М.М. ХЕРАСКОВ
ВЛАДИМИР ВОЗРОЖДЕННЫЙ
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Уже роскошное настало торжество,
Когда красуется любови божество. .
Отверзт кумирный храм сластолюбивой Лады,
И шествуют к Днепру соседственные грады.
Позорной радостью волнуемый народ,
По стогнам разлился, как сонмы бурных вод.
Казалось, движутся на основаньях горы;
Долины злачные веселы мещут взоры;
Зелены ветвия богине шлют леса,
Луга свои цветы, сиянье небеса;
Шумящий Днепр в брегах народну радость внемлет,
Венчанну тростником главу свою подъемлет,
Очами вкруг обтек окрестности свои,
И в беге обуздал гремящие ручьи;
Уставил, как стекло, в брегах прозрачну воду,
И в дар ее принес богине и народу.
О солнце! на брега взирая с высоты,
С потоками Днепра лучи слияло ты;
Живительный свой жар во влаге погрузило,
И таинство любви чрез то изобразило.
Украшен как жених цветами зрится град,
И превращается в прекрасный вертоград.
Храм Ладин, пестрыми гордящийся столпами,
Сплетенными из роз обвешен вкруг цепями.
Богиня, отрока держащая в руке,
Являлась в бисерах и в миртовом венке;
У ней распущенны власы, подобны злату;
За благости ее цветы приносят в плату;
Ликует Ладин храм носящая гора.
Но лики сих торжеств единая кора,
Едино углие, поверхностью горяще,
Являющее свет, но тьму внутри храняще.
То мыслей слепота, угодная жрецам,
Дающа роскоши в возмездие сердцам.
О Музы! для чего поющу песнь духовну,
В сию священну песнь, мне песнь вносить любовну?
Не превращайте вы в свирель трубу мою:
Велите вы! - и что велите, я пою.
Краснее утренней зари отроковицы
Несут уже цветы во храм любви царицы;
Преобращается помост в прекрасный луг,
И девы юные кумира стали вкруг.
Сиянье чистых звезд они изображают,
Которые луну блестящу окружают;
Взирание на них веселие и грех.
Едина между их сияет паче всех:
На лицах прелести у многих разделены,
Лица ее в чертах цветут совокупленны;
Как будто лилия среди простых цветов,
Сребристых белизной красуется листов.
Рожденная во тьме языческа закона,
То жрицына была младая дочь Версона:
Приятности у ней и кротость на челе,
И розы на щеках родятся при хвале;
В глазах имела трон приятная стыдливость:
Но крылася в душе почтенна горделивость.
Ей первой жребием готовился венец,
Который на девиц взлагают князь и жрец.
Веселость у других в лице изображенна,
Но целомудрием Версона окруженна.
Жалеют матери при блеске качеств сих,
Что дщерей у себя имеют не таких;
Супруги, что супруг толь красных не имеют;
Что ей подобной нет, все юноши жалеют;
Зефиры дующи в распущенны власы,
Являют на грудях лилейные красы.
Ненасытимые всего народа взгляды
Отъемлют жадный взор от сластолюбной Лады;
Версона зрение народа привлекла,
Душой и божеством соборища была.
Пламида красота ни чья не уязвляет;
Он в мыслях тайный ков девицам составляет;
Приходит пасмурен перед богинин трон.
Не пламенну любовь питает в сердце он,
Питает ненависть... Во смутном умиленье
Богине возвестил Перуново веленье:
О ты, всесильная богиня! - вопиет,
Тебя трепещет весь, тебя и славит свет;
Неограниченна коль в силах ты неложно,
Яви нам чудо днесь, явить какое можно;
Богов Царю твое внимание яви:
Владимира стрелой любови уязви...
В то время, как заря, является у трона,
Очам Пламидовым прекрасная Версона;
Он мещет взоры к ней, как хищный к агнцу волк;
Кипящий злобой дух и в нем на час умолк:
Ее приятности Пламида поражают;
Но, поразив его, в нем козни умножают,
Которы, как змиев, в груди своей питал:
Он жертвою своей Версону почитал.
Идет, и тучи стрел коварства испущает;
Он жрице, матери Версониной, вещает:
В благополучный день рожденна дщерь твоя;
Спасет богов и нас красавица сия.
Тогда поведав ей Перуново веленье,
Представил Княжие кумиров отступленье;
Он страхом душу в ней, как волны, возмутил;
Отдай богине дщерь на жертву! – возгласил.
О развращение непросвещенной веры,
Где нет страстям границ, повиновенью меры!
И жалость внутренну и стыд отвергнув прочь,
На жертву роскошам готовит матерь дочь.
Не видя вкруг себя Версона туч громовых,
Ни молний, поразить невинную готовых,
Спокойна в сонмище, как тихий день, была;
Не молкнет вкруг нее народная хвала.
