В 2017 году Бугринской школе исполняется 155 лет. Этой школы давно уже нет на карте современного Новосибирска. Но она продолжает жить в памяти её бывших учеников. Моя мама Александра Леонидовна Мешкова (в замужестве Рыбалко) много рассказывала мне о своих детских и школьных годах, о своей родной школе и её замечательных учителях.
Родилась Шура Мешкова в городе Новосибирске. Если точнее, то в старинном селе Бугринском (до сих пор это место зовётся Буграми), которое впоследствии стало частью Кировского района города. В селе была церковь , и при ней - церковно-приходское училище. После Октябрьской революции церковь закрыли, а школа под новым названием продолжала принимать и обучать местных ребятишек и детей из окрестных деревень.
В этой школе Шура Мешкова успешно училась и мечтала стать учительницей. Окончила школу в 1940 году и поступила в педагогический институт. Но высшее образование оказалось не «по карману». Пришлось поступить на годичные курсы, а именно, немецкого языка.
На фронтах Великой Отечественной ей воевать не пришлось. Труженица тыла, она в военные годы работала учительницей в школе села Катково Коченёвского района Новосибирской области, преподавала детям немецкий язык, а также вела уроки пения.
Работала затем в районном отделе образования методистом. После Победы вернулась домой и продолжила свою учительскую деятельность в родной школе как учительница начальных классов.
Через несколько лет вышла замуж и переехала в город Новокузнецк, где также работала учительницей начальных классов до выхода на пенсию.
Она прожила долгую жизнь, покинув земной мир в сентябре 2016 года, на девяносто пятом году жизни.
Воспоминания Александры Леонидовны Мешковой были записаны в 2010-2011 годах к 150-летнему юбилею Бугринской школы.
1.
Первое воспоминание о школе. Весной 1930 года, кажется, это в марте было, помню, что таяло… Чтобы учеников больше было, сделали срочный набор в первый класс. Кадры стране были нужны. В январе мне исполнилось восемь лет, а в марте я пришла в первый класс. В то время детей не с семи, а с восьми лет в школу брали. Классная комната большая. Мне казалось тогда, что это казарма целая, а не класс. Помню, что учеников много в классе было, и мы сидели за одной партой трое: Тамара Макарова со своей сестрой Наташей и я. Запомнила их, потому что на обеих были цветные шали.
И вот впереди стоит Гликерия Григорьевна Толмачёва, моя первая учительница. Как сейчас, я помню её. Когда она заболела, нас учила её дочь Августа, мы её Гутей звали. А муж Гликерии Григорьевны, Пётр Арсеньевич Толмачёв, был директором детского дома № 5, того, что в Буграх был. В четвёртом классе мы учились, он умер, и она на работу не выходила.
Я в школу пошла – читала. Буквы все знала. А как писать училась? Возле ограды дома, где местная власть была, стоял большой ящик, и туда выбрасывали старые ненужные документы, каллиграфическим почерком написанные. Я подбирала их, приносила домой и обводила буквы карандашом. Очень мне нравилось это.
А читать меня мама научила. Мама хорошо училась. Закончила церковно-приходскую школу. То же самое здание было, куда и я пошла в первый класс. Содержалось школьное здание за счет властей, которые в Буграх были. По очереди возили дрова, чтобы школу отапливать. Печное же отопление было.
Когда училась во втором классе, весной 1932 года, в здании бывшей церкви случился пожар. Там жили заключённые, топили печки и вот в шесть утра загорелось. Все Бугры сбежались смотреть, как горела церковь. Мы весь день не учились. Потом на это погорелое место играть бегали.
Тогда в детском доме было большое поступление детей, всяких разных возрастов, беспризорников. О-ой, какие были трудные времена! Как они воровали в Буграх!
Я помню, сдружилась с девочками и – какой-то праздник был – я пришла с ними к нам домой. Мама стряпала пироги и накормила их пирогами. И эти подружки в обиду меня не давали и меня не обижали. И мальчишки меня не обижали. Только один раз, в третьем классе, Мишка Точилин - отчаянный такой был - украл у меня варежки. Мама только связала, а он украл. Не ругала меня мама, помню, ничего мне не сказала. Всё в себе держала…
В шестом классе я училась, построили два новых здания, все в одном школьном дворе. В старом здании остались начальные классы. В основном здании – «длинной школой» мы называли – были все кабинеты, и директор, и учительская. А наш шестой, седьмой и десятый классы учились в отдельном построенном доме, там было всего четыре классных комнаты. В восьмом и в девятом классе я училась в «длинной школе».
