ARMARIUM BOHEMICA
Miscellanea
Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко
ЯРМИЛА ГАШКОВА
РАССКАЗЫ
о слабых женщинах и сильных мужчинах
и наоборот
Издательство: "PRITEL KNIHY"
Прага
1927
Страниц: 224
ТРАУРНЫЙ ОРАТОР
(Стр. 189 — 194)
— «Какого рода?» — спросил траурный оратор.
— «Женского».
— «Возраст?»
— «Шестнадцать лет».
— «Имеет родителей?»
— «Мать и брата».
— «Имя?»
— «Мария Новотная».
Траурный оратор достал записную книжку, отметил в ней:
— «Мария Новотная, шестнадцать лет, брат и мать...» — закурил сигарету, не спеша её выкурил, натянул чёрные рукавицы, завязал чёрный галстук, заправил волосы за уши, посмотрел в зеркало, оценивая, выглядит ли он достаточно траурно.
Потом он сел к столу и начал искать подходящую речь.
Взял в руки свой блокнот, начал просматривать: «Незамужняя девушка» с подзаголовком «весной».
Почесал голову и пробормотал: «Забыл спросить, какая это политическая партия».
Посидел минутку в глубокой задумчивости.
— «В шестнадцатилетнем возрасте, — сказал, — девушки умирают от чахотки. Это всё они, бедные, белые жертвы нашей рабовладельческой буржуазии, которая их молодую, только расцветающую жизнь, стремящуюся напоить их солнцем, светом и запахами, — его голос загремел и наполнил комнату, — запирает в мастерских, в канцеляриях, у швейных или пишуших машинок, чтобы она там преждевременно завяла и засохла... Выцвела, как бы политая росой, увяла, как подсечённая косой, можем запричитать мы вместе с нашим бессмертным поэтом».
Он удовлетворённо кивнул головой. Засунул в карман блокнот с «незамужней девушкой весной», вышел из квартиры, тщательно закрыл дверь и выбежал на улицу.
Напротив него в трамвае сидела красивая юная соседка.
Хоть он про себя и проговаривал скороговоркой речь о девушке, которая умерла весной, мозг его был больше занят живым цветком на противоположном сиденье, нежели убогой жертвой буржуазии, которой он должен был посвятить траурную речь над гробом.
Его взгляд упал на шёлковые чулочки, понемногу поднимался, с любопытством остановился на круглом вырезе и наконец встретился с несмелым взглядом двух голубых глаз на вспыхнувшем от застенчивости лице. Он выбросил из головы траурную речь, а когда девушка вышла у рынка, вышел также.
Девушка оглянулась, улыбнулась и остановилась около уличного фонаря.
Траурный оратор обошёл её, улыбнулся глазами и намеревался разговориться, при этом вспомнил, что похороны в три часа, а времени уже три четверти третьего.
Подъезжала одиннадцатка, траурный оратор бросился к ней, посмотрел последним долгим взглядом на девушку, стоящую разочарованно около уличного фонаря, и поехал на кладбище.
— «Мария Новотная», — спросил он рассеянно привратника.
Привратник что-то ответил и указал рукой.
Траурный оратор не слушал. Он посмотрел в ту сторону и увидел похоронную процессию. Догадался, что это похоронная процессия Марии Новотной. Догнал её. За гробом шло множество женщин.
— «Это похороны Марии Новотной?» — снова спросил траурный оратор.
Бабушка кивнула и зарыдала. Похоронный спикер вздохнул и снова впал в задумчивость.
Вокруг говорилось о старой Новотной, которая повесилась на скобе, потому что ей омерзела жизнь, а траурный оратор вспоминал голубые глаза, шёковые чулочки и круглый вырез.
Пробудился от воспоминаний, когда уже опускали гроб в могилу, и в этот момент могучим движением раздвинул народ перед собой, ступил на комья земли и прокричал:
— «Мы сошлись в этот солнечный день, который нашепывает нам майские сказки, чтобы мы ещё болезненнее почувствовали, каким тяжёлым бывает расставание, особенно, когда расстаёмся навсегда. Посмотрите, яблони цветут, сияют золотом лютики, мухи наслаждаться жизнью, а девочки, веселые и счастливые, бросаются в объятия своих возлюбленных».
