"Эрика" берёт четыре копии,
Вот и всё!
...А этого достаточно.
Ал. Галич
"Мы не хуже Горация"
Четыре копии у меня не получались. Уже третья читалась плохо. Не то удар был слабый, не то машинка. Машинка была стильная, югославская Unis (говорили, по немецкой лицензии - "Olympia Traveller De Luxe typewriter") .
Я увидел ее в магазине "Пишущие машинки" на Пушкинской. Это оказалось шоком - я думал, что владение печатной машинкой все еще требует регистрации в милиции. Но, оказывается, передовые технологии ушли так далеко, что с машинки просто снимали "образец шрифта" и пускали в продажу. Возможно, для "ловли на живца". Меня эти соображения мало беспокоили. Пишущая машинка даже не была предметом моих мечтаний - как можно мечтать о чем-то заведомо невозможном, но увидев ее в продаже, я потерял всякий покой.
Проблема была только одна, но серьезная - деньги. Машинка стоила 130 рублей - больше моей зарплаты. И именно в этот момент такие деньги у меня были. Это все и решило. На что я буду жить следующий месяц, решил не думать - "Как-нибудь. Другого такого случая может не представиться".
С трудом дождавшись конца занятий, я поехал на Пушкинскую - машинками еще торговали. Отдал всю наличку и потащил красно-белое чудо к себе в коммуналку. В комплекте при покупке шла двойная красно-черная лента, можно было переключаться между цветами. Я поставил машинку на крохотный прикроватный столик, за которым сидел ночами за своими опусами, смотрел на нее и тихо млел от восторга.
Вся эта затея была совершенно фантастической, невероятной, но до поры, как водится, выглядела удачей. Увлекшись компрессией данных, я попытался выстроить какой-то формальный аппарат, типа многомерной алгебры, для описания трансформаций текста, нечто вроде гиперкомплексных чисел, но без делителей нуля. В теорему Фробениуса я тогда не верил. Иногда казалось, что что-то получается, но в родном городе я не нашел ни интереса, ни помощи. Примерно в это же время, я с энтузиазмом занимался на каких-то московских курсах ВОИР - рассказывали основы патентного законодательства, элементы модного тогда ТРИЗ Альтшуллера (это вообще был период повального увлечения мистикой, НЛО, снежным человеком и тайнами мозга), и на этих курсах я впервые услышал про очно-заочный институт повышения квалификации для патентоведов. На очной форме, второй диплом можно было получить всего за полгода, здание находилось в центре Москвы, на Малой Бронной, где я "по-родственному" мог рассчитывать на шестиметровую комнату в коммуналке - дядя жил у своей жены где-то за МКАД'ом и был бы только рад присмотру.
Полгода представлялись мне творческим отпуском, за который я не только закончу, наконец, изыскания, но и смогу заинтересовать толковых людей своим проектом. Таким человеком мне, прежде всего, виделся Яков Зельдович, единственный наш академик без формального высшего образования. Импонировал стиль его работ и физическая интуиция, казалось, что это как раз тот случай, когда безопасно "показать полработы". Забегая вперед, скажу, что "значимых" результатов, при всем усердии, мне получить не удалось и с теми смутными идеями, которые у меня на тот момент имелись, ни к кому из "корифеев" я обратиться не решился. Возможно, и приди, ушел бы ни с чем, как это потом, уже после смерти Якова Зельдовича, у меня случилось с его сыном, Борисом Яковлевичем. К слову, именно на его семинаре я впервые, "на кончике языка", ощутил, что такое "настоящая физика". Но я до сих пор жалею, что в то время даже не сделал попытки такой встречи.
