У двери, переминаясь с ноги на ногу, стоял моложавый мужик. Весь вид его выражал глубокое, смешанное с предупредительной почтительностью, смущение, по отношению к обернувшимся в его сторону господам. Явно не желая быть в центре внимания столь солидных, чуждых его кругу общения людей, мужик беспомощно озирался по сторонам, словно искал какую-нибудь лазейку, щель, в которой можно было – бы затаиться, скрыться от чужих внимательных глаз. Он вел себя так, как случается поступают люди живущие еще одной, скрытой от посторонних наблюдателей, жизнью, и эта половина его существования проходила в тени собственного поведения и поступков, не позволяя выносить их на всеобщее обозрение и тем более, обсуждение.
Одет он был плохо и неряшливо. Разбухшие от сырости, разношенные донельзя обрезки старых валенок, латаные, вздувшиеся на коленях пузырями, штаны. Из коротких рукавов потерявшей от ветхости цвет и форму, лопнувшей к тому-же, под мышками, шубейки – высовывались крупные, потемневшие от мороза и грязи руки.
- Сдается мне, батюшка, что я с этим разбойником очень даже хорошо знаком! - проговорил купец, подходя к мужику; - Никак – Михейка! Ты что ли это?
- Я - это, дядь Кеша! Я! – мужик почему-то виновато склонил перед купцом нечесаную голову, сминая раздавленными работой руками какую-то бесформенную вещицу, по видимому служившую ему головным убором. Его лицо и крепкая, торчащая из-под ободранного бараньего воротника, шея - были темного, почти коричневого цвета: правильные и даже красивые черты немного портили редкая, плохо растущая бородка и глаза. Маленькие, темно-коричневые глазки казалось жили своей, отдельной от лица жизнью. В то время как мужик всем своим видом старательно изображал сконфуженную и угодливую покорность, глазки, помимо его воли быстро сьреляли по сторонам, и доктор, внимательно и оценивающе разглядывающий стоящего перед ним оборванца, перехватив их мимолетный взгляд, с удивлением отметил в них присутствие живого проблеска ума и памятливости.
- А ты чем, новой власти насолил? Ты ведь, вроде-бы как - ихняя кадра, пролетарьят! – снова спросил купец.
- Не знаю-ю-ю! – глазки мужика мгновенно спрятались куда-то в глубь, и глядели на купца невинно и изумленно: - Шел по улице, никого не трогал! А тут выскочили мужики, поймали меня и начали бить! Полушубок, одежу хорошую порвали! Пьяные, наверное, сволочи!
В доказательство своих слов Михейка оттянул полу шубейки, внимательно разглядывал свои обноски, старательно изображая несуществующую аккуратность.
- Знаю я тебя! Просто так – у тебя ничего не приключается! Опять сказки говоришь? - купец обернулся к невольно посмеивающимся товарищам:- Вот ведь как бывает! Словно два человека в нем живет! В работе, Михейка - чистый зверь! Семерым за ним не угнаться! И работает на совесть, аккуратно, загляденье одним словом! А запьет, загуляет, или нужда какая в его голову втемяшится, тут брат – не зевай! Тогда и украсть, и соврать - плевое дело у него! А ведь врет-то как! До крайности справедливо врет, никак нельзя не поверить! А потом, слышно, смеется - над обманутым да обворованным, дескать – все думают что Михейка дурак, а дурак тот, всех умников облапошил. Ведь так, Михей? Опять поди врешь?
Уличенный подозрениями Михейка конфузливо и стыдливо глядел в ноги, часто переступая обрезками валенок с которых на пол натекала лужица грязной воды.
- Говорят, овцы в деревне пропали! Вот и валят на меня покражу! – нехотя выдавил он из себя, и вдруг, снова заиграли, забегали его пронырливые глаза:- Только я не брал, овец энтих! Зачем они мне, чужие – то? Мне чужого не надо! – на удивление убедительно и страстно заговорил Михейка, крепко прижимая к широкой груди заменявшую ему шапку вещицу: - Я в ту ночь - у вдовы, у солдатки ночевал! Как с вечера пришел к ней, так только в обед, на другой день вышел! Спросите, она скажет! А тут, меня сразу и поймали! Ей Богу - не вру!
Михейка, открыто и преданно, обводил взглядом людей, вкладывая в него столько чистоты и невинности, что те вначале даже опешили от столь бурного натиска справедливого негодования исходящего от мужика, и только потом, вспомнив замечания купца – дружно рассмеялись, напрочь забыв про свои беды.
Отец Анастасий хохотал с упоением, прерывая смех астматическими всхлипами и икотой. Откинувшись большим телом на край стола, он обхватил руками сотрясающееся чрево и даже временами притопывал от наслаждения сапогами. Деликатно посмеивался доктор, заложив большие пальцы рук в кармашки своего жилета. Всегда невозмутимый и серьезный офицер изумленно - весело глядел в честные глаза Михея.