В школе у нас были печки, обитые железом и покрашенные чёрной краской. Как сейчас помню: круглая печка стоит в углу. Приходим - и все к этой печке греться. И когда новые здания построили, там тоже были печки, но классы были большие. А холодно было! Как приходишь в школу, скорей сбрасываешь пимишки или стежёнки, и ноги – в парту. Погреть надо ноги. А потом уже стежёнки надеваешь. Это такие чулки. Мама стежила нам из всякого тряпья: то ли там шерсть была, то ли вата. И в них прямо по улице мы ходили. А потом, в восьмом классе, мама мне купила ботинки. Ох, как я мёрзла в этих ботинках – по морозу-то – но зато в ботинках была!
2.
А какие у меня были учителя! Я должна им в ноги кланяться, что они меня выучили и в люди вывели!
Георгий Иванович Юдин, математик. Он вёл и физику в старших классах. В шестом классе физику вёл Петр Михайлович Голдобин, он же был директором школы.
А в седьмом классе в школу пришёл Фёдор Михайлович Гаврилов. Он стал директором и вёл у нас физику. Леонид Яковлевич Мавзелин географию вёл.
Биологию вела Елена Львовна Цендровская. В 1935 году она приехала к нам и до десятого класса я у неё училась. Она биологию вела, а в десятом классе это называлось «эволюционное учение», такая наука по биологии была. А сестра её, Янина Львовна, вела у нас органическую химию.
В пятом классе историю вела Вера Фёдоровна Подолянская, а с восьмого по десятый классы - Николай Андреевич Саратовский.
Анна Александровна Добровольская вела немецкий язык. Литературу вёл в шестом классе Григорий Васильевич Черемисин, в старших классах – Пётр Федотович Богомолов.
Уроки музыки вёл Александр Сергеевич Гордиенко, в четвёртом классе к нам пришёл. Ой, какой он был музыкант! Как на скрипке он играл! Хор в школе организовал. И я с четвёртого по девятый класс в хор ходила. Он звал меня и в десятом, но я уже не пошла.
Я в десятом пошла работать в бытпром, обучать малограмотных и неграмотных. Заработала себе на зимнее пальто бордового цвета с черным каракулевым воротником. А там уже и экзамены. И потом, начались очереди в хлебный магазин. Ночью мы занимали очередь за хлебом, а утром шли в школу. Это были 1939-40 годы.
Когда война началась, на фронт ушли - Саратовский Николай Андреевич, учитель истории, Мавзелин Леонид Яковлевич, учитель географии, и Голдобин Пётр Михайлович, учитель физики. Они воевали и остались там. Фёдор Михайлович Гаврилов, директор, вернулся в школу после войны. Георгия Ивановича Юдина по болезни не взяли, он был «сердечник». Григорий Васильевич Черемисин был старый, его не брали…
Из «Новосибирской Книги Памяти»:
Голдобин Петр Михайлович, к-н. Род. в 1908 в г. Новосибирске. Призван Кировским РВК. 1064 сп 281 сд. Погиб 20 февраля 1943. Похоронен в р-не д. Смердыни Ленинградской области.
Мавзелин Леонид Яковлевич, рядовой. Род. в 1909 в Курской обл. Призван Кировским РВК Новосибирска 27 июня 1941. Пропал без вести в феврале 1942.
Гаврилов Федор Михайлович, к-н. Род. в 1907. 138 сп 5 сд. Демобилизовался в феврале 1946.
3.
Николай Андреевич Саратовский, учитель истории, наша любовь и наш кумир. Не забыть мне, как в восьмом классе я приносила ему портфель из учительской. Ростом я была небольшая и сидела на первой парте. Он пришел, сел за стол, а портфель с собой не принёс. Говорит: «Принеси мне, пожалуйста, портфель». Я пошла за портфелем в учительскую. Захожу. Георгий Иванович в учительской. – «Можно?» – «Да». – «Николая Андреевича здесь портфель где-то». – «Ну, бери!» Вот я взяла этот портфель, захожу в класс, кладу ему на стол. Он мне говорит: «Благодарю», и я иду на место. «А почему ты мне ничего не отвечаешь?» – «А что, Николай Андреевич, надо отвечать?» – «Надо сказать «пожалуйста»! – «Я не знала». – «Бери портфель!» Я взяла портфель, постояла в коридоре, в учительскую не пошла. Захожу и кладу ему портфель на стол. Он мне говорит: «Благодарю», я ему отвечаю: «Пожалуйста!» – «Ну вот, теперь правильно!».
Он называл меня Искандер. Почему – не знаю. Кроме истории он вёл у нас уроки военного дела. В школе был тир, и я неплохо стреляла. Только вот не могла зажмуривать один левый глаз. Правый – пожалуйста, а левый – не могу до сих пор. Так вот, только улягусь с винтовкой перед мишенью, Николай Андреевич берёт коробку от патронов и держит её у моего левого глаза, пока я прицеливаюсь и стреляю.
