Так хотел назвать её отец. Он работал киномехаником в клубе. Индийский фильм отца очаровал. Танцующая Гита снилась ему по ночам. Для деревенского молодого мужчины она превратилась в образец женской красоты. Даже жене своей Федор заявил, что если бы встретил такую, как Гита, то забыл бы про все на свете и даже про свою семью и добился бы расположения красавицы.
Жена Галя расстраивалась. Даже скандалила.
- Да пошел ты в свою Индию! - кричала она мужу в сердцах - достал ты меня со своими стонами. Ну, не Гита я, не Гита! Так что из того? Ты меня тоже любил когда-то и посильнее, чем эту Гиту. Да лучше бы я за Алешу замуж вышла. Вон он как женихался! Сватался даже. А я за тебя пошла. И вот через каких-нибудь десять лет совместной жизни душа в душу, можно сказать, все даже завидовали нам, ты меня меняешь на какую-то призрачную Гиту. Тень какую-то. На экране. Вот пусть она тебе и детей рожает, пусть варит и кормит тебя и в доме порядок наводит. Ишь ты! Гиту ему подавай. А своя родная жена что? В отставку что ли? Да кому рассказать - просто со смеху помрут люди. Он меня на Гиту променять хочет.
Галя мужа стала сторониться. Но однажды на телятнике она почувствовала внутри себя странный толчок. Она выпаивала телят, подпускала к корытцу, а когда теленок выпивал достаточно молока, надевала ему на голову плетеный из ивы намордничек. Так была видно, кого она уже напоила, а кто из телят стесняется, к корыту не подходит, и поить его нужно отдельно из большой трехлитровой банки со специальной соской. Банку эту нужно было держать очень крепко. Теленок рефлекторно бил по банке головой, бодал её, точно также, как телята в живой природе бодают материнское вымя, не давая молоку застаиваться.
Удары были неожиданными и такими сильными, что причиняли телятнице сильную боль. А куда деваться. Галя, когда выпаивала телят из бутылки, поворачивалась к ним боком. Она очень боялась того, что какой-нибудь молодой бычок ударит её в живот. И ей будет больно. А в эту минуту она почувствовала, что оберегает не только себя. И как она могла столько времени не знать о своей беременности? Да все эти домашние неурядицы виноваты. Гита эта. Будь оно все неладным!
Мужу про беременность она ничего не говорила. У него новая любовь. Не до того ему теперь. Еще неизвестно, как он к этому известию отнесется. Скажет, что жаль, что не Гита ему такой подарок преподносит, а она - Галя. А что? От него теперь всего можно ожидать. Свихнулся.
В семье росли ребятишки: сын и дочь. Но Галя даже и в мыслях своих не допускала того, что ребенка можно не рожать. Она была убеждена, что если ребенок зародился, и начал свой путь в жизнь, то он должен жить. И это грех настоящий - избавляться от беременности. Где двое - там и третий.
Только вот кого обнимал муж ночью? Её, Галю, или эту треклятую Гиту? Ведь он даже называл её иногда этим чужим именем.
- Не рожай! Не рожай! Прерви беременность. Не ты первая, не ты последняя. Решись! - советовали ей женщины на работе.
- Не рожай ему - подлецу этому! Пусть эта Гита и рожает ему ребенка! - говорила Галина мама.
- Мама! Ты семерых родила и живешь без греха в сердце, а меня на что толкаешь? Говоришь мне, что дети Богом посланы, а сама тут же меняешь свои взгляды. Нет. Мое решение твердое. Ребенка выношу. А к тому времени ты как раз на пенсию пойдешь. Будет вам с отцом новый внук или внучка. А то дети разъехались, все далеко, раз в год в гости нагрянут, так это для вас праздник. Внуки рядом уже большие. А малыши по горнице вашей давно не топали ножками. Нет. Ребенок нужен всем.
- Ладно. Отговаривать не буду. Прости, доченька! Зачем тебя к греху смертному подталкивать? А срок какой?