Даже забытый всеми анархист проявил какой – то интерес к происходящему, изобразив на своем узком лице саркастическое подобие улыбки. Заулыбался и сам Михейка, по видимому очень довольный произведенным им на господ впечатлением.
- Ну, про то что ты по бабам ходок знатный, всем известно! - отсмеявшись сказал Иннокентий Павлович, вытирая платком покрасневшие глаза, и обернувшись к людям добавил: - У него видать, то - что в голове было, в другое место перетекло, пониже! Любят его подлеца бабы! А вот ответь мне, почему ты в ремках этаких ходишь? Я, помниться, с месяц назад – давал тебе полушубок, хотя и ношеный, но добрый! И валенки, кожей подшитые! Пропил поди?
- Как можно, дядь Кеша? Нельзя подарки пропивать! - снова залучился искренностью Михей: - Я их и поносить не успел! Это Санек, солдаткин сынок, когда я у них гостил, на навоз мои вещи выкинул! Я утром ходил, искал, не нашел только! Наверно спер кто-то, или - собаки утащили, сожрали! Не пойму, зачем он это сделал? Ну - у – у! Дурачок какой – то!
Угасший было смех вспыхнул с новой силой.
- Ну вот что с такими делать? – снова заговорил купец: - Каждый раз всем миром одеваем, обуваем - а глянь, через неделю другую, опять – голы, босы! Не ценят ничего, не берегут! Где порвалось, зашить – заштопать надо, ан нет, выбросят! Знают,все одно, кто-то пожалеет, одарит! Денег заработанных, вот таким, нельзя выдавать, а – надо, как иначе? А они чем больше заработают, тем дольше пьют, гуляют! Продуктами рассчитать так и еду, в пьяном угаре на самогон обменяют! А про то, что через день - другой есть нечего станет, и не думают. Словом, одним днем живут! Вот и выходит, судьба у него такая, всю жизнь на кого – то за кусок батрачить! И хотелось – бы помочь таким, да бесполезно все! Они доброту за слабость принимают! Беда в том, что вот этаких обездоленных, все больше появляется! И никому до них дела нет! Нищает народ! И мошной и духом нищает!
Купец вздохнул и безнадежно махнул рукой. Больше никто не смеялся, понимая справедливость сказанного. Один Михей не вслушиваясь в слова «дяди Кеши» озирался по сторонам. Ему явно надоели расспросы навязчивого купца, и по видимому, хотелось только одного, что – бы его поскорее оставили в покое. Глаза мужика были уже не так добры и наивны как минуту назад, смотрели из – под бровей холодно и неприязненно, даже как-бы со скрытой угрозой.
- А сюда кто тебя направил? – продолжал расспросы купец, не замечая перемены в Михейкином настроении.
- Так повезло мне, дядя Кеша! - переборов возникшее недовольство, снова подобострастно наклонился в сторону торговца мужик: - Когда бить меня начали, мимо друг мой проходил, он меня считай и спас! Отобрал у мужиков и в город, на разъяснение отправил! Да вы знаете его, видали наверное! Вот такой, он!
Михей неловко поводил перед собой широкими как лопаты ладонями, пытаясь обрисовать предполагаемый контур фигуры своего товарища. Иннокентий Павлович, поняв о ком идет речь, кивнул.
- Он теперь в начальниках ходит! В новом кожухе, и ливольверт ему выдали! В ентот, как его, в бедком пошел! Хорошо живет! Экспри.. Экспро… В общем, лишки у богатеев вытряхает! – с уважением рассказывал о своем товарище Михей, так и не сумев выговорить сложное для него слово "экспроприация", и тут-же, забыв о б этом уважении, громко засмеялся, заржал, словно застоявшийся конь: - Гы-гы-гы! Кажин день пьяный! Самогонки у него теперь - навалом!
- В бедком, говоришь, подался, друг твой! – задумчиво проговорил Иннокентий Павлович, и обернувшись к недоумевающим товарищам, пояснил; - Это он про "комбед" толкует! Комитет бедноты, значится, создали! Знаю я этого друга, нанимался он ко мне, да выгнал я его! Наипустяшный человечишко: лодырь, вор и пьяница! За что и бит был не раз, и в тюрьме, сколько-то сроку, отсидел, а нынче – вон оно как! В почете стало - быть! Нашел таки, себе дело по душе! Самое место ему там, чужое - по закону отбирать! Такая, теперь, выходит у нас власть! Да еще с "ливольвертом!"... Людей то, в твоей деревне, арестовывают? Не стреляют?
- Не-е-е!-протянул Михейка:- Дружок говорил, пробовал одного гада стрельнуть, только не смог, забоялся! А как людей убивать, дядь Кеша? Страшно!
В комнате стало тихо, слышалось только громкое дыхание священника. Михейка быстро сообразив что господа потеряли к нему интерес, прошмыгнул в дальний угол и зашуршал соломой, устраиваясь на ней поудобнее, намереваясь вздремнуть после пережитых потрясений.