Она прозрачное спустила покрывало,
Которо тысящи зараз ей придавало;
Казалось, небом по закрылось божество.
Умолк народный плеск, пресеклось торжество.
Незапно шум восстал при звуке труб гремящих,
Ко храму шествие Владимира гласящих.
Как тучи разогнав, являет солнце свет,
С таким величеством Владимир в храм грядет.
Предходят ратники, оружия носящи,
При солнечных лучах как молнии блестящи;
Их шлемов чистота, щитов великих сталь,
В обширной площади огни бросают вдаль;
Доспехи блесками подобятся зарнице:
Меж ими шествует Владимир в колеснице;
Латонин будто сын, источник светлых дней,
Четырех управлял вождями он коней,
Которы белизной подобны снегу были.
Версону зрители в то время позабыли;
Вниманье их привлек их Князь в златом венце,
Лепообразное являющий лице.
Простерлась тишина, движение престало,
Единое кругом величество блистало.
Великолепия ад придал торжеству;
Всегда он хочет быть подобен божеству:
Кумирный храм своим сияньем окружает,
И в ликах таинства небес изображает.
Степеней седмь, и седмь вкруг идола столпов,
Не тайну кажут числ, но ход седми грехов;
Исчадия сии телесных вожделений,
Стоят им свойственных в лице изображений.
Имея вид жены и некий лестный взгляд,
Подносит сладостный в сосуде Роскошь яд;
Бесстыдство там в венце, Веселие в порфире;
Соблазны перстом бьют по многострунной лире;
Желанье вьет венки, подъемлясь на крылах;
И Пресыщенье спит на маковых цветах;
Являет Гордость вход в украшенну божницу.
Владимир обожал любовных дел царицу:
Приносит жертвы ей, рука его дрожит,
Сомнение как тьма в груди его лежит;
Богиню славит он, но помнит и явленье,
Страшится ей нанесть и небу оскорбленье.
Пламид, сих помыслов проникнув существо,
Дает рукою знак начати торжество.
Девицы, окружив кумира в стройном чине
Со умилением воспели песнь богине:
О, нашей юности хранящая цветы!
Дай Ладо мирное супружество нам ты!
Мастики перед ней как облак воскурили,
И имя Ладино стократно повторили.
В то время возгремел кимвалов громких звук;
Девицы жертвенны, составив цепь из рук,
Когда произвела приятный голос лира,
Плясанье начали при песнях вкруг кумира.
Приходят пред олтарь и жрицы и жрецы,
Носящи для девиц сплетенные венцы,
Которых на главы священно возложенье
Обязан Князь чинить любви в уваженье.
Владимир оpоcил, начав обряд такой,
И руки и чело священною водой.
И се к подножию блистательного трона
Престала первая прекрасная Версона!
Владимир на нее едва, едва воззрел,
Пронзила грудь его любовь быстрее стрел;
Живое божество ему изобразилось,
Смутились мысли вдруг и сердце вспламенилось;
Теряют перед ним приятности цветы,
Темнеют небеса и солнца красоты.
Сын Ладин в воздухе взвивается крылами,
И напрягает лук пернатыми стрелами:
Единою успел Владимира пронзить,
Другою думает Версону поразить.
Как луч в воде, одна во Князе погрузилась,
Другая как перо по воздуху носилась;
Во грудь Версонину проникнуть не могла:
Уже иная страсть сей гордый дух зажгла.
Клянется Ладин сын отмстить пренебреженье.
Пламид, сердечное в Царе познав возженье,
Как будто движимый небесным духом он,
Являя важный вид, выходит перед трон;
Венчай, сию венчай! Владимиру вещает,
Богиня нежностям Версону посвящает;
Для блага общего, по щастливой судьбе,
Сия красавица назначена тебе.
Играет радостью во Князе кровь горяща.
Версона восстает смутна, бледна, дрожаща.
О старче! - вопиет, какой во свет бог
Любовь предписывать сердцам неволей мог?
Твое пророчество, и благо и судьбина,
Есть низость рабская, и Князю лесть едина;
В устах ли пастырей обманам должно быть?..
Свирепый жрец велел трубами вострубить,
И вопли заглушить Версоны гордой чаял.
Владимир нежностью, любовью, страстью таял;
Великий Царь тогда стал малый человек!
В его объятия Версону жрец повлек;
Но жертвенник она руками ухватила,
И будто бы на казнь влекома, возопила;
Когда могущества есть искра у тебя,
Спаси меня, спаси, и тем прославь себя!
Богиня! отврати жестокую судьбину!
Но, ах! Бессильна ты, молю я тень едину...