Оказывается, на Малой Бронной, в одном со мной дворе, был только секретариат ЦИПК, а сами занятия проводились на окраине Москвы, на Миклухо-Маклая, куда надо было еще топать от метро Беляево. Всего, после оптимизации - в какой вагон сесть и в какую сторону бежать - с пересадкой на Площади Ногина, в час пик толпа представляла собой фигуру песочных часов с перетяжкой посредине, - у меня уходил ровно час на "от двери до двери". И если я успевал без пяти восемь выбежать во двор Малой Бронной, скачками несся до Пушкинской и там - бегом по эскалатору, то, с учетом гардероба, без скольких-то секунд девять я влетал в аудиторию.
Очень скоро я обнаружил, что у меня есть стимул ходить на занятия - там была Катя. Я звал ее "Неко-Тян" и "Маленькое Кис-Кис". Она была на несколько лет моложе и на несколько сантиметров выше меня. Нам не помешало ни то, ни другое. Нас отчаянно тянуло друг к другу. На третий день я вытащил паспорт и раскрыл его на странице со штампом. Я не хотел никого обманывать. Еще до брака, я решил для себя никогда не врать и никогда не изменять жене. Вероятно, и то и другое было ошибкой. Но я отчаянно держался принципов - почти до самого развода, когда брак стал уже пустой формальностью. В результате, за полгода наши отношения так и не перешли стадию "платонических". Это было искушение, и, оглядываясь назад, могу только пожалеть, что не поддался ему. Катя помогала мне с подарками для жены и вносила, иногда, оживление в мое холостяцкое меню. Благодаря ей, мне было с кем пойти в кино и кому сделать подарок на 8-е марта, она была одной из первых читательниц "Морфологии" и благодарной слушательницей моих многочисленных теорий. Она была мне настоящей подругой во всех смыслах, кроме прямого биологического, и мне некого упрекнуть, кроме себя самого, за это упущение. Она была ко мне ближе протянутой руки, но я так и не сделал этого последнего движения. Когда мы виделись в последний раз, всего за несколько дней до моего отъезда, Катя сказала: - Мне было очень полезно с тобой познакомиться. - Мужчина сказал бы "приятно", отметил я. Но, даже утилитарно, польза, конечно, была взаимной. Я наслаждался ее обществом и ее вниманием, пользовался ее конспектами с пропущенных занятий, она ухаживала за мной, когда я лежал с температурой в беспамятстве и для нее были написаны некоторые из моих первых литературных опытов.
Препятствий к поездке было два. Во-первых, следовало убедить руководство института, что мне позарез нужно повысить свое патентное образование (при том, что патентный отдел в институте и так уже был). Начальником там был милейший человек, немало и добросовестно выпивший с московскими экспертами за благополучие местных изобретателей. Остряки потом пугали его, что раз я выучился на патентоведа, то теперь буду метить на его место - я искренне заверил, что не преследую никаких подобных целей и, во-вторых, до отъезда следовало успеть со свадьбой. Или не следовало. Но тогда я так не думал.
Так получилось, я знал я ее с первого курса, она работала здесь же, в институте, студентка-вечерница строительного факультета - там традиционно учились самые красивые девушки. Для меня она была слишком взрослой, слишком стильной, слишком "секси"... короче говоря, я просто боялся к ней подойти.
Потом, после армии, у меня уже было больше опыта и в жизни, и с девушками. Она попалась мне в проходной - все такая же свежая и яркая, но в этот раз я чувствовал себя гораздо увереннее. Мы ходили гулять, в кино, и я дошел уже почти до откровенных ласк, все еще не понимая ее отношения к себе. Она все время выскальзывала у меня из рук - и в прямом и в переносном смысле. Я вспоминал потом - когда прозвенел "первый звоночек"?. Наверное, тогда.
Мы были в кино, как обычно, потом я провожал ее в общагу, семейного типа, две маленькие каморки на три кровати каждая, с общим душем и туалетом. Застекленная кухня была отдельно по коридору и к ночи это было единственное место, пригодное для поцелуев. Но в тот раз она свернула к своей комнате - якобы, взять что-то, и только захлопнув защелку, крикнула через дверь нечто, вроде: - "Извини, устала..." Обманутый в лучших чувствах, больше всего я был возмущен не самим ее уходом, а тем, как это было сделано - хитростью и обманом.
