на другую. Почти до берега добрались. А тут одна шуга. Что делать? Думать некогда. Льдину-то уносит. Надежда скинула с себя куртку, с Вани старенькое пальтишко и спрыгнула вместе с ним в ледяную воду. Одной рукой Ваню держит, другой гребёт. Только б судорога не случилась. Только б доплыть.
Доплыли, слава Богу.
Дома Надежда растёрла Ваню водкой, напоила горячим чаем с малиной. Укутала и уложила на тёплой печке. О себе-то не подумала. Только в сухое переоделась. Да ещё переживала, чтоб не обиделась Ольга за брошенную одежду.
Ольга не обиделась. Она целовала Надежду и плакала:
- Спасительница ты наша. Спасибо тебе.
Прослезился и Афанасий.
А на другой день Надежда занедужида. Жар поднялся, поясницу заломило. Ольга поила её травами. Лучше не становилось. Уговаривали в больницу лечь, отказалась. На Ольгины травы понадеялась. Но потом отекать стала. И кровь в моче появилась. Афанасий и согласия её не спросил, завёл машину и отвёз её, слабую, в участковую больницу.
Врач сказал, что положение очень серьёзное. А Ольга хватала доктора за руку, плакала и просила:
- Спасите, спасите её…
Не спасли.
После отпевания батюшка сказал Афанасию и Ольге:
- Не корите себя. Так Господу угодно было. А жила она праведно, много добра сделала.
Афанасий и Ольга горевали о неизвестной страннице, назвавшей себя Надеждой, как о родном и близком человеке. Ванечка плакал. А старый Полкан долго ещё будил хуторян хриплым воем, тоскуя по Надежде.
7
Здоровье Анны Васильевны ухудшилось. На могилу к Кузьмичу уже три года не ездила. Трудно в её возрасте в переполненном вагоне. Но нынче, ещё в начале лета, сказала дочери:
- Надо мне к отцу поехать. Чую, что уже в последний раз.
Внук повёз её нВ машине, чтоб всегда можно было остановиться и отдохнуть.
Могила у Кузьмича, как всегда, в полном порядке. Памятник долго ещё простоит. Цветы неприхотливые, растут и цветут без полива. Травы вот только много наросло. Но всё выпололи. Оградку покрасили.
- Ну, Кузьмич, в последний раз к тебе приехала. Теперь там уж жди меня, - попрощалась Анна Васильевна.
На обратном пути внук, обтирая потное лицо влажным полотенцем, вздохнул:
- Искупаться бы. Жарко.
Он развернул карту автомобильных дорог и засмеялся:
- Есть выход, бабуля. Сделаем небольшой крюк. Недалеко, километров пятнадцать. Там река. Я искупаюсь. Да и ты отдохнёшь. Идёт?
- Раз надо, значит надо, - кивнула Анна Васильевна.
Остановились у небольшого хутора на просёлочной дороге.
- Бабушка, походи тут по траве около машины. Я быстро. – Внук взял пластмассовое ведро и побежал к реке.
Анна Васильевна вышла размять затёкшие ноги. Совсем близко увидела лесок. Захотелось в тень, и она пошла туда. Но она ошиблась. Это было кладбище, и подросли деревья возле могил.
На краю, почти у дороги – свежая могила, ухоженная, в цветах. На металлическом кресте в чёрном квадрате – белые неровные буквы. «Надежда». Ни дат, ни фамилии. Анна Васильевна в глубоком раздумье стояла у могильного холма.
- Кто ты? Чья ты? – тихо спрашивала она. – Видно не знали ничего о тебе те добрые люди, что отдали тебе последний долг. Жива ли и моя-то Марьяночка, и где бродит по свету, если жива? Говорят, мир тесен. Тесен бы был, так встретились бы мы. Нет, мир велик, и не встретиться нам, потому что жизнь моя давно на закат повернула.
Анна Васильевна принесла из машины бутылку с водой и полила цветы. К кресту положила печенье и конфеты. Раскрошила птицам кусочек хлеба и встала у могилы.
- Может, и моя девочка где-нибудь в такой же безымянной могиле, - вздохнула она. – Жива была бы, отозвалась. Столько лет ищу её…
- Бабушка, - услышала она, - поехали.
Внук махал ей рукой.
Анна Васильевна поклонилась могиле и пошла к машине. Потом оглянулась и ещё раз прочитала: «Надежда».