Помню, когда он представлялся собеседнику, называл себя Доброхотов-Саратовский. А какая фамилия была по паспорту – не знаю. Детдомовский он был. Зимой до школы ходил в любые морозы и ветра в демисезонном пальто и без шапки. Говорил, что закаляется. К нам в Бугры приехал из деревни Ересная в 1937-м году с женой Натальей Павловной и дочерью Негелиной. Нега была очень хрупкая, нежная девочка, училась в музыкальной школе. Наталья Павловна вела русский язык. Жили они в доме её родителей, у самой бугринской рощи.
Да… Николай Андреевич Саратовский… На Сталинградской битве он был, а похоронной на него не было… В 1954 году я поехала в район: мне справки не хватало, что я там работала в войну. Справка эта была, но куда-то затерялась. Стою в Кривощёково, жду свой поезд. Рядом на путях товарный состав и ходят солдаты с ружьями у вагонов. Я стояла, стояла безразлично, потом взглянула.
Вот такие узенькие окошечки и в одном смотрит на меня глазами Николай Андреевич. Вижу глаза и нос, лба не видно. Иначе, я бы определённо сказала, он или нет. Такого лба, как у Николая Андреевича, ни у кого не было. Маленькие глазки голубые. Думаю: «Это точно Николай Андреевич!»
Смотрю, не отрываясь, на это окошечко, а солдат с ружьём ходит и меня не подпускает. А мне хотелось к вагону подойти и крикнуть ему, что я его узнала. А он всё на меня смотрел, смотрел, не мигая смотрел… Потом мой поезд подошёл, я побежала в вагон. Оглядываюсь, а он всё у окна.
На следующий день я в школу пришла. Наталья Павловна, жена его, как раз была одна в учительской. Говорю: «Наталья Павловна, я вчера была на станции Кривощёково. Там стоял товарный поезд…» Ох, я не могу даже про это говорить…
«Там стоял товарный поезд и в одном окошечке на меня пристально смотрели глаза Николая Андреевича». – «А я и так знаю, что он не погиб, что он живой! Я всё про него знаю, что он живой!» Она отвернулась и заплакала.
И мне было неудобно как-то спросить, откуда она знает, что он живой. А вскоре я уехала и с ней больше не встречалась.
Но, как сейчас, я вижу эти глаза… Ох, любимец наш, Николай Андреевич! Как он туда попал? Ведь он был такой честный коммунист!
В «Новосибирской Книги Памяти» найдены две записи:
Доброхотов-Саратовский Николай Андреевич, к-н. Род. В 1905 в Алтайском крае. Призван Кировским РВК Новосибирска в 1941. 303 сд. Погиб в бою 3 ноября 1942. Похоронен в п. Красный Буксир Среднеахтубинского р-на Волгоградской обл.
Саратовский Николай Андреевич, к-н. Род. В 1906 в Алтайском крае. Призван Железнодорожным РВК Новосибирска. 156 УР. Умер 3 ноября 1942. Похоронен в п. Красный Буксир Среднеахтубинского р-на Волгоградской обл.
4.
А когда мы в 1940 году закончили десятый класс, у нас был выпускной в Заельцовском бору. Мы туда на катере ездили. Не забуду этот день. Там мы ели крабовые консервы с картошкой. Большие эмалированные тазы картошки, сваренной на костре. Соорудили стол, и мы сели все возле этих тазов с картошкой, открыли нам банки с крабами. В бугринском магазине все полки были этими банками заставлены, их никто не покупал. Они же дорого стоили. Даже бутылка с вином была. Обратно ехали на том же катере. Было поздно, темнело. У нас остался большой узел сахара. И всю дорогу мы грызли этот сахар-рафинад. Вот такой у меня был выпускной. Сшила мне мама белое платье голубыми колечками. О-ой, какая я была радостная: новое платье у меня!
В десятом классе нас училось двенадцать человек: пять мальчиков и семь девочек. Был один десятый класс в школе.
Всех своих одноклассников помню. Девочки: Рая Герина, Лиза Каравайкина, Наташа Горбовская, Аня Голдобина, Вера Кузнецова, Тамара Макарова и я.
Мальчики: Саня Козлов, Саня Лагутенко, Коля Нижегородцев, Толя Шмаков, Коля Лыхин (он к нам только в десятом классе пришел, один год с нами учился).
Шурик Лагутенко погиб, погиб Николай Лыхин. Саню Козлова почему-то не брали, вроде, он на финской был. Нижегородцев в авиации служил на Дальнем Востоке, пришёл.
Шмаков на Сталинградском направлении был, пришёл раненый. Помню, мы собирались у него, когда он вернулся. Из нашего класса были Тамара Макарова и я. Он рассказывал, ЧТО там, под Сталинградом, творилось… Как страшно было! А год или два назад Лёня (брат) мне звонит и говорит, что встретил Шмакова на улице. Даже не поговорили, а просто поздоровались и разошлись*.