- Да уже пятый месяц. В декрет скоро.
- Смотри ты! А не видно ничего. Да что тогда тут говорить. Ты сама все решила. За всех. А мужу то сказала?
- Нет! У него Гита одна на уме.
- Доча! Не смеши меня! Да какая Гита? Тень на экране? Разве можно ревновать к такой сопернице?
- Можно. Он ведь о ней с утра до вечера твердит.
- Да пройдет это. Наваждение. А может обряд против сглаза на нем провести? А? Возьми ложку соли, нагрей на открытом огне, постели салфетку чистую в тарелочку, высыпь на неё соль, закрой другим концом салфетки, и ровно в полдень пусть Федя положит руку правую на теплую соль и скажет: "Мустафа, Мустафа, сглаз мой на!"
- Мама! Так он и станет руку держать на блюдце и слова заговорные говорить! Ждите! Да скорее он меня на - пошлет, чем сглаз этот. Он же ни в Бога, ни в черта не верит. Он же жгучий какой. Красавец черноокий. Может быть у него в родне были восточные люди? И он в этой Гите что-то родное увидел. А что? Она на него даже немного похожа. Черноокая, темноволосая, стройная. Ведь говорят, что у Федора в родне цыгане были. Вот и привлекают его звон бубна, да танцы цыганские.
- А что? Может быть. А когда рожать-то тебе?
- Сама посчитай. Сейчас декабрь. В конце апреля - начале мая. Точнее я еще не считала. Да и на учет еще не встала. Не хочу, чтобы он знал. Гиту ему подавай.
- Маленькие детки - маленькие бедки. Большие детки - большие бедки. Ладно. Не горюй. Теперь ходи осторожнее. Скользко на дорогах. А ты уже не одна. За двоих ответственность несешь. А я начну понемножку приданое готовить. Посмотрю в кладовке, что у меня есть. Одеяльце новое выстежу. Хотя летом оно малышу ни к чему. А я тоненькое. Ночи у нас прохладные бывают. Колыбель у нас на чердаке. Еще твоя. Ты в ней выросла. Дедушка тебе её смастерил. Плотник был отличный. Качка. На полозьях. Ох ты и раскачалась однажды в ней сама, уже большинькая была, да опрокинулась. Да перепугалась. Ты перед мужем своим не пасуй. Ты - красавица у меня. Ты - лучше этой Гиты. Только светленькая вся. И коса у тебя - на зависть, и глазки - как небушко - голубые. А хозяйка какая, а мать! Пусть он тобой дорожит. А то вот возьмем с дедом, да назад заберем. Пусть в пустом доме помыкается одинешенек.
- Да я не пойду назад. Что люди скажут? От киномеханика жена ушла, к киношной Гите мужа приревновала. Смеяться будут. А я не хочу быть посмешищем. И детей позорить не буду. Может быть, пройдет все постепенно? А?
- Да пройдет. Наваждение это. Пройдет.
- Как хорошо с тобой, мама, век бы так в родном доме и прожила. И кто придумал нам с мужиками жить? Терпеть все их выкрутасы. Уж на что мне вон повезло как. И не пьет, и не курит даже, и хозяин вон какой знатный, и детей любит. А ко мне остыл. Гиту ему подавай. Танцует она!
Галя вдруг встала с табуретки, вышла на середину комнаты, подняла руки над головой и затанцевала по-индийски.
- Муль-муль-тына дык, Муль-муль-ти! Ла-ала-ла! Ла-ла-ла!
Женщина виляла бедрами и шлепала ногами по чисто вымытым половицам деревенского дома. Косые лучи солнца пронизывали все пространство комнаты. Они щедро освещали танцующую женщину.
- Тяжеловата ты стала, доча, - засмеялась мать, - гляди, половицы-то стонут под тобой! А мне отец говорит, что ты пополнела, а я и внимания не обратила на его слова. Ты отцу ничего не говори про Гиту. У него разговор короткий будет с зятем. Бутылочку примет и пойдет мозги мужику на место ставить. А я молчать буду крепче каменной глыбы.
