Есть такое поверье, что где-то далеко-далеко, среди золотых песков, лежит город, над которым вечно светят, взявшись за руки, луна и солнце. Там у сильнейших во всем свете провидиц от рождения мерцает опалом третий глаз на лбу - слепой для всего настоящего, но вечно смотрящий в прошлое и грядущее. Там на спинах ящериц невидимой рукой выведены древние пророчества, а поделённый между светилами купол утопает в сиренево-розовой дымке. Там, в день полного равноденствия, когда небесные тела танцуют своё горько-сладкое танго, улицы властной рукой накрывает тишина: люди не смеют прервать своих тысячелетних божеств, опасаясь их гнева, и всякий, кто видел тот танец хотя бы раз, поостережётся смеяться над «варварством дикарей».
Есть такое поверье, что сирены умеют любить, любить горячо и верно, но чувство отбирает у них способность питаться горячей плотью и кровью легковерных моряков. Оттого и поют они, прекрасные пленницы страсти, не предназначенной для их повенчанных с ревнивым океаном душ - то звуки чистейшей тоски и неотвратимого таяния, на которые обречены их полу-прозрачные тела. Они, быть может, хотели бы сгореть изнутри, согреваемые осознанием наличия в их существовании того, ради кого их прародительница некогда обратилась морской пеной, но всякий огонь чужд жемчужным фрейлинам владычицы морей.
Есть такое поверье, что у бескрайней, изумрудной тайги есть могучий король-медведь; что шерсть его прочнее любой кольчуги, а в мудрых, но яростных глазах застыло отражение конца времен. Сами горы склоняются под его могучими лапами, а рык повелителя дубрав подобен громогласному рёву тысячи рогов из чистого серебра или агонии умирающего горда. Он не жесток - жестокость свойственна лишь людям, но не остановится ни перед какими жертвами, чтобы защитить своё безбрежное королевство, в котором под сенями вековых сосен спрятаны хрустальные родники жизни, а кудесница-кукушка с леденящей кровь точностью отсчитывает оставшиеся годы любому, кто ее попросит; в котором по ночам ветви плачут о том, кто возможно никогда не вернётся, а неловкая рукодельница на заре лета орошает своей кровью травы в преддверии земляничной поры.
Есть такое поверье, что на севере бескрайней Степи, в суровом краю, где не видно конца вендеттам, а кровавые реки с начала времён не ведали берегов, орудует отчаянная шайка Белых Ножей. Не ангелы и не бесы, не призраки и не видения, но люди, застрявшие между жизнью и смертью в ту самую ночь, когда отринули ласки ложной чести и разорвали путы бесчисленных обетов, растерявших свой смысл ещё до их рождения, Белые Ножи скачут по прериям, почти единые со своими призрачными конями. Отказавшиеся мстить однажды, они продолжают гнуть свою линию вечность, и в этом состоит смысл самого их существования: похищать зелёных юнцов, не позволяя им губить свою жизнь никому не нужными подвигами; в последний момент отваживать «живую пшеницу» от тяжёлых жерновов долга, которого на самом деле нет.
Есть такое поверье, что у берега моря, в крошечном и насквозь рыбацком городишке, где краска на обшарпанных ставнях поистрепалась, но так и не выцвела, а смуглые детишки качаются над морем, уцепившись за снасти погибших кораблей, живёт мастер акварельных миниатюр. В его краях в изобилии льются медовые песни, а горизонт такой широкий, что, кажется, раскинув руки сумеешь обнять весь мир. Зеваки всех мастей собираются посмотреть на старого, одноногого умельца который пишет так тонко, что начинаешь задумываться: а краски ли пляшут под его почти прозрачной кистью, или сам воздух? Спрашивать художника бесполезно - он глух и нем, а потому только улыбается и продолжает распахивать окна в заморские сады, подмешивая в соленый бриз запахи жимолости, нектаринов, винограда и груш.
***
…об этом и о многом другом вечер за вечером говорили, спорили и сокрушались разношёрстные клиенты таверны «Бледный конь», где богатые дворяне могли полакомиться жареным каплуном, а дети-сироты отдавали гроши за корку хлеба и ложку мясного жира. Горные ведьмы-оборотни в развивающихся безо всякого ветра индиголитовых платьях и артисты, смаковавшие полную анонимность хорошей маски точно дорогое вино; уставшие от проклятий и презрения наёмные солдаты и немногословные ученики волшебников, прятавшие в кружках бегающий взгляд изумрудно-янтарных глаз – все они разливались соловьём, не задумываясь как о том, правда или ложь расцветает в их историях пышным июльским цветом, так и о том, что однажды рассказ о «Бледном коне» начнут всё с тех же слов: «Есть такое поверье»…