Из «Новосибирской Книги Памяти»:
Лыхин Николай Григорьевич, мл. л-т. Род. в 1923 в Кировской обл. Призван Новосибирским РГВК. 4 гв. сд. Погиб 24 сентября 1942. Похоронен в п. Задоно-Авиловском Иловлинского р-на Волгоградской обл.
Шмаков Анатолий Александрович, ст. л-т. Род. в 1921 в г. Новосибирске. Призван Кировским РВК в 1940. 37 сп 5 сд, 123 сп 62 сд, 233 сд. Демобилизован в 1947.
*В апреле 2013 года, когда отмечалось 150 лет Бугринской школе, Анатолий Александрович Шмаков был ещё жив, но не смог участвовать в праздничном мероприятии по состоянию здоровья.
5.
В 1940 году сдала я экзамены в школе и поступила в Новосибирский педагогический институт. Месяц или меньше проучилась, по коридору иду – вижу объявление: «Обучение платное: 125 рублей». А папа тогда мало получал, он возчиком работал в какой-то артели. Я тут же подала заявление на годичные курсы.
В первый день занятий захожу в аудиторию и вижу: Тамара Макарова сидит на последней парте. Ой, как я обрадовалась своему человеку! Так мы с ней и проучились весь год за одной партой и в общежитии жили в одной комнате. Ещё были девушки с разных курсов, одиннадцать человек в комнате.
А по воскресеньям я домой ходила, пешком до Бугров. В столовой института выпекали очень вкусный круглый хлеб, я покупала половину булки, и каждое воскресенье приносила домой. И все этот настоящий хлеб ели, без всяких примесей. Мне тогда стипендию платили 32 рубля.
В пединституте я училась на курсе немецкого языка. Анна Александровна Добровольская, моя учительница, приучала нас к разговорной речи. На уроке очень мало было русских слов, почти все – на немецком. Я хорошо знала немецкий…
Анна Александровна одинокая была. Жила в комнатушке в том доме, где Георгий Иванович жил с семьёй. В восьмом классе я училась, и её отстранили от работы. И мы с Тамарой Макаровой ходили её проведать. Она так рада была! А потом её всё-таки восстановили, и в девятом классе она уже вела у нас уроки.
В июне 1941 года у нас экзамены были. Сдавали их не в институте, а по разным школам. Последний экзамен сдала и пошла в пединститут взять справку из библиотеки, что я ничего не должна. Подхожу к зданию – стоит машина. Что-то грузят, тюки таскают, мешки: то ли документы, то ли библиотеку. Голову подняла – на всех окнах белые занавески. Уже госпиталь! Это было 25 июня.
Как я узнала, что война началась? В воскресенье вернулась из дома в общежитие, а все девчонки сидят на кроватях. Я говорю: «Что-то сегодня вы все дома». – «А ты разве радио не слушала?» – «А что?» – «Так война началась!»
6.
Когда мы c моей подружкой Тамарой Макаровой закончили эти курсы, нам в облОНО дали направления на работу: Тамаре – в Черепановский, мне – в Коченёвский район Новосибирской области. В отделе кадров сказали: «На место явиться двенадцатого августа». Наладили мне два чемодана. В одном – книги неподъёмные (методические), думала, я буду там пользоваться ими, в другом – вещи. Мама мне мешочек сухарей насушила, чугунок положила на всякий случай.
Приехали с мамой на вокзал. Моя крёстная Анастасия Максимовна пришла меня проводить. Поезд должен идти в десять часов вечера. Вот десять, вот одиннадцать... В половине двенадцатого объявили: «Посадка на 501-й поезд (его ещё называли "пятьсот весёлый") в двенадцать часов ночи». Погрузили меня в вагон. Темнота, глаз коли – ничего не видно. Потом кто-то огарок зажёг. Я чемоданы поставила, посмотрела в окно: стоят моя мама и крёстная. Какое-то у меня было состояние, что трудно описать.
И вот я с двенадцати часов пятьдесят километров ехала до трёх часов ночи. На каждом полустанке стоим и стоим. Приехали на станцию Коченёво. Народ вышел. Пока я спустилась с двумя чемоданами – ни души. Никакого вокзала нет, товарный поезд стоит. Полезла под вагоны. А все платформы закрыты палатками, значит, орудия везут.
Спустилась по лесенке к станции, захожу. Там народ: кто лежит, кто стоит, кто у кассы. Билеты не дают, потому что пассажирские поезда не пропускают. Утром приходит следующий поезд и забегает моя однокурсница Саша Дорофеева, с которой учились вместе. Только она исторический закончила. Нашли какого-то путевого сторожа, оставили у него свои чемоданы, и пошли искать райОНО. Женщина-инспектор нас приняла. Я говорю: «Мне заведующего райОНО надо». – «Он добровольцем на фронт ушел. Я завтра тоже уезжаю. Вы поедете в Катковскую школу. Вот вам направление. Поедете до станции Чик, потом от станции ещё 18 километров и будет ваше Катково».