Галя после разговора с мамой успокоилась. Она пошла по зимней дороге в сторону своего дома и почему-то напевала:
- Бродяга я! Никто нигде, никто нигде не ждет меня. Абараю! Бродяга я.
Настал срок. Федор узнал о будущем отцовстве. Еще не лучше! Теперь он с утра до ночи твердил, что будет девочка у него, и он назовет её Гитой. Здравствуйте, с приездом. Уже если крыша у человека в пути - то это надолго. Сейчас прямо, аж два раза она разрешит ему так назвать ребенка. У ребенка должно быть имя, а не кличка!
Да хоть бы мальчик родился!
И вот этот миг необыкновенного счастья настал! Она лежала и смеялась счастливым смехом. Родила! Позади муки схваток. Все. Она справилась. Она привела в мир человека. Дай ей Бог хорошей доли!
- Богатырша! Три семьсот! Крупная.
- Девочка?
- Девочка!
Под окнами больницы росла черемуха. Она цвела. Её пьянящий запах был повсюду.
Кисти цветущего дерева стучали по окнам родовой палаты. Так они приветствовали новорожденную девочку своей белизной, чистотой и свежестью.
Федор радовался, как ребенок.
- Как там моя Гита себя чувствует? - кричал он Гале с улицы.
Да пропади оно все пропадом! Опять эта Гита. Долго молчал, а теперь опять прорвало! Галя думала, что он и забыл про эту Гиту, нет не забыл! Упрямый какой.
Настало время регистрации ребенка. Федор сам отправился в сельский Совет к секретарю, чтобы выписать свидетельство о рождении своей младшей дочурке.
Секретарем здесь работала удивительная женщина, мудрая и очень добрая - Ульяна Станиславовна. Она всю свою жизнь проработала учительницей в местной школе. Годков ей было уже немало. Она давно была на пенсии. Но работала теперь секретарем в Сельском Совете. Такая работа ей была еще по силам.
- Значит, Гитой хотите назвать? Похвально, похвально! Редкое имя. Только не русское, - дымя папиросой Беломор громко говорила Ульяна Станиславовна, - так и запишем в свидетельстве. Только с вашего позволения, я буковку одну всего поменяю в имени. Всего одну. Не возражаете, Федор Иванович?
При таком обхождении возражать было трудно.
- Не возражаю, - пробормотал Федор.
Он только дома прочитал имя своей дочери. Маргарита, в просторечье - Рита. Так было написано в свидетельстве. Почти что Гита.
Федор вздохнул. Не по его вышло. Но увидев счастливую улыбку на лице своей жены, он тоже улыбнулся широко.
- Рита! Ритуля! Сладкая моя девочка! Ритагита! Вот она, моя красавица, вот она, моя умница, вырастет - помощница будет, - нежным голосом говорил он своей дочурке ласковые слова. А она вертела головой из стороны в сторону, двигала ручками и ножками и смотрела на своего отца. Как ему показалось - с нежностью.
Пришли дети из школы.
- Знакомьтесь! - сказал отец - Рита. Собственной персоной.
Старшие дети переглянулись и вздохнули. С облегчением. Рита - не Гита. Правда же?
- А папа сестренку Ритой назвал, - сообщили они новость бабушке.
- Слава Богу! - перекрестилась та на иконы, - пойду и я взглянуть на внученьку. Дед, ты со мной? А вы тут оставайтесь. Обедайте. Дома пока не до того.
И они пошли поздравлять дочь с новорожденной внучкой своей. И готовы были уже её любить точно также, как любили в свое время Галю, а быть может, даже сильнее. Они шли торопливо по тропинке вдоль домов. И только звонкая погремушка, которую они несли в подарок, позвякивала негромко в такт их шагам.