А потом у нее был диплом, защита и окончив она уехала к себе, в Тбилиси. Мы ни о чем не договорились и я беспокойно, как зверь в клетке, бегал по дому, терзаясь мыслями и сомнениями.
А потом было лето, я взял путевку в Кобулети и поехал туда через Тбилиси - знакомые мамы обещали приютить на ночь. Все было "не в масть". Фирменный поезд "Москва-Тбилиси" обслуживался грузинской бригадой, едва говорившей по-русски и не дававшей сдачи. В вагоне-ресторане я не смог выискать ничего, пригодного для еды. Блюдо, рекомендованное мне как мясное, оказалось какой-то фасолью с томатным соусом, луком и черт знает чем еще, размазанным по тарелке. Из питья было только местное вино и, к ужасу других пассажиров нашего купе, не желая оставлять "этим" почти полную бутылку, я приволок остатки с собой и допивал кислую дрянь без закуски в полном одиночестве, как наглядная иллюстрация "типичного русского".
Главной моей заботой в Тбилиси, естественно, был билет до Кобулети. Первым делом я побежал в кассы вокзала. Там стоял шум, крик, все местные лезли без очереди и протолкавшись с час без малейшего продвижения, я понял, что несведущему человеку здесь делать нечего. Я решил попытать счастья в городских кассах, вышел на вокзальную площадь и стал спрашивать дорогу. Большинство людей меня или не замечало вовсе или небрежно отмахивалось, иногда роняя что-то презрительное на непонятном мне языке, но некоторые, наоборот, проявляли излишнее внимание. Один, например, усиленно зазывал под мост - примерить какие-то туфли, другой обещал проводить в какое-то "уютное место"... Я счел за благо отойти от вокзала подальше и начал спрашивать дорогу уже там.
Наконец, предварительные кассы нашлись, очередь оказалась громадной, но порядка здесь было гораздо больше. Я пристроился в хвост. Какой-то рыжий парень подскочил ко мне: - Земляк, куда? - В Кобулети. - Фью, летом... на батумское направление... давай четвертак сверху. Я отказался. Часа через полтора почти безнадежного ожидания, когда я дошел, наконец, до кассы, мне предложили только мягкий вагон. По деньгам это выходило не сильно лучше предложения рыжего, но вариантов не было. На выходе проходимец снова меня догнал: - Ну, что? Взял? - Я помахал билетом.
Нашел телефон-автомат, позвонил знакомым. Они забрали меня прямо с улицы. После еды и душа, получив инструкции по выживанию и примерное направление маршрута, отправился по известному мне адресу в район молоканского базара. Это оказалось рядом с вокзалом и проходя мимо, я невольно поеживался, за каждым углом ожидая каких-либо новых проходимцев.
Никаких специальных планов у меня не было. В ответ на мое письмо - я написал, что буду в Тбилиси, указав примерную дату, была только паническая записка: - ни в коем случае не приезжать, ее не будет. Потом еще одна, примерно того же содержания, но уже с другой причиной отсутствия. Понятно, что меня это только укрепило в решении ехать и "расставить точки над i".
Поэтому, когда на звонок дверь открыл высокий статный грузин и сказал, что "Ларисы нет", я не слишком удивился. Как говорится, "не ждали". Точнее, ждали, но не в том смысле... Больше удивило, что не предложили войти, весь разговор шел на крыльце. А как же "традиционное восточное гостепреимство" и все такое?