Саша говорит: «Я сейчас в Новосибирск обратно поеду, я не все вещи с собой взяла. Открылась касса, купили мы билеты. Доехали до станции Чик, она дальше поехала, я вышла. Зашла в здание станции, села на чемодан и повалилась мертвецким сном. Сколько времени я проспала – не знаю. Проснулась – ни души. К кассиру пошла: «Мне надо в Катково». – «В Катково сегодня уже попутчиков нет, уехали все, но в «заготзерно» приезжают катковские колхозники, зерно сдают».
Нашла я «заготзерно». Стоят подводы, два мужика на телеге сидят. Говорю: «В Катково довезёте?» – «На бутылку дашь – отвезём». Две подводы у них. Погрузили меня с чемоданами на первую, а сами на второй едут. Лошади, видно, знают, куда идти. Доехали до сельмага, дала им деньги. Они купили бутылку, сели на вторую подводу, достали лук, хлеб. Едут, пьют и закусывают. Я на первой подводе сижу. А лошади всё бегут и бегут, видно привычные… Еду и смотрю кругом – спать почему-то не хотелось.
Наконец, остановились где-то на дороге. Один мужик мне говорит: «Видишь: вон там, на горе, дома. Это Катково. Нам в деревню ехать нельзя, нам на поля надо. А ты до первой избы дойдёшь – там живёт колхозный агроном Кальнишевский. Он добровольцем на фронт ушёл, но у него баба хорошая, она с ребятишками там живёт. Ты заходи в эту избу, ставь свои чемоданы и иди искать сельсовет». Вот я с этими чемоданами пять-шесть шагов шагну – стою. Нету сил: не евши и без сна. Наконец, дошла. Вышла хозяйка. Я ей объяснила, кто я и что я. Поставила чемоданы и дальше – ни шагу. Проснулась утром. Она ушла на колхозные работы, дома одни ребятишки. Хорошие дети такие. Двое потом у меня учились…
Пошла искать сельсовет. И как раз там сидит директор школы: «Не могу ничего вам сказать, куда поселиться, я здесь новый человек». Он, оказывается, сам только приехал. И заходят две девушки. Босиком, лихие, здоровые. А я думаю: «Вот так учительницы! Босиком-то почему?» Потом я с ними сдружилась.
Поселили меня в доме Трудаевых. Хозяйка - Наталья Николаевна, её дочь Нина (училась у меня в пятом классе), и сын Александр. Он работал на станции Чик, а это 18 километров от Катково. МТС там была, машинно-тракторная станция. Домой редко приходил. Один раз, вскоре, как я приехала, он пригласил меня на «точок», танцплощадку по-нашему. Пришли. Местные девчонки говорят мне: «А ты чего с ним пришла? Ведь сейчас он к своей Марусе побежит». И точно, стою я одна, а уже темно, куда идти – не знаю. Тут подошли местные парни и успокоили: «Мы сейчас к себе домой пойдём и тебя до твоего переулка проводим». Вот только один раз и ходила на этот «точок». Потом учебный год начался, больше не ходила, я же учительница была.
7.
1 октября 1941 года начался мой первый учебный год в школе. Вела я немецкий язык в пятых-седьмых классах. Война идёт, похоронки приходят, а я учу детей языку врагов. Пол-урока мы там чего-то поучим, а потом пол-урока «Пионерскую правду» читаем о подвигах пионеров, комсомольцев на фронте… Звонок прозвенел – ауфидерзейн! Я не знаю, чему я их научила. А ученики все были такие большие – я была девчушка против них. Особенно в седьмом классе. Я и не вставала во время урока: ученики все ростом с меня и выше, по 15-16 лет.
На второй год я ещё начальные классы взяла. В две смены работала. Да, ещё пение вела. Спасибо Александру Сергеевичу Гордиенко, учителю музыки, он меня в школьном хоре всяким песням обучил. Вот их и пела с учениками.
Когда мне исполнилось двадцать лет, на мой день рождения, мы собирались в доме у Шуры Куксовой. Хозяйка моя дала блюдо квашеной капусты, а Люба Евдокименко с Валей Осиной драников настряпали. В сельпо купили банку самодельного вина – в бочках продавалось, там градусов-то было всего-ничего. Пили мы это вино и ели драники с капустой. О-ой, весело было! Молодые были. Песни пели, а брат Шуры Куксовой, Вася, на балалайке играл. А смеялся он как-то интересно, будто изнутри, из живота, смеялся. Горб у него был. А морозы тогда стояли страшные, градусов под пятьдесят.
У нас в учительском коллективе было десять человек одиночек. Восемь девчонок и два парня – обоих Николаями звали – один, после девятого класса, вёл начальные классы. Другой, постарше, вёл труды в школе. Помню хорошо, как из Катково на первую учительскую конференцию ходили. Мы взяли с собой тележку двухколёсную, положили на неё сумки и двадцать пять километров шагали до районного центра, на конференцию. Нам сказали, что там дадут всем по пять килограммов соли, по два куска мыла и по бобине ниток, да ещё керосину.