Едва сии слова Версона изрекла,
Жрецы со гневом к ней и матерь притекла:
Какие ты хулы глаголешь? - возопили,
И жертвенны ножи к Версоне устремили.
Иди ко Князю ты, иди сей час! - рекут,
Иль крови здесь твоей потоки потекут...
Как агница главу Версона преклонила,
И смерти у жрецов стенящая молила:
Разите! воздохнув, разите! - вопиет.
Незапно велий шум в народе восстает.
Стесненный сонм людей как волны разбивает,
Прекрасный юноша в богинин храм вбегает;
На крыльях, зрелося, к Версоне он летел,
Горящие глаза, вид огненный имел:
Познайте! - возопил, - познайте Законеста;
Я вашим враг богам! она моя невеста!
Я Князю рабское усердие явлю:
Отдам я все ему, ее не уступлю!..
При сих словах они сплелись как лозы оба.
Воспламеняется в жрецах кипяща злоба,
И в яростных чертах видна на лицах их:
Да гибнут, - вопиют, - невеста и жених!
Да гибнут! Ладин храм на веки опозорен.
О Князь! яви теперь, что ты богам покорен,
Вели их кровь пролить!... - Внимая страшну речь,
Владимир повелел чету сию развлечь.
Громовый сей удар они, бледнея, внемлют,
Колени Княжески рыдаючи объемлют.
Коль должно подданных казнить за их любовь, -
Вещает Законест, - пролей ты нашу кровь!
Перед бесчувственным ты будешь прав кумиром,
А нас на небеса отправишь вкупе с миром:
Я Християнин есмь!.. - Пламид вострепетал;
Нет, нет, такая казнь сладка для них! – вскричал;
Сего льстеца и страсть Версона позабудет,
А он гремящему приятной жертвой будет;
Пускай неверную его прельщает тень;
Умрет во храме он отныне в третий день.
Какая тьма тебя, Владимир! вкруг одела?
Не ужаснулся ты толь варварского дела!
Ты собственну корысть в безвинной смерти зрел,
И сих любовников расторгнуть повелел.
Их пламенны сердца друг к другу прилепленны,
Их очи во слезах друг к другу устремленны;
К трепещущим грудям у них прибегла кровь;
За них вступается священная любовь;
Но страсть язычникам такая не понятна,
Не жалостен их вопль, ни просьба их невнятна;
Надеются Царя слезами умилить;
Ничем жрецов, ничем не могут умолить.
Клевреты Княжески как боги их суровы,
Ввергают юношу в звучащие оковы:
Какое зрелище возлюбленной его!
Какая за любовь награда для него!
Версона, силами печали подкрепленна,
Бежит, кидается, стеняща, изумленна:
Куда его, куда влечете? - вопиет;
О! естьли за меня жених мой кровь прольет,
Почто не льете вы мою за Законеста?
Равно виновны мы; я есмь его невеста!
За почитание коль гибнет он креста,
Почто не гибну я? Я чту, как он, Христа!
Принять Его закон я клятвой обязалась.
В то время молния с востока показалась,
И некий слышался в горах песчаных шум;
Но подвизаемый Пламидов к мести ум
Сего явления никак не уважает;
Не чувствует сей враг, что Небо раздражает;
С Версониной главы венец лазурный рвет:
О дщерь треклятая! - во гневе вопиет,
Воззри на мать свою бесчувственну лежащу;
Почувствуй гром небес и землю вкруг дрожащу;
Но смерти я тебе нещастной не хощу,
И чаю, что тебя богине возвращу;
Пребудь со жрицами во храме затворенна,
Доколе ты богам явишься покоренна;
Да удалится враг от сих священных мест!
Лишились памяти с Версоной Законест;
Казалось, смертные обеих кроют тени,
Упали их главы, упали их колени,
Цветам подобилась их младость и краса,
Которы острая подрезала коса.
При общей жалости народа развлеченны,
В различные они темницы заключенны!
Но души пламенны соединились их;
Любовным нет препон вздыханьям никаких,
Темница их в себе, ни цепь не заключает.
Версону малери под стражу жрец вручает;
Велит во внутренний сокрыть богинин храм,
Он чаял убедить к любви Версону сам.
И Князю, он вещал, надежду всю погубит?
Кто мог раба любить, владетеля возлюбит;
Угаснут страсти все, сияет где венец.
К надежде путь покрыл цветами тако жрец,
И Князя упоив приятною отравой,
Ласкался увенчать свое коварство славой.