С этим я и уехал в Кобулети. Пляж там был не очень, крупная галька. С погодой было нормально, с соседями - и по столу и по палате тоже. За столом я дружил с одной москвичкой, отдыхавшей вдвоем с дочерью, муж-грузин оставался в Москве. С ней мы, обычно, прогуливались вдоль пляжа вечером после ужина, обсуждая погоду, встречных, жизнь и обычаи. От нее я впервые и услышал сюжет "Двенадцать разгневанных мужчин". Сам фильм мне выпало посмотреть лет через тридцать. В палате на пятерых, я ближе всего сошелся с немолодым билетным кассиром из Сухуми. Легкая хромота не мешала ему с легкостью заводить знакомства как с женщинами, так и с мужчинами. Человек он был толковый, рассказчик - занимательный, и от него я услышал немалого интересного. Среди прочего, похвалялся он знанием шести языков (грузинский, абхазский, азербайджанский и русский - по его словам, как родные, с турками он жил в одном дворе, на счет английского не уверен, но он говорил, что знает). - Меня здесь никто не обманет, я все языки знаю, - повторял он не раз. Во всяком случае, на рынке он бойко торговался со всеми и добродушно подсмеивался над приезжими, скупавшими самые крупные лесные орехи: по его мнению, мелкие были и жирнее и вкуснее. Свои "хитрости" были и с хурмой и с гранатами и с мандаринами, которые оголодавший северный люд сметал, не разбирая ни сортов, ни спелости, ни региона происхождения.
Другим моим приятелем, но уже по пляжу, был Тимур - комсомольский вожак из какого-то кишлака, по меркам голодной средней полосы, невероятно богатый. Щедрость его привлекала множество девушек, которыми он готов был охотно делиться. - Оставайся, - уговаривал он меня, застав за засовыванием гладкой морской гальки в декольте одной из гурий - Погода хорошая, поедешь через неделю. Я отказывался - девушек много, а билетов мало. Да, и, вообще, - "ждут великие дела". На самом деле, я просто уже извелся в этой атмосфере ленивого ничегонеделания и пляжного секса. Неудовлетворенная душа искала выхода.
Прошло несколько лет. Казалось, все успокоилось и забылось. Дело шло к выходным, я собирался на какую-то двухдневную вылазку на природу. Когда отец позвал меня: - Лариса звонит, - я, сначала, не хотел подходить. О чем говорить? - Все сказано. Но, все же, взял трубку. Голос ее был прежним и мои чувства, оказывается, тоже. В конце концов, встреча ни к чему не обязывает, а я ведь в самом деле хочу ее видеть.
Мы гуляли в парке, как несколько лет назад, держались за руки, я слушал ее рассказы: вышла замуж, через две недели развелась, муж оказался ревнивый маньяк, выслеживал ее после работы, обвинения... Хотела провести со мной выходные, упрашивала взять ее с собой на вылазку... - Ну, если возражений не будет... Возражений не было.
Вечером в палатке, Витька отдал нам свой двойной спальник, а сам перебрался в мой одиночный. Я думаю, иногда, над ролью случайности в жизни. А, не случись тогда у него этого двойного спальника, как сложилось бы дальше?
Родители уехали отдыхать на базу. Мы с Ларисой поехали к ним - "за благословением". Обсуждали все на лодке, довольно долго, я сделал два круга по озеру. По центру лодки сидела стриженая детдомовская девочка - врач базы держала ее при себе в качестве прислуги, и родители воспользовались случаем вытащить сироту на прогулку по озеру. Меня, поначалу, раздражала необходимость обсуждать что-то при чужом человеке, но родители настояли, а девочка вела себя так тихо, и так потрясенно разглядывала желтые кувшинки и белые водяные лилии, что я скоро примирился с ее присутствием. Вариантов, раз уж мы все решили, было два: или устраивать свадьбу в спешке, пока у меня не начались занятия - после отпуска сразу в Москву, или благоразумно выждать полгода, и сделать все без суеты. Но я не готов был ждать. И, как мне сейчас кажется, подсознательно боялся обмана во второй раз. Во всяком случае, когда "невеста" уехала в Тбилиси, а приготовления уже начались, у меня все еще не было уверенности, что она вернется и свадьба состоится.