Конференция была один день. Мы пленарную часть все отсидели. В столовой нас чем-то покормили, какой-то супишко там был. Слава богу, не дали нам керосину, сказали: дома получите. А соль, мыло и нитки дали. И мы назад отправились, опять – двадцать пять... А чтобы покороче было, полем шли. Ну, этой конференции мне никогда не забыть, как мы с этой тележкой шли!
8.
А как я в бор по дрова ездила? Это было, когда я первый год ещё работала в Катково, в конце 1941 года. Бригадир дал мне колхозную лошадь. Я поехала и со мной ещё две учительницы на своих санях. Заехали мы в бор. «Рубить только сухостой!» А берёзы были высоченные! Надо было рубить, а я что, когда-нибудь это делала? Они привычные, местные: нарубили, нагрузили на своих лошадей. Пока я рубила – оглянулась, а их нет.
А уже темнеет. Пока я всё сложила, связала - уже совсем темно. Села я на воз. Главное, думаю, – не отпустить вожжи. Если лошадь запутается, я её не распутаю. А она не шагом идёт, а так вот: трусь-трусь, трусь-трусь. И не быстрей, и не останавливается. Я только вожжи держу. Выехала из бора, проехала мосток катковский!», колхоз «Майский», выехала ещё на одну улицу, смотрю – сельсовет. А от сельсовета рукой подать – и дом. И стоит Наталья Николаевна, хозяйка моя, у ворот, меня ждёт.
Нисколько я не управляла лошадью, а она меня подвезла к самым воротам. Она из тёмного бора вывезла меня на дорогу. А я дороги той не знала. И сейчас, как кошмарный сон, эта рубка дров… Какая умная лошадь! И я этой лошади в пояс кланяться должна. Я вот сейчас думаю: легко лежать тому бригадиру, который мне умную лошадь дал.
Ой, а в колхозе как было тяжело! Учебный год начинался не с 1 сентября, а с 1 октября. Мы, учителя, на ферме солому, сено сбрасывали. А в поле, на огородах с учениками колоски собирали, пололи, свёклу рвали. Одно лето лён рвали. Никогда раньше не видела, как лён растёт. Это был посев ещё мирного времени. В войну лён не сеяли, а нажимали на хлеб, на картошку. Сдавай, сдавай, сдавай! До последнего сдавай!
А похоронки шли, а парней везли. Помню, один раз большой набор был в 1942-ом, и забрали самых сильных парней 1923-его, 1924-ого, 1925-ого года рождения. Человек восемь из села. Как сейчас вижу: парни эти посреди улицы одной шеренгой идут. А один был – Ваня Сливкин – в розовой рубахе и в валенках, в середине этой самой шеренги шёл. Как сейчас вижу: июль, жарища, а он – в валенках. А лошади с подводами сзади шли. Из деревни вышли, все назад вернулись, а их дальше повезли, в Коченёво. И не пришёл никто. Вот из того набора, где Ваня был, не пришёл никто. О-ох! Трудно мне было, но всё же не на фронте. Сколько людей забирали – мало кто вернулся. Мне жалко их было всех.
Из «Новосибирской Книги Памяти»:
Трудаев Александр Ильич, рядовой. Род. в 1919 в д. Катково Коченевского р-на Новосибирской обл. Призван Коченевским РВК 16 ноября 1941. 226 отп. Пропал без вести 18 апреля 1945.
Есть в «Книге» и запись на Сливкина Ивана. Только год его рождения не соответствует маминым воспоминаниям:
Сливкин Иван Прокофьевич. Род. в 1908 в с. Каткове Коченевского р-на Новосибирской обл. Призван Коченевским РВК 28 июля 1942. 199 азсп 31 А. Пропал без вести в октябре 1944.
9.
Два учебных года я проработала учительницей в Катковской школе. Летом 1943 года приехал уполномоченный из Коченёво. Им нужен был инспектор по патронированию школ. И я проработала инспектором райОНО с 1 сентября 1943 года до самого конца войны.
Как сейчас помню: одна школа была в восьми километрах от районного центра, другая – в двенадцати. Я, конечно, пешком ходила. Помню, в самом начале моей работы, послали меня в Михайловку принимать школу на готовность к учебному году. А что я там понимаю, какие там ремонтные работы? К председателю колхоза пошла – он отмахнулся от меня: ему надо хлеб на фронт отправлять, а вы уж сами разбирайтесь со школой. И ушёл. Вот я постояла у сельсовета и бумагу всё же подписала. И пошла двенадцать километров назад отмерять.
