В ту зиму на город то и дело обрушивались небывалые метели, и жизнь замирала на несколько часов. Снежные хлопья снега от порывистого ветра летели прямо в лица прохожим. А от колкого снега слезились глаза. Вихрь пел свою тягучую песню. Вьюга кружилась так, что захватывало дух,она подхватывала одиноко шагавших людей за руки, как бы приглашая на танец, полный снежного волшебства и блеска. Вьюга загибала полы пальто вверх и кружилась, кружилась в своем стремительном танце…
Иван Малышев, по прозвищу «Бровкин», сидел, укутавшись в тонкий плед и наблюдая из окна на причуды пурги. Комнатка, в которой находился Иван, служила ему и кухней, и столовой, и гостиной. В ней стоял устойчивый «аромат» лекарств. Посредине комнаты находился большой старинный стол с замысловатыми ножками. Он был завален различными устройствами и приспособлениями, которые обычному человеку могут понадобиться раз в жизни, а может, и нет. Комнатенка была заставлена обычной мебелью пятидесятых, шестидесятых годов. И посреди этого «рая», на стене, над видавшим виды кожаном диване, одиноко висела старая фотография еще молодой жены в самодельной рамочке.
Иван редко выходил из дома. Жизнь его и трепала, и миловала. Рано овдовев, жил одиноко в своей «новой» холостяцкой квартире. По вечерам, сидя у телевизора, он любил смотреть «Играй, гармонь», «Жди меня». Новости он не смотрел, они его не интересовали. Иван давно уже разуверился в настоящем, с тех пор, когда он был, оптимистом прошло немало времени. На экраны телевизора и в жизнь пришли иные герои. Но все равно в уголках его души теплилась еще надежда на лучшее. Ивану давно уже было за семьдесят. Он не испытывал к себе сочувствия. Жалость к себе – это реальный враг и источник человеческого страдания, считал он.
В дверь позвонили. «Кто бы это мог быть?», - подумал Иван. Пружиня и пришаркивая, он поплелся к двери. Посмотрев в глазок, Иван увидел знакомого по старой коммунальной квартире, с которым они жили лет двадцать до расселения. Поздоровавшись, Иван пригласил гостя войти в комнату. Набрав в чайник воды и включив его, подошел к старому, видавшему виды холодильнику, вынул из него хлеб и неполную банку джемового варенья. Сдвинув лежавшие на столе приспособления и достав чашки, поставил все это на край стола. Иван, с Николаем, так звали собеседника, проговорили долго, вспоминая годы жизни в коммунальной квартире. Сосед - Николай, навестивший Ивана, знал о его мастерской игре на баяне и попросил сыграть. Он с неохотою, но все же согласился. Он давно уже не брал баян в руки, не было для этого повода.
Достав со шкафа запылившийся чемодан, смахнув пыль, Иван открыл замки, извлек баян, и как-то осторожно и трепетно обнял его, и произнес: «Ну, здравствуй!»
Иван был самоучка, специально нигде не учился игре, да и нот он не знал. Его природный ум, отменный слух и упорство помогли ему освоить этот инструмент и овладеть игрой на баяне виртуозно. Было время, когда Ивана часто приглашали на вечеринки, посиделки, дни рождения, свадьбы. Там в непринужденной обстановке он играл на своем баяне для души. И вся эта публика с удовольствием слушала игру баяниста-самоучки. Вероятно тогда-то и дали Ивану прозвище «Бровкин». А может, после просмотра фильма «Солдат Иван Бровкин»? А может, по другой какой-то причине, никто уже этого не помнит. Так и укоренилось за ним это прозвище – «Бровкин».
Сев на стул, Иван растянул меха. «Давненько я не брал тебя в руки», - произнес Иван, обращаясь к баяну, как к человеку.
Есть, конечно, на земле таланты, но талант Ивана был от Бога. Пальцы сами пустились в отчаянные импровизации. И полилась, зазвучала мелодия. Перебирая своими потрескавшимися пальцами потертые кнопки, Иван выводил одну мелодию за другой…
И припомнилась ему услышанная в детстве первая гармонь – Шуйская «Чайка». Все на ней игралось на слух, вот и его зацепило. Первые мелодии и песни давались нелегко, разучивать их доводилось в свободное время.
В селе, где он родился, жил веселый никогда не унывающий весельчак, любимец окрестных девчат, балагур Степка. Будучи мальчишкой, Иван часто слушал, как он играет, а приходя домой, повторял мелодии на слух. Учителей у Ивана не было, оттачивать свое мастерство приходилось редкой игрой на вечеринках, куда его стали приглашать, прослышав о виртуозной игре. Со временем в репертуаре Ивана появились не только русские, но и казачьи, украинские песни, цыганские напевы…
Пальцы сами выводили мелодии одну за другой. Ему вдруг вспомнилось, как в книге Твардовского «Василий Теркин» на глухой лесной опушке играла для бойцов гармонь. Иван задумчиво улыбнулся. И в одинокой холостяцкой комнате поплыл, разливаясь тот грустный, памятный мотив стороны Смоленской, а баян звал Ивана куда-то далеко, далеко…
Проводив гостя, Иван взял баян в руки, присел на стул: «Вот и поговорили, - сказал Иван своему баяну. - Спасибо тебе».
И не проронив больше ни единого слова, сидел Иван, сложа руки поверх баяна, медленно раскачиваясь из стороны в сторону в такт зазвучавшей в его душе мелодии.
По небритой щеке медленно стекала скупая мужская слеза. Его замутненные глаза смотрели туда, где над старым кожаным диваном одиноко висела в самодельной рамке потускневшая от времени фотография жены…