Солнце еще не начало заходить за горизонт, продолжая и так бесконечно тянущийся день, а я ещё раз с тоской посмотрел на упрямое светило и решил все-таки дополоть грядку.
Но вдруг, как оказалось кстати это «но вдруг», прозвучал насмешливый мужской голос:
- Ты посмотри, Петрович, он тут скоро загнется.
-Глоточек воды себя не позволит, - поддержал насмешку чей-то знакомый голос, – не то, что пива.
Я оторвался от грядки и оглянулся на голоса. Ехидно улыбаясь, на тропинке на тропинке стояли Петрович и Бог. Серега, по прозвищу Бог.
- Слава богу, - подумал я, - могли бы и пораньше прийти.
Сам же даже виду не подал, что рад тому, что появился повод бросить эту надоевшую мне работу.
- Зачем пришли? От работы только отвлекаете, – нарочито грубовато бросил я.
Петровича, однако, провести было трудно.
- Хватит корячиться. Труд, конечно, сделал из обезьяны человека, но потом превратил его в рабочую скотину.
Тут вмешался Серега:
- Ты посмотри, какой вечер. Тихий, прохладный. Алый закат. Сочная зелень травы. Все так и шепчет: попей пива. А природу надо слушать.
У Сереги в предчувствии пьянки прорезалось лирическое настроение.
- Уговорили, - сказал я, - и даже грядку заканчивать не буду.
- Это правильно, - подтвердил Петрович, - вот дед Игнат сказал бабке: «Вот дополю кусочек и больше не буду». Дополол, теперь лежит, ни ногой, ни рукой шевельнуть не может. Договорился, доигрался словами. Больше не буду… Вот и не будет.
Меня всегда поражало, как простые люди относились к сказанному слову. Оно значило для них очень много. Могло помочь, а могло и навредить. Чаще всего последнее.
Мы расположились в беседке. Я достал рыбу из холодильника, принес бокалы, не просто стаканы, а настоящие пивные бокалы. Из другой посуды нельзя, вкус пива не тот.
Серега даже от бокала отказался, заявив, что настоящий аромат пива можно услышать и понять, только не взбалтывая этот божественный напиток, поэтому он будет пить прямо из бутылки.
Усевшись в беседке, мы освежили тело и успокоили душу. Было хорошо, но как-то тревожно. Зная Петровича, зная Серегу… Да ещё когда они вместе, то понимаешь, что дело одним пивом не закончится. И точно. Не прошло и получас, как пиво закончилось. Петрович жестом факира-фокусника поставил бутылку водки на стол.
При этом священнодействии Петрович сообщил:
- Моя Ульяновна к дочке поехала. Мне крепко-накрепко наказывала самогонку не пить, а ее дожидаться. Я дождался, когда она уехала, помахал рукой автобусу, и даже всплакнул от счастья. Надо же, у меня свободный вечер образовался.
Петрович, к слову сказать, своей Ульяновны нисколько не боялся, делал всё, что хотел, притом получалось так, что он ничем её не обижал. Всем он всегда говорил, что он боится свою жену и что он её во всём слушается.
Ульяновна только рукой махала и говорила подгулявшему Петровичу:
- Пожалел бы ты себя. Уже в возрасте, а водку пьешь, как молодой. Ведь подохнешь от нее, а я без тебя как.
Петрович только взмахивал головой и говорил:
- Не боись, Петрович меру знает, дерьмо не пьет. Я ещё правнуков дождусь.
Ульяновна только головой качала и шла готовить ужин подгулявшему супругу.
У Сергея с женой отношения имели свою историю.
Он часто рассказывал на работе о том, как он приходит домой:
- Пришел я вечером домой. Захожу, гляжу на свою Настьку, а она лежит на кровати, корячится. Голова на подушке. А сам я лег на пол, растянулся во всю длину, положил кулак под голову. Лежу на полу и блаженствую, как бог. А моя жена на кровати скорчилась и мучается.