А волков было много во время войны! Я слыхала про них, но ходила, и ни о чём таком не думала. Да, ходила, пока одну учительницу волки не загрызли. Родственники только по валенку узнали, что это – она. Я после того случая ходить пешком перестала. Ещё ездила с комиссией от военкомата по сёлам проверять готовность призывников. Я, как учительница, проверяла грамотность.
В Коченёво мне приносили повестку на фронт. Пришла в военкомат и как раз в кабинете сидели военком и начальник первой части. Я стою. Они посмотрели на меня: что от меня толку? Я там и солдата не утащу, и ничего я там не сделаю. Военком говорит: «Давай повестку. Иди домой!» Так я на фронт и не попала.
А кончилась война, я – к Максимову, заведующему райОНО: «Максим Маркелыч, отпустите меня!» Написала заявление, он подписал. Приехала домой, захожу в ограду – папа идёт мне навстречу и повязка на глазу. В 1942 году его в феврале взяли, был на Ленинградском фронте. В марте его ранило осколком в голову, четыре месяца пролежал в госпитале и пришёл домой. А я тогда не знала, что он с одним глазом.
10.
И вот я радёхонька, что война кончилась и я – дома. Витя (младший брат – В.Т.) в первый класс в 1945 году пошёл. В августе я повела его в школу записывать. Идёт мне навстречу Григорий Васильевич Черемисин, литературу он у меня в шестом классе вёл. Он завучем был. Предложил мне в нашей школе начальный класс вести.
И вот взяла я второй класс, а в классе детей было за сорок. Ой, какие были большие классы! Витя у нас с 1937 года, а их, таких детей 1936-37 годов было много, довоенных-то. И самих начальных классов было много*.
Когда в школу пришла в 1945-м, директор** меня ещё и секретарем поставил. Справки выдавала на хлебные карточки. Их отменили, наверное, в 1949-м. Проработала я четыре года и директор мне говорит: «Принимай зАвучество. Григорий Васильевич совсем уже старый». Я говорю: «Не справлюсь! В своей школе, со своими учителями…». Ой, на педсовет приду: нужно критиковать кого-то, выступать, а сидят все мои учителя. Да мне и рта раскрыть нельзя! Ну вот, три года я мучилась этим завучеством. Директору говорю: «Освободите меня от завучества! Это не по мне. Это не моя работа». Написала заявление. Ну, ладно, освободил меня, слава Богу***!
* 1945-1946 гг. в школе числилось семь первых классов с числом учащихся 280 человек, пять вторых классов с численностью детей 250 человек, пять третьих классов с численностью 343 чел, три четвёртых класса с количеством учащихся в 211 человек. В школе насчитывалось 20 начальных классов, наполняемость их 1084 чел. (Из доклада Е.Л. Цендровской к 100-летию школы).
** В сентябре 1945 года директором школы был ещё В.Т. Железнов, сменивший Гаврилова в начале войны и проработавший в школе все военные годы. Ф.М. Гаврилов ушёл на фронт в 1941 году и демобилизовался в феврале 1946 года.
*** В трудовой книжке А.Л. Мешковой четыре записи, сделанные во время работы в школе № 63 города Новосибирска, за подписью директора школы Гаврилова Ф.М.
20.08.45. Назначить на должность учительницы начальных классов 63-й средней школы г. Новосибирска. 01.09.49. Назначить на должность заведующего учебной частью начальных классов школы № 63. 01.09.52. Освободить от работы завуча согласно личного заявления, оставить в должности учительницы начальных классов. 25.08.54. Освободить от работы в школе в связи с выездом в Кемеровскую область по семейным обстоятельствам.
11.
Моё первое воспоминание о Георгии Ивановиче Юдине. Во втором классе я училась, и Гликерия Григорьевна послала меня в учительскую за географической картой. Вхожу, а он в чёрной толстовке, длинный, худой ходит по учительской. Комнатка маленькая, два шага вперёд, два назад. «Мне карту надо!». Он подвёл меня к стеллажу, а там всего две карты и было: полушарий и какая-то физическая. Он взял карту полушарий, свернул и мне в руки подал. Вот я с этой картой и пошла в класс.
С математикой я не очень дружила. Помню, стою у доски, задачу по геометрии решаю. Всё записала и жду, что он мне скажет. А он мне: «Сокур, Локти, КубовА, Каменка, Мочищи, Ересная и Бугры… Садись на место!» Уже потом я поняла, что можно было короче решить, а я шла кружным путём. Когда что-нибудь правильно ответишь ему на уроке, он всегда скажет: «Вот-вот, так и на суде говори!» Он любил шутки. Один раз, когда я уже работала в школе, он взял мой портфель. «Я сейчас проверю, какой у тебя порядок в голове». Всё у меня из портфеля на стол вытряс в учительской. «Складывай!». Сложила я всё, жду, что он скажет. «Ну, невысокой оценки, но сойдёт!» У меня портфель был большой, клеёнчатый, зелёного цвета. Там все учебники, и пособия, и тетради. «Всё своё ношу с собой!»