Владимир, мрачною любовью ослеплен,
Как сильный лев сетьми казался уловлен;
Не видно на его челе самодержавства;
Он стал рабом страстей, стал узником лукавства;
В оковах будучи любовна божества,
Не мог развратного докончить торжества;
Как храбрый в брани муж с кровопролитна бою,
Стрелою раненый, идет в груди с стрелою;
Погасли вкруг его блистательны лучи,
Задумчив шествует, как мрачна тень в ночи;
Его объемлет вкруг печали облак темный,
Стеная, он вступил во Княжий дом теремный;
Далеко следуют рабы его за ним;
Едина страсть при нем, владеющая им:
Ни восклицаний нет, ни труб гремящих звука;
Встречает Князя там нахмуренная скука,
И, бросив на него уныньем полный взгляд,
По всей душе его простерла черный яд.
Любови пламенной восчувствуя победу,
Владимир сам с собой вступил теперь в беседу;
Вещал он: Князь ли я? Не Князь, я подлый раб!
На троне силен есмь, но в духе мал и слаб;
Мне ль властвовать людьми!.. собою не умею!
Пять жен и тысящу наложниц я имею,
Но жажду сладости любовныя еще;
Владетелем земным я славлюся вотще;
Я только бедный есмь невольник подлой страсти;
Полночный Государь у слабых жен во власти.
Какой на троне я рабам даю урок?
Что слабость в подданном, то в Князе есть порок!
Вещал сии слова, разящий грудь рукою,
И слезы потекли из глаз его рекою...
Уже склоняется к часам вечерним день,
Простерлась далеко древес и зданий тень;
Приемлет радужны цветы небесна сфера;
Благочестивая явилась Князю вера,
Из светлых звезд она украшена венцом,
Держащая в руке зеленый пальм с крестом,
Вещала с кротостью: оставь, оставь химеру!
Кумиров истреби, познай святую веру;
Разрушь Перунов храм, гони, гони жрецов!
Неувядаемых ищи, ищи венцов.
И душу изведи из пагубного ада!
Сей крест твой будет меч, сей пальм твоя на¬града;
Я в сердце у тебя мой блеск распространю,
И тьму от глаз твоих мирскую отгоню...
Как лирный звук, сии слова произнеслися,
Они по всей душе у Князя раздалися;
Но вера в разумы вселяется не вдруг,
Явилась, и взошла в небесный вышний круг.
Владимир приложил к дрожащим персям руку,
То место указав, где чувствует он муку;
Он ужас во груди и трепет ощущал,
И бросив к небу взор, Творцу миров вещал:
Не знаю, кто Ты есть, и где Ты пребываешь;
Но знаю, что меня к Себе Ты призываешь!
Увы! но может ли мне в грудь проникнуть Бог?
Се гордости сосуд! се роскошей чертог!
Я гласу совести в моей душе внимаю,
Но увещания сего не понимаю,
И пресмыкаюся как червь грехов в пыли.
Тогда рыдающий приник к лицу земли,
Его раскаянья до горних досязают,
Сквозь радужны цветы небесный свод пронзают,
У прага вечности, склонив чело, стоят,
Не смеют тронуться, вздыхают и молчат;
Священным ужасом явились пораженны,
Лиющи токи слез, надежды отчужденны;
Их взоры томные, дрожащий, скорбный глас,
Как свет во тьме мелькал, как огнь лампадный гас.
Престолу Божию Архангел предстоящий,
Златую во десной кадильницу держащий,
Раскаянья почтив благоуханьем, рек:
О Творче! кается и стонет человек!
И стон услышался в Ерусалиме новом.
Тогда явился Бог, одеян вечным Словом;
Связующую мир рукою цепь держал,
И десять вкруг Его сияло тех начал,
Из коих создана великая вселенна;
Нетленна сила их и сущность их нетленна;
Пять ран Мессииных рождают в небе свет,
Из оных жизнь на всю вселенную течет.
Небесны жители, узрев сие сиянье,
Старались удержать в груди свое дыханье;
Дрожащий перст они взложили на уста,
Единым ухом быть казались все места.
Все тамо умолчит, все тихо, недвижимо,
Где Слово Божие внимаемо и зримо.
Светись, Мессия рек, в стране полночной свет!
И север зрится весь сиянием одет;
Владимир адскую одолевает силу,
Подобен зрится он небесному светилу;
Его объемлет тьма, он паки гонит тьму.
Се жребий, рек Господь, назначенный ему!..
Ад мрачный воздохнул, слова сии внимая;
Но хор, веселый хор был слышен в недрах рая,
И книгу таинства разгнув, Мессия рек:
Сего спасенья час еще, еще далек;
Коварством вижу я успехи преткновенны,
И дни грядущи тьмой, как тучей покровенны,
Вещал еще, чего постичь не может ум,
И скрылся... В небесах раздался звучный шум.
Вся твердь наполнилась небесныя музыки,
Победну пели песнь духов бесплотны лики.
Владимиру уже коснулась благодать;
Но возрожденья он еще был должен ждать.