Серега, будучи громадным мужчиной двухметрового роста, панически боялся свою маленькую жену. Делал он всё, что она требовала. В одном он ей не подчинялся: любил выпить. А она больше всего не любила, когда Серега приходил выпивши.
В таком случае она показывала пальцем на угол и говорила:
- На меня дышать своим перегаром ты не будешь.
После этих слов Серега послушно укладывался спать на пол. Утром он как ни в чем ни бывало завтракал и шел на работу.
Как только мужики узнали, что Серега пьяный спит на полу как бог, тут же дали ему прозвище – Бог.
Пожилые, узнав эту историю, только посмеивались, понимая, что у каждого есть, что рассказать и о чём умолчать.
Молодежь же не могла понять, почему так происходит. Мало того, что руки не поднимут против своих жен, но даже спорить с ними не пытаются. Только посмеиваются беззлобно друг над другом.
Молодёжи отвечали так:
- Вы – дураки молодые. Ну поругается жена, ей легче будет, и с меня не станется. Если ей против слово скажу, так она потом полгода припоминать будет, как я ее оскорбил. И с каждым днем мой тяжесть моего проступка будет всё больше и больше. А какими подробностями всё это будет обрастать. Само происшествие давно забудется, а слова долго буду эхом отзываться, так что с женой спорить – себе дороже. А не дай бог ударишь – на всю жизнь запомнится. Если по молодости, то как-то простится, а потом нельзя – не простится. Да и за что бить? За то, что за меня, дурака, переживает. Она меня любит и жалеет, а я ее за это лупить должен? Эх, молодо-зелено…
Кто-то из молодежи мотает себе на ус эти слова, кто-то пропускает мимо ушей.
Серега тот одному ответил просто:
- Я тебя, быка, с одного удара убью. А свою Настьку я и ладошкой зашибу до смерти. И кто меня так любить, как она будет? Нет уж, я лучше, как Бог, на полу растянусь, чем ее обижу.
Помолчав, добавил с усмешкой:
-Зато потом примирение какое будет.
Мужики от этих слов только усмехнулись и головами закивали.
Да, сложная штука – семейная жизнь.
И тут… Я глазам своим не поверил. Открылась калитка и вошла моя жена. Она бросила взгляд на стол и сразу все поняла.
Петрович сразу же начал говорить:
- Ты, Николавна, не ругайся. Мы тут только минут двадцать и сидим. До этого твой, как пчелка, трудился.
- Да я и не думала ругаться. А тебя, Петрович, я рада видеть.
Петрович продолжил:
- А может, ты с нами посидишь.
- И посижу. Вечер-то какой.
Я молча встал и принес стул. Атмосфера постепенно стала разряжаться.
- Закуски маловато, сказала моя жена,-пойду-ка я приготовлю чего-нибудь. Петрович, там Ульяновна приехала. Сейчас, наверное, придет.
- Лишь бы ты, Николавна, не ругалась, а свою любушку я уговорю.
Пока моя жена возилась на кухне, калитка отворилась, и вошли Ульяновна и Настька. Все замолчали, даже бывалый Петрович оторопел.
- Надо же, - ехидно сказала Ульяновна, - у Петровича слов нет.
- Да не пугай ты их, - вмешалась Настька, - а то мой совсем заробел. Ладно, мужики, принимайте в свою компанию.
Тут даже у Сереги от удивления открылся рот.
Он вскочил со стула и сказал:
- Садись, дорогая.
Она уселась на стул, а мы с Серегой принесли лавку, чтобы мы все поместились за столом.
Счастливые, что так хорошо разрешилось, мы собрались через полчаса, и над моим дачно-садоводным участком разные песни: то веселые, то печальные, то удалые, то тоскливые.
И только луна и звезды то ли понимающе, то ли равнодушно смотрели на все происходившее.