Но в этот раз, страхи мои оказались напрасны. Умудренные собственным опытом друзья, поднимали тосты за терпимость и компромиссы в семейной жизни. Я никак не мог взять в толк, о чем это они? Какие между нами могут быть разногласия? Я устал от застолья, внимания, ожиданий и счастлив был через два дня уехать от всего этого в свадебное путешествие. Иронично, но это был все тот же Кобулети, но в этот раз я здесь был уже в совершенно другом качестве, с собственной женой и, признаться, не сильно интересовался всем окружающим, для меня было важно, что мы друг с другом. Счастье продолжалось три дня, точнее, два с половиной: на исходе третьего она написала на меня жалобу родителям. Не помню, что, да и неважно. Все оставшиеся годы она находила самые невероятные поводы для обвинений, так что, возможно, и в тот раз у нее не было никаких реальных оснований.
Я решил относиться ко всему философски: бывают хорошие жены и бывают плохие жены. Мне не так повезло, как я рассчитывал. Возможно, и я не оправдал ее ожиданий на "красивую жизнь". Но есть сын, есть обязательства, в конце концов, я обладаю женщиной, которую хотел и хочу. Видимо, "быть отцом" - это тоже умение, которому нужно учиться. Я старался.
К несчастью, как мне казалось, я не видел ответного движения навстречу. Больше всего меня поражала ее какая-то иррациональная неприязнь ко всему, что было связано со мной. Она высмеивала мой внешний вид, поступки, жесты, даже робкие попытки в грузинском.
Случилось так, что еще в первый свой приезд в Кобулети (и первый в Грузию), заинтригованный необычным алфавитом я загорелся идеей выучить хотя бы буквы - даже без знания языка, это уже позволило бы ориентироваться хотя бы по вывескам и указателям. Моим соседом по столику был очкастого вида грузин, вечно валявшийся на пляже с какой-то медицинской книжкой: взрезанные матки, женские половые органы, странного вида инструменты... - Зачем тебе это? - спросил я его однажды. - Еду осенью в Москву, поступать в аспирантуру, ответил он. Я решил, что такой образованный человек не может не знать алфавит родного языка и попросил его написать мне на бумажке буквы и их транскрипцию. Я никак не ожидал, что это вызовет у него трудности. Почеркав на бумаге, он позвал на помощь еще одного грузина, затем еще одного... В конечном итоге, они пришли все втроем и передав мне список пояснили, что буквы там все, но в их порядке они не вполне уверены. Короче говоря, к отъезду, я мог самостоятельно, хотя и не бегло, прочесть такие вывески как "Пичвнари" или "Боржоми".
В этот раз, жена шурина подарила мне войлочную сванскую шапочку, которую мне понравилось носить и сам я казался себе в ней совершенным грузином, когда подходил к очереди и по-грузински спрашивал, -"Кто последний?". Ответ, неизменно, следовал по-русски. Знакомые тоже потешались над моими успехами в грузинском: - Такой способный молодой человек. Не успел приехать, а уже выучил "ки, батоно"! - Ты знаешь грузинский?, - допрашивали меня их гости - Цото-цото, - гордо отвечал я. Все покатывались со смеху Но больше всего смеялся наш сосед Омари, когда я выходил утром во двор и приветствовал его: - Гамарджоба! Он хватался двумя руками за живот и в истерике убегал в подвал, чтобы там вдоволь отсмеяться. Жена заверила меня, что я очень смешно выговариваю это слово. Не знаю, так ли это, но на других это не производило такого магического впечатления.
Потихоньку, я выучил названия основных продуктов, счет до двадцати, мог спросить, теплая ли вода и свежий ли хлеб, понимал, когда у меня спрашивают закурить и другие подобные мелочи.