У него болезнь сердца была, в 50 лет умер*. Ну, я уже тогда уехала. Он 1907 года рождения. Ксения (Дикманникова – В.Т.) мне говорила: «Ты бы посмотрела, какое море слёз было, когда по Буграм несли Георгия Ивановича». У него три дочери было: Эмма, Наталья и Нина. А жена его, Ольга Васильевна Плотникова, работала врачом в нашей поликлинике.
В то время, когда я училась, он с семьёй жил в старом деревянном доме. Говорили, что раньше в нём жили священнослужители. Дом был двухэтажный. На верхнем этаже две комнаты, там жил Георгий Иванович с семьёй, внизу в одной комнатке жила Анна Александровна Добровольская, учительница немецкого языка.
А после войны был дом у них через дорогу от школы, большой каменный дом. Георгий Иванович как-то пригласил меня к себе домой. Дом одноэтажный, в нём четыре комнаты и кухня. В одной комнате у него был кабинет. Там стояли стеллажи высокие, до потолка, и полно книг было. Я так много книг ни у кого не видела. И книги все старинные, в красивых переплётах, некоторые большого формата. А мне он отдал целую стопку детских книжек. Я потом в школе на уроках со своими детьми их читала.
А ещё Георгий Иванович показал мне свой огород. Помидоры он сам выращивал. Как раз, когда я пришла к ним, он перекручивал на мясорубке чёрную смородину, а Ольга (жена) варила варенье. Они дали мне попробовать и варенья, и сырой ягоды. Спрашивают, что лучше. Не хотела обидеть никого. Сказала, что варенье вкуснее, а в сырой ягоде больше витаминов.
*Мария Ивановна Михайлова-Панюшкина сообщила, что Г.И. Юдин умер в сентябре 1958 года.
12.
Елена Львовна Цендровская была высокого роста, блондинка, с голубыми глазами. Симпатичная женщина. Вот в шестом классе когда я училась, первый раз была введена Ёлка в школах, и мы с ней танцевали вальс. Как я не упала – не знаю. Она такая высокая, а я такая маленькая. Одевалась она всегда элегантно. Вещей у неё немного было, но все добротные.
Георгий Иванович как-то в учительской назвал её «старой девой». Меня так покоробили его слова! А она и говорит: «У меня была дочь. Правда, она прожила всего два месяца и умерла. И я два месяца просидела на стуле возле неё, думала, что она поправится…».
Елена Львовна приехала к нам в школу в Бугры после окончания Томского пединститута, в 1935 году. Сестра её Янина позже к нам приехала. А вот кто из них старше был – Елена или Янина – не знаю.
У Янины Львовны была семья, двое детей – Жанна и Элида. Муж Витольд Мечиславович Коссобудзский вёл историю. Его всё время чего-то вызывало КГБ, а потом забрали его и он там и умер. Она ездила на похороны в Ленинград. Цендровские – они поляки были. Брат у них был, где-то на Дальнем Востоке работал. Тоже его забрали, году в 1937-м.
В войну было две отдельных школы – для мальчиков и для девочек. Елена Львовна была директором в женской школе.
Послесловие.
В сентябре 2016 года, на девяносто пятом году жизни, закончилась земная жизнь Александры Леонидовны Мешковой. Ушла она в полном сознании исполненного долга, не обременив своих родных затяжными болезнями или немощью. За неделю до её кончины бабушку приехал навестить старший внук. Вот несколько фрагментов их беседы, в которых и подведение итогов жизни, и завещание родным.
«… За всё я бралась и ничего не боялась. Никакой работы. Никакой встречи с друзьями и врагами. А они были – и друзья, и враги. И всё надо было пережить. Человеческая жизнь так создана – на переживании… А я прожила своё. Не стыдно за пройденную жизнь. Как я оставила родительский дом и поехала жить неизвестно куда...И ни о какой перспективе речи не было. Просто жить! Просто жить…
Долгая жизнь у меня была. Не забыть мне 41-ый, 42-ой! Дай Бог не повторить военных дней! Мир до бесконечности! Без войны! Она нам не нужна. Она разорение одним и наживу другим даёт. Золотой середины нет.
А вам я добра желаю. Сколько возможно! Добро – оно всегда им остаётся. Надо им пользоваться правильно. Не разбрасывать, не раскидывать, а ценить. Великое дело! Живите в постоянной заботе друг о друге, о людях, о семье, о детях, о своём здоровье. Будешь здоров – будет и дело. Дай вам Бог силы, терпения, знания. Всё у вас есть. Живите дружно. Дружба есть спасение! Помогайте друг другу словом и делом. Святая обязанность – помогать!
Фото: 4-ый класс, 1949 год. В центре – А.Л. Мешкова.