Этого пассе не было в его примечании «Незамужняя девушка весной», но траурный оратор имел инспирацию. Всё время в его воображении на гробу танцевали две пружинистые ноги в шёлковых чулочках, и он продолжил:
— «Скользит танцующей походкой по цветущей аллее с раскрытыми объятиями навстречу жизни...».
Он сделал паузу, чтобы отдышаться
— «Этот умеет растрогать, — всхлипнула старушка, стоящая рядом, — жаль, что старая Новотная уже не услышит».
— «Там снаружи цветут яблони, там за стеной ходят влюблённые, в парках заблудились счастливые пары. А здесь... — покачал грустно головой и продекламировал: — Выцвела, как бы политая росой, увяла, как подсечённая косой... Бедная Мария!»
— «Да, — прошептала вдова Мотичкова, — она могла бы ещё быть с нами, ведь её никто не выгонял».
— «Но она уже была в годах», — ответила пани Трухларжова
— «Дорогая Мария, — продолжал оратор, — ты спишь и не слышишь, что нашептывает дерево дереву, и, и, и...», — оратор констатировал, что выпал из коцепта речи и утратил инспирацию.
Он быстро представил себе соседку из трамвая и возрадовался вместе с Махой:
— «...и кипит любовь во времени, всё сущее любовию полно».
Поправил рукой причёску, вспомнил, что упустил фрагмент о рабовладельческой политике буржуазии, и скорбно произнёс:
— «Только эти белые, тонкие руки спокойно лежащие на исхудавшей груди — бедные, несчастные жертвы рабовладельческой политики нашей буржуазии, которая молодые, цветущие жизни, жаждущие пить солнце, свет и ароматы, запирает в мастерских».
— «Да, да, этот магазин, — заплакала дама возле траурного оратора, — тот ей дал, за что-то...».
Траурный оратор подхватил:
«...и магазинах, чтобы там преждевременно завяли и засохли. Дорогая Мария, ради чего должна была ты ходить в магазин? Ради чего твоя молодость была принесена в жертву, чтобы, как в старых сказках, злой дракон напился твоей горячей крови?»
— «Он говорит красиво, не так ли, пани?»
«...ради чего ты ушла раньше, чем могла принести плод и подарить свою красоту ребенку своей любви?»
— «Так это всё таки правда, — зашептала вдова Мотичкова, — что оставила здесь внебрачного».
— «Вы же знаете, такая может всё утаить».
— «Когда есть деньги, можно всё. Это у нас «На Рыбничке», была одна пани, у неё была дочь, и та дочь...».
— «... Мария, кто виноват, что лежишь тут как высохший цветок? Общество, которое у тебя высосало все соки, жизнь, которая тебя убила. Твой путь окончен, но твой образ живёт в наших сердцах. Когда по пути встретим... — траурный оратор нашёл свою инспирацию, — прелестную девушку с букетом цветов, вспомним тебя, когда здесь снова зазвенит весенний...».
— «Отче наш, сущий», — громко начала вдова Мотичкова.
Траурный оратор хотел ещё сказать, что все мы там будем, но испугался и вытер пот со лба.
Вдова Мотичкова взяла командование на себя.
Оратор понял, что его речь окончена и тихо смешался с толпой.
— «Она права, — сказала старая бабушка, вытирая глаза краешком юбки, — права Мотичкова, что речь ему прервала. Зачем нужно после смерти искать виноватого, если в молодости пошла в свет, а, будучи вдовой, родила девочку».
— «Приличное состояние после неё осталось...»
Траурный оратор уходил с Ольшанского кладбища. Его всё время преследовали воспоминания о шелковых чулочках.
У гроба шестнадцатилетней модистки Марии Новотной ещё говорил тот другой, который нашёл своё место занятым и думал, что ошибся.
Он стоял над могилой шестнадцатилетнего "бутона" и стенал:
— «После долгой жизни, полной лишений и борьбы, беспокойства, забот и всепобеждающей работы уходишь добровольно туда, откуда нет возврата. Внуки тебя оплакивают, бедные жалеют...»
Примечания переводчика
Карел Гинек Маха, (1810 — 1836) — чешский поэт-романтик, писатель.
* * *