Не имея какого-то специального интереса к грузинскому - в то время, я еще не думал о переезде, я просто хотел понимать язык хотя бы на самом примитивном бытовом уровне, достаточном для покупок на рынке, в магазине, и чтения табличек в учреждениях, которые уже тогда стали быстро исчезать на русском. Телевизор все еще был переполнен федеральными каналами, и я впервые тогда задумался, какую ненависть в национальных анклавах должны вызывать бесконечные мантры про "русский дух" и "русский характер". В метро я пару раз видел драки, разгоравшиеся именно из-за требований "говорить по-грузински", но, кажется, в тот раз претензии были к армянам. Вообще же, как жителю метрополии, мне было внове наблюдать такое ярое отстаивание национальных суверенитетов: кахетинцы презирали мингрелов, абхазы требовали независимости, армяне в Тбилиси "не котировались", курды могли претендовать только на места для "неприкасаемых". Для меня это было тем более неожиданно, что как я помнил по армии, все кавказцы объединялись вокруг азербайджанского языка, этого "эсперанто Кавказа".
Но если свои малые успехи в языке я считал вполне простительными, то к прочей критике был более чувствителен. Разумеется, я не знал порядка и обычая, но старался быть внимательным и не повторять ошибок. Тем более неприятны были мне постоянные незаслуженные упреки. Например, сын соседа - парень лет пятнадцати - спросил меня как-то о технике фотосъемки. Видя интерес, я рассказал подробно. Жена представляла нашим знакомым это так, словно "маленькому мальчику" (ее слова) я вздумал объяснять постулаты квантовой механики. "Маленький мальчик" при этом, несмотря на возраст, размерами уже был больше меня - и в высоту и в ширину и, я уверен, мое объяснение не содержало ничего, недоступного пониманию среднего школьника.
Мне кажется, было бы несправедливо назвать ее жадной (не считая любви к украшениям), и я сам из небогатой семьи, где деньги принято было расходовать на понятные цели, но мне все время казалось, что всякий истраченный на меня рубль она считает потраченным напрасно. Я думаю, это семейная традиция. Мне пришло это в голову, глядя на ее мать. В тот день я много снимал ее - в таком платье, в такой блузе, в этой шали... и совершенно ошалел и от количества и от бессмысленности смены тряпок. А вечером мы все вчетвером отправлялись в гости к их друзьям с каким-то полуофициальным визитом. Тесть одел свой парадный пиджак с юбилейными значками и медалями и засаленные вельветовые джинсы с расходящейся "молнией". Меня крайне удивил его выбор. Я думал, теща, тщательно снаряжавшаяся в это время в спальне, увидев его, немедленно устроит ему нагоняй и заставит переодеться. Ничего подобного, оглядев его и что-то одернув, она решила, что все в порядке. И как я потом понял, других брюк у него просто не было. Сам я, признаться, довольно равнодушен к одежде и лучше всего чувствую себя в джинсе или брезенте. Но к теще это явно не относилось. Как получилось, что у женщины, имеющей столько платьев, муж не имеет второй пары штанов?
Соответственное отношение я видел и к себе. Пить боржоми оказалось вредно для здоровья... Чурчхелу едят зимой, летом это никто не покупает... За случайно опрокинутую бутылку с постным маслом, меня попрекали недели две: "Мою полы подсолнечным маслом". И когда Лариса приехала ко мне в отпуск, у сваренных ею куриц ни разу не оказалось бедер - только крылья, так что я даже не выдержал и поинтересовался, где ей удается добывать безногих кур?
Другим неприятным сюрпризом оказалось нежелание жены передавать какие-либо благоприятные обо мне отзывы. В таких случаях, она просто молчала. Например, услышав как-то вечером во дворе жалобы соседа, я спросил у нее: - Что случилось? - Омари нажег глаза сваркой. По счастью, я знал народное средство от этой неприятности: кашицу из свеженатертого картофеля, о чем немедленно попросил передать соседу. Утром я услышал, как она спрашивает Омари, помогло ли ему средство? - Да, отвечает тот, - Только этим и спасался. Мне жена ничего не сказала. Ни в тот раз, ни в других аналогичных.
"Второй звонок", возможно, прозвенел, когда сыну был уже год. Лето - сезон колхозов. Получить отпуск в июле мне никак не удавалось: то кабачки, то огурцы, то еще какая напасть на полях, не полоть, так собирать. На беду, наш зав.отделом был еще и парторгом и "нажать" на него я не мог ни по какой линии и, как молодой специалист по распределению, не мог даже уволиться. Идти на крайние меры не хотелось, уйти в отпуск, хотя деньги и выдали, не получалось. Я телеграфом выслал всю сумму жене - на билеты и расходы в дорогу. Молчание. Через неделю я все-таки выбил из нашего парторга подпись под заявлением. Полетел в Тбилиси. Лариса хвастается новыми, с вишневого цвета камушками, сережками, купленными в тот день, когда я прислал ей перевод и телеграмму, что не могу получить отпуск, жду ее приезда.
Но ведь я же написал, что деньги на билет, недоумеваю я. Она отмахивается: - Я знала, что ты все равно прилетишь...
"Третий звонок" был самым громким. Все случилось, буквально, на моих глазах. Я понял, что переезд был бы ошибкой и уехал из Тбилиси. Вернулся я уже только для развода. Выглядело это как дежавю. Студентом еще, с отцом я отдыхал на институтской базе. В столовой - частично самообслуживание, остатки посуды убирают дежурные, они же переворачивают стулья, моют полы и делают прочую приборку. Дежурят по четверо - столиками. Наши соседи - молодой перспективный кандидат с Кафедры Прокатки и программистка с Прикладной Математики. Институт большой, но так случилось, что я хорошо знаю обоих: у одного работает жена моего приятеля, ей обещана помощь с диссертацией, а другая - как раз сестра этой жены. У обоих семьи и дети. Роман, тем не менее, развивается прямо на глазах. Но я не думал, что нас это касается. До самого дежурства. На ужине пара не появляется, на дежурстве, естественно тоже. Всю приборку мы делаем вдвоем с отцом. Оба влетают едва ли не в последнюю минуту, ровно затем, чтобы ухватить ужин. Оба красные и запыхавшиеся. У дамы сильно сбита набок прическа и все лицо в пятнах. Пока мы расставляем последние стулья, они дожевывают последние макароны. - Заблудились... машина забуксовала... не могли выбраться - поясняют они. Новая свадьба случилась осенью, месяца через два.
Вот и сейчас, поначалу я ничего плохого не заподозрил. Лариса прибежала из магазина взмыленная и затараторила, что встретила по дороге знакомую кассиршу из кинотеатра, идет "Кармен", только один сеанс... такие цвета... такая музыка... она бежит успеть, пока не началось. - Господи, о чем речь, я для того и здесь, чтобы она могла отдохнуть. Сходить в кино, например.
Первый час сын спит, я читаю и ни о чем вообще не беспокоюсь. На второй он начинает просыпаться и беспокоится, не видя мамы. Я сначала укачиваю его на руках. Потом, по мере того, как его беспокойство растет, применяю более сильные меры: отыскиваю из окна кошечку... собачку... проходит еще час, пора бы уже фильму кончиться? Допустим, две серии. Дорога не могла быть дальней - уж больно быстро она добежала сюда. Задержаться с подругами тоже не должна - знает, что сын ждет.
Не случилось ли чего? - Теперь волноваться начинаю уже я. Сын давно орет в голос. Все мои попытки успокоить его ничего не дают. Приходят соседи. У них это тоже не получается. Все спрашивают, где Лариса? Хотел бы я сам это знать. Ее нет более трех часов, я встревожен, какое там кино... Сын кричит не переставая... Надо же, какие легкие, я бы уже давно сорвал голос. Тесть с тещей попрятались где-то в комнатах, соседи больше не забегают, мы вдвоем. Кричит только сын, но я бы тоже орал, если бы думал, что это может помочь.
Три с половиной часа. Я ругаю себя - идиот, не спросил ни названия кинотеатра, ни адреса. Ближайший телефон-автомат, из которого я тогда вызывал скорую, внизу на спуске, ближе к вокзалу. Послать что ли тестя в справочную, пусть хоть узнает, где этот "Кармен" идет. И есть ли у него хорошее фото - для опознания? Или выждать еще полчаса, прежде чем пугать тестя предположениями? Человек немолодой, сердце... Решаю ждать еще полчаса... Через несколько минут в квартиру врывается Лариса. А я - дежавю - вижу ту самую растрепанную Иру с мятым лицом и лихорадочным блеском в глазах, и мне уже не нужны никакие рассказы - ни про "Кармен", ни про "забуксовала"... уже видел. Молча отдаю ей сына, он тут же успокаивается. Все счастливы - кроме меня.
- Надо было брать "Эрику", скривился Семен, когда я рассказал ему о своей покупке. - Странный, все-таки, народ - москвичи. "Эрика" стоила вдвое дороже. Сумма для меня почти непредставимая.
В финансовом плане ущерб мне был нанесен страшный, месяц почти голодал, но с энтузиазмом, "двумя пальцами" целыми ночами перепечатывал собственные заметки, писал письма, материалы к диплому.
С дипломом выходило плохо. Собственно, единственное, что мне было в нем интересно - это введение, в котором я кратко разбирал историю патента (в России выдававшегося "с дозволения начальства"). Жаль, что ничего не сохранилось. Остаток - всякое "бла-бла" я собирался дописать после возвращения из Тбилиси. Жена готовилась рожать, по всем признакам ждали мальчика и я пользовался случаем закупиться детским "приданым" с голубой ленточкой. Раньше мне как-то не приходилось интересоваться пеленками и подгузниками и я был ошеломлен количеством и разнообразием цветов и расцветок всех этих предметов.
Из "Детского мира" я вышел с пустыми карманами, но с двумя доверху набитыми детским вещами сумками. Все по отдельности стоило, кажется, не так уж и дорого, но в сумме оказалось гораздо больше, чем я мог даже представить. Самой, пожалуй, бесполезной, на тот момент покупкой были красные кожаные башмачки на крохотном каблучке. Меня они очаровали. Я понимал, что новорожденному башмачки ни к чему, но просто не мог удержать себя - так живо представилось, как мой сын крепко стоит своими ножками в этих башмачках. Стоили они пять рублей - недешево и по тамошним временам и по ценам "Детского мира". Для жены, эти башмачки стали главным предметом издевок на несколько следующих месяцев.
В Тбилиси я прилетел на майские, погода стояла теплая, ходили гулять в ботанический, ничто не предвещало неприятностей. За день до отлета, внезапно погода изменилась, сильный ветер, дождь, я в тонкой рубашке, промок и продрог на ветру. Сильно простыл. По-хорошему, взять бы больничный и отлежаться, но я представлял, как в Москве посмотрят на тбилисский больничный. Решил лететь. Чувствовал себя очень плохо, трясло, бил озноб. В метро, несмотря на приличную вечернюю загрузку, в углу возле меня образовалась пустота - видать, принимали, за наркомана. Как добрался домой, не помню. Скорую вызвали соседи. Я очнулся, когда в меня всаживали шприц. Во враче я узнал заместителя нашего декана, сестра мне была незнакома. Утром нашел пустую ампулу из под анальгина и понял, что медицинская бригада у меня, действительно, была. В поликлинике, как ни странно, приняли без прописки и еще неделю я отвалялся на уже московском больничном. Времени до защиты почти не оставалось, все планы пришлось скомкать и я торопился только успеть набрать обязательный объем текста. Рецензент, из одолжения, написала что-то нейтральное и, хотя сама защита прошла отлично, общая оценка оказалась "удовлетворительно". По совести, меня устраивало и это - лишь бы было чем отчитаться на работе за полгода учебы, но для себя эту поездку я, конечно, оценивал как полностью провальную: результатов нет, с Зельдовичем не встретился, в личных делах совсем запутался.